Перехлест волны

Утро вышло не совсем добрым, и Тима решил, что сделает для себя исключение из священного правила “не прогуливать”. Тем более что вряд ли ему можно было вернуться в школу, пока кто-нибудь из ответственных за него взрослых не придет к директрисе на поклон. Он лежал, глядя в потолок, и вспоминал вчерашний вечер: Панфилов проводил его до самых Печатников, а когда они оба вышли на станции - Тима чтобы пересесть на свою ветку, а Марк - чтобы поехать обратно, - то еще двадцать минут болтали о всякой ерунде, опомнившись лишь когда по залу разнесся крик какого-то пьянчуги, который вываливал свое возмущение на ни в чем не повинную колонну. Когда Тима он заявился домой в двенадцатом часу, Егора не было дома. Левицкий хотел дождаться его, но уснул, а теперь, проснувшись, собирался с силами, чтобы посмотреть этому гаду в глаза. Во рту было сухо, а в голове какая-то жилка билась слишком чувствительно – но для первого похмелья было очень лайтово. Правда, жутко хотелось спать, но Тима понял, что не уснет, пока не припрет подлого изменщика к стенке. Егор гремел чем-то на кухне, параллельно слушая подкаст – очередная белиберда для бизнеса. Тиму воротило от бодрых пиздаболов, которые с умным видом выворачивали общеизвестные факты таким образом, чтобы у населения захватило дух от их мудрости, но Егор, видимо, считал их занятными и рос в собственных глазах оттого, что каждую свободную минуту слушал подобный бред. – Доброе утро, Тим, – буркнул он, не отвлекаясь от яичницы. – Что-то ты поздно. – Я сегодня в школу не пойду. – А чего это? – Мне директриса запретила. Велела прийти с родителями. – Ты чего натворил? – Переполошился Егор. – Сломал чего? Может, не надо ходить, просто денег кинуть? Блаженный Шестаков думал, что все в этом мире решается банковским переводом. – Не поможет. Я ей нахамил. – Зачем? Я же говорил – аккуратней надо быть… договариваться, а не… – Она снова меня заваливала на истории, – Тима с удовольствием провертел бы все рекомендации Егора там, где сам Шестаков вертел свои супружеские обязанности, но вспомнил вчерашнее предостережение Марка о мести, которую подают холодной, и решил пока придержать главные претензии. – И по-хорошему, ждала тебя еще вчера. – А почему ты мне не сказал? Я бы хоть позвонил, может, так решилось бы… – Зайди к ней сегодня, пожалуйста. Последняя фраза далась Левицкому с таким усилием, будто он гнул стальной прут. Холодная месть, повторял он про себя, такая же вероломная, как предательство Егора. – Я постараюсь, – Шестаков, видимо, счел вопрос решенным и уткнулся в телефон, где все это время одно за одним выскакивали уведомления рабочих чатов. На минуту Тиме показалось, что, возможно, он зря его подозревает – Егор работал, кажется, даже во сне, и выделить среди бела дня время на супружескую измену просто не успел бы. Но с другой стороны, сложно было представить такой рабочий процесс в консалтинговом агентстве, который требовал бы использование латекса. Весь день Тима решил провести дома с книжкой. Как ни крути, а в отстранении от занятий были свои плюсы – никакой математики, никакой физры, только толстенный том швейцарца Диккера, на который все не было времени. Но через полчаса он понял, что думает совсем не о книге. На ум то и дело приходил Марк со своими вчерашними откровениями. Интересно, что он имел в виду, когда говорил, что они с Юлей похожи. Оба зануды? Оба западают не на тех? В голову даже пришла крамольная мысль, что они могут каким-то образом оказаться родственниками, но ее Тима откинул сразу – уж больно напоминало мыльную оперу. В глазах Тимофея сходство Марка и Юли заканчивалось на очках – она была скромная любительница литературы, а Марк вчера показался ему совсем другим – ярким, заметным, чуть ли не душой компании. Еще одной загадкой была та недовлюбленность, о которой он, казалось, ненароком проговорился. Интересно, в кого? Тима попытался вообразить, что за девушка могла заинтересовать такого человека, как Панфилов. Наверняка она была особенная – и почему-то казалось, что внешность была не решающим фактором. Она должна была быть умной, но не занудой, возможно, немного сумасшедшей – в самом хорошем смысле. Интересно, где он ее встретил? Вряд ли на факультете, иначе бы столь внимательные до его личной жизни друзья уже заметили… Тима поймал себя на мысли, что думать об этой виртуальной девушке ему неприятно. Как будто ее присутствие отодвигало его на задний план – хотя, казалось бы, чего еще ему хотеть? Марк добровольно вызвался ему помогать, не беря за это денег; он познакомил его с друзьями, совершенно не стесняясь, и готов был забить на праздник, чтобы ему помочь. Вряд ли даже самая головокружительная влюбленность смогла бы это испортить, но Тима все равно чувствовал угрозу. Он испытывал это чувство раньше и узнавал его сейчас. В прошлый раз так с ним происходило, когда мама объявила, что у них с Егором будет ребенок. Это была ревность. У нее был такой же привкус – мозг говорил, что Марк имеет полное право любить кого хочет, потому что это его собственная жизнь, но в груди будто росла маленькая черная дыра оттого, что его нужно делить с другими. Следующий шаг был простым – Левицкий полез за компьютер. Ему нужно было узнать все про Марка, и по возможности – про эту загадочную “Не знаю. Наверное. Да”. Современные технологии позволяли узнать многое даже по нику в телеге, и через минуту Тима получил результаты – домашний адрес, который и так прекрасно помнил, профиль на фейсбуке, целую вереницу имен, под которыми Панфилов был занесен в чужие телефонные книги, и даже перечень каналов, на которые он был подписан. Ничего подозрительного – универ, физика, новости, какая-то спортивная ерунда. На фейсбуке тоже было тихо, а друзья закрыты – правда, некая Алиса прошлым летом отметила себя с Марком где-то в Калужской области и выложила несколько его фотографий. На них он гулял по полю в белой рубашке, серых полотняных штанах и, кажется, босиком. В одной из фотографий Тима узнал тот самый снимок, который теперь стоял у Марка на аватарке. Неужели это та сама Алиса, о которой Панфилов рассказывал вчера вечером? Тима зашел к ней на страницу – кажется, она была фотографом, потому что она постоянно выкладывала снимки разных людей. Себя она показывала мало, но на заглавной фотке ее удалось хорошо рассмотреть: приятная девушка с темными волосами, обрезанными под короткое каре с челкой, и темно-зелеными глазами, без косметики, одетая в простую белую футболку. Конечно, это могла быть просто приятельница, которой Панфилов помог с портфолио – все-таки его внешность была достойна того, чтобы ее запечатлеть. Но почему-то Тима в эту версию не верил. Не думая, он снова перешел на пост с фотосессией в поле и открыл первый снимок. Там Марк с отрешенным видом смотрел вдаль, отвернувшись от объектива, и был снят в полный рост. А в следующем кадре он уже лежал на соломе и, зажмурив один глаз, улыбался в камеру, зажимая зубами отломанную травинку. Одну руку он держал за головой, а вторая лежала на груди раскрытой ладонью, так, что можно было подробно рассмотреть пальцы. Этот образ отдавал дешевым псевдокрестьянским шиком, но сам Панфилов с лихвой компенсировал пошлость задумки – он был красив, чертовски красив. В нем не было ничего, что Тимофею бы не нравилось – и взлохмаченные светлые волосы с запутавшейся в них соломой, и позолоченное солнцем лицо, и яркая улыбка. У него были восхитительные руки – тонкие крепкие пальцы, узкие запястья с выдающейся сбоку косточкой. Тиме неожиданно захотелось дотронуться до этой руки, вернее – чтобы она дотронулась до него, чтобы вот так же лежала на его груди, лаская. Смутившись, Тима резко закрыл снимок, а вместе с ним и браузер – от греха подальше. И, словно этого ему показалось мало, он отшатнулся прочь от компьютера и перебрался со стула на кровать. Он лег на живот, уткнулся носом в подушку, и вдруг в голове вспыхнул следующий образ – он вот так же лежит, а рядом сидит Марк, и его красивая рука скользит по Тиминой спине. Занавес. Левицкий перевернулся и застонал, пытаясь этим странным, почти животным воем отогнать мысли. Он закрыл лицо подушкой, будто так мог избавиться от картинки, возникшей перед глазами. Этого не могло случиться – только не с ним. Ведь одно дело – знать о том, что тебя привлекают мужчины, где-то на уровне идеи, как знать о существовании Африки или Южной Америки, но никогда не собираться туда всерьез, и совсем другое – однажды понять, что ты оказался, блядь, в самых дождевых лесах Амазонии, что тебя привлек вполне конкретный мужчина, на чьи фото ты не можешь даже смотреть спокойно. Тима верил, что проживет подростковый возраст без проблем и страстей – в конце концов, он думал, что он особенный, а у любой ненормальности должны быть свои бонусы. Но запоздалая горячка настигла его за три месяца до совершеннолетия. Получите, распишитесь – вас потянуло к вашему учителю. Почему именно теперь, подумал Тима, когда это меньше всего кстати – сейчас он не может позволить себе вздыхать по человеку, который ни за что ему не ответит. Да и было бы на что отвечать, ведь действовать он точно не собирался. Потому что если его отвергнут – а это совершенно точно, – то ему будет плохо, а ему сейчас и так несладко. А если звезды решат подшутить, и Марк неожиданно ответит – то что с этим делать? Завести короткую интрижку и укатить? Влюбиться всерьез и начинать новую жизнь с разбитым сердцем? Остаться и охренеть, потому что здесь у этих отношений точно нет будущего? Любой из вариантов звучал, как полное говно. Тима слишком любил себя, чтобы позволить сиюминутной слабости все разрушить. Этому не бывать. Он может смотреть на Марка, может, в конце концов, даже подрочить на него, если захочет – но думать об этом всерьез не станет. Он и так потратил слишком много времени, изучая жизнь Панфилова, и больше ни потратит ни минуты. У тела были свои планы – где-то внутри уже зажглось томящее чувство, и низ живота потеплел. Сопротивляться было трудно. Неожиданная истома сковала ноги и плечи, и хотелось лишь одного – до конца прочувствовать неоконченную фантазию о чужих руках на нем. Этому Тима не смог противиться – в конце концов, это он сам себе разрешил, и если это поможет выкинуть из головы подростковый бред, почему этого не сделать? Он закрыл глаза и провел ладонью по груди вниз, медленно и плавно, представляя, что это рука Марка. Большим пальцем он ненамеренно зацепил сосок под футболкой, и тут же резко вдохнул – тело словно прошило искрами. Если бы это делал Марк, ему бы точно понравилась реакция. Возможно, он бы поцеловал его в это чувствительное место, и Тима бы сошел с ума от ощущений. Неужели мужские соски – это эрогенная зона? Или во всем виноват Панфилов, который, даже воображаемый, умудрялся сводить его с ума? Тима погладил ниже, по животу, залезая ладонью под футболку, и в паху сладко заныло. Если бы Марк сделал так же… как бы Левицкий не пытался прислушиваться только к собственному телу, в голове все равно было одно: если бы он был рядом, если бы он меня трогал… Тима не знал, как должно быть, когда о ком-то фантазируешь. Прежде все было просто: раз в неделю – или когда приходилось – он трогал себя, развлекаясь чисто механически, потому что, ну, это было нормально для его возраста, и наверняка было нужно, чтобы не сбрендить. Но никто и никогда так Левицкому не нравился, чтобы фантазировать о сексе конкретно с ним, и теперь он сам не мог понять, насколько верно соблюдает границу между использованием чужого светлого образа для грязных дел и настоящей сердечной тоской. Но самое худшее в этом было то, что он не мог остановиться. Рука скользнула под резинку штанов, и Тима сжал собственный член. По коленям разлилась слабость, и бросило в жар. В голове зашумела предательская мысль о том, как это сделал бы Марк – а главное, зачем. Он бы непременно приласкал своего мальчишку, прежде чем взять его на его собственной кровати. Тима живо представил, как Марк, нежный и внимательный, обхаживает его тело, но в один миг срывается и подминает под себя, переворачивая на живот. Это обязательно будет так – Левицкий раздвинет ноги, вцепится в подушку и позволит себя выебать. И Марк, толкаясь в него сзади – наверняка это будет больно и приятно одновременно – будет шептать Тиме на ухо о том, как сладко и тесно у него внутри. “Нет, блядь, что значит “будет”?!” – зажглась в мозгу трезвая и неприятная мысль. Этого не будет, потому что не может быть. Тима через силу отдернул руку, вскочил с кровати и залетел в душ. Там он открыл холодную воду и встал под струи, лихорадочно обтираясь со всех сторон. Его разбирал стыд, но вовсе не за то, что он делал, а за то, о чем думал. Он втюрился, как тупой подросток, да еще и в учителя – необыкновенная пошлость, глупость и феерический долбоебизм. Таким могут заниматься лишь те, у кого на уме один инстинкт размножения, люди вроде Егора, готового выпрыгнуть из трусов в любом месте, где приспичело. А Тиме нельзя, потому что он умнее и создан не для этого. Если бы природа хотела сделать его искателем сексуальных приключений, то сообщила бы об этом пораньше, а не на пороге восемнадцатилетия. Он выкарабкался из ванной и завернулся в купальный халат. Привычка тепло укутываться после утреннего душа сохранилась у Тимы с детства, еще с тех времен, когда мама сама вытаскивала его из ванной и, чтобы не мучиться с полотенцем, сразу засовывала в безразмерное махровое одеяние. Это был обязательный ритуал, который помогал Левицкому заземлиться, а заземление сейчас было ох как кстати. Сунув руки в карманы, чтобы отогреть после ледяного душа, Тима нащупал в левом какой-то предмет. Он вытащил ее и рассмотрел на свет. Это была резинка для волос, простая и черная, из тех, что огромными пачками продаются в любой Роспечати. Он смотрел на нее секунд двадцать, соображая, а затем резко отбросил ее в раковину, будто это была ядовитая змея. Халат Тима тут же стянул с себя и с величайшим отвращением затолкал в стиральную машину. Снова нырнув под душ, он включил теперь уже самую горячую воду, какую был способен терпеть, чтобы смыть с себя осознание того, что только что понял. Это был его халат, который он надевал каждый день – длинный и серый, без всяких опознавательных знаков, но все в доме знали, кому он принадлежит. Егор даже подтрунивал над ним – мол, что за пенсионерская привычка. И вчера утром в кармане не было никаких резинок, да и в доме их не водилось – у мамы волосы были короткие, да и у Тимы с Егором были вполне обычные мужские стрижки. Принадлежать она могла только одному человеку – Яне. Которая, видимо, и надела его халат, принимая душ сразу после того, как… Об этом даже думать было противно. Кое-как справившись с нервной дрожью, Тима снова вылез из душа, оделся прямо на мокрое тело и брезгливо вытащил резинку из раковины. При ближайшем рассмотрении на ней оказалась пара блондинистых волос. Лучше улики было не найти, и Левицкий решил припрятать ее до удобного случая. Но на душе стало еще поганее: теперь предательство Егора становилось неопровержимым. Тима снова забрался с ногами на подоконник и закурил в открытое окно. Однажды он все-таки простудится, но сейчас это было не важно: у него на глазах мир, к которому он привык, рассыпался в крошку. Семья, пусть и не идеальная, оказалась сплошным обманом, надежный школьный план превратился в путь воина, да и сам Левицкий себя почти предал. Последнее, конечно, не в счет – теперь он будет умнее, и с чертовой физикой тоже разберется. А вот ситуация с Егором была безвыходной – тут могло помочь только чудо, а на чудеса он никогда не надеялся. Телефон пискнул входящим уведомлением, и Тима открыл чат. Это был Марк. “Ты как?” “Сегодня все в силе?” За всеми тревогами Тима успел позабыть о сегодняшнем занятии. Он долго колебался, прежде чем ответить, но наконец написал короткое: “Нормально. Да” Под юзернеймом ожили символы, обозначающие, что собеседник что-то пишет. Писал он, наверное, минуты две, и Тима нетерпеливо пялился в экран. Но пришло только одно слово: “Отлично”. Левицкий велел себе не думать о том, что Марк сочинял все эти две минуты – не его дело, в конце концов. Он больше не будет думать о нем, рыскать по интернету и задавать неудобные вопросы. Их отношения ограничатся физикой, которую Тима сдаст и забудет, как страшный сон. А заодно и Марка, который устроил беспорядок в его привычном, уютном мире. Больше никаких соплей до отъезда в Германию.