Dadarira Ta

Когда в паб приходит он, Юта сразу достаёт из-под полы настойку, льёт на три пальца и оставляет бутылку посетителю. Дело в том, что этот визитёр один из тех солдат, кого списывали раньше срока из-за контузии. Можно получить увечье не только физическое, как Марк Ли, но и душевное. Как Чон Джехён. Его мать перенесла инфаркт, когда получила новости о том, что единственный сын в госпитале, а отец нанял за границей лучших врачей, чтобы те сразу поставили Джехёна на ноги, без лишних перевозок и встрясок. И хотя парня удалось подлатать физически, душевно он был далеко от этого мира. Как только он оказался дома, то всё время молчал. Он молчал два месяца, и личность его обросла легендами. Кто-то говорил, что Джехён единственным выжил из своей роты, другие утверждали, что он был в плену, третьи считали его предателем, который переводил пленным язык врагов. Версий было много, но неизменным оставалось одно — юный интеллигент попал в жопу самого чёрного шахтёра и смог выжить. Два месяца Джехён отсиживался дома, а на третий открыл двери «Пустоты». В ту пору он был первым вернувшимся солдатом, даже если и не в своём уме. Зная о его статусе, Юта отнёсся к его странному молчанию снисходительно, читая по глазам, чего и сколько ему налить. Джехён знал, что за кегами есть стеллаж с настойками, и каждый раз просил разные. Но если брался пить, то выпивал бутылку до самого дна без закуски. Уходил он также на своих двух. И продолжал этот ритуал с какой-то своей регулярностью, однако ж, не превращаясь в завсегдатая и пьяницу, в отличие от того же Тэиля. Юта ставит на статус этого молодого господина Чона. Был бы из мастеровых, давно бы спился без возврата. Маленькая традиция молчаливого пития продолжалась месяца четыре. Привыкнувший к Джехёну Юта в тот вечер совершал расчёт в Бухгалтерской книге, а отвелкшись на счёты, едва не уронил челюсть, наблюдая за тем, как молчаливый посетитель выдирает исписанный мелким почерком лист, тут же складывая оригами. Молча стерпев выходку умалишенного, Юта сел было начинать заново, когда услышал чей-то мужской голос: — Это была специальная операция. И я дал ей название. Я пошутил, что это — 'Кит', но название утвердили. С трудом подняв глаза на Джехёна, Юта увидел на столешнице перед тем сложенную бумажную рыбку, а на губах самого Чона — скисшую улыбку. Спустя секунду эти губы разлучались, чтобы начать ленно смыкаться на согласных в словах: — Я получил повышение. Я стал головой Кита. Но я забыл о старой детской сказке, — его смех глухой, но голос — сладкий, как и подобает любому парню его статуса, который приписан ему по крови. Сердце билось до безумного часто от осознания, что какой-то полудурок Накамото Юта, живущий в «Пустоте», заполучил доверие кого-то вроде Чон Джехёна, местной знаменитости как до войны, так и после неё. Однако от следующих слов рассказа, кровь застыла в жилах Юты, и весь он подобрался, осознавая: — В старой сказке морячок вспарывает пузо проглотившего его кита. Моему «Киту» подложили сотню бомб вместе с пленными. Меня выкинуло с корабля на несколько ярдов вверх. Взрыв был очень мощным. До сих пор в голове иногда… Слышно Кита. Ход механизированных судов. Крики. Паника. «За Родину». И взрыв. Гул взрыва. Эхо взрыва. Вода. Вода. Водоворот. Гул. В голове гул, гудит, гудит, больно! Больно! Больно!!! Всё тело Юты парализует, когда Джехён накрывает уши ладонями, задыхаясь. Он спадает с высокого стула на пол, удерживая равновесие выдрессированной на флоте привычкой. Кружится на месте, мечется, всё также надрывно крича: — Больно! … Больно! … Больно! Спустя несколько кругов, Джехён обессиленно упал на пол. Он упал неожиданно, упал камнем, так и сжимая пальцами волосы, что спасло его голову от сильного ушиба. Как позже узнал Юта, иногда Джехён слышит этот особенный гул. И когда его особенно донимает, то только крепкое спиртное приглушает фантом вибрации в ушах. В смену рыжего Джехён ещё не приходил в «Пустоту», однако краем глаза Юта замечает, как эти двое обмениваются одним только им понятными жестами и лёгкими кивками.