Тринадцать

Разливалось солнце зарею игривою, освещало поля, леса и степи дальние. Утверждая права свои на промежуток сей, день начинался. В одной избе, что находилась особо от остальных в поселении жил старец один да внук. Старец вещуном прослыл, а за науку тайную что только он да и чада его разумили — прозвали его Шептуном. Все люди добрые ходили к нему за советом и помощью. Уведать кто лошадь украл, за кого девку замуж выдавать, урожайным ли год будет? А за помощь ту и в долгу не оставались, в доме Шептуна всегда и медок находился и молоко парное, на том обычно и соглашались. Однако род их особый сгубила однажды хвора. Али требы не по нраву, али недоля. Разгневались Боги, да и унесли всех мудрецов окромя деда самого да и парнишки младого. Парнишка тот тоже ведовство изучал, да только этим и жил. Как встанет спозаранку, росою умоется, Солнцу – поклонется, и займется едью – кашу сварит на молоке наивкуснейшую, а как потрапезничает, пойдет травы рвать косой на худое дело иль благое. Дед его всему учил: и шептать от болезни всякой али, напротив, на худо и отвары варить. Также учил куроклик всякий различать и воронограй как в поле явятся чернокрылые. А главное — воле Богов внимать. От года к году все умнёхонькей становился: в шелесте листьев — леса Дух признавал, в глазах лосиных — мысли его тайные, по тропам в точное место сам себя выводил и травушку нужную мог налести. К нему люди не ходили, но тот знал, как придет час деда — он дело продолжит, а тот за ним да и приглянет из Навьего мира. Нарядившись в рубаху что по краям оберегами расшита, подпоясался, вдел порты и не забыл про головной убор — очелье, — отправился он в поле на работу пока сильно припекать не начало. Долго трудился, семь потов сошло, зато после и времени больше для хлопот других. Приходилось работать за двоих: дед вовсю занимался обрядами. Сегодня пришел к утру с холма далёкого — капища, с руками по локоть в крови ведь последнего петуха на алтарь отдал. Видать, не будет больше мяса до самой осени. За неимением девок и женскую работу приходилось делать: все обереги что тканные, что из металла, чеканка, ткачество, чистоты наведение, готовка яств всяческих — словом искусен во многих делах. Да паренек со всем не хуже любой девки и справлялся. Кстати об этом… как живы были все родичи, то тужили за его женитьбу. Что годков все прибавлялось, а к девкам интересу не испытывал. А красив-то был сам! Власы длинные светлые, личико румяное, глаза кошачьи, тело ладное, натруженное. Многие в селении на него засматривались. Так вот и решили снарядить его в дальний поход за тридевять земель, ну чтобы невеста была краше, иногда даже так отправляли — обманным путем. Отвезут его тайком в лодке на той берег и наказ дадут: без невесты не возвращайся! В дорогу молоко да хлеб всунут — тому и радуйся. Вот идет паренёк, а вокруг что не люди, точно пришельцы какие не посюсторонние: речей его не разумеют, пальцем тычут, а девок только и прячут. Либо чуют что-то, либо привереды. Хотя сами в женихах ох как нуждаются! Раз он так сходил, два сходил, а на третий раз и не пошел никуда. Отсиделся в кустах да и вернулся домой. А родичам так сказал: Видал я тех чужеземцев — ничего красного не видал. Краше березы стройной да и рек полноводных, прелести друбрав и тайн волхования ни на что не променяю! За сим и охабились. А потом уж и спросить было некому. Дед тоже особо не настаивал. Наверное, потому что сам свою бабку в свое время из колдовского рода умыкнул, соседского. Да только ни разу он не говорил что хорошего в том было. Детей нарожали — на том и благому быть. Ближе к вечеру закончил все приготовления: и полы помыл, и скотину всю в доме накормил и корову подоил. Подозвал его дед и напутствия дал. — Ты когда к ним пойдешь, окоромя прочего одно крепко помни: не позволяй им лобызать тебя. А лучше говори за чем пришел и вертайся взад как можно быстрее. — Да, дедушка. — И имя… Володислав, то свое нареченное Велесом-батюшкой не забывай. Только оно тебя укроет пуще всякого заговора. — Я помню. Пойду я тогда как тьма небо скроет. Ты уж почивать будешь. — Ступай. Можно и позднее. Как звезды в небе тёмном все будешь различать. По наступлению полуночи тихонько отворил дверь Володислав и перешагнул порог, приклонясь. Обличье все то же было, только снял он свои берестянки да и на пороге оставил, а на руку повесил какой-то тайный узелок… Чёрный лес встретил его оглушительным свистом ветра хрустом и скрипом капризных деревьев, неспокойно было Лешему позднего гостя встречать. Поклонился ему молодец и как от себя оторвал — ломоть целый свежайшего хлеба, сам бы съел, да Хозяину леса приберёг. Положил гостинец на заросшем пеньке и дальше свой путь держал. Ступая босыми ногами, он ощущал всю мощь Матери Земли. Она его оберегала на белом свете и право на деяния позволяла. С каждым шагом ближе и ближе он был к месту куда шел. Прислушивался к звукам ночи, головой не вертя. А дух его словно сковывало со всех сторон путами. Только глубже вдыхал он воздух дарующий силу, только более грудь колесом выпрямлял — и легче становилась ему. До ушей донес ветер волчий вой. Очень далеко, Володислав знал что лютый чует где он, по какой тропинке долю меряет. Но крепла вера что не тронет его — Дух леса не даст этого сделать. На ущербе месяца тяжко было дорогу различать, потому зажег он свечу небольшую как раз для такого случая. Неведомой дымкой был путь перекрыт, протяни руку — не увидешь ничего. Но все дальше и дальше, шаг за шагом преодолевал он себя. — У-ху-ху-ху-ху… У-ху-ху-ху-ху… — тревожно заухала где-то в деревьях сова. Остановил свой ход Володислав у гая что пруд скрывал аки забором. Помялся немного и раскрыл свой узелок. Сбросил затем всю одёжу с себя и обнаженный полностью в другую рубаху залез, бабью, длинную до самых пят. Подступил он к кромке воды, воткнул свечу горящую в землю и начал обращение: Духи-дивии, духи-навии Мати-Чёрной словом заклинаю вас, Слетайтесь, собирайтесь, Направляйтесь противосолонь на поля сражения. Встречники и защитники, тёмные сестрицы Имянные, безымянные, лихие, окаянные. По миру вы ходите, на чужаков глядите, По недоле ведите, маятой опрядите, Пусть ста жива Марой, счастье несчастье, Доля недолей, воля неволей. Для Конопли-ведуна, что братец ваш! ГОЙ-МА! Слушать стал. Тишина. Вдруг вода забурлила, смех послышался и разверзлись воды: выплыла и на береге очутилась девка. В белой одежде космы длинные ажно до земли, очи чёрные, глядят угольками. А другая светлая и очи будто на выкате в сарафане покороче. Так одна за одной они со дна поднимались и на берег норовили вылезти. Володислав пошатнулся да устоял, как каменным сделался. От страха аж дух захватило. Хотелось бежать, забыл даже пришел зачем, рот открыл и вылупился. Но брови свел хмуро: негоже слабость свою показывать. — Иди к на-а-ам! — прозвучал голос первый девицы, да звучал он будто в голове хоть и видел как губы синие шевелились. — Экий красаве-е-ц, будешь нашим мужем? — спросила вторая. — С чем пожаловал? — вопрошала третья, русаволосая, оголяя белую коленку из-под подола. И повлекла молодца нечистая сила, сделал шаг, сделал другой и вступил в воду холоднючую. Жаркая ночь была, а тут на пруду как будто осень настала. Володислав все дальше и дальше заходил в воду, уже намочил рубаху выше коленей. Девки тем временем обступили его со всех сторон, да так и норовили руки когтистые протянуть, то за волосы потрогать, то за плечи. Неприятны ему были прикосновения эти, зябко от них становилось и хотелось отряхнуться аки корове от назойливых мух. — Волю свою реку! — продолжил Володислав, видя что и не слушают его, — Заклинаю вас на подмогушку мне верную. Идет вражье племя на земли наши. Посеките, утопите, в болота дальние затащите, поглотите. Света белого им не видать как кроту Солнца земного! Гой! — Не сестрица ты нам! А подними подол! А все равно не сестрица! Ха-ха-ха! — крутились вокруг него хохотушки. — Как сказал тебя зовут, добрый молодец? — томно просила черновласая среди них, оказавшись слишком близко и потому удалось ей огладить длинными ледяными пальцами подбородок его. Володислав заметно вздоргнул и уставился в потухшие очи. Отчаянье в них гнездилось долгие лета, печаль концов не знала. И он отвечал: — К-конопля. А потом вытащил из затылка гребень из липы с красивым узором что сам мастерил для подношения и протянул ей, кажется именно она у них водяною-хозяйкою была. Ухмыльнулась черновласая, разглядела вещицу и в свои власы запустила одной рукой. А другую на ланите ведуна так и держала, только ближе потянула к себе и обнять вынудила. А высокая была, на голову точно, и невероятно стройная. Не стал паренёк супротивица — протянул руки к ней за спину, за космы длинные, притулил… и нащупал что мягкости нет в девичьем стане, кости оттуда торчат мертвеца. Задрожал он всем телом, а в глотке крик застрял. Знает, что говорить нужно, говорить! Угомонить это зло ненасытное раз по-хорошему не хочет. А слова все так и повылетали прочь из ума. Потянулась с высоты к нему девица пухлыми обветренными губами, а с боков его цапкало множество рук скользких в тине болотной с ногтями длинными. В последнюю секунду видел молодец как размыкается рот и зловоньем сырости оттуда несет точно в нос… Вдруг обруч неведомый обхватывает его, вертает — и рядом с ухом клацают челюсти! То были сильные мужские руки. Незнакомец выкинул его на берег и сам отступил из воды. Ведун оказался в осоке под деревом, чуть в него не кувырнулся. Страх сменился на злобу: — Кто таков?! Не до тебя сейчас! — А я думал ты дивчина… В темноте было плохо видно, но то парень был явно из сельских. Стая девушек сбилась в кучу и зашипела. Взоры их окончательно потеряли вид человеческий, затянуло их бельмами, ногти вроде даже удлинились и вострее стали. Они дружно взялись за руки и принялись нашептывать что-то свое, неотрывно глядя на ведуна. Их слова силу такую имели: почувствовал тотчас ведун боль свирепую, волнами накатывающую, как будто и хребет ломают и чрево наизнанку выворачивает. Стал он весь трясясь, шарить под рубахой, а там ничего не было. А муки какие! Внутренности будто вырывало из него по кусочку. Будто вылезти из него что-то должно, да не вылазит. — А-А-А!!! — Закорчился, на землю упал и давай валяться. А парень тот подскочил: — Я спасу тебя, повторяй только за мной! — приложил он длань к животу ведуна, а другую куда-то к себе на грудь, а взор при этом на чарующих направил и рёк зачин. Встал помолясь, вышел перекрестясь, пришел благословясь. Из избы в двери, с ворот в ворота. Стал я в чистом поле на восточну сторону Единого Бога призывать. — Отпусти, чужеземец. Не мой то бог! — ведун спихнул чужую руку и снова согнулся в три погибели. — Дурень! Помрешь же! — Отстань! Честь дороже жизни! Извился ведун и пополз к своим пожиткам оставленным со всеми оберегами и мешками… А незнакомец все продолжал громогласно: Красным солнышком согрелся, светлым месяцем опоясался, звездами частыми украсился. И поклонился на все четыре стороны. И пойду я, рад Боже, еще к востоку. Там белая береза причистая истинного Христа. Под нею стоят четыре Евангелия. Сам говорит, а очи горят, алкая триумф. Предвкушает как его Бог эту нечисть проучит. То Матвей человеческим образом по восточной стороне, то Марк орилным образом по северной стороне, то Иоанн на южной стороне ливеным образом и то Лука волыньим образом по востоку. Вручивших содержат по святому Евангелю, просит и молит Господа Бога, Вседержателем, причистою Матери Божью… Ведун глянул на него снизу-вверх и не мог понять, что он такое несет. Сам заговоры и сочинял и многим дед обучил, но такой был ему знаком лишь отчасти. Помилуй, Господи, от напрасной смерти, от всякого злого ухищрения, от водного потопления. От колдуна и колдуницы, от ведуна и ведуницы, от Лешего, Водяного и русаукского отродья. Дополз Володислав и принялся травы заветные искать. Конопляный мешок с вышитым на нем рунным оберегом наконец-то поддался движениям суетливых пальцев, и ведун извлек из него травушку. Разогнулся, все еще больно невыносимо, но пустился на навок с диким криком не ощущая впредь ничего кроме праведной ярости… Помилуй меня, Боже, и вера во единого Бога, благослови Господи, Иисусе Христе Сыне Божией, молитвами причастны твоя Богородица и силу и честного и Животворящего Креста и всех святых,.. благослови сию траву на битву с нежитью. С последними словами незнакомец выхватил скрутку из руки Володислава, не дав ему добежать до воды, поднес к едва горящей свече — и она легко подпалила сухую полынь. Густой дым, исходящий от растения не на шутку напугал обитательниц места. Девушки заверещали звонкими душещипательными голосами и скрылись в воде. И тогда последними словами он закрепил: Во имя Отца и Сына Святаго Духа, аминь.* Иноземец весело повернулся, уставившись на парня иже не прекращал дивиться наглости подлеца посмевшего сорвать ритуал. Однако, возмущение оказалось хлипким по сравнению с радостью спасения. Володислав не сразу почувствовал, что жгучая боль покинула его чрево. Незнакомец хлопнул его по плечу: — Тикаем! Тот подхватил уезлок с вещами и они припустили в сторону селения по тропинке, стало чуть светлее, чем на пути ведуна к пруду. Но рано радоваться было: зашумели, захохотали, заверещали прямо в уши коварные преследовательницы. Ведь ход был им отворен и по суше лесной. — Не уйдешь! Хватай! На рели его! — догонял стервозный голос. — Рели-рели-рели! — вторили другие визгливо. Володислав, вскидывая попеременно руки от прыти, покосился на спутника: — Шустрее, чужеземец! И не смей взад вертаться! — Знаю! Бежали ажно так что пятки сверкали: одни голые — Конопли, другие — лапти спасителя. Причем первому явно мешал длинный мокрый подол, он мечтал его обрезать, да некогда было. Сердца ритм отбивали такой, что до жерелов доставало. Но не робели, путь держали восвояси даже тогда, когда приблизилась из девок самая длинная и крикнула захиватски: —Тыр-р-р-р-р-р-й-а!!! — и чиркнула ногтем, так до шеи и не достав. Возмутился Конопля: — Та доколе бегать от них будем, спаситель мой?! Ты же заговор рёк! — Молитва то была, а не заговор, мабудь трава твоя их не напугала. — Ни в жизнь! — обиделся ведун, хоть и не время тому было. – Я средство имею, припусти вперед! После слов этих, ведун нащупал ножны на поясе, что вместе с мужской рубахой и остальным нес, и извёк оттуда волхово орудие… Разогнавшись вслед за убегающим спасителем, он присел в центр перекрестка и воткнул по самому центру этот самый нож, и тут же побежал дальше. После этого смех и улюлюканья стихли. Но некоторое время парни продолжали ретиво бежать. Незнакомец, осмелев, начал расспросы уже запыхаясь: — Кабы в Великдень пожаловали, то от мавок бы сгинули. Они мавпуном что ли зробыть тебя хотели? Ты сам храбрый такой али надоумил кто? — Дед мой. Дело есть у нас важное. Только навки и могли помочь. А теперь… не знаю что и делать… — Не горюй! Смекуем как-нибудь. А что за дело?.. Обожди, отдохнем… Остановились и незнакомец схватился за ствол дерева, заглатывая воздух. Володиславу стало жалко его: — Ох чужеземец, не лез бы не в свое дело. Я бы на твоем месте не ступал бы на эти земли. Беда к нам идет. Не всякому дожить до седин суждено. — А что такое? А ты что? Тут останешься? — То думы волховского рода. Простым людям нечего тут делать. Да и мы не знаю как справляться будем теперь. Боги гневаются на нас. — Ах, так ты и вправду ведун… — Дед мой не такой как я, а гораздо сильнее, и было видение у него. Что грядут сюда вороги, будут нашу веру оскорблять, людей губить и царство свое учинять! — Не знаю что за вороги… Я не один день сюда добирался, никого не видывал о ком ты молвишь. Ты вообще как? Целёхонек? — Вроде да, уже не болит, — светловласый сжал льяную ткань в том самом месте. — Видал? – чужеземец подмигнул и приложил сверху свою руку, — Так токмо распятый Бог мой может! — Что он может коли распятый? — удивился ведун. — Так расскажу в другой раз. Житие-то долгое будет. Мы же свидимся? — А почему нет? Мы с дедом всегда здесь, — парень указал на избу вдалеке. — А скажи пока что это за «амен» ты сказал там тогда? — «Аминь», это что по нашему закрепу «Да будет так». Это нам в Киеве Наставник так сказал. — А он кто? — Ну это… волхв такой. А насчет мавок он тоже дело говорил. Христу их представить надо. И будет им покой. Не будут больше никого на водах стращать. — Они там не навсегда. Я как лучше хотел… Они же нам не враги никакие. И другому учили меня, что не признают они никого бога. Трудно сладить с ними… Ой… дед! Во дворе их ждал седовласый старец в белых одеждах с длинными власами и бородой, вид у него был более чем обеспокоенный, запривидел властными холодными льдинками, да как давай пенять: — Ну, дурачина, ишь чо удумал! По что вырядился так?! — Не гневайся, старче, хотел навок уважить, хотел как один из них быть… — Вот и уважил! Сам чуть не сгинул и другого чуть смертушке не отправил. И-э-эх! — погрозился он палкой, — Кабы сгинул на кого меня б оставил! Кто землю русскую спасать будет?! Ни чад, ни родичей у нас нету! — Прощения прошу! — повинился молодец, склонив главу. — Прощён! А рубаху на место положь, а-то матушка потревожит, — старец махнул рукой и хотел было идти, но увидал радостного незнакомца. — А ты чьих будешь? — А я… я Константин… из Плотниковых. Но вы таких, вестимо, не знаете. Я с Киева приехал, с торговым обозом, ток до того мы по воде долго сплавлялись до самой Ладоги! Я тут по делам. Обратный путь держать буду от Московии вашей. — А-а вона что… странное имя, не слыхал такого. Ну бывай, Кося, благодарствую за помощь. Видят Боги, и тебе добро пребудет! — И тебя, старче, Спаси Бог, — пожелал Константин, а сам призадумался: а откуда дед знает что его до крещения Косей все величали? Старец, опершись на посох, пошел в сторону избы. Константин приблизился к Володиславу, выжимающему подол. Они одновременно шагнули навстречу друг другу и побратались. Константин сверкнул острыми зубами в широкой улыбке. Наконец-то ведуну удалось его разглядеть толком: длинные космы темные, и очи такие же, сияют как у отрока несмышленого огнем любопытства, рука его теплая крепко локоть сжала, (сделал еще шаг), а другой по спине огладил, как и тот его. — До свидания, Конопля, рад знакомству! — Я тоже. Доброй дороги! Молодец уставился на удаляющегося чужеземца в лучах денницы, повеселел сам не знал отчего. И несмотря на холод, заходить в дом совсем не хотелось. А дед вздохнул тяжко и отворил дверь.

***

Утром следующего дня ведун проснулся от той самой неестественной боли. Уж как скрючивало его, как ломало, еле до стола дополз с травами. Закинул сухоцвет в ступку и накудесил для отвара целебного. Дед воды принес с печки и не спросил даже что приключилось такое. Кажется, сам догадался что навкам ряжение то не понравилось. А Володислав той минутой о другом размышлял: затребовал тот бог с него плату высокую за спасение.