И приходи, обсудим

— Ты, может, расскажешь, что хотел поменять-то? — аккуратно вставил он в диалог, когда заметил, как голубые глаза начали покрываться пеленой опьянения. Плана «напоить и допросить» не было, только «напоить и убедиться, что нет обиды», тогда как именно Арсений поставил им цель «напиться». Они, точнее, собутыльник, сняли в баре отдельную комнатку, чтобы не слышать крики футбольных фанатов, скинули обувь и полулёжа разместились каждый на своём диване. Уединённость располагала к искренности, только вот второй никак не расслаблялся, хотя пытался иногда шутить. Делать это с грустным лицом получалось не особо хорошо, но Серёжа ценил попытки. Ему пришлось подождать до середины бутылки с вопросом, который хотелось задать ещё в такси. Личную машину друг оставил у работы, чем сразу обозначил, что действительно никуда уезжать трезвым не собирался. Сейчас тот оторвался от стакана, осмотрел его так же оценивающе, как осматривал он. Заговорил: — Если речь про законопроект, то давай начнём с твоей системы ценностей. Поиграем, так сказать. Я тебе — тезис, ты мне — короткий ответ. — Ну, давай поиграем, — рассмеялся мужчина, не понимая на деле, зачем понадобились такие сложности. Препираться не хотелось. Арсений устроился поудобнее, скрестив ноги, выдал: — Женщины — просто тела, подходящие для удовлетворения наших потребностей. Да или нет? — Да, — кивнул он. — С уточнением, что… — Без уточнений, — мягко перебил второй. — Я помню, что ты женат и жена у тебя святая женщина. Идём дальше. У животных нет души, с ними можно делать всё, что захочется, пусть в рамках закона. Да или нет? — Что это за анкета такая? — Да или нет, Серёг? — Да, — кивнул снова, уже с большим интересом. Вопросы явно были как-то связаны, но пока не удавалось понять, как именно. — Чудесно. — Собеседник подлил им добавку, вернулся в прежнюю позу. — Суицид — это выбор человека, за него не несёт ответственности никто, кроме самого суицидника. Да или нет? Ровный тон голоса не помогал уловить чужую позицию, не выдавал эмоции. Его будто остановили на улице для анонимного социального опроса. С той только разницей, что ответы никто не записывал. Раз так, то и подбирать слова смысла не было, потому Серёжа откликнулся: — Точно да. — Хорошо идём. Странно хотеть нравственности от политики, когда её нет даже в личных отношениях. Выбор всё тот же. — Тогда и ответ всё тот же, — хмыкнул он, затем потянулся, чтобы чокнуться со стаканом коллеги. — Мне начинает нравиться, продолжай. Задумавшись ненадолго, Арсений сделал пару глотков, почесал подборок и проговорил: — Каждый имеет право любить того, кого хочет, спать с тем, с кем хочет, выйти за неё или него замуж и счастливо жить. — Говоривший потянулся к бутылке, содержимое которой стремительно убывало. — И, туда же, каждый имеет право на свободу слова, в том числе критику власти, свободу мнения, в том числе, опять же, критику власти. Да или нет? Анкетируемый поморщился, на что получил улыбку, которую трактовал как «Знаю-знаю, просто озвучь нашу общую позицию», поэтому и озвучил: — Мы же оба понимаем, что нет. — Ну, собственно, что и требовалось доказать. — Арсений развёл руками, будто вывод из этого опроса был очевиден для обоих. — Нет смысла обсуждать то, что мы оба натворили, здоровой полемики тут не выйдет. — Я где-то ошибся? — изумился он. — В твоём тесте имелись правильные и неправильные ответы? — Нет, конечно, — улыбнулись ему снова, ещё мягче, почти нежно. — Суть проверки была в том, примешь ли ты альтернативную точку зрения. Мы выяснили, что не примешь. Так вот, возвращаясь к премьере того мюзикла… Мужчина перебил реплику взмахом ладони, нахмурился: — Погоди, мне казалось, у нас одна система ценностей. — Мне тоже так казалось до прошлой субботы. Погрустнев обратно, Арсений отвлёкся на алкоголь, тем самым дав ему время на осмысление своих слов. За дату Серёжа зацепится потом, первоочерёдным стало другое: если они в чём-то не сходились, если на что-то смотрели по-разному, то на чём тогда базировалась дружба? Он-то считал, что близкое общение выстраивалось на общих интересах и мнениях, как произошло с Юлей, однако ни одного, ни другого у них не было. Из общего — только место работы да бутылка, всё остальное либо приходилось вытягивать силой, либо не совпадало. — Тебя это не смущает? — вырвалось через пару минут тишины, встретило непонимающий взгляд. — Ну, то, что я не подхожу для обсуждения, которое тебе нужно. — Почему меня должно это смущать? Ты подходишь для всех остальных тем мира, какая разница, совпадаем ли мы на сто или на девяносто девять процентов? Люди разные, это нормально. — Второй усмехнулся, опустил взгляд на янтарную жидкость в стакане. — Даже хорошо, иначе было бы не особо интересно. В абсолютной гармонии я могу поговорить и сам с собой. — Попахивает речью либерала, — рассмеялся он, затем в углу комнаты пальцем обрисовал фигуру. — Какого-нибудь, знаешь, идиота-идеалиста, у которого радужный мир, где все живут в мире и любви, понимают и принимают друг друга, — рассмеялся снова, громче. — Чушь же собачья, а? Не бывает так. — Разве не бывает? Друг посмотрел на него так удивлённо, словно в глубине души думал иначе. И смешок почему-то не поддержал. — Да брось, — цокнул Серёжа. — По такой логике Пашку мы должны понять и простить, а не отпинать вполне, как сам знаешь, заслуженно. — Не будем мы его бить на самом деле, — закатил глаза Арсений. — Дурак не виноват, что дурак, как собака не виновата, что у неё глаза грустные. Говоривший вдруг замер, отодвинул спиртное и уставился на свои руки, будто увидел там что-то. Это была не его фраза. И позиция, наверное, не его, а одного вполне конкретного идеалиста. Двухметрового парня, который всего раз прямо сказал ему, что не разделял мнение, в остальное же время просто задавал наводящие вопросы и тут же парировал аргумент шуткой или действием. Антон научил его думать именно так, чувствовать мир ближе, принимать к сердцу то, что и до слуха раньше не всегда доходило. Получается, мужчину всё же починили? Или, наоборот, сломали? Осталось ли от него самого что-то? Или, наоборот, всё теперь состояло из того же Антона? Относилась ли боль сейчас к неудаче или к трещине, проходившей от сознания к сердцу, от сердца к подсознанию? Что он вообще был теперь такое, если перестал быть собой? Пришлось пощёлкать пальцами перед пустыми глазами. — Арсюх, какая собака? Я не уловил метафору. — Я не хотел что-то менять в законопроекте, — пробормотал собутыльник уже совсем пьяно. — Я хотел, чтобы его не было вообще. — С какого перепугу? Лучше бы голубые глаза оставались пустыми, чем выдали столько мольбы. В Серёжу, как снаряд, попало это выражение — непонятное, непривычное. Друг звучно хрустнул совсем не суставом или закуской, а чем-то внутри, что надломилось и рассыпалось. Павлик вот на него так не смотрел. Да никто не смотрел. Но они ни с кем так и не разговаривали, никому другому не удалось бы такое меткое попадание, потому что никто бы не попытался. А вот Арсений, заставивший сердце сжаться, казалось, сам не понимал, что почувствовал, просто молча умолял себя спасти от себя же. Он нажал на кнопку вызова официанта и, когда подал голос, постарался не выдать ни единым звуком, что сам сломался тоже: — Предлагаю взять ещё одну бутылку, — пояснил коротко, затем улыбнулся. — Мы закончили на мюзикле. Я не особо это дело люблю, но, если хочешь, можем сходить. Обменяемся мнениями, может, и здоровая полемика получится. — Отличная идея, — кивнул коллега. — И первая, и вторая. Разве что бутылки, наверное, можно взять две. — Утром нам будет плохо. Я в деле. Они обменялись смешками, переключились на нейтральную тему, пока ещё могли говорить относительно внятно. «Мне и так плохо. Хуже точно не будет».

***

Антон бродил по квартире с бутылкой вина, второй или уже третьей подряд, и не мог определиться, на кого именно злился. В первую очередь — на начальство, но там всё было очевидно, надолго мысль не задержалась. Дальше — на себя, полчаса назад удалившего увесистую рабочую папку с ноутбука. Или на Арсения? Можно ли было в принципе злиться на Арсения, не злясь на себя, и наоборот? Всё рассыпалось к чертям. Он понимал, что картина, на которой не хватало объекта в центре, будет выглядеть для потенциального зрителя хуже, чем картина, не написанная вообще. Понимал, да, а толку? Что можно было сделать иначе? Этот человек, его человек, тормозил всё прямо на финише, отнял краски перед последним мазком. Вряд ли намеренно, однако тормозил и тем самым злил. Парень чувствовал себя беспомощным, не представлял, как изменить ситуацию, однако не замечал, хотел ли вообще её менять. Это просто не приходило в голову, та работала на старом энтузиазме, на старой злобе, а новой не подпитывалась. Так что Антон ходил по квартире, окружённый мебелью, как сотрудниками полиции, между комнатами ходил, как по тюремной камере. Злился, кипел, выдыхал, чтобы успокоиться, пил и снова вскипал. Арсений ведь сейчас злил и фактом отсутствия. Тот уехал утром в понедельник, не явился вечером, даже не написал, встречу на сегодня не назначил тоже. Не пропал с радаров совсем, отвечал на фотографии цветов — на этом спасибо, но и не светился так ярко посреди подгнивавшей жизни, как ему бы хотелось. К часу ночи молодой человек насильно погасил желание позвонить любовнику и пошёл открывать, как выяснилось, третью бутылку вина, немного шатаясь по пути. Утром ему будет плохо. Пф-ф, как будто сейчас было хорошо. Ещё через пару глотков он прикинул, что спустить напряжение удалось бы без помощи выпивки. Не очень вовремя, но всё же лучше, чем продолжать бродить и кипеть. Поворот ключей во входной двери поймал его посередине между коридором и ноутбуком. — Ты один? — Сначала в прихожую просунулся запах крепкого алкоголя, заставив поморщиться, потом появилось помятое, но оттого не менее симпатичное лицо. — Отлично. — За лицом вползло тело, прикрыло дверь за собой. — Ты сдурел? Не мог предупредить, что приедешь? — Не планировал, — глухо отозвался Арсений, затем попытался наклониться к ботинку, но покачнулся, чуть не упав, опёрся всё на ту же дверь. — Господи, ты ж в слюни! — Антон попробовал выцепить чужой взгляд, вытянул руки, чтобы как-то помочь, а вот ласковые выражения не подбирал. Потому что злился давно и наконец получил повод взорваться вслух. Получил зрителя. — Зачем припёрся, а? Без спроса, так ещё и пьяный. — Припёрся орать тебе в лицо. Ты трубку не брал. — Что? Они встретились взглядами. Он разогнулся первым, чтобы оглянуться на телефон, оставленный у кровати. Наверное, беззвучный режим после полуночи включился сам. Следом разогнулся мужчина, тронул нижнюю челюсть, будто её не чувствовал: — Я невнятно, не понимаешь? Мозг автоматически достроил фразу до полноценной мысли. Чужой язык не путался в звуках, однако пропускал слова, видимо, так экономя силы организма. — Речь понимаю, вроде, — ответив, парень нахмурился, отступил от промявшего его под собой отвращения. Оно было красивым и неприятным одновременно, потому что напрямую относилось сейчас к нему. — Но за что на меня орать-то? Справившись с ботинками, незваный гость прошёл мимо, в комнату, больно задев плечом, прошёл по кругу, толком ничего не обыскав, затем наконец рыкнул: — Что ты сделал? — Не получив отклик, тот вскинул палец, указал на него. — Ты! Что сделал? Со мной. Честно говоря, сделал больше, чем должен был, но меньше, чем планировал. Он не был уверен, что именно собеседник хотел услышать, поэтому выбрал первое пришедшее в хмельную голову: — Привязал? — Нет. А всё остальное, собственно, либо не успел, либо не мог, потому что ему мешали своей осторожностью. Злоба вышла на очередной виток спирали, полезла наружу с шипением: — Тогда не представляю, чего… — Тебе мало было, — перебили вдруг, не дав выплеснуть и процент эмоций. — Ты прогибал, ломал меня. — Арсений держался ровно, не заваливался, хотя стоял без опоры, и говорил, будто не был пьян. Чётко, пусть со внушительными паузами. Состояние выдавали только стеклянные, как у манекена, глаза. — Ты хотел быть активом хотя бы с кем-то. Хотя бы. Хотя! — Палец взлетел снова. — Из нас двоих именно ты. Ты выглядишь, как тот, кого надо нагнуть раком. И жёстко поиметь. Доля правды в этом была, однако раньше так считали все остальные, а не этот человек, не его человек. Он, может, нашёл бы, как отстоять свою честь, как поспорить с нелестным мнением, если бы хотел что-то отстаивать. Но не хотел. Ему просто стало больно, руки подтянули бутылку вина к груди и прижали, как подобие щита. Этот человек уже выговаривал парню прямо в лицо кучу всего мерзкого, что отложилось на уровне подсознания, пусть не поранило в достаточной мере. Сейчас же Антон понимал, что его ранят любой, даже более мягкой фразой, и проклинать ещё раз не потребуется. Второй отвернулся, пошёл по комнате снова, словно забыл, что уже осматривался, а, сделав три круга, угрожающе двинулся на него. Тот вернулся к двери, наконец снял пальто и скинул вещь им под ноги: — Ты, — ткнул пальцем ему в грудь так сильно, что уронил менее пьяное, но всё же пьяное, тело Антона на стену, — испортил меня. Как? — Как? — повторил молодой человек растерянно. — Я не знаю. Не понимаю. Ты же просто говоришь со мной. А всё вот тут… — Арсений смял на животе рубашку и не договорил, веря, наверное, что и так был понят. У него из пальцев вырвали бутылку, приложились к горлышку. — Эй, куда тебе ещё? — Парень дёрнулся вперёд, чтобы не дать дураку смешать алкоголь разного градуса, однако замер. «Собутыльник» уставился на дверь кухни, изменился в лице. Там было уже не отвращение, какая-то иная эмоция, поглубже. Она поварилась в собственном соку пару минут, потом полезла наружу полушёпотом: — Я отвратительный человек. Бесполнезное ничтожество. Нет, пьян тот всё же был слишком сильно, чтобы контролировать речевой аппарат. И сам он был пьян слишком, чтобы успокаивать, потому распахнул объятия и пробормотал, зная, что слова не помогут: — Арсюш, не говори ерунду. — И ты так считаешь, я знаю. — На него не среагировали, продолжая смотреть в сторону, словно и не видели, и не слышали сейчас. — Потому что это правда. Потому что от кучи собачьего дерьма толку… Мужчина осёкся, заметив протянутые к себе руки, шагнул вперёд и буквально упал в них всем весом. Они оба чуть не завалились на пол, Антону едва хватило сил удержаться на ногах. Наверное, если бы его обнимали не настолько отчаянно, обида бы перевесила нежность на внутренних весах. Но Арсений же в таком состоянии добрался не просто куда-то. Арсений добрался домой. И дом не мог того прогнать. — Что у тебя случилось, радость моя? — То, что я не смог изменить, — выдохнул партнёр, цепляясь за его футболку, как за спасательный круг. — Хотя толком не попытался. Растерялся просто. — Затем выдохнул снова, грустнее: — А ещё то, что изменить не успел. Меня опередили. Наверное, с ним пытались говорить искреннее, тем не менее всё равно фильтровали подробности, как обычно, осторожничали. Оттого объяснения прозвучали, как загадка, а не настоящие объяснения. — Прости, — улыбнулся он, притёршись носом ко вспотевшему виску, — вообще не понимаю, в чём проблема. Арсений отстранился, чтобы показать, как сильно хмурился, и опять зарычал: — В том, что я не был слабаком. А потом появился ты. И вот я бесполезная куча… — Так, хватит, всё. — Молодой человек провёл по тёмным волосам ладонью. Этот жест обычно работал. — Успокойся. Определись хотя бы, на кого из нас ты злишься? — Нельзя злиться на тебя и не злиться на себя при этом. Мы комплект. Антон вздрогнул, прижал любовника к себе, чтобы спрятать лицо. Этот тезис уже звучал в его собственных мыслях. Они думали об одном, пусть с разных сторон и по разным причинам. И встретились в итоге здесь, в прихожей, хмельные и растерянные, словно объятия помогли бы им перестать тонуть в бессилии, тоже разном. Его чмокнули в щёку, потом в подбородок, потом спустились к кадыку, а дальше мозг выключился. Он заметил, что партнёр сполз на пол, когда тот уже стягивал штаны с его бёдер и выцеловывал низ живота. Такими пьяными они сексом ещё не занимались. Да в целом ему было непривычно настолько не ощущать и ощущать своё тело одновременно. Будто пропал посредник между мозгом и удовольствием, между душой и Арсением. Придерживая того за волосы, но не пытаясь контролировать происходящее, парень другой рукой цеплялся за стену у головы, чтобы не упасть от слабости. Нечего там, в технике минета, было поправлять, нечему больше учить. Этот человек знал, даже в нетрезвом состоянии, как заставить его потерять самообладание. Как вытащить через стоны всю дурь, боль, сомнения, злобу сразу из обоих. Этот человек любил отдавать чуть ли не больше, чем брать. И, оба понимали, что отдавал только ему. Вдруг мужчина остановился, словно услышал его мысли и смутился из-за них, встал с пальто, на котором стоял на коленях. Покачнулся, схватился за вовремя протянутую руку. Поднял такие виноватые глаза, что показалось — вот-вот расплачется. Затем рванул в туалет, закрылся на щеколду. До Антона не сразу дошло, что продолжения у прелюдии не будет, что второму стало плохо. Натянув штаны обратно, он подобрал с пола бутылку, которую они уронили в непойманный момент, успел убрать пролитое и встретил бедолагу уже на кухне со стаканом воды. — Я испортил тебе вечер, — вместо «спасибо» процедил тот. Молодой человек повторно протянул стакан, подождал, когда помощь примут, потом вяло улыбнулся: — Он и так был отвратным, хуже не стало. — И ты, конечно, не расскажешь ничего? — Расскажу, — кивнул спокойно, — но сначала ты. На него уставились, как на врага народа, в словесном отклике смысла уже не было, однако ответ прозвучал. Такой же неконкретный, как весь диалог накануне: — Вот и пообщались. А всё же для подробностей они сблизились недостаточно — это тоже понимали оба. Смущало другое: чужой взгляд из остекленевшего стал ясным, гость совсем перестал качаться, хотя прийти в себя за десять минут банально не успел бы. Такому самоконтролю можно было только позавидовать. — Ты хорошо имитируешь трезвость, — изумился Антон, — я раньше не замечал. — Тоже навык семейной жизни, — усмехнувшись, Арсений опустил голову, перешёл на шёпот. — Мне нужно сказать тебе кое-что. На трезвую постыжусь. Можешь не отвечать, просто не хочу сам себя считать обманщиком. — Голова опустилась ещё ниже, подбородок почти упёрся в грудь. — Помнишь, я сказал, что мы с женой не… Он отшатнулся так внезапно для обоих, что чуть не уронил себя же, но успел поймать протянутую ладонь. Теперь была очередь второго их держать. — Мне по-прежнему не нужна статистика вашего секса, — гаркнул парень, не осознавая толком, раздражался из-за ревности или из-за чего-то ещё. — Секса не было, — покачал головой собеседник. — Тогда почему мы об этом говорим? — Потому что был поцелуй, — выдал тот ещё тише, будто боялся его реакции. — И я чувствую себя погано из-за него. Помимо прочего, из-за чего чувствую себя погано. Это единственное, что могу рассказать, но… — Почему дальше не пошли? — вырвалось из Антона невольно. Ему правда не хотелось в этом копаться, однако, может, данные помогли бы как-то с другой их проблемой. Когда он будет потрезвее и сможет думать нормально, за двоих. То есть часов через десять. Вместо ответа Арсений отставил стакан, круто развернулся и поплёлся, опираясь на стены, в спальню. Парень пошёл следом. Подождав у кровати, его за плечи уложили на матрас, раздели без единого звука и, разместившись между ног, замерли совсем близко к губам. Просили инициативы. А получили смешок: — Объясняться не планируешь, да? — Я тебе всё уже сказал, — проворчал партнёр, затем прижался губами к шее и медленно пополз ниже, по груди — к животу. — Кое-кто меня не слушает. Для кого стараюсь? Для себя, что ли? Он привстал на локтях, стараясь заставить мозг соображать, прокрутил всё, что запомнил из диалога, ничего полезного там не нашёл, потому спросил: — Когда? — В коридоре, — отозвался второй, поцеловав внутреннюю сторону его бедра. Потом показательно смочил палец слюной и поднял насмешливый взгляд. — Ничего, я всё равно собирался повторять. Слушай внимательно. Точно, как Антон мог забыть? Этот человек ведь имел ещё один язык для разговоров. Помимо двух русских, литературного и матерного, был третий — язык тела. Тот использовался редко, в моменты сильного выброса эмоций: Арсений отключался и делал разные странные вещи, о которых в иных ситуациях постеснялся бы даже думать. Его использовали, как хотели, но не потому, что воспринимали как игрушку для утех, а потому, что общаться прямо не имели возможности. Всё, что парень мог сделать взамен — стонать, надеясь, что такого ответа хватит. Он не находил сил признаться, что считал себя косвенно причастным к смерти чужой сестры. Что не справился с разводом с первого раза, не настоял. Что не успел поймать сосредоточение собственной закостенелости перед отправкой в вышестоящую инстанцию. Что простил друга, потому что мог винить во всём себя и только себя. Что испугался, обнаружив в прежних установках капитальные изменения, и не знал, осталось ли внутри что-то своё. Зато находил достаточно трезвости, чтобы подавлять рвотный рефлекс и выпускать эмоции другим способом. «Говорить» и «делиться» было про Антона, даже если они не говорили. Его всё равно выслушивали, всё равно понимали. И от этого становилось наконец легче. Отчего-то вдруг начало становиться легче. Голова избавлялась от злости и страха, те сменялись желанием, пока оно не перекрыло вообще всё. Ему было уже плевать, что партнёр не сможет получить сейчас свою порцию удовольствия от секса: он просто подтянул того за волосы и скинул на матрас. Арсению, в ответ, было плевать на его равнодушие: тот просто разделся и подставился спиной. Парень поместил пальцы в ямочки на чужой пояснице, совершенно не надавливая, и попробовал надавить голосом: — Ниже. Второй тут же согнул руки в локтях. Так легко. Такая покорность от человека, который прогибался, но никак не ломался, не покорялся ему. Он не поверил, потому, теперь из интереса, а не для удобства, повторил: — Ниже. Оба знали, что мужчине хватило бы растяжки, чтобы грудью улечься на простыни. Это был вопрос подчинения. И подчинение случилось — пассив, как кот, выгнулся дугой, уронил лоб на предплечья. Когда уже показалось, что Антон имел всю власть, какую только мог получить, когда за своё поведение ему стало стыдно, тот вдруг огрызнулся: — В твоих интересах поторопиться, пока меня опять не затошнило. Чего завис? Видимо, Арсений всё-таки не сломался до конца, стержень остался. Это порадовало: он не планировал и не хотел бы делать из этого человека послушную куклу. Да, так стало бы удобнее для него и проще для обоих — ругаться бы, может, перестали хотя бы. Однако ему казалось любопытным, как нижний не признавал свою роль пассивной, как перетащил модель поведения «клиент — исполнитель» из одного помещения в другое, а сам почему-то считал их равными. Парень оглядел чужую позу, такую откровенную, без преувеличения красивую, затем своё тело, худое и совсем не эстетичное. Разочарованно покачал головой. Не были они равными и не будут. Слишком уж не подходили друг другу даже внешне, не только характерами и статусами. Усмехнулся с опозданием: — Пытаюсь понять, за какие грехи мне досталась такая грация. — Засчитано за комплимент, — цокнув, Арсений вильнул бёдрами в качестве приглашения. — Эта грация тебя лягнёт, если её не поимеют. Отвисай давай. А стоило ли? Наверное, второй был прав, когда назвал его типичным пассивом. Наверное, следовало перестать строить из себя кого-то более сильного и властного, перестать испуганно ждать, когда же они поменяются ролями окончательно, и предложить изменения первым. В конце концов этот человек всё делал иначе, чем другие. Вдруг и секс с тем получится не таким унизительным, как с другими? Антон не собирался спорить сейчас, когда алкоголь гулял по венам обоих и нормального обсуждения всё равно бы не вышло, тем не менее спорить начал: — Но ведь, как ты сказал, из нас двоих… — Фразу перебила нога, опасно дёрнувшаяся в направлении его паха. Та была поймана за щиколотку, исполнение угрозы случилось. — Понял, не дурак. Прежние неприятные мысли перебил скулёж. Нерастянутому партнёру было больновато от вторжения, простынь скрипнула в изящных пальцах, но останавливать его не собирались, даже не попросили о бережности или подготовке. Ни о чём не попросили, хватило того, что одно тело полностью принадлежало другому телу. — Чёрт, все те мерзкие ублюдки стоили того, чтобы в итоге дойти до тебя. Арсений не стал уточнять, прозвучала ли реплика намеренно, чтобы утешить, или вырвалась сама. Просто ему стало лучше. Он не заметил, как подумал об этом. И не знал, что сказал это вслух.