Сатанинская библия, 1969 г. Ненавидь врагов своих всем сердцем, и, если кто-то дал тебе пощечину по одной щеке, сокруши обидчика своего в его другую щеку. Сокруши весь бок его, ибо самосохранение есть высший закон
Кто бы мог подумать, что большая садовая лейка, наперевес наполнившись мутной речной водой, когда-то сможет стать предметом геноцида? По норам муравейника стремительно ползет вода, капля за каплей, заполняя собой все пространства и комнатки, не щадя ни единое живое существо, умерщвляя каждого, кому не повезло вдруг повстречаться на пути. Этой лейкой, в былые времена, поливали домашние ягодки, даровали энергию, насыщали окружающую флору жизненной силой. Этим не убивали. Не настолько безжалостно. Насекомые стараются спастись, выползают наружу, мечутся в панике, разбегаются в стороны, пока жилище, отстроенное с таким трудом и старанием, продолжает разрушаться под натиском неумолимой водной стихии. Муравьишки не сдаются, бросаются в бой, лезут по голеням, кусают нежную смуглую кожу. Даже они, такие маленькие и жалкие, могут себя защитить. Аластор не может. Аластор ничтожнее муравья. Хотят ли они умереть? Явно нет. Пытаются ли спастись? Конечно! А хочет ли умереть Аластор? Кто же знает? Ох уж этот болезненный бедный ребенок. Снова кашель, снова матушка ведет лечиться. Врач, госпиталь, уколы, ужасная усталость. Горы таблеток, обследования, анализы. Он обессилен. Он так измотан. Пришлось отдать немалые деньги: в этой жизни не бывает ничего безвозмездного. Но ведь здоровье важнее любых, даже самых крупных средств? Может, так оно и есть, но не для Ала. Он снова чувствует вину и сожаление. Недуг подкрался незаметно, а мамочка, что трудится на трех работах, снова отлучилась, снова ради него. Опять не получит процент от зарплаты. Молись, чтоб обошлось без штрафов, не то она вновь расстроится, а это очень-очень плохо. Сравнимо с цунами и концом света. Он слышит ночью, как мама снова плачет в подушку. Она тоже устала, хороший. Ей тоже трудно, ты же понимаешь. Потому, потерпи, переживи очередной нудный осмотр, стетоскоп у груди и давление больших потных ладоней. Мурашки по коже, озноб, животный страх. Перетерпи укол в плечо, укол в вену, укол в мышцы. Смирись и с новым мерзким чувством. В рамках лечения, ведь правда? Не думай о себе, это во благо матери. Она пахает, не покладая рук. Она оставит тебя со своими мыслями, она позволит вспороть всех тряпичных кукол. Резать их с криком, со слезами, бросать тельца в стену, вырывать вату и пуговки. А потом, придя в себя, погружаться в звенящую тишину и с сожалением глядеть на бедняжек. Чем они заслужили твой гнев? Ты хочешь зашить несчастных, но боже, дьявол, эти иглы... Снова безумная паника? Уколы – это больно. Иглы – как же это больно. Сегодня осмотр врача на дому. Страшно, как же, сука, страшно. Тик-так, а время все тянется, словно резина, словно густая смола. Его можно коснуться и ощутить всеми нервами, оно материально и до боли остро. Тик-так, часы считают секунды, маятник отдает по мозгам гулким эхом. Тик-так. Эти гадкие руки повсюду. Мальчик бросает лейку в муравейник, падает и разбивает колени об камни. Палочки, листочки, летят в разные стороны, царапают щеки, пачкают руки землей и липкой грязью. А мальчик вопит, ведь укусы саднят, яд пробирается под кожу, обжигает, убивает медленно, мучительно. Как больно. Дети не должны хотеть умереть. Не должны! Как же так?! Как ребенок может желать смерти? Почему ребенок грезит, как отрезает чью-то бошку? Почему он пронзает ножом куклы, представляя на их месте человека? Почему ломает шеи цыплятам на ферме? Почему он боится смотреть на иголки, почему снова ищет повод, чтобы не лечиться? Вновь сидит с тяжелой горячкой, улыбаясь и бледнея, говоря, что все в порядке, хотя совершенно, блять, не в порядке?! Рассказывать нельзя. Нельзя расстраивать сильнее. Аластор не хочет видеть слезы мамы. Побойся бога, солнышко, ты доведешь её своим нытьем. Она убьет себя, а ты останешься один, как раньше. Помнишь, как она резанула себе вены? Помнишь, как жил в приюте, пока она поправлялась в больнице? Помнишь, как тебе было плохо? Ты все прекрасно помнишь. Ты до сих пор это чувствуешь. Ты же не хочешь, чтобы все повторилось? Но оно повторилось. Не раз и не два. Почему? ПОЧЕМУ?! Ты же был прилежным, ты же слушался старших. Ты делал то, что велели другие, ты жил по правилам и всем законам. Но почему страдаешь ты, а не другие? Где справедливость в этом блядском мире? Если бог и вправду есть, чем он там, блять, занимается? Он что, не любит всех и каждого? Книжки врали, люди молвили неправду? Чем провинился пред ним тот, кто ещё юн и так невинен? За что его все ненавидят? Все-все, и даже матушка? Нет, не подумай неверно, мама тебя очень любит. Она просто устала и больше не любит себя. Ты знаешь, как тяжело дарить ласку, когда мечтаешь себя изничтожить? Когда живешь каждый день в коматозе, когда дышать невыносимо больно? Просыпаешься в муках, засыпаешь в горечи, заливаешься слезами, но по наитию встаешь, идешь и делаешь. Если не ты, то кто ещё? Мой милый мальчик, здесь нет сил даже на улыбку. Ты знаешь, что чувствует мать, видя на руках любимого чада увечья? Такие же, как у неё, только теперь гораздо глубже. Глаза вдруг открываются и видят все, что игнорировали годы. Рыдаешь на его коленях, умоляя простить, хотя такому, кажется, и нет прощения. Он гладит волосы и говорит, что любит. Правда любит, так искренне, по-детски. Он любит еë любой: уставшей, слабой, расклеенной и расстроенной. Даже когда в еë глазах нет света. Даже когда та лежит без движений. Даже когда говорит, как сильно хочет умереть. А он хочет, чтобы она была рядом. Лишь бы больше не остаться одному. Лишь бы снова ощутить себя нужным. Давай попробуем воскреснуть? Ведь все так просто: закрыть ладошками лицо и снова зажить счастливо. Главное – не подсмотреть сквозь пальцы. В глаза полетит кислота и песок. Разъест череп до самого мозга, проникнет в сосуды, разбежится по телу. Сожрет изнутри и заставит вопить, не оставит ничего от твоей жалкой мнимой личности. Ты вырастешь и все забудешь. Запрешь все мысли на замок, завалишь плитами, выбросишь ключ. Огородишь колючим забором, запустишь в ров акул и крокодилов, чтоб никогда, никогда-никогда не пробраться. Убеди себя, что ничего не случилось, что ты такой же, как и все другие. Ничего Никогда Не случалось. Все в порядке. Все же в порядке? Да, точно в порядке. Но есть один незакрытый гештальт. Маленькая проблемка, незаконченное дельце, что много лет вынашивалось в сердце гноящейся острой занозой. Зачеркнув этот пунктик, можно будет, наконец, возрадоваться жизни. Пришить себе лицо, полное счастья, зашить широкую улыбку и вдоволь посмеяться над другими.***
У взрослого мальчика хорошая работа, своя машина, образование и домик. Он выкарабкался, вытянул себя из гнилого болота, наглотался воды и тины, но, самое главное – выжил. Его мамочка счастлива. Мужчина сделал все, чтобы она вновь улыбалась. Обеспечил достойную старость, подарил всю любовь и заботу, которых когда-то самому не хватило. Нет нужды винить того, кто сам был сломлен и подавлен. Второй шанс дан лишь тому, кто искренне желает искупиться. А что до других? А другие мира не достойны. Надоело прятаться по углам, трястись, словно маленький кролик? Отрасти броню, стань кровожадным хищником. Стань тем, кого до ужаса боялся в детстве. Воплоти ночной кошмар, натяни свою самую страшную маску. Сокруши, уничтожь всех, точно Содом и Гоморру. Их всех, без остатка и исключений. Избавь землю от чужих грехов, стань линчевателем, мессией, самим Богом. Убей. Каждое. Убогое. Создание. Месяц подготовки не прошел впустую: продуманный до мельчайших деталей план, оказавшись на листах массивного блокнота, выглядел просто чудесно! Аластор любил играть с огнем, потому не стеснялся прописывать каждую слабую точку человеческого тела, сидя за завтраком в кофейне или в перерывах на ланч между эфирами. Выводил острыми буквами рабочее расписание жертвы, преимущества каждого холодного орудия, составлял список необходимых вещей, что пригодятся в дальней дороге, расписал даже маршрут, избегающий все полицейские посты и участки. Прошло гладко, словно по маслу, словно сама судьба улыбнулась, приняла корыстные намерения и подфортила. Пара часов, туша в багажнике, педаль газа вжата до упора, а машина стремглав мчится по трассе, едва ли намереваясь разбиться. В крови бушует алкоголь, дорога скрылась за плотной пеленой горячих слез, а пальцы вросли в руль и задрожали. Совсем не по плану. Но как совладать с подобной эйфорией? Аластор не может вдохнуть, он громко смеется, задыхаясь от истерики и страха, но чувствуя себя абсолютно счастливым, возможно впервые за всю свою скудную жизнь. Тормоза визжат и плачут, колеса протирают землю, пока автомобиль резко заносит к обочине, отделяя от лобового столкновения одной лишь долей секунды. Ох, черт, это было близко! Мужчина шумно вдыхает и бьет себя в грудь, долго моргая, приходя в сознание, наконец возвращаясь в реальность. Кажется, он истратил одну из своих жизней. Но ничего, осталось ещё восемь. После смерти вдоволь посмеется. А сейчас нужно немедленно взбодриться, закинуться таблетками, с большим трудом преодолеть последние мили. Так, глядишь, и до рассвета успеет. Туманная марь, блаженная прохлада и крохотный уютный уголок цивилизации, куда так редко ступала нога человека. Он купил эту милую хижину для особо важных гостей, почти за бесплатно, ведь кто ещё, помимо безумцев, решит сунуться в эту беспросветную глушь? Без знаний и необходимой подготовки тебя до мяса обглодает мошкара и дикие голодные зверушки. Наперевес с ружьем и саквояжем, с волочащейся на веревке тушей, пришлось пройти довольно много, ведь транспорт так далеко не заедет, а совершать задуманное где-нибудь поближе не шипко хочется. Первое убийство – самое сладкое, самое грубое и желанное. Такое должно запомниться надолго. Такое нужно проворачивать в укромном месте. Утренний ветер приятно обдувает покрытое испариной лицо, пока Аластор лениво растянулся на веранде, закинув ноги на перила и попивая крепкий кофе из маленькой чашечки с небольшим сколом. Дальняя дорога и ночь без сна порядком утомили. Давно, однако, он не брал такие тяжести. Как хорошо, что здесь, в скромной обители, есть все необходимое для жизни, для проведения комфортных выходных на пару-тройку недель отшельничества. Здесь можно спрятаться от давящего социума, расслабиться и отдохнуть, побыть наедине с собой, уединиться с кем-то из гостей. Если сдохнешь, то здесь же и упокоишься, растворишься в темной безызвестности, пока тебя не поглотит сама природа. Ни одна карта не приведет в столь глубокое место, никто тебя искать не станет. Вокруг лишь тишина, зверье и птицы, плотная сырость тумана и жуткое звенящее спокойствие. Первые лучики с трудом проникают сквозь густую крону деревьев, заставляют невольно зевнуть и поморщиться. Хочется поспать, хотя бы жалкий часик, но сегодня, к большому сожалению, у мужчины слишком масштабные планы. И отступать он вовсе не намерен. Нашатырь бьет в мозг парами аммиака, ужасно раздражая слизистую, но пробивая тушу лишь на кашель и слабые метания разбитой головой. Этого мало? Скотина не желает просыпаться? Жидкость заливается в нос, ещё и ещё, прямо в ноздри и глотку, пока глаза не открываются, пока оно не задыхается, но ладонь, на милость жертвы, прижимает морду в скрипучие доски, позволяя отхаркнуть весь лишний спирт, вместе со слизью и обилием крови. Оно извивается, словно уж на сковородке, источая мерзкие звуки и такие же мерзкие запахи, оставляя вокруг вязкие багряные следы и отчаянно пытаясь поднять голову. В кисти существа давно перестала поступать кровь, они посинели, раздулись, и явно ощущались инородными. Их уже не спасти, как бы сильно не хотелось. Да и, по правде говоря, совсем не хотелось. Но оторвать, отрезать, покромсать, – наоборот. Собрав все тяжкие мысли в кулак, Аластор вздыхает, стирая со лба прилипшую прядь и бьет мокрым от земли сапогом прямо в бок, грубо разворачивая тушу на спину. Глядит пристально и дерзко, рассматривая каждую впадину, каждый синяк и рубец на грязном рыле, но, лишь внутренне, где-то в глубине души, совсем теряется, случайно заглянув в заплывшие побитые глаза. В глаза своего ночного кошмара. Он ведь готовился, он собирался с силами, он верил, что справится, но это оказалось куда сложнее, куда страшнее и тягостней. Грудь сдавило тисками жуткой досады, а к горлу тут же подкатила тошнота. Захотелось выблевать желудок. Захотелось выколоть эти зрачки, вспороть брюхо, загнать под ногти иглы, да вот только страх сильнее. Он обволакивает полностью, не щадя и не давая опомниться, вновь погружая в то болото, в ту мутную трясину, из которой нет никакого выхода. Ты снова беззащитный, ты снова никчемный и маленький, словно грёбаное насекомое. Оно ведь, наверное, даже не помнит всех жертв поименно. Оно и не подозревало, что кто-то вправду решится на возмездие. Ведь оно так любило свою семью и карьеру, оно вело домашний быт, оно трепетно скрывало свой маленький секретик, а ближе к преклонному возрасту решило замолить его в церкви. Говорят, все начинается с прощения? Встань на колени, признайся и раскайся. Не стражам закона, не ногам своей жертвы, а портрету в святом храме. Может, бог и простит, но вот люди не прощают. На походной плитке как раз вскипела кастрюля: шум воды вывел из транса и позволил мгновенно опомниться. Шаги, тягучие и медленные, словно сквозь вату, словно в замедленной съёмке, кажутся вечностью. Ледяные пальцы согреваются приятным паром, отключают газ и нежно оборачивают посуду плотной тканью. В темных глазах Аластора исчезли последние крупицы сострадания. Не к существу на полу, вовсе нет. К самому себе. К себе из прошлого. Сегодня он сбросил оковы собственного горя. Именно сегодня, окончательно и бесповоротно. Сегодня он впервые позволил себе улыбнуться искренне. Оно видит густой пар и едва отползает, брызжет густой кровавой слюной, истерично и громко визжит. Не во весь голос и не в полную силу, ведь вокруг рта обвязан тугой канат, а сломанная челюсть не позволяет тянуть надрывно резкие звуки. Слишком поздно. Мышке некуда сбежать, у неё подбиты лапки. Перетянутые лодыжки трепещут, подскакивают, пытаются свернуться, подогнуть колени, но массивный сапог пресекает попытку, удержав ноги в одном положении. Кипящий поток враз ошпаривает пах, живот и бедра. Комнатушку разрезает металлический надсадный вопль. Аластор чувствует исходящий от плоти жар и не может сдержать рвущийся наружу смех. Отходит подальше, наблюдая, как дрыгается и ревет существо, походя на подбитую охотником косулю. Как оно давится, срывает голос и хрипит, но продолжает трепыхаться, пытаясь хоть немного снизить боль. Становится до ужаса забавно. Существо уже не слышит смеха, не слышит и звона инструментов, но чувствует во всей красе удар под дых, давится воздухом, а после резко замирает, когда в глазницу с размаха вонзается шило. Аластор забывает, как дышать. Рука дрожит, когда штырь выскальзывает из глазного яблока, и лишь тогда туша позволяет себе вновь заорать. На этот раз гораздо громче, надрывнее, оно стонет и вопит, сходя с ума буквально на глазах. А вместе с ним сходит Аластор. Все звуки, все движения становится в сто раз острее, он ощущает под пальцами воздух, он чувствует его на вкус. В голове что-то перемкнуло, ударило и проломило крышу, снесло и стерло всю устойчивость и грацию. Он тоже рыдает, тоже кричит, несвязно и рвано, тряся тушу за плечи, пытаясь выпытать хоть одно четкое слово. Отшатывается, хватаясь за голову и загнанно беснуясь по комнате, пиная ногами все что видит и сбрасывая со столов все что чувствует. Стены движутся и давят, становятся ýже и ближе, из досок выползают огромные черви. Становятся безумно страшно, так жутко и одиноко, настолько, что хочется вырезать себе сердце, лишь бы оно наконец перестало болеть. Аластор оседает на корточки и обнимает колени, всхлипывая и вырывая с корнем несколько темных прядей. Хочется расплавиться и просочиться сквозь доски жидкой субстанцией, навечно осесть в холодной лесной земле и просто забыться, больше ни о чем не думать. Хочется, чтобы кто-нибудь утешил, приласкал и убедил, что он совсем не сумасшедший. Это ведь правда?! Испытывать эмоции – нормально? Испытывать подобные эмоции – нормально? Он все воет под аккомпанемент истошных криков существа, ощущая себя таким же мерзким, таким же грязным и ничтожным, но в стократ хуже, гораздо более гадким, ведь в этой комнате, из двух орущих тел, опорочено лишь его. Если бы не эта мразь, ничего бы не случилось. Не было бы страха, не было бы ненависти, никакой боли, никаких ужасов. Он снова свалился с края, пробил двойное дно и где-то в пучине сознания погиб, разбился, сжег себя сам изнутри. Может быть, если избавиться от прошлого, то станет легче? Хотя бы немного? Пожалуйста? Пожалуйста! Ну͡ж͠н͟о͟..͝.͝ Н͝уж͝но͡ ͅв͝сёго͡ ́лишͅь͠.͡.͝. бы̚с͐тр͝е͝е..ͅ Он утирает рукавом слезы, загнанно дышит и шарит руками по полу, не видя ничего, помимо черно-белых бликов. Пальцы царапает лезвие острого ножика, но боли он не чувствует, вслепую ощущает рукоять. Встает с большим трудом, едва передвигая ноги, пока кровь пульсирует в ушах и венах, шумит и булькает, шепча одну единственную цель: У͝б͐ей. У͟б͟ѐйͅ е͡го б͡ы͜стр͝еͅѐ͝.͡ Он бьет ножом, не замечая звуков. Ещё чаще, резче, глубже. Раздирает плоть в лохмотья, давит сильнее, ударяет вновь и вновь, пока из брюха не проступают кишки. От смрада крови закружилась голова. Оно уже не брыкается, почти не хрипит, лишь смотрит в сумрак потолка, видя сквозь него космос, мечтая вознестись за все свои страдания.***
Он ещё долго содрогался, вспоминая единственный безжизненный глаз, смотрящий сквозь него, куда-то прямо в душу. Интересно, что чувствуют люди перед смертью? О чем думают, когда сердце с трудом отбивает финальные удары? Вчера ты мог бегать по лужам, а сегодня твое тело ушло на дно заросшего озера. Наверное, неприятно наблюдать, как оно медленно гниет и увядает? Как им лакомятся болотные гады? Как оно? Нравится? Аластору – не очень. Он заскочил в мясную лавку после длинной рабочей смены. Сегодня суббота, а значит, – еженедельный ужин с матушкой. Хочется сделать что-то изысканное, чем-то побаловать и впечатлить. Аластор обожает замечать её улыбку, и ради неё он готов отбросить любые свои маски. Та детская привязанность никуда не делась, а лишь усилилась с годами. Он не мог сполна насытиться любовью, ведь раньше её так сильно не хватало. Лишь когда мама поправилась, когда встала на ноги и позволила себе проявить потерянную нежность, наконец попробовать полюбить единственного дорогого сына, она вновь смогла почувствовать себя счастливой. И вместе с ней почувствовал себя счастливым и Аластор. Звенит за спиной колокольчик, мужчина переступает порог и жадно вдыхает аромат специй и крови, как будто снова оказался дома. Здесь очень прохладно. Горячая кожа, после знойной вечерней жары, медленно остывает, разве что не источая клубы дыма. Пробегает глазами по прилавку, выбирает наиболее ровный, свежий и алый кусочек, слегка осипшим голосом просит подать вырезку. Торговка мило улыбается, что-то щебечет, пока взвешивает пару кило мяса. Ал смотрит на наручные часы и расслабляется, понимая, что времени, к счастью, ещё предостаточно. – Простите, сэр, вы же Аластор? – обернувшись весьма удивленно, он замечает милую женщину в шляпке. Того же роста, в строгом приталенном платье, лет на десять постарше, с обворожительной теплой улыбкой. Она прямо светится, бросая глазами искорки, поджимая ладошки и смотря так радостно, словно только что встретила кумира. Так оно, на самом деле, и есть, ведь этот голос она узнала лишь по обрывкам будничных фраз. Очаровашку зовут Рози, и она – большая поклонница его передач. Трудно не влюбиться в его пленительный голос. Трудно забыть его лакомую внешность. Вживую Аластор гораздо краше, чем виделся в фантазиях! Слова, точно патока, льются без помех и искажений, чисто и громко, совсем не так, как было на радио. Гораздо лучше! Как же она рада встретить его лично! Мужчина ловит в серых глазах нечто странное, зловещее. Чувство подсознательной опасности, о котором не может солгать интуиция. Это та скрытая угроза, от которой скручивает желудок. Это взгляд монстра, который способен распознать лишь другой, точно такой же хищник. Говорят, что глаза – это зеркало души? У них определенно есть что-то общее. И Аластору это безумно нравится. Джентльмен целует руку, благодарит за похвалу и комплименты. Рози сдержанна, но очень открыта, особенно сейчас, внезапно повстречав любимого ведущего. Она закусывает губы, жадно поглощая каждый жест, каждое слово вкрадчивой манеры речи, каждый взгляд глаза в глаза. Она словно попала в сказку, где герой встречает судьбу всей своей жизни, понимая по одному лишь взгляду, что, вот она – та самая родственная душа. Ещё никогда, за все десятилетия, ей не хотелось настолько сильно с кем-то сблизиться. Это даже не желание, это потребность, как в кислороде. Аластор покоряет с первого взгляда, с первого звука, обольщает улыбкой и невольно притягивает, заманивает в сети всех, кто повстречался на пути. Он знает о своей одаренности, он умеет ей пользоваться. Поведется каждый, пойдет следом, как за песнью сирены. Так было всю его взрослую жизнь: стоит разок улыбнуться, подобрать нужные фразы, и к твоим ногам тут же падет любая челядь. Но эта дама – исключение. Она интригует, к ней хочется подступиться с умом и шармом. Не привлекая лишнего внимания, они выходят на шумную улицу, находя тему для разговора и усаживаясь в ближайшем парке. Всегда приятно побеседовать с интеллигентом, особенно когда внутренний голос вопит о двойной личности. Хочется узнать, какие же тайны скрывает Рози. Неужели, шестое чувство не врет, и эта дама вправду способна на убийство? Аластор внимательно слушает болтовню о личной жизни, попутно прикидывая, как же подобраться ближе. Никаких корыстных целей, лишь озорство и интерес, ведь такой шанс, такая личность с небес на землю дважды не падёт. Нужно хватать всеми руками, нужно назначить новую встречу, обменяться почтовым индексом, сблизиться и раскрыть её замыслы. Нужно прочувствовать всю дьявольскую натуру. В какой момент их разговоры пересекли черту обычных откровений? Прошло порядком времени, когда их близость плавно перетекла в привязанность, закрутились-завертелись страсти, вспыхнули искры и молнии. Ох, милая, ты правда хочешь убить бывшего мужа? Знаешь, в лесу есть одна хижина, что точно придется тебе по вкусу. Ты сможешь выбрать любые инструменты. Ты можешь самостоятельно заточить ножи. Ты можешь отрезать его пальцы, измазаться кровью, достать его сердце, да даже съесть, если захочешь. Аластор не станет стоять в стороне. Он поможет обезвредить тело. Он будет смеяться, наблюдая за надрезами плоти, он сам нанесет смертельные удары. Без всякого сочувствия, ведь Рози поведала обо всех мерзких секретах этой туши, о всех грехах, о всей гнилой натуре. Его совсем не жалко. Твари должны страдать. Твари не способны искупиться. Кто станет вершить правосудие, если не двое благородных маньяков? Ведь это убийства во благо, очищение мира от грязи. Аластор не одинок в своих познаниях. Теперь у него есть компаньонша. Его дорогая прелестная Рози. Он разлил вино в бокалы, пока пассия добивала свистящее горло. Белое личико окрасилось в красный, она вошла в кураж и больше не рассчитывала силу. Сидела на теле, выбивая из него остатки жизни. Слизывала кровь с алых губ, улыбаясь также мило, как при первой встрече, обворожительно хлопая глазками. Смеялась, оттолкнула труп, полезла целоваться. Жаркий секс после убийства, что может быть интимнее и ближе? Наверное, лишь сказка о «долго и счастливо», о смерти в один день, похоронах в одной могиле. Нет, к сожалению, судьба жестока. Кому-то предписано прожить до старости, кому-то умереть в расцвете сил. Они встретятся снова, через много-много лет, в аду, под алой пентаграммой. Как в старые добрые, предпочтут компанию друг друга, но лишь как товарищи, близкие, почти родные люди. Забудут о тяжелом прошлом и больше не вспомнят о тех временах. Произошло слишком много, крайне много ужасных событий, возвращаться в которые совсем не хотелось. Оно и не нужно, ведь жизнь после смерти оказалась куда прекраснее земной. Здесь власть, здесь сила, беззаконье. Ты пойдешь по головам ради величья, не постесняешься убить любую грешную душонку. Выстроишь свои порядки, последуешь своей философии. Больше нет ограничений, ты волен вершить любые судьбы. Но, правда, эта жизнь становится рутинной. Ад прекрасен своим беспределом, но так однообразен и скуден. Имея все, ты больше не желаешь ничего. Это и было то, чем пугали при жизни? Вечные муки адского пламени – это агония бессмертия? Ведь даже погибнув от святого орудия, ты станешь тенью, молчаливым наблюдателем, запрешься во тьме своих мыслей навечно, без возможности вырваться. Аластор снова курил трубку, хмуро смотря в багровое небо. Может быть, явится чудо, и что-то изменится? Вновь это странное чувство, как будто случится что-то плохое. А что еще может случиться, если за сотню лет ничего не менялось? Но интуиция никогда не подводит. Демон уверен: осталось подождать немного, и он лицезреет нечто, способное перевернуть жизнь с ног на голову.