Примирение

Римус совершенно запутался. В себе. В своих чувствах. Во всем. Он не понимал, как ему теперь относиться к Сириусу. С одной стороны, он сделал ужасную вещь — раскрыл секрет Люпина, подверг опасности себя самого, Джеймса, Римуса и невинного — в этой ситуации уж точно — Снейпа, да еще и пытался назвать этот поступок шуткой, пранком. Совесть не позволяла ему простить это действие так запросто. Он слишком ясно осознавал, что, не будь Сохатого рядом, не успей или не захоти он среагировать и прыгнуть между озверевшим оборотнем и застывшим в страхе человеком, дело бы закончилось плачевно. Если в этом случае Люпин по счастливой случайности и не убил бы Снейпа, то укусил бы уж точно. Страх подвергнуть любого человека, близкого или незнакомца, друга или врага, страданиям, о которых он знал не понаслышке, страх сломать чью-то невинную жизнь, страх в буквальном смысле стать монстром, был слишком велик. С другой стороны… с той страшной ночи прошло уже полгода, а они все еще учились вместе, спали в одной комнате и находились если не наедине, то рядом в подавляющем большинстве ситуаций. Не замечать Блэка, делать злое или обиженное лицо при нем либо быть максимально холодным с ним после летних каникул не представлялось возможным, было необходимо идти с ним хотя бы на минимальный контакт. К тому же, Римус видел, что Бродяга жалеет о своем поступке, искренне расстраивается и злится на себя за него, хотя и его две попытки попросить прощения — сразу после того события и по дороге в Хогвартс после каникул — были довольно жалки. Наконец, Люпин не мог больше игнорировать и подавлять чувство, живущее в нем с третьего курса, необъяснимое, неправильное и нерациональное чувство невыразимой привязанности, влечения к Блэку, чувство влюбленности, которое невозможно было ни с чем спутать. Он только высвободил его в мае прошлого года, когда они стали встречаться, он только почувствовал себя счастливым, свободным, нужным и на своем месте, когда Сириус совершил непоправимое и сломал все, что между ними было. Все лето Римус старательно избегал мыслей о тех счастливых моментах наедине, об их несмелых поцелуях, о губах и об улыбке любимого человека, который так нахально его предал. Все лето Римус подавлял любые счастливые воспоминания о нем и делал все, чтобы забыть его, чтобы заставить себя его ненавидеть, но чувство только становилось сильней. И теперь он выбился из сил. Он не мог больше злиться. Не мог больше делать вид, что Сириус ему никто. Не мог больше заставлять себя не любоваться им и не замечать мурашки по всему телу и румянец на щеках при любом его прикосновении и при многих его словах. Он понимал, что не может простить, он понимал, что возобновлять отношения в один миг после такой серьезной ссоры будет выглядеть глупо и странно, но он понимал, что дальше так продолжаться не может. Им было необходимо поговорить. После того, как Сириус заступился за Римуса перед слизеринцами, прошла почти неделя, и все это время Люпин с Блэком избегали друг друга, лишь периодически кидая друг на друга мимолетные взгляды и краснея, если встречались глазами. Что-то между ними изменилось, что-то между ними происходило, но они оба не делали первый шаг и не пытались выяснить, что же случилось. Сириус невольно радовался затихшей после того случая ссоре между ними, но видел, что Лунатик в замешательстве, поэтому не настаивал ни на каких отношениях с ним и старался вести себя при нем очень тихо, только наблюдая за ним и любуясь им. Он знал, какой Римус упрямый и как ему сложно принимать решения, особенно если предыдущие полгода он делал все, чтобы эти решения не принимать. Сириус пожалел о своем поступке еще до того, как случилось самое страшное, еще когда он только сказал Снейпу все, а не когда он пришел. Сохатый, обычно поддерживающий любые его идеи, особенно касающиеся Снейпа, еще тогда покачал головой и высказал неуверенность, что стоило так делать. Но Блэк до последнего искренне надеялся и верил, что желание узнать секрет Люпина было не чем иным, как желанием позлить Джеймса, а с ним и Сириуса, и припомнить им тот случай на озере, и что Снейп не наберется храбрости действительно прийти в Визжащую хижину и увидеть, куда Люпин пропадает каждый месяц. Но он ошибся. И дорого за эту ошибку заплатил. Скандал в школе и угроза исключения, ухудшившиеся отношения со Снейпом и другими слизеринцами, холодность Джеймса и, главное, злость Римуса, боль в его глазах, потерянное доверие и резко прерванные всякие отношения между ними. Сириус искренне раскаивался, и уже два раза предпринимал попытки объясниться и извиниться, однако оба раза это заканчивалось криками со стороны Лунатика и вновь вспыхивающей ссорой. Больше он не настаивал, давая Люпину все обдумать и понимая, что полного прощения такой поступок не достоин. Но после той стычки со слизеринцами, когда Римус спас Сириуса от серьезного поражения из-за нападения со спины, Бродяга видел, что что-то между ними поменялось и очевидно, что в лучшую сторону. Он понимал, он физически ощущал, что им было необходимо поговорить обо всем. Наедине, а не в окружении остальных Мародеров и половины Хогвартса, как это было в два прошлых раза. Обо всем спокойно поговорить и выслушать друг друга, а не ссориться еще сильнее после первой фразы. Сириус понимал это и, когда понял, что сам Римус не решается к нему за этим подойти, взял дело в свои руки. — Сохатый, — начал он, стоя в дверях спальни. Был вечер четверга, Римус и Питер где-то пропадали, наверно, за домашкой, а Джеймса Сириус нашел в спальне, роющимся в чемодане. — Не напишешь за меня завтра конспект по истории магии? — невинно спросил он, закрывая за собой дверь. — Я думал, у нас обычно этим занимается Лунатик, — отозвался озадаченный Поттер. — Что такое? — Я… хотел с ним поговорить завтра в это время. Обсудить все наедине. Поставить точку. Или… или начать все заново, — выдохнул Сириус, ощущая, как с плеч сваливается гора. — Сириус… ты же помнишь, к чему это привело в прошлые два раза, — обернулся к нему Джеймс, запуская руку в волосы. В его глазах за толстыми стеклами круглых очков читалось беспокойство. — К тому же я не уверен, что Лунатик ради тебя сейчас согласится прогулять два урока. — О, не беспокойся, я его уговорю, — усмехнулся Сириус, хотя в душе его и зашевелилась тревога. — Мне кажется, он больше не злится, — сказал он уже тише и серьезнее, сев на кровать рядом с другом и подняв глаза. — Я хочу попытаться еще раз. Бог любит троицу, в конце концов. — Чего? — Маггловское выражение. Так что, ты прикроешь нас? С минуту Поттер глядел в смотрящие на него с искренним раскаянием и просьбой глаза, а затем сдался. — Куда уж денусь… — Отлично! И я тогда захвачу карту и мантию с собой, хорошо? — Бери, бери. — Спасибо, Джейми, я тебя обожаю! — Сириус тут же поднялся и понесся к выходу в гостиную. — Только ты помнишь, что после истории у нас сразу трансфигурация? МакГонагалл будет недовольна, если вы опоздаете, — прокричал Джеймс ему вслед, зная, что Бродягу это сейчас меньше всего волнует и усмехнувшись быстрой перемене настроения друга, как только тот услышал положительный ответ. Все же он немножко еще ребенок. Сириус торопливо выбежал из спальни мальчиков и остановился, ища Римуса глазами и думая, где тот может быть. Сердце бешено колотилось, то ли от решимости, то ли от волнения. В шумной гостиной его не оказалось, поэтому Блэк, пожалев, что не взял с собой карту Мародеров, вышел из башни Гриффиндора пошел по направлению к библиотеке — второму очевидному месту, где Люпин мог находиться в любое время дня и ночи. В библиотеке было темно и пусто — в этот час большинство учеников уже возвращались в гостиные факультетов, поэтому по пути Сириус встретил добрую половину школы, шедшую в противоположную сторону. Ему пришлось дойти почти до последних рядов, прежде чем он заметил Римуса, одиноко сидящего над каким-то внушительным фолиантом с зажженной лампой — единственной во всей библиотеке, наверно — рядом с собой. Сириус улыбнулся. Он так любил наблюдать, как Люпин учится!.. Он неслышно подошел к другу и сел на стол рядом с ним. — Лунатик, — коротко позвал он. Римус вздрогнул, как будто внезапно проснувшись, и поднял на него удивленные глаза. — Сириус? — он, очевидно, настолько не ожидал увидеть Блэка рядом с собой сейчас, что даже растерялся. — Что… что ты здесь делаешь? Который час? — Без двадцати девять вечера, ботаник, — Сириус улыбнулся еще шире и сдержал в себе желание притянуть Римуса к себе за галстук и страстно поцеловать. Мерлин, какой же он красивый. — Пришел избавить тебя от страданий, — он кивнул на книгу, над которой Люпин, кажется, корпел уже не первый час. — Спасибо, я вроде и сам справляюсь, — скорчил гримасу Римус, пытаясь показать, что не хочет продолжать разговор. — И будь добр, слезь со стола, ты мешаешь, — добавил он, прежде чем вновь уткнуться в учебник. Сириус сделал вид, что пропустил последнюю реплику мимо ушей, чтобы не сострить в ответ. — Не хочешь сходить в Хогсмид? — как бы невзначай спросил он после недолгого молчания, нервно болтая ногами. — Следующий поход только в следующие выходные, перед каникулами, — отозвался Лунатик, не отрываясь от книги. Однако затем вскинул голову, поднял брови и прищурился. — Погоди, это что, свидание?.. — Ну если ты хочешь, будет и свидание, — заигрывающе ответил Сириус. — Можно даже пойти в кафе мадам Паддифут. Римус закатил глаза, но уголки его губ едва заметно поднялись. — Сириус, ты же его ненавидишь, — тоном, которым взрослый объясняет ребенку очевидное, медленно сказал он. Затем глаза его стали серьезными. — Что ты хочешь? — Ради тебя — все что угодно, — он усмехнулся, но затем тоже вмиг посерьезнел. — Нам давно надо поговорить вдвоем, не считаешь? Удар попал в цель. Римус поменялся в лице и отвел глаза, но ничего не сказал. — Вот я и думал завтра после завтрака сходить с тобой в Хогсмид и все обсудить без лишних ушей, Лунатик. Признайся, ты тоже об этом думаешь последние дней десять. — Мы с тобой уже пытались разговаривать, Сириус, — Люпин взглянул Блэку в глаза. — Мне казалось, мы все уже друг другу высказали в последний раз. — Ну, прошло почти четыре месяца, стоит обновить информацию, не находишь? — На губах Сириуса все еще была улыбка, однако глаза оставались тревожно-серьезными и ждали ответа. Но Римус молчал, не желая соглашаться. — Пожалуйста, Римус, — в его голосе стала слышаться просьба, почти мольба. — Я… — он опустил голову, боясь использовать свой последний козырь. — Я обещаю, что после этого раза, если ты этого захочешь, я прекращу пытаться возобновить всё. — У нас завтра сразу после завтрака пара по истории магии, — вздохнув, сказал наконец Римус, не в силах больше упрямиться молча. — Ты предлагаешь мне ради тебя прогулять уроки? — он усмехнулся, увидев озорные огоньки в глазах собеседника. — Предлагаю, — самодовольно проговорил Сириус, растягивая звуки и от этого становясь невыносимо похожим на своего брата. — Заметь, я выбрал историю магии, а не трансфигурацию или заклинания. Все ради тебя! — Римус снова закатил глаза, но ему было все труднее сдерживать улыбку и смех. — Сохатый уже согласился прикрыть нас и дать нам переписать конспекты после урока, а еще взять мантию и Карту, чтобы мы не попались. — Какая забота с его стороны, — не удержался от насмешки Лунатик. — Учитывая, что из нас всех только у меня получается держать перо на этом предмете дольше первых двух минут, это вообще подвиг, — он замолчал и снова посмотрел в глаза Бродяге. Такие добрые, веселые, смотрящие сейчас на него с такой искренней надеждой, с такой невинностью глаза, как смотрит на хозяина за едой выпрашивающий кусочек щенок, которому невозможно отказать. Люпин сдержал смешок от мысли, что Блэк, вообще-то, и есть щенок, даже несмотря на то, что сейчас он в человеческом обличие. Он выдержал паузу, пытаясь найти слова, чтобы еще поупрямиться, но в голове было пусто, а он все равно недавно поймал себя на мысли, что скоро лопнет, если они не поговорят. И Люпин сдался. — Ладно, — выдохнул он, неловко улыбаясь. — Я согласен. Нам действительно необходимо обо всем поговорить. — Римус… — выдохнул Сириус, не в силах поверить своим ушам. Он уже почти перестал надеяться. — Только с одним условием, Бродяга, — продолжил Люпин, снова посерьезнев и удержав друга от того, чтобы тот бросился ему на шею. Сириус вскинул на него вопросительно-тревожный взгляд, кажется, догадываясь, о чем пойдет речь. — Если все получится… — он выдержал многозначительную паузу. — Если все получится, то мы друзья, — закончил он, намеренно выделив последнее слово и смотря прямо в слегка потухшие от последней реплики глаза друга. Сириус, однако, выдержал взгляд и хрипло проговорил: — Как скажешь, Лунатик. Пошли в гостиную, нас заждались, — он вздохнул, некоторое время еще посмотрел на собирающего вещи Люпина, а затем отвернулся и пошел вперед. До башни Гриффиндора они дошли молча. Блэк был все еще слегка подавлен из-за конца их разговора и не смотрел на Люпина. Тот же недоумевал, на что он мог надеяться: на то, что Римус ничего об этом не скажет, чтобы они поссорились снова завтра после и без того непростого разговора? На то, что они поцелуются (как ему, несомненно, и хотелось!) прямо там, в библиотеке, не поговорив толком ни о чем, чтобы завтра они не смогли поднять нужные темы из-за страха вновь расстаться? Что они тут же возобновят романтические отношения, хотя полгода назад по вине Блэка Люпин чуть не убил человека?.. Римус считал необходимым сразу, еще до разговора, выстроить дистанцию, чтобы Сириус не пытался намекать об этом завтра и не надеялся напрасно, что если Лунатик его простит, то у них все будет как прежде. Несомненно, Римус, к собственной досаде, все еще любил Сириуса. Хотел, чтобы той злосчастной ночи не было и чтобы они просто были счастливы друг с другом. Не мог больше сдерживать свои чувства, подавлять их, заставлять себя не любоваться внешностью Блэка и не думать о его губах перед сном. Но он все же отлично понимал, что даже тот факт, что он почти простил Сириуса за этот «пранк» и что он готов снова быть ему другом и не заставлять себя холодно отвечать на любые его реплики, даже этот факт, это решение помириться хотя бы на таком уровне, не является самым рациональным и правильным в его положении. После того случая летом обо всем узнал его отец, и Римусу вместе с матерью стоило большого труда убедить его отпустить сына в Хогвартс в сентябре. Они не обсуждали это с отцом напрямую, но Римус был уверен, что тот будет очень недоволен, когда узнает, что сын снова общается — дружит! — с человеком, предавшим его секрет. А уж тем более если поймет, что они встречаются! Отец не был в принципе прогрессивен и с недоверием относился к гомосексуальным отношениям, но смог бы их принять, если его сыну в них было бы хорошо, если бы он был счастлив. Но в случае с Сириусом, на которого Римус злился и из-за которого страдал все лето, это было практически невозможно. Лунатик знал, что не стоит в этом вопросе ориентироваться только на мнение отца, но понимал, что он прав: поступок Блэка невозможно простить и оправдать, и вступать после такого в даже дружеские, а уж тем более романтические отношения с ним, снова ему безоговорочно доверять — как минимум, опрометчиво. А вдруг это доверие снова будет подорвано, и на этот раз Джеймсу не удастся предотвратить ужасные последствия?.. Что-то подсказывало Римусу, что у него все равно не получится перед этим устоять — это же Сириус, как перед ним устоишь? — но он все равно хотел как можно дольше оттянуть этот момент и не показывать никому своей слабости перед Блэком. Они так друг другу и не сказали ни слова за остаток вечера. Римус периодически кидал на Сириуса вопросительные взгляды, но тот лишь отводил глаза, поэтому вскоре он оставил попытки понять, что так задело друга, задернул полог и лег спать. Но заснуть было сложно: он долго обдумывал весь разговор в библиотеке и гадал, насколько правильным было решение принять предложение поговорить, что по сути значило почти полное прощение или по крайней мере не означало больше той злобы и обиды, что висела между ними последние месяцы. Вдруг, если Люпин сейчас простит Блэка, еще через несколько лет — если не раньше — тот снова придумает такую же по степени идиотизма, а то и хуже, «шутку», и дело закончится еще хуже? Вдруг на самом деле этот случай был сигналом, что ему вообще доверять нельзя?.. Совесть тревожилась, что надо было, наоборот, еще больше отстраниться от него и ни в коем случае больше не только ему, а вообще никому не доверять, однако сердце твердило, что Сириус просто сделал ошибку, оказавшуюся гораздо более серьезной, чем казалось. И Лунатик заснул с мыслью, что, как бы то ни было, решится все только завтра, и с тайной надеждой, что уже очень скоро можно будет не сдерживать себя и наконец иметь возможность поддаться желанию вдоволь покрывать лицо и тело Бродяги поцелуями.

***

Наутро Римус проснулся раньше остальных, быстро собрался и выходил на завтрак, когда Джеймс и Питер только-только открывали глаза, а Сириус еще даже не шевелился. Отчасти он так быстро ушел, потому что был голоден, отчасти, потому что привык быстро собираться по утрам, а отчасти, хоть он и не хотел этого признавать, потому что ему не хотелось даже мельком видеть тело Сириуса, пока тот переодевается, чтобы потом иметь возможность думать о чем-нибудь, кроме этого. Поэтому, когда еще по-утреннему несвежий, но одетый с иголочки, выбравший сегодня не такую мятую, как обычно, одежду, и потрудившийся красиво уложить волосы Блэк появился в дверях Большого зала и медленно направился к столу Гриффиндора, Римус уже доедал свой завтрак, но все равно не смог оторвать глаз от еще более красивого, чем обычно, Бродяги. Когда тот подошел к ним, он быстро сделал вид, что занят чтением свежего выпуска газеты и постарался скрыть легкий румянец на щеках и то, что минуту назад он рассматривал Блэка так, как будто впервые его видит. — Бродяга! Да ты сегодня превзошел сам себя! — с лучезарной улыбкой проговорил Джеймс. — У тебя что, свидание сегодня? — он, казалось, не замечал молнии в глазах Сириуса и поперхнувшегося чаем от того, что услышал, Римуса. — И тебе доброе утро, Сохатый, — сказал Сириус с чуть большей долей раздражения в голосе, чем хотел, на ходу придумывая ответную шутку и стараясь не показать, что слова про свидание его, вообще-то, задели. Даже понимая, что не стоило надеяться на такое быстрое возобновление отношений с Римусом, учитывая серьезность их ссоры, он не мог сдержать в себе разочарования, если не обиды, после последней его реплики в библиотеке накануне. Вернувшись в спальню вечером, Блэк не рассказал Поттеру, как прошел разговор с Люпином и только, рухнув на кровать, угрюмо кивнул на вопрос, идут ли они в Хогсмид, как планировалось. — С чего ты взял? Я что, обычно выгляжу хуже, чем сегодня? — он поднял брови и постарался придать голосу и ухмылке как можно больше обычного самодовольства. Джеймс, конечно, заметит, что что-то не так, но настаивать не станет, а все остальные вообще ничего не увидят. Поттер коротко рассмеялся, закатил глаза и продолжил есть, а Блэк только обрадовался, что ему не надо отвечать на ненужные вопросы. Когда зазвонил колокол, оповещающий о скором начале занятий, Римус и Сириус смешались с толпой других студентов и, не сговариваясь, пошли на четвертый этаж, чтобы проникнуть в Хогсмид по проходу, начинающемся в горбу статуи Одноглазой Ведьмы. Они подождали, пока все студенты уйдут из коридора, свернув к классу Заклинаний или к библиотеке, и, когда наконец остались одни, выжидательно уставились друг на друга. — Пошли?.. — неуверенно сказал Римус после казавшегося вечным молчания, не зная, как себя вести и что говорить. — Куда, кстати, мы пойдем? — добавил он, вспомнив, что они так ни о чем и не договорились. — В кафе мадам Паддифут, конечно, — усмехнулся Сириус. — Ты как раз одет подходяще, — парировал Римус. — Ты реально выглядишь, как будто только туда и собираешься вместо уроков. Сириус закатил глаза, а затем поднял брови: — Тебе что-то не нравится? Римус проигнорировал последнюю реплику, покачав головой и слегка покраснев (конечно, ему все нравилось, всё и даже больше), и только уставился на друга в ожидании ответа на свой вопрос. — Ладно, ладно. Я думал пойти в «Три метлы». Там утром в пятницу никого не должно быть, а мадам Розмерту мы задобрим, — примирительно улыбнулся он. — Хорошо, — выдохнул Люпин, радуясь наконец, что они перестали просто молча друг на друга пялиться и пытаясь морально подготовиться к тяжелому разговору. Они залезли в горб ведьмы, прошли по ходу, который знали наизусть, вылезли в подвале «Сладкого королевства» и надели мантию-невидимку Джеймса. Вдвоем под ней двигаться было тяжело, ведь они оба были уже достаточно высокие, поэтому им приходилось продвигаться очень медленно. Они еле сдерживали ругательства и с облегчением вздохнули, когда смогли наконец выйти на улицу. На дворе стояло начало декабря, но зима не спешила еще приходить в окрестности Хогвартса. Унылое серое небо, ледяной моросящий дождь и лишь местами тонкий слой снега и инея довольно точно отражали настроение многих студентов замка, замученных грудой домашних заданий и контрольных работ. Поэтому Римус и Сириус, ежась от холода, торопливо перешли через дорогу и зашли в «Три метлы» — самое популярное среди студентов и преподавателей Хогвартса место в Хогсмиде. Сириус заказал себе сливочное пиво, а Римус — какао. Когда надо было платить, Люпин с готовностью потянулся к сумке, однако Блэк его опередил, вывалив на стойку горсть золотых монет. Римус густо покраснел и кинул на друга гневный взгляд. — Я мог бы и сам заплатить, — прошипел он, не в силах себя сдержать, даже если ему не хотелось выяснять отношения прямо возле стойки. — А мне не сложно, — самодовольно ухмыльнулся Блэк, взял напитки, отвернулся, взмахнув роскошными волосами, и пошёл к столикам. Люпин с минуту стоял на месте, отгоняя мысли о красоте друга, на которого он, вообще-то, был зол. — Мы о таком не договаривались, — сказал он уже спокойнее, когда они сели за стол. — Да? а кто миллион раз сказал про свидание?.. скажи спасибо, что не у Паддифут, — Сириус шутил, однако Римус уловил в его голосе нотки раздражения и волнения. Люпин ничего не ответил, только закатил глаза и отхлебнул какао. Наступило молчание. Они не смотрели друг на друга, лишь сидели, опустив головы, и медленно пили каждый свой напиток. Сириус собирался с мыслями. Понимая, что им надо поговорить, он тем не менее не догадался продумать, что он собирается говорить, особенно учитывая, что после того случая они уже два раза разговаривали примерно об одном и том же. Римус сидел, смотря в пол, и не решался нарушать тишину, которая тем не менее начинала его раздражать. — Лунатик, — наконец произнес хрипло Блэк. Он прочистил горло. — Лунатик, я… я вел себя как кретин. — Это я уже понял, спасибо, — ворчливо пробормотал Люпин, не сдержавшись. — Нет, правда. Я был… дебилом. Отморозком. Редкостным мудаком. Я вел себя ужасно по отношению к тебе, к Джеймсу, да даже к Снейпу. Я был отвратителен. Я был легкомысленным придурком, не умеющим думать о последствиях. Я был чертовым эгоистом, я предал твое доверие, я подверг опасности окружающих, я… — Сириус, — тихо произнес Римус, не в силах больше слушать самобичевание друга. Тот был полностью погружен в то, что он говорил, смотрел вниз и, казалось, не слышал ничего вокруг. — Я… Мерлин, я не могу даже сказать, что этот поступок достоин моей чокнутой семейки. Я переплюнул даже этих людей в несколько раз. Это намного хуже, чем все, что делают Блэки. Они ужасны, но так… так они бы никогда не поступили. — Сириус! — повторил Люпин громче. Блэк вскинул голову и замолк. Его глаза были печальны, казалось, что в них заключена вся боль, что только возможна в этом мире. Очевидно, ему было тяжело произносить каждое слово. Нет, нет, надо положить этому конец. — Сириус, если ты позвал меня сюда, сначала чтобы насильно за меня заплатить, а потом чтобы я бесконечно выслушивал твое самобичевание, то я бы, знаешь, предпочел два часа слушать бормотание Бинса, — жестко произнес он, глядя Блэку прямо в глаза. Тот тяжело вздохнул и отвел взгляд, снова уставившись на свои ботинки. — Прости, — выдохнул он. — Но… я правда считаю, что повел себя больше, чем ужасно. Я понимаю, что мой поступок непрощаем. Я… Мерлин, да будь я на твоем месте, я бы сразу же задушил того, кто это сделал, — он перевел глаза на Лунатика и увидел, как тот вскинул брови, как бы спрашивая: «Ты что, думаешь, я не хотел этого сделать?». Он горько усмехнулся. — Я не знаю, как выразить мое сожаление и раскаяние, Римус, я прекрасно понимаю, что это невозможно простить, что тысячи моих «прости» яйца выеденного не стоят, учитывая все, что между нами было. Я просто хочу, чтобы ты знал, что я понимаю, какое дерьмо совершил, — серые глаза встретились с карими, и с минуту они сидели, смотря друг другу в глаза и не произнося ни слова. Сириус перевел дух, глотнул сливочного пива, а Римус все еще продолжал на него смотреть, обдумывая его слова. — Сириус, — наконец решился сказать он. — Скажи просто… ответь… зачем? — он прищурился, снова глядя Блэку прямо в глаза. Карие глаза смотрели спокойно, с желанием понять. Серые же, в которых ясно виделись беспокойство, потерянность, раскаяние и боль, лихорадочно бегали, ища ответ. Сириус тяжело вздохнул. — Хорошо, я постараюсь ответить, — серьезно сказал он. — Только, пожалуйста, выслушай меня, не перебивая, — он еще раз вздохнул, прокашлялся и начал свой рассказ. — Это… это вышло случайно, спонтанно, как любая другая наша шалость. В тот день перед полнолунием, ты помнишь, ты лежал в больничном крыле — тебе было нехорошо, Хвост тоже где-то в очередной раз пропадал, а мы с Сохатым вышли на улицу, уж очень день был хороший. Мы спокойно гуляли, шутили, говорили о чем-то, когда наткнулись на Снейпа. Мы даже не особо хотели его подкалывать, вопреки привычке, наоборот, это он начал говорить. Сначала все шло как обычно, они с Джеймсом перекидывались ругательствами и сверлили друг друга взглядом, я стоял рядом и не вмешивался, хотя вся эта ситуация начала меня изрядно подбешивать, а Нюниусу очень хотелось в тот момент врезать. Но тут Снейп вдруг, как будто в качестве какого-то аргумента не пойми к чему, спросил нас, куда ты пропадаешь каждый месяц. Мы сильно напряглись, переглянулись и хотели уже ответить твоей старой историей про больную мать, когда он сказал, что не верит в нее. Слово за слово, я уже не помню даже, что мы тогда друг другу наговорили, пытаясь потянуть время и отвлечь его от тебя, но в какой-то момент он так меня выбесил, что я... я не сдержался. Я ему сказал, что если ему так интересно, где ты пропадаешь, то он может остановить Гремучую иву — я рассказал, как это сделать, — подняться в Визжащую хижину и сам все посмотреть. Я выпалил это, не подумав, желая, чтобы он просто от нас отстал. Я верил, что он не пойдет никуда, что этот вопрос был задан больше из вредности и желания нас позлить, чем их любопытства, я думал, что у него хватит мозгов не идти в Визжащую хижину, учитывая ее репутацию, ночью в полнолуние, я был почти уверен, что он вообще никуда не пойдет, потому что, блин, нам в Хогвартсе оставалось быть до каникул два неполных дня, — Сириус замолчал и перевел дух, отчаянно избегая взгляда Римуса. — Я ошибся, Лунатик. Надо было сразу обратить внимание на то, что Джеймс не оценил мою идею против Снейпа — сам знаешь, никогда еще такого не было. Сохатый сразу понял тогда, что я сделал глупость, подлость, но я его не слушал, я был уверен, что, поскольку я ничего не сказал прямо ни про полнолуние, ни про то, что ты оборотень, я ничего реально плохого не сделал. Мне даже в голову, блин, тогда не пришло, что я предал секрет любимого человека. Я чувствовал, что что-то не так, но больше из-за скептицизма Джеймса, чем из-за осознания, что я сказал. Мы с Сохатым тогда даже чуть не поссорились, не сильно, конечно, но он какое-то время еще ходил хмурый из-за этого. Мне казалось странным, что Джеймс так беспокоится за Снейпа, ведь всего пару дней назад на озере, после экзамена по Защите, помнишь, мы его серьезно унизили. Я удивлялся, но он ничего не объяснял толком, поэтому я не обратил на это должного внимания, — он замолк и поднял наконец глаза. — Почему вы сразу мне об этом не сказали? — негромко спросил Римус после недолгого молчания. — Потому что ты бы загрыз нас обоих еще до восхода луны, мы оба это знали, даже если Джеймс понимал причину чуть лучше, чем я, — Бродяга горько усмехнулся и опустил глаза. — Дальше ты сам знаешь. Наступила ночь, мы все как обычно пошли в хижину. Сначала все шло нормально, я успел забыть о том, что произошло днем. Но когда ты превратился. волк сразу был недоволен. Мы пытались тебя развлечь, успокоить, насколько вообще могли это сделать собака, олень и крыса… я вообще удивлен, как ты Питера не загрыз той ночью. А потом мы поняли причину этого настроения. Ты чувствовал присутствие человека. Наверное, Снейп был там достаточно долго, прежде чем высунул свой длинный нос и ты его увидел. Ну и… — он вздохнул, голос его дрогнул, — дальше… если бы не Джеймс, ни Снейп, ни я больше не раздражали бы тебя своим присутствием, — Сириус виновато улыбнулся, смотря на Римуса грустными глазами. — Я не знаю, как Сохатый смог прыгнуть между вами и не дать тебе доступа к нему. Я не знаю, как он смог так быстро среагировать. Если бы у него не было такой реакции, все бы закончилось гораздо плачевнее. Наступило молчание. Сириус снова смотрел под стол, делая вид, что у него очень интересные ботинки. Римус прикрыл глаза. Он одновременно хотел ненавидеть Блэка всеми фибрами души, хотел накричать на него, ударить, как это было в два прошлых раза, и при этом хотел обнять его, уткнуться головой ему в плечо, дотронуться до волос и заверить, что все в прошлом и он больше не злится. Ему было невыносимо больно все это слышать, он не хотел все это вспоминать, но понимал, что надо дать Сириусу высказаться. Перед глазами стояли образы тех дней: подавленный Сириус, Джеймс, смотрящий на него с осуждением, а на Римуса с болью и сочувствием, бледный Снейп, взволнованные лица учителей, испуганный Питер, он сам, израненный, изможденный и сначала не желающий верить в произошедшее, а потом съедаемый болью предательства лучшего друга и любимого человека. — Мне было больно, — тихо продолжил Сириус. Римус резко поднял голову, в его глазах промелькнула и тут же угасла тень гнева, как будто он хотел заорать «Да что ты знаешь о боли, Сириус?!», но он сдержался и продолжил слушать. — Мне было больно, когда я понял, что я сделал. Мне было невыносимо осознавать, что, желая просто разыграть школьного недруга, как делал много раз до этого, я предал тебя. Я предал тебя, моего Лунатика, мою любовь, когда мы только начали встречаться, я испортил твое и свое же счастье, я прекратил все, что между нами когда-либо было. Мне было невыносимо больно, я был сам себе отвратителен, я считал, что достоин самой страшной кары, но все вокруг только осуждали меня, а затем просто игнорировали, — он помолчал. — Дамблдор тогда замял этот случай, и я до сих пор его не понимаю. Справедливее было бы меня исключить, наказать, что угодно сделать, а он предпочел бездействовать, обойдясь выговором, и то общим, а не наедине. Даже школьного наказания не последовало, потому что начинались каникулы. Хотя… все-таки наказание было. О да, оно было, и это было в десять раз хуже отработок или исключения. Осуждение Джеймса. Крики, потом молчание, игнор, невозможность поделиться с ним сокровенным, как я привык делать с 11 лет. А потом еще и ссора с матерью, хоть и по другому поводу… Она тогда в очередной раз назвала меня позором семьи — и это был единственный раз, когда я себя им чувствовал — и чуть было не пустила в ход заклятие Круциатус. Побег из дома. Я пошел к Поттерам, и Джеймс меня впустил, выслушал, он волновался за меня, но я видел, что о н не простил меня, в его глазах все еще не было прежней теплоты. И так было до конца лета. Мы разговаривали, он меня слушал, но все еще осуждал, и как только я заговаривал о тебе, становился холоден и пытался объяснить, что ты меня не простишь так просто, если вообще когда-нибудь сможешь это сделать. Я… я думал о суициде. Я не знал, что делать и как себя теперь с тобой вести, — Сириус снова сделал паузу, и они встретились глазами. Он помолчал, собираясь с мыслями. — Римус, я правда считаю, что я сделал непоправимую глупость, вел себя как безответственный эгоистичный мудак, и я правда понимаю, что это невозможно простить. Я и не прошу об этом, хотя решение, конечно, твое. Я все еще люблю тебя, я испытываю к тебе все те же чувства, что раньше, но если ты не хочешь больше со мной иметь дело… я понимаю. В глазах Сириуса стояли слезы. Он больше не говорил, он ничего не делал, он только смотрел на Римуса, не отрываясь, как будто ждал ответа, если не вердикта и приговора. Римус смотрел вниз. Слушая друга, он ясно ощутил, что, каким бы ужасным не был его поступок, ему его жалко. Он не хотел подвергать его и себя еще большим страданиям, отвергая его. Он больше не мог видеть печальные глаза Сириуса, даже когда он улыбался, его бледность, когда речь заходила о «пушистой проблеме» Римуса, его злость на себя. Он устал, Мерлин, как же он устал от этого всего! Он просто хотел, чтобы все было как прежде. Он знал, что не сможет забыть этот поступок, что если Сириус еще раз сделает что-то, хоть на долю процента напоминающее это, что если случится что-то между ними, то это будет первое, о чем он вспомнит…. Но он знал также, что он будет всю жизнь себя винить за то, что не простил Сириуса в 16 лет и что они не стали хотя бы друзьями, как прежде. Совесть все еще не давала ему покоя, но зов сердца был слишком силен и смог ее заглушить. Так больше продолжаться не могло. Люпин поднял глаза, и Блэк, поймав его взгляд, увидел в нем решительность. — Ладно, — сказал Римус, слегка улыбнувшись. Глаза его оставались серьезными. — Сириус, ты сам понимаешь, что у меня язык не повернется сказать сейчас «я тебя прощаю, давай забудем обо всем, что произошло, пусть все будет как прежде», даже если нам обоим очень этого хочется. Я не могу. Это было… слишком подло, слишком опасно, слишком ужасно, чтобы так сказать. Мне стоило большого труда даже убедить себя, что нам еще есть о чем говорить, — он сделал паузу, подбирая слова. Блэк смотрел на него, не мигая. — Я, честно говоря, даже сейчас, после всех твоих слов, не могу отделаться от мысли, что, может быть, я совершаю чудовищную ошибку, снова доверяясь тебе и не отдаляясь от тебя еще больше. Кто знает, что будет дальше, кто знает, что еще тебя может побудить сделать что-то подобное?.. Я не хочу тебя заранее обвинять в чем-то, но, согласись, именно я нахожусь в том положении, когда, если речь зайдет о предательстве, у меня в голове сразу будет мысль о конкретной кандидатуре. Я просто хочу сказать, что после того, что произошло, будет несправедливо говорить «Он на такое просто неспособен», потому что я знаю, что способен, — Люпин снова замолчал, переводя дух, и взглянул на Блэка. Тот был бледен, но ничего не говорил. По нему было видно, что он согласен со словами Римуса, какими бы жесткими они не были. — Тем не менее я, увы, не могу больше злиться. Я не могу делать вид, что ты мне никто, я все равно бездумно бросаюсь тебе на помощь, если вижу, что это необходимо, я все равно думаю о тебе каждую секунду. Наверное, сыграло роль, что на то, чтобы выразить злость, у меня было лето, когда мы не виделись, и теперь ее просто не осталось. Потом три месяца я еще мог обижаться, злиться при виде тебя, быть с тобой холодным и выражать все свои чувства через язвительность и сарказм при всех и через слезы по ночам, когда никто не видит. Три месяца это еще было возможно, но после той стычки со слизеринцами из-за моих шрамов я понял, что долго так не протяну, что больше не могу, — он ненадолго замолк и глубоко вздохнул. — Поэтому, наверно, самым правильным решением будет больше не мучить ни себя, ни тебя, потому что этого я тоже не хочу, и сказать тебе, что мы можем быть друзьями. Я не могу тебя так быстро полностью простить, Бродяга, но я могу хотя бы сказать, что я больше не злюсь и готов снова попробовать тебе довериться, — он горько усмехнулся. — Надеюсь, на этот раз ты оправдаешь мои надежды и мне не придется снова проходить через ужас злобы к тебе. Римус поднял глаза на Сириуса и невольно улыбнулся еще шире, увидев, как изменилось лицо друга, когда он услышал последние три предложения. Он поднял голову, и в его серых глазах вместо тревоги, печали, боли и раскаяния появились благодарность и преданность. Римус улыбнулся мысли, что в этот момент Бродяга даже в человеческом обличье был как никогда похож на свою анимагическую форму. Он как будто увидел, как грустно опущенная морда большого черного пса медленно поднимается, в глазах загорается огонь, в них читается обожание и благодарность вместо печали и жалости, а хвост начинает радостно вилять. Так и хочется почесать за ушком у этого засранца, такого наглого, но такого любимого! Сириус между тем не мог поверить своим ушам. Он произнес свою откровенную речь, почти перестав на что-то надеяться, и, услышав начало ответа Римуса, уже думал не дослушивать его, чтобы не причинять себе еще большую боль, но, когда он осознал смысл следующих реплик, в его душе снова что-то радостно зашевелилось. Он смотрел на Лунатика, не отрываясь, не в силах подобрать слова для ответа, потому что не мог никакими словами выразить то, что чувствовал, ту благодарность, что испытывал из-за прощения, особенно понимая, что он этого недостоин. Он любовался Люпином, сдерживая порыв любви, бушующий в нем, и не мог отделаться от мысли, что его Лунатик был таким красивым, и таким добрым, таким справедливым, каким он сам никогда не смог бы быть. — Лунатик… Римус… — он обрел наконец дар речи, но его голос звучал хрипло, несмело, как будто он давно не говорил. Складывать слова в предложения все еще было трудно, мысли путались, осознание смысла услышанного туманило разум. — Ты… ты серьезно?.. — Ну, Сириус здесь только ты, а я… да, я абсолютно серьезен, — он улыбнулся еще шире, взгляд его наполнился теплотой. Сириус искренне засмеялся своим смехом, похожим на собачий лай, засмеялся, наверно, впервые с той страшной июньской ночи. — Так что, мир, Лунатик?.. — он больше не сомневался, в его глазах горели озорные огоньки. Чуть подумав, он протянул другу руку. — Мир, Бродяга, — с теплотой и нежностью в голосе уверенно произнес тот, с готовностью пожимая руку. Сириус встал со своего места, поддавшись необъяснимому и иррациональному порыву, обойдя стол, подошел к Римусу и сжал его в объятиях. Люпин его не оттолкнул, как вчера в библиотеке, напротив, он с радостью утонул в них, еле сдержав желание нашептать слова любви Блэку на ухо, а затем страстно его поцеловать. Когда они отстранились друг от друга и покрасневший Сириус сел на место допивать свое пиво, Римус вдруг спохватился и спросил: — Черт, Сириус, а сколько времени? Кажется, целая вечность прошла, а ведь у нас было всего два часа, я не собирался пропускать трансфигурацию. — Успокойся, у нас до МакГонагалл еще больше, чем полчаса. Мы болтали с тобой всего ничего на самом деле, — на лице Сириуса снова появилась его обычная самодовольная ухмылка. Римус усмехнулся, кивнул, но ничего не ответил, принявшись за остывшее какао. Прошло несколько минут, прежде чем он снова нарушил тишину, уже чуть более серьезным тоном. — М-м… Бродяга? Ты злишься на меня из-за вчерашнего? — он посмотрел другу в глаза, и, наткнувшись на вопросительно-тревожный взгляд, пояснил: — Ну, из-за того, что я вчера сказал в библиотеке по поводу наших отношений. Ты просто ходил такой хмурый весь вечер, вот я и подумал… — Мерлин, Лунатик, — выдохнул Сириус. — Какое я вообще право имею злиться на тебя?.. — он помолчал. — Да, мне было больно это слышать, да, честно, я глупо надеялся, что, если ты сможешь меня хотя бы отчасти простить, мы возобновим не только дружеские отношения, да, я вчера расстроился из-за этого, ведь мне показалось, что, сказав это, ты разрушил все мои надежды даже на дружбу, но… я прекрасно тебя понимаю. Я слишком мудак, чтобы ты хотел теперь со мной встречаться. Я ни в коем случае не буду настаивать на этом и заставлять тебя. — Сириус, я… — Римус не мог найти слова. Он отчаянно хотел признаться, что любит Сириуса, как никогда прежде, что чувство только усилилось за месяцы ссоры, что ему невыносимо тяжело делать вид, что он больше не влюблен, но не мог. Так быстро возобновить отношения было бы просто… неправильно. — Я просто думаю, что не стоит спешить. Мы только помирились, как друзья, я и без того не уверен, что могу тебе снова полностью доверять, а отношения — это… это слишком, — он ощутил на себе внимательный взгляд Сириуса, и понял, что, должно быть, краснеет и тем самым выдает и ложь, и смущение. — Я не хотел тебя обидеть вчера, прости. Но. я правда убежден, что пока не время, — он выдохнул, глядя на Блэка и пытаясь понять его слишком хорошо скрытые за маской усмешки эмоции. — Как скажешь, Лунатик, — только и сказал он, не переставляя улыбаться и рассматривать друга. Еще с мельком брошенных слов о том, что Римус «все равно думает о нем каждую секунду» Сириус понял, что Люпин тщательно, но, увы, безуспешно старается скрыть нечто большее, чем дружеские чувства. И последние его слова, в течение которых Блэк внимательно за ним наблюдал, и румянец по всему его лицу, только окончательно подтвердили эту его догадку. Сириус видел, что Римус им любуется и его любит, как бы тот не пытался этого скрыть, и это вызывало у него глуповатую, широкую, как у Чеширского кота, улыбку. Он не собирался настаивать, ему хотелось, чтобы Лунатик сам все понял и сам все признал, он был терпелив и готов подождать, но не мог отрицать очевидное: его чувства все еще взаимны. Оставалось только не выдавать своих догадок, терпеливо ждать, когда нужный момент настанет, и надеяться, что этот момент настанет очень скоро. Они продолжали сидеть, попивая остатки напитков, и только периодически бросали друг на друга несмелые взгляды, краснели, усмехались и отводили глаза. Разговор не шел, каждый был увлечен своими мыслями, возможно даже об одном и том же, но никто из них так и не произнес ни слова. Неизвестно, сколько времени прошло, прежде чем Сириус посмотрел на часы и сказал, вырывая Римуса из задумчивости: — Черт, Лунатик, кажется, мы в дерьме. — Что? — Мы с тобой чертовски опаздываем, — спокойно объяснил Блэк, как будто наслаждаясь беспокойством Люпина и торопливо вставая. Нарвавшись на ставший еще более вопросительный взгляд, он добавил: — До урока МакГонагалл осталось две минуты, и если мы сейчас же не выйдем, она сожрет нас живьем. Римус слегка побледнел. Они встали, подхватили вещи — Сириус умудрился даже успеть оставить чаевые и послать мадам Розмерте воздушный поцелуй — вышли из бара и побежали в замок (точнее, в «Сладкое королевство», поскольку возле центрального входа было бы слишком много вопросов). Прежде чем Блэк накинул на себя и Люпина мантию-невидимку, последний успел едва слышно пробормотать, запыхавшись: — Черт, Бродяга, когда-нибудь я тебя все-таки убью. — Я тебя тоже люблю, Лунатик, — самодовольно ухмыльнулся Сириус в ответ, видя, как закатывает глаза и краснеет Римус. Они пробежали со всех ног, насколько это было возможно в одной мантии на двоих, через странно пустое «Сладкое королевство», спустились в подвал, потом, сняв мантию, пулей пронеслись по ходу. Римус бежал впереди, и, когда он уже хотел вылезти из горба Одноглазой ведьмы, его чуткий слух уловил тяжелые шаги Филча. Лунатик торопливо спрятался обратно, чтобы его не было видно и удержал рвавшегося вперед Бродягу. Как они только могли забыть про Карту?.. Филч, судя по доносившемуся от него бормотанию, был явно не в духе. Он передвигался медленно, выделяя каждый шаг. Только двух прогульщиков-студентов ему здесь и не хватало… Когда смотритель прошел мимо, к счастью, не услышав громкого тяжелого дыхания гриффиндорцев, они вылезли из укрытия и побежали дальше. Им предстояло спуститься с четвертого этажа на первый, а занятие, кажется, уже началось. Два этажа из трех они преодолели без приключений, но вот перед лестницей со второго этажа на первый им путь преградил, нахально ухмыляясь, полтергейст Пивз. — Пивз, будь так добр, пропусти нас, очень тебя прошу, — ледяным тоном сказал Римус. — И не подумаю, — маленький человечек получал нескрываемое удовольствие от застигнутых врасплох студентов. — И куда это вы так спешите? Вам надоело целоваться, пропуская уроки? — Пивз! — хором воскликнули одновременно Люпин и Блэк. — Прогульщиков не пускаю, — продолжал полтергейст, и запел какую-то омерзительную песенку, призванную окончательно смутить своих жертв. Сириус не выдержал и поднял палочку. — Силенцио! Пошли, Лунатик. Пивз резко замолчал, зло насупился, но отплыл в сторону. Римус и Сириус пошли дальше, надеясь, что МакГонагалл будет не в слишком плохом настроении. Когда они, тяжело дыша, добежали до класса трансфигурации, прошло уже пятнадцать минут от начала урока. Римус тихо чертыхался, пытаясь отдышаться, а Сириус, будучи чуть впереди, постучался и открыл дверь. — Простите за опоздание, профессор, — невинно произнес Сириус. МакГонагалл, прервавшая лекцию, зло уставилась на него. — Мистер Блэк, мистер Люпин, — она вздохнула и окинула их взглядом. Забавно они, должно быть, выглядели, подумал Римус. Запыхавшиеся, красные, с растрепанными волосами и торчащими из брюк рубашками — их вид явно указывал не на то, что они пили кофе — ну или сливочное пиво — вместе, а на то, что они как минимум увлеченно целовались. — Минус двадцать очков Гриффиндору за то, что явились на занятие в таком виде, да еще и с опозданием. Садитесь, — она перевела взгляд с Сириуса на Римуса и добавила, покачав головой: — Мистер Люпин, уж от вас-то, как от старосты, я такого точно не ожидала. Римус густо покраснел, опустил глаза и пошел за Сириусом к своему месту. По дороге они пересеклись взглядом с севшим рядом с Питером Джеймсом, который всем своим видом, от гримасы на лице до чертиков в глазах и многозначительно качающейся головы, показывал, какими идиотами он их считает. Сириус незаметно показал ему язык. Люпин покачал головой, тихо смеясь. Они сели вместе за парту и попытались сосредоточиться на уроке, но трансфигурация удивительным образом не шла в голову. Они молчали и старались записывать все, что говорила профессор, но все же периодически кидали друг на друга взгляды и не могли почему-то сдержать смеха. В глазах Сириуса искрилось озорство, а с губ Римуса весь урок не сходила улыбка. Они оба чувствовали на себе весело-заинтересованный взгляд Джеймса, задумчивый — Питера и слегка осуждающий с плохо скрываемым любопытством — Лили, но их это интересовало едва ли больше, чем трансфигурация. Они как никогда ощущали, что им хорошо друг с другом, как у них гора упала с плеч, потому что теперь они снова друзья. Прозвенел колокол, и голодные шестикурсники ринулись прочь из класса на соблазнительный запах обеда, доносившийся из Большого зала. Мародеры не остались в стороне и смешались с толпой, все вместе направившись есть. Всю дорогу Джеймс не сводил глаз с Сириуса и Римуса, но ничего не говорил, и нарушил молчание, только когда они сели за стол: — Ну и? Рассказывайте, давайте. — Что рассказывать, Сохатый? — как бы невзначай спросил Сириус. — Даже не знаю, Бродяга, просто видели бы вы вас со стороны, — усмехнувшись, бросил Поттер. — Вы огрызались друг на друга полгода, но сегодня все утро провели вместе, а теперь сияете и вообще выглядите так, как будто вы не просто разговаривали два с лишним часа. Ага, еще и краснеете. Ничего объяснить не хотите? — Мерлин, ладно, Джеймс, мы просто с Лунатиком помирились, и нам от этого очень хорошо. Можно нам теперь поесть? — И все? — многозначительный взгляд Сохатого не дал Блэку взять в руки приборы и заставил Люпина еще больше покраснеть. Они переглянулись. — Да, все, Сохатый, — постарался спокойно ответить Римус, но, увидев взлетевшие еще выше брови Поттера, вздохнул и добавил: — Мы с Сириусом поговорили и теперь снова друзья, Джеймс. Я больше на него не злюсь. — Да, мы с Лунатиком сошлись на том, что я вел себя как идиот, но теперь уже все хорошо, поэтому мы снова друзья. — Только друзья? Римус и Сириус снова переглянулись, а затем синхронно закатили глаза и коротко ответили «да», прежде чем опустить глаза и прыснуть в тарелки. Джеймс некоторое время еще посверлил взглядом не перестающих смеяться чему-то своему друзей и приступил к еде. В конце концов, он, как никто знавший их боль из-за ссоры, был рад за них и понимал, каким облегчением для них было поговорить и помириться. Даже видя, что они друг другу явно и уже очень давно не просто друзья, он не хотел настаивать на этом и предпочитал просто подождать нужного момента, чтобы они сами это поняли и признали. А сейчас он был просто счастлив, что Мародеры снова вместе. Вечером, уже засыпая, Римус не мог сдержать улыбки от мысли о том, что впервые за долгое время на душе у него легко-легко, как когда наешься шоколада после тяжелой луны. Все было наконец хорошо: ближайшее полнолуние будет легким, снова в окружении полной стаи, друзья рядом, наедине с Сириусом, даже несмотря на выстроенную им же дистанцию, больше не надо притворяться равнодушным, язвить и отводить взгляд. Впервые за очень долгое время Римус Люпин чувствовал себя если не абсолютно счастливым, то по крайней мере не съедаемым перманентным чувством тревоги и не сгибающимся под грузом душевных проблем, обиды и злости. Он заснул с улыбкой на губах, надеясь, что уже очень скоро можно будет не скрывать никакие чувства к чертовому Сириусу Блэку, которого он сегодня смог-таки простить.