Последний пост

      Мягкий золотой луч бил в глаза, выбитая слеза скатилась по щеке, но я с удовольствием подставлял ему измождённое тряской и бессонной ночью лицо. Машину на каждом буераке подкидывало, перекатывая людей в кузове, как кости в руках у охмелённого игрока. Я уже не чувствовал пальцев, так сильно они впивались в холодные борта нашего старенького грузовичка. За грохотом двигателя можно было расслышать беспредметные разговоры, но я не обращал на них внимания, наблюдая, как змея нашей колонны сворачивает вниз по холмам. Оставались какие-то считанные минуты, и меня начинал пронимать холодный, трупный страх.       — Эй, писака!       За несколько месяцев подготовки к экспедиции я уже привык к подобным обращениям, поэтому я только повернулся, ухватившись двумя руками за борт. Почувствовав лёгкое головокружение, я сильно смежил веки и опустил подбородок на грудь, вызвав смех моих бывалых офицеров.       — Слыхал чё тут поговаривают про крепость?       Я посмотрел старому офицеру в глаза. Из-за рванного шрама, пересекавшего его лицо со лба до подбородка, их было довольно трудно отыскать. Всё таки поймав его взгляд, я отрицательно покачал головой, нахмурившись.       — Местные поговаривают, что в глубине крепости слышны крики погибающих, но всё равно идущих в атаку русских солдат. Они воют по ночам, не желая отдавать эту крепость природе-матери.       — Ведь даже смерть не смогла её взять, — само собой вырвалось у меня. В моей уставшей голове перемешивалось и всплывало, а потом вновь уплывало всё, что я знал об Осовце. Эта странная смесь напоминала мне беспорядочные удары моего штыка, наносимые в дикой панике.       — Ох не уверен, отдадут ли солдаты эту крепость нам.       Тут, переехав разрубленный пополам переправой ров, из-за деревьев показалась заросшая травой площадка, которая дыбилась серыми волдырями оставшихся укреплений. По спине моей будто бы провели ружейным дулом, я вздрогнул и прерывисто выдохнул. Неужели никто другой, кроме меня, не решился написать об этом месте? Почему именно я?..       Наши машины остановились полукругом, вышли люди. Я спрыгнул на высушенную июльским солнцем траву, но мне почему-то показалось, что её выжег газ, а утренний туман, щелком стелившийся над крепостью — его надвигающаяся волна. Я опустил руку на бедро и сжал кулак. Я уже не там. Или ещё там?       Только через несколько минут я осознал, что недвижимо застыл у нашего грузовика, наблюдая за перетекающим туманом, когда остальные уже столпились вокруг начальника, майора армии.       Нас разбили на группы по восемь человек, я остался в окружении семерых офицеров с фонариком, мелко подрагивавшем в моих руках. Я чувствовал вязкий след страданий и страха в этом месте, казалось наш путь до каземата был бесконечно длинным, а лестница уходила прямиком в царство смерти.       В каземате было сыро и значительно холоднее, чем наверху. Свет фонарика стекал по поверхностям, время от времени вылавливая обесчеловеченные скелеты, от которых не осталось ничего от того солдата, который сделал здесь последний рывок. Где-то безразлично капала вода, шуршали крысы, такие огромные, что когда одна из них пробежала вдоль моей ноги, мне показалось, что это кошка.       — Зачем мы здесь? — спросил я шепотом у моего знакомого офицера со шрамом.       — А ты что, прозевал? Мы выносим ценное.       — Например? — в моей заторможенной голове никак не строилось общей канвы рассуждений.       — Оружие, исторические ценности, останки...       Я почувствовал, как меня повело в сторону, но мне пришлось быстро взять себя в руки. Ведь совершенно необязательно, что я найду здесь отца... Он пропал без вести, попал в плен. Эта мысль меня немного успокоила.       В глубине каземата мы повернули в длинный коридор. Каким-то образом я оказался впереди процессии. Сосредоточенно изучая зацветший мхом пол, я вдруг поднял голову и замер. В дальнем конце коридора стоял человек.       — Стой, кто идёт! — за чужим криком прогремело заряжаемое ружьё.       Я бросил руки в строну, останавливая процессию. В моей голове мухами суетились мысли и голоса. Голоса войны. В качестве какого-то страшного опровержения того, что я слышал и видел, немым предупреждением вдоль стены лежали и сидели три трупа. По сложенным на горле рукам я тут же осознал, что они даже не успели покинуть пост. Просто не увидели смертельного цунами.       — Стой на месте, назовись! — повторил силуэт.       — Мы — офицеры польской армии, — сказал мой знакомый.       — Я — журналист. Теперь назовись сам, — не так уверенно сказал я.       — Рядовой гарнизона Громов, поставлен на караул у каземата! — крикнул он и ударил прикладом об пол.       — Когда?.. — оторопел я.       — Пять минут назад.       В наших рядах прошелестел вздох.       — Кем?       — Комендантом крепости, генералом Бржозовским!       — Я Бржовский, доложить обстановку, — вдруг приказал мой знакомый. Из-за шрама он слегка шепелявил.       — Через несколько минут после занятия мной поста, рядовые в панике начали движение в глубь каземата, следом за ними двигалось облако газа, — его голос резко упал, заставив всех вздрогнуть. — Я убирал отравленных газом сослуживцев и трупы из коридора. Я сдал пост Павлуше. Потом я увидел Анну.       — Кто такая Анна? — выдохнул я.       — Моя жена, — его голос был настолько ледяным, спокойным, что сказанное им никак не могло уложиться в моей голове. — Пришла за мной.       — Какому Павлу вы передали пост? — спросил я, задыхаясь. В моей голове взрывались тысячи зарядов, я лежал лицом в рыхлой земле, я был снова там, на восточном фронте.       — Павлуша? — я услышал улыбку на его измученном лице. — Так то сын мой. Он сейчас глубже, на фронте. Письма от него давно не было, вот жду, когда пост примет. Не погиб же он.       Это был рефлекс. Это было ощущение, оставшееся каким-то страшным напоминанием о той войне. Она была далеко, но я мог встать ночью и надеть противогаз быстрее всех в моей роте даже не проснувшись, хоть и был военным корреспондентом. Хоть теперь и не было никого, с кем можно было сравнить. Это было впаянное в тело движение. Впаянный в душу раскалённый свинец. Я сделал два шага вперёд, они гулко отдались упавшим в пропасть камнем.       — Павел Степанович Громов пост принял. Папа, война кончилась. Возвращайся домой.       Тишина длилась недолго. С грохотом упало и выстрелило ружьё. Там, где горбился человек, теперь с благородным величием возвышался журавль. Он вспорхнул и пролетел над нами, легко и свободно выбираясь из подземелья. Его крыло коснулось моей щеки, в его печальной песне я слышал: "Кончилось, кончилось, кончилось..."