Одержимость

~*~*~       Погода на улице оставляла желать лучшего. С самого раннего утра небо затянули тяжёлые тучи, а уже к обеду вода сплошной стеной устремилась к земле. Тут и там мелькали короткие вспышки света, а затем с огромной высоты на старую крышу часовни обрушивался грохот. Аластор брёл по плохо освещенному коридору, собираясь отыскать брата Самаэля и рассказать о новой придуманной им истории. Ежась от хмурой погоды, ускорял шаг и прижимал к себе книгу в темном переплёте. Куда бы не пошёл, он всюду таскал свой блокнот и старательно записывал особо интересное или вдохновившее его зрелище. Сначала это помогало не теряться в реальности, а затем уже стало привычным делом. Когда Аластор попал в церковь, ему было семь. С тех пор прошёл год и четыре месяца и за это время жизнь его круто изменилась. Он потерял мать, потерял дом, потерял себя. На помощь ему пришёл невысокий светловолосый мужчина в темном одеянии. Его чистые голубые глаза смотрели тогда с пониманием и добротой. Но к своему удивлению, мальчик не видел в нем жалости и это по-своему его подкупило. Тот дневник подарил ему Самаэль. Он научил Аластора справляться с накатывающей паникой, когда кажется, будто весь мир ощетинился против. Научил правильно располагать мысли, не путаясь в пчелином рое в своей голове.       За прошедшее время Самаэль стал новым центром мира. И Аластор все чаще ловил себя на том, что сравнивает свою погибшую мать с ним. И ведь у них было много общего. Оба мягкие, тихие, мудрые…любящие. И их обоих не кому защитить. И если для матери он уже ничего не мог сделать, то для Самаэля стоило постараться.       Аластор направлялся в часовню. Наверняка светловолосый мужчина сейчас молится. За почти полтора года Аластор выучил распорядок дня и мог рассказать его даже посреди ночи. Сейчас Самаэль должен быть в молельной, затем помочь с обедом, после работа с детьми и снова молитва.       Гром прозвучал слишком близко и слишком неожиданно, чтобы не испугаться. Аластора это заставило прижаться спиной к стене и продвинуться по ней к самому углу к арке в другое помещение. За шумом дождя, мальчик не сразу заметил посторонние звуки, мало похожие на чтение молитв. Шуршание одежды, громкое дыхание и едва слышные рыдания в перемешку с вскриками. Гречишные глаза расширились и голова с непослушными каштановыми кудрями высунулась из удачного укрытия. На полу показались очертания фигур. На первый взгляд можно было подумать, что двое дерутся. Но одежда того, кто был снизу была задрана, ноги разведены в стороны, светлые локоны разметались по доскам. То и дело раздавались мерзкие хлюпающие звуки и шлепки кожи о кожу. Аластора едва не замутило, но он продолжил смотреть. Никакой ошибки. Это Самаэль. И судя по доходящим до покрасневших ушей словам, он вовсе не хотел того, что происходило. Маленькие кулаки сжались, а глаза сузились от гнева. С человеком, который был ему дорог обращались хуже, чем с животным. Он не мог этого допустить. Он уже собирался броситься на защиту, но его схватили и зажали рот рукой. На ухо тут же зашипели. Мальчика окутало знакомым запахом фрезии. — Тише, милый. Тебе не стоит туда влезать. Ты все равно ничего не можешь сделать. Это ведь Адам. Ты только разозлишь его. — Теплые руки старой монахини мягко удерживали на месте, а затем и вовсе поволокли подальше от этого зрелища. В глазах Аластора блестели слёзы, пока он пытался вырваться. В ушах стояли крики, перед глазами мелькал бледный лик.       Самаэль кричал и плакал. Он умолял… Его светлое лицо было озарено ужасом и отчаянием. Тонкие ноги дрожали в попытках свести колени, но от этого на них проявлялось только больше омерзительных отметин. Его слабые руки легко удерживались на месте. Мужчина попал в ловушку. Помощи ждать неоткуда. Все в церкви знали священника. Этого мерзкого человека. Никто не смел идти ему наперекор. Любой, кто попадал к нему в руки, молчал, а иногда хладные тела находили в маленьких кельях или в ближайшем пролеске. О причинах смерти можно было только догадываться. Был ли это Адам, решивший избавиться от ненужного мельтешения или же его жертвы просто не выдерживали унижения и сами накладывали на себя руки? Ответа не было ни у кого.       Самаэля возило по полу от силы проникновения. Он уже не чувствовал как кровь стекает вниз. Сил не осталось. Хотелось забыться. Потерять сознание, умереть — не важно. Главное, чтобы это уже закончилось. Но как только тяжёлые веки опустились, в волосы тут же вцепились мертвой хваткой, несильно ударяя затылком о дощатый пол. — Не смей отключаться, мы ещё не закончили!       Адам. Это мерзкая рожа. Самаэль хотел бы сказать, что ненавидит его, но его учили любить ближнего своего. И потому он не смел говорить о таком, только не вслух. Но все, что он делал было противно. Особенно, когда он прикрывался именем Бога. Из глаз снова текут слёзы и мужчина не может сдержать судорожный вдох, чувствуя движение внутри себя. Как же омерзительно это все. Сорванное горло саднит, руки и ноги затекли, а это животное все никак не останавливается. Рука с волос исчезает и стремится к разорванному вороту, ныряет внутрь, очерчивая маленькие соски, косточки. По коже бегут мурашки отвращения. Сколько ещё пятен останется на этом теле? Остался только живот кажется. Потому что даже на шее и спине виднеются россыпи синяков. От раздумий отвлекает огромная потная ладонь, легшая поверх впалого живота и очерчивающая инородный предмет. Самаэль почувствовал рвотный позыв, пока его насильник стремительно двигался к пику своего наслаждения. Его нутро опалило горячей жидкостью, все ещё пульсирующий член покинул измученное тело и изверг остатки семени на разорванную одежду и зажмуренное лицо монаха. Адам склонился над ним и схватил за подбородок. — Запомни, сучка. Я. ненавижу. когда. мне. перечат. Ты понял? — он снова ударил Самаэля затылком, от чего у того на секунду заплясали звёзды перед глазами. — Отвечай!       Судорожно выдохнув, мужчина отчаянно сжимается и кивает головой на сколько позволяет хватка. Адам с размаху бьёт его той же рукой и молчит. Самаэль не поворачивается обратно, смотря прямо перед собой. — Хороший мальчик.       И он уходит.       От облегчения снова хочется плакать. Этот ужас закончился. Самаэль с трудом переворачивается на живот и подтягивает колени, пытаясь встать на четвереньки. По бёдрам тут же начинает стекать кровь в перемешку со спермой. Этот запах вызывает новые позывы и мужчину выворачивает скудным завтраком прямо на пол. Тело трясет. Конечности совсем не слушаются, но меньше всего хочется, чтобы кто-нибудь увидел его в таком состоянии. Он снова предпринимает попытку встать. На этот раз более медленно и аккуратно. Сначала приподнимает руки, затем опирается на колени. Кое-как одернув висящие на нем куски ткани, мужчина направляется к женщине, которая не будет задавать вопросов и сможет помочь. Мелко вздрагивая и всхлипывая, он обвивает себя руками и бредёт прочь из часовни.       Аластор кричал, швырял вещи, какие мог достать. Он не понимал почему должен мириться с такой несправедливостью. На него накатывала ярость, сердце стучало в горле, а дыхание стало прерываться. Боль накатывала волнами, заставляя хвататься за волосы или за грудь. За его метаниями в небольшом помещении наблюдала Розалин. Она не спешила вмешиваться в стенания юного сердца. Ей было жаль Самаэля, жаль Аластора. Жаль каждого пострадавшего от рук Адама. Но не в ее силах что-либо сделать. И не в силах Аластора. По крайней мере пока. Ее темные грустные глаза с сожалением смотрели на замершего мальчика.       Он остановился и глядел себе под ноги, сжимая руки. Казалось, что он серьезно задумался и собирался уже озвучить свои мысли, когда послышался глухой стук. Рози и Аластор одновременно повернулись к двери. Никто не входил и это заставило напрячься сильнее. Монахиня подскочила и направилась к двери. Как только она потянула ручку на себя, тут же на нее свалился дрожащий плачущий Самаэль. Она ухватила его в свои цепкие объятия и оттянула в сторону кровати, велев Аластору закрыть засов. Мальчик растерянно глядел на мужчину и не мог выдавить ни слова. Горло будто парализовало. Он всегда восхищался мягкой улыбкой и открытым взглядом, но сейчас этот человек совсем не походил на того Самаэля. Его Самаэля.       Женщина укутала гостя в плед и гладила по плечам, покачиваясь из стороны в сторону, успокаивая. — Аластор? — Рози вопросительно посмотрела на мальчика и кивком указала подойти. — Будь добр наполни бадью не сильно горячей водой и сбегай к Кармилле за солью, она поймет о чем речь. — он тут же собрался бежать, но монахиня его остановила, продолжив речь, — и, Аластор… улыбайся. Ты не можешь быть полностью одет без улыбки. Веди себя естественно. Никто ничего не узнает. Пока что. Давай, поторопись!       Аластор пытается натянуть улыбку, но чувствует как она искривляется, не желая озарять лицо. Затем он отчаянно хватает губы пальцами и поднимает уголки. Из последних сил сдерживая слезы, мальчик смотрит в сторону женщин и встречается с огромными голубыми глазами. Они все ещё плачут, но уже беззвучно. И следят. За движением рук и губ, за тем, как движутся волосы. Аластор не хочет расстраивать мужчину и улыбается. Улыбается изо всех сил, что у него есть и ощущает, как его собственные щеки намокают от соленых дорожек. Руки с особым усилием стирают их и глаза его ангела смягчаются. Кажется он тоже улыбнулся, но за руками Рози этого совсем не видно. Это и не нужно. Он знает. И он будет улыбаться ради Самаэля.