О голоде и грехах

Про предложение помощи с последним грехом — похотью, такой запретной и сладкой одновременно — Кабру шутит только наполовину. Возможно, в глубине души ему и хотелось бы, чтобы эта шутка была полноценной, не несла в себе никаких потаённых желаний и смыслов, но она таковой никогда не будет. Кабру знает, что он хочет Лайоса именно в этом конкретном смысле, хочет давно, и в общем-то смирился с невозможностью его получить. Лайос был парнем, Лайос был когда-то помолвлен с девушкой. Теперь Лайос и вовсе был королём, что само собой отрезало всяческие пути. Наверное, Кабру просто неудачник, раз из всех возможных вариантов его упрямое сердце остановилось именно на нём. — Кабру, — зовёт его Лайос. — Кабру. — Что? — Кабру, снова ушедший мыслями не в ту степь, поднимает взгляд. Они одни за столом в библиотеке — изучают новые карты местности, присланные щедрыми приключенцами со всего королевства. Лайос берётся за них с интересом, но не без грусти, потому что его бы воля — пошёл бы осматривать всё сам лично, но королевские дела требуют на удивление много сил. Времени, впрочем, тоже. — Помнишь, мы на днях говорили про моё беспокойство по поводу еды? — Помню. Лайос наклоняется к нему ближе и тихо, на полном серьёзе спрашивает: — Почему ты тогда поцеловал меня в переносицу? У Кабру уходит вся сила воли на то, чтобы не притянуть его к себе за роскошную, расшитую золотыми нитями рубашку и не поцеловать со словами «потому что тогда я вообще-то хотел сделать вот так, но не решился». Вместо этого он ласково улыбается. — Показалось, что ты будешь не против. Считай, что это я так тебя в каком-то роде благословил и снял с души все потенциальные грехи. Достаточно такого объяснения? — Хорошо, допустим, — кивает Лайос, и не похоже, что он хоть чуточку поверил. — А почему тогда потом сказал, что готов помочь мне с седьмым грехом? «Вот тут будет сложнее», думает панически Кабру. — Не очень-то вяжется с благословлением, да? — он откидывается на спинку стула. — Скажу так, это была шутка, потому что в плане прелюбодеяния граница между грехом и удовольствием сильно размыта. То есть если бы теоретически, — и он выделяет это слово, — это было не шуткой, это не было бы и грехом как таковым. Кабру почти слышит, с каким трудом в голове Лайоса от такого объяснения крутятся шестерёнки, и молится, чтобы он реально ничегошеньки не понял. Лайос, в свою очередь, смотрит на него нечитаемым взглядом, и сейчас оттенок его глаз больше похож на мёд, чем на спелую пшеницу. Кабру нравится мёд. Пусть он и объелся его однажды настолько, что с тех пор не переносит его запах и вкус. — Что ж… Понятно, — говорит, наконец, Лайос и как ни в чём не бывало возвращается к картам. — Я просто хотел сказать, что был бы совсем не против. Теоретически. Кабру кажется, что он ослышался. — Не… не против? — он моргает. — Лайос? — М? — Ещё раз, чтобы я точно понял. Что ты только что сказал? Лайос поднимает голову и улыбается. — Для первого королевского советника у тебя не очень-то хорошо с пониманием, не находишь? «Я убью его», проносится в лихорадочных мыслях Кабру, «я убью его однажды, а потом умру сам». И он идёт ва-банк. — Лайос, ты имеешь в виду, что хочешь меня, так? — прямо спрашивает он. — В постели. У Лайоса снова, как тогда, розовеют щёки. Впрочем, нет, сейчас они на самом деле заметно краснеют. — Ну… — отвечает он нерешительно. — Можно и… можно и не в постели, если подумать… И сердце Кабру стучит как бешеное, когда он не выдерживает: тянется вперёд, хватает Лайоса за его чёртову рубашку и жадно целует в губы. Одна из карт при этом с шуршанием падает на пол, но Кабру всё равно — он закрывает глаза, вплетает пальцы в мягкие, густые волосы Лайоса, сжимает их так, что Лайос охает. А ещё совершенно не возражает — Кабру ощущает его ладони на своей груди, его ответ на этот отчаянный, безысходный поцелуй, и ему окончательно срывает крышу. Лежащие на столе карты мнутся и, наверное, кое-где рвутся, когда он опрокидывает на них Лайоса. И когда нависает над ним, когда целует снова — уже уверенней, уже не только в приоткрытые припухшие губы, но и в манящую белую шею, с трудом сдерживая неясный порыв оставить на ней укус. Лайос под ним часто дышит, ёрзает, от него вкусно пахнет хлебом и почему-то солёным морем, и Кабру до дрожи в коленях хочется вылизать его целиком. Пусть, пусть это действительно похоть, думает Кабру, когда мокро, глубоко целуется с ним снова до нехватки дыхания. С Лайосом, который хочет его — который краснеет уже до кончиков ушей, который тесно прижимает его к себе, который возбуждён так, что от одного прикосновения к бедру крупно вздрагивает, — Кабру готов стать хоть королём среди грешников, если так будет надо. И не будет ни о чём сожалеть. — Кабру… — хрипло шепчет Лайос, и от желания в его голосе можно сойти с ума. — Я вообще-то… — Что? — Когда я сказал, что «можно и не в постели»… я не имел в виду, что хочу тебя на столе… На Кабру словно выливается ушат холодной воды. — Чёрт возьми, Лайос, — скрыть разочарование, кольнувшее острой болью, у него точно не получается, он и сам слышит его в своём тоне, — сказал бы сразу, и я бы… — Да стой ты, — Лайос крепко удерживает его, не дав отстраниться, а потом гладит по щеке с нежнейшей улыбкой, в которую Кабру когда-то и влюбился, в которой навсегда увяз. — Я имел в виду, что хочу тебя и без всего этого. Не только в постели, но и в жизни, понимаешь? Не только… Не только как советника или друга. Хочу тебя рядом со мной. Всегда. — Лайос… — Кабру смотрит на него, и пульс шкалит, и в груди разливается тёплое, щемящее счастье. — Лайос, ну какой же ты… — Хотя на столе я бы и правда не хотел, на кровати же всё-таки гораздо удоб… Однажды Кабру точно, стопроцентно, без всяких сомнений его убьёт, но сейчас он целует его ещё горячей, потому что иначе никак. И Лайос — его наивный, его очаровательный король — наверняка знает это тоже.