На смертном одре

«Иногда человек устаёт нести все то, что мир сваливает ему на голову. Плечи опускаются, спина сгибается, мышцы дрожат от усталости. Постепенно умирает надежда обрести облегчение. И тут необходимо решить, сбросить ли груз — или тащить его, пока не переломится хребет, как сухая ветка по осени.» Юноша слегка опирается на шершавую стену, приобняв своими тёплыми руками немой бетон. Так удобнее подсматривать за отцом, который так увлечённо работает над чем-то своим, «Уильямовским». Будучи откровенным, Майкл не понимал и гроша в его деле. Вот, мужчина аккуратно, но шустро вырисовывает загадочные символы в тетрадь (без единого загнутого уголочка!), почему же на забугорном, а не на родном английском? «Отец всегда был параноиком, должно быть боится что найдут его эти бумажки. Да кому они нужны, пап.» - размышлял про себя младший Афтон, полируя взглядом своего ненавистного железного человека. Сейчас он встал, оставив письменный стол из тёмного дерева существовать в робком одиночестве, о, сколько же в нём ящичков, крохотные, так и манят сунуть туда любопытный нос! У мужчины имелась страсть к нездоровой, даже маниакальной сортировке вещей по самым различным категориям, никому не удосужилось постичь искусство которым так ловко распоряжается Афтон, буквально раскладывая по полочкам все три пространственных измерения. И не угадать какая логическая цепочка его привела именно к такому образу сортировки утвари. После этого, направился к стойке с реагентами. Сладко блестящие разноцветные колбочки всегда завлекали малышню, Майкла в том числе, но Уильям не позволял не то что касаться, заходить в этот кабинет было строго настрого запрещено, даже любимице златовласой дочке. Лицо молодого человека на мгновение скривилось, обнажая гадостный оскал, что выполз из недр подсознания практически на уровне первобытного инстинкта. Забудь про неё, ты не за ней пришёл. Девчонка в прошлом. Итак, поэтому каждый раз, встречая взглядом темно-зелёные обои с причудливым неброским узором и древесные лакированные колонны, величественно держащие каркас, Майкл невольно ухмылялся, уголки губ сами ползли вверх, всё пытаешься тянуть их вниз, но так хочется улыбаться, что начинает сводить рот, в итоге снова получается клоунская косая рожа. Ощущается как изнасилование своей же подавленной сущностью. Ну хватит! Ты заговоришь с ним или нет? Порой желалось просто наблюдать за этими чудовищно осторожными кошачьими движениями. Их совсем нельзя назвать грациозными, как у гимнастов с их пируэтами, они существовали, казалось, отдельно от времени, снова доказывая теорию про плачущего ангела. Отчеканенные и гранённые. У Майкла никогда не получалось скопировать эту по своему изящную манеру поведения, он звонкий, разбрасывающийся, яркий, широкий. А отец совсем торобоан. Что, ещё раз? Наоборот. Совсем наоборот. Неслышимый, тягучий, колющий, угловатый. Предательски скрипнула дверная пружина пока юноша пытался увеличить себе угол обзора. Чем-то недовольная, она кряхтела и всё никак не затыкалась, ей Богу, Майклу думается, что всё в этом доме действительно приветливо только своему неразговорчивому хозяину. Майклу захотелось пнуть эту чёртову дверь, он был из тех людей кто злится на неодушевленные предметы. Ладно, злиться на них, но он ещё и жалел! Ха-ха! Помнишь, как ты извинялся перед читальным столиком? Зачем наделяешь материальное душой? «Долго будешь смотреть мне в спину?» — сухо спросил отец, в его голосе даже не улавливается упрёк. Только вяжущая усталость, сразившая его в последние пару лет. Майкл зажёгся, точно засияв от восторга. Стоило Уильяму открыть рот, сына было не остановить, ведь ему, пусть и не очень любезно, но дали повод для беседы. Шанс! Говори! Не замолкай! «А что, не нравится? Ты так и скажи, а не молчи. Мысли читать мне не дано. Я хочу посмотреть что ты делаешь.» — сказал бодро тот, уже полностью обнажая своё присутствие. Он не спрашивал «можно» ли ему посмотреть, его интонации теперь утвердительные, какое-то время назад он бы обязательно спросил разрешения, но теперь лишь восклицательные знаки, никаких вопросов. Учёный ничего на это не ответил, сохраняя свою блаженную сосредоточенность на работе. Закатный свет из приоткрытого окна рубиновыми переливами падал на пол, постепенно рассеиваясь в мягкий градиент. Майклу нравится красный цвет, настраивает на определенный лад. Снова молчишь? Младший двинулся ближе, его несло как мотылька на свечу. Ну уж нет, так просто он отца не оставит. Он уже давно обжёг все свои крылья, ничего не стоит сделать это ещё столько раз, сколько понадобится, и тогда свеча наконец потухнет, перестанет дурманить. «Я просто хочу с тобой поговорить. Разве это так сложно? Я не прошу добрых слов, я лишь прошу чтобы ты наконец высказал мне всё, что думаешь. Я хочу услышать это именно с твоих губ. Молчание ничего не решает. Я бы уже давным давно оставил тебя в покое, если бы ты всё мне рассказал.» — всем своим существом молодой человек пытался сдержать пыл потаённого гнева и обиды, настигавший его в ту же секунду как он вступает в диалог с отцом. Его до булькающего урчания в животе раздражало это равнодушие, безразличие ко всему, словно его это и не должно касаться. Ты безупречен, он увидит! Ты, даже после всего того что он сотворил с тобой, остался человеком. Он поймёт что проиграл. Если будет молить о пощаде — пощади, пусть знает, что жив исключительно по твоей милой воле. Позволь ему выжить, чтобы умереть. Позволь ему умереть, чтобы воскреснуть. «Ты сказал что хочешь посмотреть. Это не обязывает меня разговаривать с тобой. Излагайся точнее в следующий раз.» — Майкл уже почти не улавливал ледяного голоса отца, слишком громко стучали зубы от возмущения. Как он может прицепиться к формулировке в такой момент? Да какая разница, как он сказал? «Лучше мне уйти, а то я сделаю какую-нибудь глупость.» - думал молодой человек, вдавливая острые ногтевые пластины в разгорячённую мокрую ладонь. Ещё чего! Он подумает, что ты сдался. Я вернусь позже. О нет, снова это проклятое тиканье. Всё таки нужно выпить таблетки.