На смертном одре

"Пусть дух молчание хранит: Ты одинок, но не забыт, Те Духи Смерти, что с тобой Витали в жизни, — и теперь Витают в смерти. Смутный строй Тебя хранит; их власти верь! Ночь — хоть светла — нахмурит взор, Не побледнеет звезд собор На тронах Неба, но мерцаньем Вновь звать не будет к упованьям; Их алые круги тебе Напомнят о твоей судьбе, Как бред, как жар, как боль стыда, С тобой сроднятся навсегда. Вот — мысли, что ты не схоронишь; Виденья, что ты не прогонишь Из духа своего вовек, Что не спадут, как воды рек..." Древняя, как мир, мгла нависла над понурым городом. Воздух этого места работал чудодейственным образом — становилось тяжело дышать, лёгкие окутывал душный морок, а краски вокруг сгущались всё яростнее, превращаясь в серую мазню на холсте умалишённого. Здесь высасывало досуха, лишало смысла, рвало и метало. Спасения нет, и конца края тоже! Дурацкая, чёртова слякоть! Везде одна слякоть, пьянь и хтонь, сколько можно? Ты бы до такого не довёл. «Будьте вы все прокляты, все, все до единого!» «Это ты кому?..» Майкл и не заметил отца, тихо стоявшего рядом подобно безмолвной статуе с одной и той же эмоцией на веки вечные. Иногда младшему казалось, что он двигается только тогда, когда на него не смотрят, как говорится, ангелы тоже плачут. Юношу на самом деле раздражала эта привычка подкрадываться змеёй, бесшумно, лишь бы не выдавать своего участия. Да и впрочем, не только это. Ох, а взгляд… Как же его выбешивали эти серые, литые глаза, смотрящие на него как на могильную плиту. Это не скорбящий, одурманенный печалью взгляд. Печаль похожа на сочувствие, что-то даже светлое. А это разочарование. Смирение с тем, что ты сломан и тебя уже не исправить, ты мёртв для него. Дьявол внутри тарабанил по стенкам отчаяния до посинения, что отдавалось Майклу ужасным звоном в ушах. Это ОН мёртв для тебя! Это ТЫ в нём разочарован! ОН всему виной! «Этот город. Ты, гуляя по этим улочкам, видишь это? Ты видишь то, что вижу я?» — спросил вскипевший молодой человек, бросая взгляд на отца. Интенсивный, жаждущий, выражающий. Так ненасытно ищущий отклика, лишь бы хоть раз он взглянул его глазами на мир, понял бы, обязательно бы понял… Уильям лишь отстранённо посмотрел вдаль сквозь стекло, такое чистое до скрежета внутри и мерзко заляпанное снаружи, разводы складывались в отпечатки чьих-то сальных рук. Мужчина не терпел грязи, но то, что его не касается – чистить не собирался. И ведь правда, зачем? А может, стоило? «Обычный город. Как и тысячи других.» Лязг! Слышите? Снова трезвонит. Острая инициатива и нужда младшего Афтона с металлическим грохотом ударились о малодушие Уильяма. Майкл почти на физическом уровне ощутил, как повеяло холодом, по коже побежали стадом неприятные мурашки. Тик-так, тик-так. «Замолчи!» — рыкнул юноша, вцепившись в свои русые «косы», как называл волосы сына Уильям. Мужчина повернул голову на своего отпрыска, но ничего не сказал, даже на секунду его статичное лицо не озарило удивление. А ведь это такая прелестная и искренняя эмоция, которую сложно подделать. Удивление всегда выглядит по-детски умилительно, именно малыши удивляются всему подряд, а как же, мир таит в себе так много всего, что глаза сами невольно лезут на лоб! Интересно, будучи ребёнком, он тоже был таким? Какая разница! «Это я не тебе, отец… - выдохнув, Майкл продолжил свою мысль, - Всё неправильно. Люди не должны так жить. Это мрак.» Афтон, поправив галстук, снова томит своей драматичной паузой прежде чем говорить. «Да боже ты мой!» - молча взмолился Майкл. «А как люди должны жить по-твоему?» Пауза. Он не закончил. Ударить, поторопить. Говори! Ну?! Молчишь… «Что значит как?! Точно не так! Не в этой агонии. Неправильно. Разве ты не чувствуешь?» — нервы Майкла сдавали, умножающимся шумом давя всё напористее. Хотят, чтобы наконец из всех щелей полился гной. «Тебе-то лучше знать, как жить всем остальным.» — с сарказмом произнёс мужчина, вздыхая так, словно разговор с сыном для него непосильная ноша, а он великий мученик, гордо вносит свои пару слов за весь диалог. Бах! «Да что с тобой не так? Тебя разве не угнетает всё вокруг?!» — чуть ли не взревел младший, отрывисто вентелируя воздух сквозь лёгкие. Именно так, он не дышал, он прогонял воздух через себя. «Если я вижу чернь, я её перешагиваю и иду дальше.» — какой-то странной метафорой отбился от нападки Уильям. Выше всего этого? Треск! «А убрать не пробовал?» — гнусное шипение продырявило душный воздух. «Это работа уборщиков.» Майкл буйным вихрем носился взад вперёд, аж противно тикающие старые часы покачивались на стене. Юному Афтону нравилось думать что они на самом деле трясутся от страха перед ним. «Чтоб не тикали больше!» победно хмыкнул тот, остановившись перед несчастным механизмом. Когда ты успел стать настолько странно мыслящим? Что тебе сделали часы? Они тикают, потому что это их предназначение. Они показывают время. Откуда столько злости? Сохрани её для него, не трать на ерунду! Копи, каждую обиду, каждую острую фразу, каждое брошенное камнем слово. «Майкл. Если ты закончил, то не забудь про лекарство.» — со своим мертвенным спокойствием сказал отец. Раздражает. Выводит из себя. Заставить разозлиться. Давай! Он так разозлится, может даже ударит? Ох, как же славно! Он тебя ударит, а ты вскочишь и весело-весело рассмеёшься, «Я был прав!» воскликнешь ты. Ведь ты всегда знал какой он на самом деле, ах! «А что это ты вдруг такой заботливый, а? Некому теперь читать нотации? Жёнушка сгинула, дети туда же. И всему причиной ты, дорогой папаша. Остался только я, твой нелюбимый сын!» — заулыбался уже великовозрастной для подобных колкостей хулиган. Кричи! Ломай! Бей! Не устоит! Худая и длинная фигура учёного даже не колыхнулась. Он лишь нехотя поднял тяжёлый взор. Кажется, каждый раз при его взгляде играет заунывный похоронный марш. «Я забочусь не о тебе.» — леденящим голосом отчеканил старший, совершенно не реагируя на провокации. Слова эхом отскочили в стену, а от стены и дальше по всем углам комнаты, мечутся, крутятся, запутывают. Крува голижится… Что? Голова кружится! Дави его! Не отступай! «Трус. Так и признайся. Заботишься. Потому что у тебя больше никого не осталось? Ищешь во мне замену? Быть может, даже думал о том, как я похож на маму? Тебя согревает эта мысль перед сном?» — выдержанная грязь лилась изо рта юноши, прожигая собой мнимые следы на полу. «Сюда бы ковёр…» Какой ковёр? О чём ты? Отец ненавидел ковры. Называл их пылесборниками. Уильям снова начал поправлять одежду, он всегда был педантичным чистюлей. Теперь он, кажется, чувствует себя запачканным. «Твоё сумасшествие слишком громкое и мне это мешает. Поэтому я хочу чтобы ты принимал лекарство как следует.» Хочет тебя заткнуть! Хочет сделать тише! Не давай! Теперь не заткнёт! Не успел Майкл выплюнуть очередное едкое словцо, хозяин дома удалился за дверью излюбленного, как никем другим, кабинета, который уже стал его органом, составляющей личности. Весь дом словно всецелый организм, всё поддавалось Уильяму, складно работало на него. Под ним не скрипели половицы, он никогда не ударялся об угол ногой, что уж говорить про поломки, у него никогда ничего не выходило из строя. Тёмный фон помещений и одежд проявлял ещё ярче его нездоровую бледность в кооперации с парой седых прядей и ненавистные серебряные глаза. Чисто. Слишком чисто. Не может такой человек быть чистым. Так почему притворяется? Сердце колотится чаще, ток пронзает тело поочерёдными ритмичными ударами, из груди и дальше, по кончикам пальцев, зажигает мотор, внутри грохочет, искрится, нагревается. Ещё немного – и Майкл ослепнет от яркости невидимых ощущений. Голос срывался то на высокие истеричные ноты, то на низкие, животные. Первобытный рык догонял отца, прорываясь сквозь стены. «Уходишь от ответа! Думаешь, сможешь скрывать вечно? Скрывать своё нутро… - шумно набирает воздух, чтобы были силы кричать, - от меня! Ты можешь скрывать от кого угодно, но не от меня! Я всё знаю! Думаешь обо мне, хочешь дотронуться, словно я игрушка, инструмент. Ты же одинок, так одинок, нужен был хоть кто-то! Хочешь, нет… - жадный глоток воздуха снова, - вожделеешь! Мечтаешь как бы растоптать меня… И не просто растоптать! Зуб даю, ты бы вспорол мне живот как свинье, ощущая треск и вибрацию рассечённой плоти отдающие в руку с лезвием, - из горла вырвался хриплый смешок, - и это был бы единственный раз когда ты стоял перед кем-то на коленях, ползая в луже крови, и упиваясь своей победой. Ждёшь, как бы поскорее заляпать разными человеческими субстанциями свой идеально чистый, всегда выглаженный костюм. А потом ещё может и трахнешь неостывший труп, чтобы даже после моей погибели не оставить от меня ничего достойного! Скажи, что хочешь этого!.. » — градус богопротивной болтовни растёт, растёт и… Голос затухает выгоревшей свечой, затвердевает раскалённый до предела воск. Для кого он надрывается? Ты всё узнаешь, обещаю. Ты его достанешь. И он заговорит. Он когда-нибудь разговаривал с тобой? Просто так, спрашивал как дела? Как он это делал с Элизабет. Нет? Он будет говорить, хочет он этого или нет. Ты заслужил. Ты хороший. А он злой. Добро всегда побеждает зло. Только бы дотянуться. А уверен ли ты в том, что добро — это ТЫ? Стой, а кто же тогда? Если я — зло, то кто отец? Добро? Невозможно! Не верю! Есть ли вообще здесь добро?..