***
Легкий тремор расцарапанных ладоней - остаточная часть пережитой накануне истерики. Джей еле удерживает смолящую во все стороны сигарету меж дрожащих, замерзших пальцев, опираясь о пыльную, укрытую слоем грязи и ржавчины, холодную дверцу гаража. Он злостно толкает язык за щёку, тужится в раздумьях и часто, нервозно дёргается, скидывая пепел под ноги, к затоптанной, жухлой траве, затравленной выхлопами. Пак две недели пришибленной мухой засыхал на кровати, обрастая пылью и плесенью. На полу в его спальне скопилось смрадное облако грязных вещей, пустые банки спиртного и энергетиков, исписанные мятые листы и ошмётки недоеденной еды - кусок в горло не лезет. От Сонхуна осталась только увядшая нить мятного аромата, пара футболок в шкафу и выкинутые из кармана ключи. Его следы на теле уже успели остыть и поблекнуть, но какая-то фантомная частица осколком застряла меж рёбер, что-то неосязаемое и не выводимое из отравленного организма. Ирония пряталась в том, что Джей, вопреки своим мукам, вовсе и не хотел вычищать Сонхуна из собственного нутра. – Короче он просто развернулся и ушёл. – левая рука неуверенно придерживает основание мокрой бутылки вишневого гаража, Джей делает сочный глоток прямо с горла, но ничуть не утоляет им беспокойную жажду, только ничтожно прижигает легкие и желудок ядерной смесью алкоголя и никотина, усиливающего пьянящий эффект первого. Джея шатает уже с одной трети бутылки. Он не смог больше оставаться дома, ежесекундно оглядываясь вслед детализированным, инфразвуковым Сонхуновским призракам. – Нахуй вообще надо было рот свой открывать? – он шмыгает промерзшим на сухом морозе носом и, пихая сигарету сквозь губы, возбужденно растирает затылок ладонью. Диафрагму неумолимо жжёт, а ребра, кажется, вот-вот заржавеют и загнутся, разорвав Джея изнутри. Хисын коситься на него понимающе и разочарованно, но точно не удивлённо. Его ничуть не ошарашила новость о прошедшей летней интрижке друзей, что пускай и не озвучивали её, шифроваться тоже никогда не старались, давая волю чужим раздумьям. – Ты просто сказал ему правду, что в этом такого? Сонхун всегда был истеричкой. – Да, но это точно не тот случай, когда мы поссорились, попиздились, потрахались и помирились до следующего мозговыноса. Это... Всё. – сорванный Джеевский голос с отчаянием обрывается на последнем слове. Он не находит в себе сил поднять взгляд и столкнуться с невыразительным Хисыновским лицом, рослым силуэтом, теряющимся на фоне грязно-серого неба. – Херня. – из уст Ли это звучало как сокращение: «Не верю!» - Станиславского, сухо и резко, он брезгливо отмахивался сигаретным пеплом от пафосной Джеевской маеты, – Я не узнаю тебя, Джей. Не будь тупой размазнёй. Сонхун снесёт любой бред, а ты схаваешь ещё и себя будешь винить и накручивать. Я его достаточно знаю, чтобы понимать, когда этого засранца стоит слушать, а когда нет. Хисын грозно наступает на Пака, хмуря лицо и в несколько шагов оставляя расстояние между телами с небольшую, отвалившуюся от дерева, сухую ветвь. Джей инстинктивно жмётся к ржавой двери. Хисын бывает через чур прямолинейным в своих высказываниях и совершенно не боится последствий - обратная сторона его искусного дара убеждения и трепли языком по ветру. – Он просто трусливо поджал хвост и сбежал, а ты позволил, потому что вы оба - слепые идиоты. Или, как минимум, строите их из себя. – Хисын щерится, его лицо перекашивает от раздражения, – Он с самого начала делал мне мозги вопросами о тебе, специально притирался. Сонхун даже смотреть не станет в сторону тех, кто ему не интересен, не делай вид, что ты об этом не в курсе. Если ты думал, что на что-то там его развёл, то все с точностью наоборот, это Сонхун умудряется из людей веревки вить, это он крутился вокруг тебя и глазками стрелял, или ты уже забыл?Смирись для начала с тем, что он трусливый пиздабол. Он любит тебя, просто так, как умеет. Как невыносимая мразь. Джей звучно сглатывает ошметки горькой слюны, глядя в мутные Хисыновские глаза - совершенно безжизненные. – Вот и решай, что с этим делать. Только не вздумай загоняться раньше времени. И не распинайся понапрасну, если он не перестанет ломаться. – продолжает Ли, – Без Сонхуна земля не выбьется из-под твоих ног. Он - не конец света. Джей грустно, натянуто усмехается, но этот ложный порыв спешно ломается на его губах. Вопреки словам Хисына, Пак мыслит совершенно наоборот. Жжение в грудной клетке он забивает очередной струей спиртного, полоскающего глотку и сердце. Стучащий в венах алкоголь разогревает захмелевше раскрасневшееся тело и притупляет гон мыслей. Сонхун никуда не испаряется, но воспроизводить его образ становится значительно труднее, чего Джей и добивался. – Не сильно ты его жалуешь. – Джей вытирает смоченные губы ладонью и старается сфокусировать взгляд на плывущем силуэте Хисына. – Просто хочу, чтобы ты понял с кем имеешь дело сейчас, чтобы не пожалеть потом. Сонхуна трудно вывозить, он слишком импульсивный и сам не понимает, чего хочет, даже если это пиздец как очевидно. Джей задумчиво кусает замерзшие, растерзанные холодным ветром губы и сводит брови к переносице. – У вас с ним что-то было? – мнимая догадка колышется в его висках. Хисын отрезает её гадкой усмешкой и сардонически изогнутой бровью. – Упаси боже. Я просто слишком хорошо его знаю. Сонхун пиздатый друг, а на всё остальное мне похуй, но ты мне важен не меньше. Я не хочу проебать двух самых классных челиков в этом городе просто потому, что они дали ебу друг из-за друга. – отшучивается от прежних слов Хисын, хоть и вовсе не лжёт. На убитом недельной запойной истерикой и бессонными ночами Джеевском лице наконец проступает слабая, но искренняя улыбка, которую Хисын считывает моментально, подбадривающе похлопывая друга по плечу. Они ломано переговариваются за гаражами ещё около 15 минут перед тем, как на телефон Джея поступает звонок. Звонок от Сонхуна. Былая уверенность, взращенная суровыми Хисыновскими заверениями, канула в небытие - выдержка Джея дала течь, его руки опасливо задрожали, пульс успокоился, а дыхание с тяжбой сорвалось. Размороенное алкоголем, красное лицо предсмертно выбелилось от загнавшегося под кожу, стынущего ужаса и паники. – Ответь, че застыл? – совершенно спокойно произнёс Ли, призывно вскидывая брови и делая шумный глоток с горла. Со своего ракурса он никак не мог видеть входящий звонок, но абсолютно точно знал, кто потревожил пьяный Джеевский покой. Пак набирает в грудь побольше воздуха и заранее прокашливается, дабы выровнять дрожь прокуренного голоса. – Алло? – Приедь, пожалуйста, мне пиздец. Сейчас, Джей. Сначала Паку мерещится, что дрожь в запыхавшемся, плаксивом Сонхуновском тоне скрывает вину. Какая глупость - это был животный ужас на грани истерики, перебиваемый угрожающим басом и беспорядочными сутками в дверь, пробирающимися сквозь шумные вздохи в динамике. – У него отец белочку словил походу. – Джей перепугано ерзал в салоне удушливо пахнущего цветами Хисыновского автомобиля, отживающего свои последние годы. Он забрался на переднее сидение и нетерпеливо выжидал последующих действий Ли - тот спешно заводил машину, оглядываясь по сторонам в попытках выехать из узкой, рыхлой щели между гаражей, не встряв в грязи и не врезавшись в чье-то корыто. – Гандоны блять, в любую пизду свои ведра сунут, хер вырулишь. Машина спешно тронулась, выплевав из-под колес чернь луж и глину. – Чё там происходит-то? – обеспокоенно шипит Ли, нервно придерживая безнадежно дергающееся колесо руля. – Я ебу? Он кулаками по дверям хуярит и орет как невменяемый. – Пиздец. Джей уверенно взбирается по ступеням знакомого, осыпающегося подъезда, разрезая всё пространство скрипом ржавых, плачущих перил. Около раскрытой двери в квартиру смердит пятно блевотины и валяется расколотая на двое, наполовину пустая бутылка пива. Изнутри доносится грохот и мужская ядовитая ругань. Белые пятна сыпятся перед горящими злобой Джеевскими глазами, его беспорядочное дыхание скрипучее и пылкое, точно Пак вот-вот выплюнет струю пламени. Кулаки синеют от излишней давки. Он второпях, не озираясь на бегущего под боком Хисына, что-то обеспокоенно щебечущего себе под нос, влетает в разгромленную Сонхуновскую обитель, заполненную пыльным облаком, пинает перевернутые табуретки, ошметки еды и осколки посуды, матерясь и пробегая в узкую гостиную, где с перебоями вещает заваленный на грязный прожженный пол телевизор. Два тела на липком полу, около распахнутой двери в ванную, свалены в перекрученный, багряный брак, пускающий под себя лужу. Сонхун придавлен громоздким, зловонным мужским телом, погребенным под слоем жира и облепляющей его складки, окровавленной серой майки, из под которой выглядывает проросль волос. Пак скрючено, уродливо содрогается и плюет кровью в разные стороны, безвольно болтаясь меж мясистых, татуированных кулаков отца, кряхтит и кашляет, не находя сил сопротивляться. Всё его лицо заплывает ссадинами и синяками, одежда на теле разорвана в клочья и впитывает в себя стекающие отовсюду полосы крови. Оглушающий звон сеется в покрасневших Джеевских ушах, его тошнит от загаженного металлического воздуха и того же привкуса на высохшем языке. Ни на секунду не сбавляя ход он набрасывается на горбатое мужское тело, источающее невозможную вонь перегара, табака и застарелого пота, и легко заваливает пьяную тушу на пол со скрипучим грохотом. Хисын подбегает к нему в считанные секунды, помогая едва соображающему Сонхуну усесться на сломанный, ободранный диван, и отдав ему свою толстовку, налетает на мужчину следом. Тот ерзает по полу, катаясь в луже крови и грязи слетевшей с подошв ботинок, Хисын наступает мужчине на руку, заламывая вторую и фиксируя тело в таком положении, чтобы позволить Джею свободно навалиться сверху, начав беспорядочно пробивать чужой череп кулаками, изредка придушивая заплывшую жировыми складками шею и почти не чувствуя под ней мышц и костей. Мужчина брыкался и задушено кричал о помощи, плевался словесной грязью с кровью вперемешку, вереща какая же Сонхун мерзкая, неблагодарная шлюха - совсем не облегчал свою, висящую на волоске, жизнь. Джея его опухшее от ударов, разбитое в мясную кашу свиное рыло только раззадоривало, тело провалилось в адреналиновый вакуум, куда едва попадали чужие сигналы. Паку хотелось разорвать дряблую тушу под собой на мелкие-мелкие кусочки, втоптать в животный ужас такой силы, чтобы тот каждую ночь уходил не в сон, а в кошмары, не мог спать, не мог есть и пить, только жалобно ползать вокруг иконы на стене и молить бога о прощении, боясь выползти из своей пропитой помойки. Хотелось разрушить его, переломать каждую из 208 костей. Разорвать в клочья. Убить. Хисын сам оттолкнул его, выбивая из груды эмоций под оглушающий свист в черепной коробке. По глазам расползлись блики, Джей едва стоял на ногах от головокружения и постепенно начинал чувствовать, как ноют окровавленные кулаки и моросит промокшая, липнущая к полыхающему телу одежда. Ему понадобилось достаточно времени, чтобы понять, что Ли оттолкнул его от уже не сопротивляющегося, не вопящего, в конвульсиях дрожащего тела. Джею было на это плевать, ради Сонхуна он был готов осознанно убить человека и ни разу об этом не пожалеть. Даже на смертном одре, даже в сжигающем его до трухи и пепла пламени ада. Едва-едва брезгливо оглянувшись и сплюнув на распластавшееся по полу тело, Джей тот час ринулся к завалившемуся на диван Сонхуну, бездушно следящему за ними всё это время. Так любимые Джеем, гладкие угольные волосы теперь были спутаны в покрасневшие клубы; зацелованные им губы были разбиты и ободраны, вокруг правого глаза расцвел кровоподтёк. Сонхун мелко дрожал, едва поспевая дышать и корчась при каждом последующем вздохе. Он смотрел на Джея сквозь полуоткрытые веки, словно готовился отключиться, звучно сглатывал, сжимая рукава Хисыновской кофты и многозначительно молчал, царапая Джеевскую радужку своим потухшим взглядом. Джея корежило изнутри от невыносимой боли, точно жгучую лаву пустили ему прямо под кожу и небрежно зашили цыганской иглой. Ему хотелось кричать и реветь, хотелось услышать от Сонхуна хоть слово, разглядеть хоть один кристал слезы на его раненых щеках, но тот нарочно давился своей болью, затянув горло в узел. Безжалостный ублюдок, даже в такой момент. – Спасибо. – разбитым шепотом сорвалось с Сонхуновских губ. Джей ненавидит его. Джей целует его содранную, истекшую кровью и потом, бледную кожу, стягивает дрожащее, обмякшее тело в свои, ломящие кости, объятия и едва сдерживает слёзы. Пак хочет заплакать вместо него, почувствовать боль вместо него, червем заползти Сонхуну в мозг и заставить хоть раз поступить не деструктивно. – Он жив? – едва мямлит тот, сдвигая покоящуюся на Джеевском плече голову, глядя на затихшего, замершего на полу отца и вошкающегося вокруг него Хисына. – Жив, че ему будет. Такая дрянь и в аду не сдохнет. Удостоверившись в том, что Сонхун может относительно стойко держаться на двух своих ногах, Джей и Хисын поволокли его к машине Ли, усаживая на заднее сиденье. Среди прочего хлама на полке под задним стеклом нашлась аптечка, а в салоне - согретая бутылка воды. Джей обмыл открытые участки Сонхуновского тела, смазал раны антисептиком и осмотрел спину и торс на наличие серьезных увечий. Единственный пластырь на Сонхуновском лице, покрывающий переносицу, среди множества красочных ран смотрелся нелепо. – Может в больницу его отвезти? – обеспокоенно бурчал Джей, оглаживая волосы Сонхуна, жадно поглощающего остатки воды из Хисыновской бутылки. Невооружённым взглядом нельзя было разглядеть опасных травм, тем не менее Пак не мог унять своего беспокойства. – Ц-ц, они ментам могут настучать. – задумчиво протянул Хисын, стоя у открытой задней дверцы автомобиля. Джей не переставал беспорядочно наглаживать сгорбившуюся Сонхуновскую спину и бегать поцелуями вдоль лица, притираясь как можно ближе к его дрожащему телу. Хотелось верить, что эти жесты могли хоть немного успокоить, дать понять, что опасность миновала. Сонхун не подал в ответ ни единой реакции. – Поедешь? – вопросительно махнул головой Джей, остановив руку в области плеч. Сонхун шмыгнул носом, задумчиво опустив голову. – Нет. – вяло, едва слышно выдал он через пару секунд. – По голове сильно прилетело? Не тошнит, в отключку не клонит? – прощупывает почву Ли, получая в ответ очередной, чуть более уверенный отрицательный кивок. В квартире Джея паразитирует грязь, пыль застывает в воздухе, а по полу расползается ношеная одежда и так и не убранные банки пива. Хисын оставил их вдвоём, зачитав Джею мораль перед уходом и посоветовав убедить Сонхуна остаться у него - так для Пака будет лучше. Рядом с Джеем. Сонхун, только вышедший из душа, откидывает голову к спинке его скрипучего дивана и протяжно дышит, смиренно принимая нескончаемые ласки беспокойных Джеевских рук. – Кто-то сказал отцу, что я трахаюсь с парнями. – безразлично бросает Сонхун, рассматривая серые тучи за окном. От него крышесносно разит Джеевским гелем для душа. – Кто? – Пак злостно поджал челюсть. – Я ебу что-ли? Отцу про меня и раньше много чего пиздели, тут просто угадали. – Пак сгибает усыпанную синяками ногу в колене и периодически, нервозно ею дёргает. Джей осторожно перехватывает и греет его ладонь в своей, чуть усмиряя дрожь. – Он и раньше так делал? Сонхун осёкся, скользя взглядом по всему периметру тусклой, узкой гостиной. – Бывало прилетало, но не так. Мне кажется, он бы просто грохнул меня сегодня и нисколько не пожалел. Ну, типа, если я торчу, граблю, насилую или убиваю людей - это похуй. Но если я с парнями сплю, вот это уже пиздец. Джей пропустил тяжкий вздох сквозь злостно сжатые губы, его ноющую голову словно придавливало прессом с двух сторон. Сонхуна хотелось спрятать, закатать в плед и никуда не выпускать ближайший месяц. Минимум. Хотя, он, конечно, сбежал бы. – Оставайся у меня? – Что? Сонхун развернулся к Джею лицом, глупо поведя головой и удивлённо округляя глаза. Пак набрал побольше воздуха в грудь, ближе прильнув к раненому телу и осторожно, почти невесомо обхватил ладонью тонкое предплечье. – Оставайся. – увереннее повторил он, вновь сталкиваясь с испуганным непониманием на Сонхуновском лице. Он замер и, кажется, не мог найти в себе силы связать и двух слов. Джей взволновался и сам, тут же заерзав на скрипучем диване, серьёзно нахмурив лицо и, едва не стукнувшись с чужим лбом, резко сократил расстояние. – Я люблю тебя, и мне похуй на всё остальное, ясно? Мне похуй, что ты на это скажешь, что обо мне подумаешь. И я ни одному уроду не позволю причинить тебе боль. – чеканил Джей, отливая сталью в глазах и сжимая в ладонях горящие Сонхуновские щеки. Тот глядел в ответ забито и растерянно, теснее прижимая ноги к телу, и будто был готов расплакаться в любую секунду. – Возвращайся. Это стало для Сонхуна конечной, на Джеевские ладони посыпались соленые стразы его слез, вперемешку с тихими, приглушённым всхлипами, будто Пак всё ещё пытался пересилить собственные чувства. Но от того обливался слезами лишь сильнее, падая на самое дно Джеевских объятий, крепче сцепляясь с ним и пуская свой плачь по широким плечам. Пак гладил его спину, клетку беспорядочно вздымающихся ребер, лебединую шею и слушал тихие всхлипы прямо на ухо, пока Сонхун царапал плечи своими длинными ногтями и растирал по футболке капли слёз. – Прости, прости меня... – как в бреду шептал Сонхун, до боли сжимая в объятиях Джеевское тело. Он всё лепетал что-то нечленораздельное, пытаясь склеить осыпающиеся в горле слова в единое целое, но оставляя от этих попыток лишь измотанный скулеж. Между парнями встряла ледяная глыба. Пускай Сонхун согласился перебраться к Джею, они почти не контактировали на общей территории, графики их работы не совпадали, а сам Пак притих и отдалился. Он не соглашался спать с Джеем в одной кровати, присвоив себе спальное место на диване и почти всё время, что им удавалось провести наедине, задумчиво молчал. Он словно делал виноватые подачки, заполняя всегда пустующий Джеевский холодильник готовой едой и продуктами, оставляя завтрак утром, после своего ухода, пока сам Пак только вставал с постели. Сонхун наводил порядок во время его отсутствия в квартире, так, что большую часть этих подвижек Джей со временем даже перестал замечать, хотя первое время терялся в порядке вещей, ведь точно помнил, в какой угол отбросил носки, а в какой - штаны, не обнаружив ничего из этого под утро. Изредка он делился с Сонхуном новостями касательно продвижения группы, переменах в составе - освободившееся место на ударных занял знакомый Хисына с универа - Нишимура Рики, который, к слову, и играть то не умел, но отличался хорошим чувством ритма и смог освоить азы за несколько месяцев упорных репетиций у Ли в гараже. Поначалу отсутствие Сонхуна даже казалось удобным, Джей мог, не стесняя его, приводить друзей домой, писать и редактировать треки прямо у себя в комнате, не боясь лишних ушей и звуков. Но все сменилось с появлением должной прибыли и продюсера, нашедшего их группу на просторах интернета. Джей часто уезжал из города, записывая новые и перезаписываю старые треки на профессиональной студии под строгим надзором новоиспечённого руководителя, который не давал никому спуску. Джею пришлось увести на второй план собственные переживания, подкармливая себя заверениями в том, что когда запись их первого альбома закончится, он наконец сможет как следует переговорить с Сонхуном, перемыть его черепную коробку и расставить все точки над «и» в этих спутанных взаимоотношениях. Но за записью альбома последовали съёмки клипа, продлившиеся несколько суток, которые Джей вновь не смог провести дома. С его выпуском группу накрыла новая волна популярности, так стремительно, что в ближайшие сроки был назначен тур. Джей никогда бы не мог подумать, что будет полностью опустошён подобной новостью. Он вернулся домой поздно ночью, заспанный и выпотрошенный в прах и кости, мертвым грузом заваливаясь на укрытый постельным бельем, но пустующий диван. Сонхуна он разглядел на балконе, в кромешной темноте, никотиновых испарениях и своей домашней футболке - давно Джей не видел его в ней, и оттого печаль лишь сильнее втоптала в лужу его сердце. – Не спится? – из кромешной тьмы подал голос Пак, на что Сонхун испуганно встрепенулся, уже не ожидая увидеть Джея этой ночью - тот мог пропадать на сутки, отписавшись коротким: «Сегодня не приеду», - на что не получал никакого ответа. Наедине с Сонхун становилось морально невыносимо, от него несло отчуждением, виной и толикой презрения. Словно Джей насильно удерживал его рядом, принуждал обслуживать себя и собирался вышвырнуть из своего жилища в любой момент, как только Сонхуновская неприступность ему наскучит. Но всё было совсем не так. Джей готов был ждать его вечность, только бы дождаться. – Я думал тебя сегодня не будет. – Сонхун проигнорировал внезапно поставленный вопрос, говорил приглушённо, сопато и скрипуче, медленно подбираясь к дивану. Джей бы и не приехал, будь все так же, как и всегда. Но казалось, настал тот самый миг, когда оттягивать больше нельзя - пора поговорить. Только набраться бы решимости. Джею на это понадобилось минут 15 оглушающего молчания, сквозь которое пробивался свист сверчков и ночного ветра. Сонхун сидел всего в нескольких сантиметрах от него, но Паку казалось, что он никогда не смог бы до него дотянуться, Джей даже не был уверен, видит ли его немые потуги Сонхун, укрытый непроглядной пеленой ночи, или давно уснул, откинув голову к спинке дивана. Смешанные запахи тел Сонхуна и Джея, оставленные на футболке, сводили выдержку последнего к нулю. – Мы скоро в тур уезжаем. – как бы невзначай проговаривает Джей, но каждое сказанное им слово царапает глотку. Сначала он думает, что Сонхун всё-таки уснул и просто не услышал его, но тот подал голос так же внезапно, спустя минуту. – Круто. – единственное, что он произнёс в ответ, совершенно пусто и незаинтересованно, даже не глядя на Джея, который и сам уткнулся взглядом в черную потолочную муть. Понимая, что разговор совсем не вяжется и вряд ли обретет своё логическое завершение, Пак всё же поднялся с места на ноющи ногах, напоследок бросив лишь: – Ты можешь оставаться здесь сколько хочешь. Если не вдаваться в подробности, можно сказать, что первый тур прошёл удачно. На деле же Джей был растоптан и угашен. Дни беспорядочно сменяли ночи и Пак не мог проследить их порядок, тысяча безликих силуэтов вызывали ужас и взрыв адреналина, дорогой блеск чёрной гитары в его руках сменялся на перелив алкоголя в бутылке и злокачественные испарения, в которых Джей топил и душил себя каждый день. Их песни напевали ещё в фойе, голоса заполняли стадионы, но мозг Джея едва мог воспринимать эти вопли, вспениваясь в луже спиртного. Он кричал в микрофон, срывая голос, стирал пальцы в кровь струнами гитары, ползал по сцене, точно червь, обливаясь потом и сбрасывая одежду тянущимся к нему рукам. Подобная раскрепощённость на фоне постепенно прогрессирующей алкогольной зависимости первое время поощрялась продюсером и менеджерами, ведь ещё больше привлекала внимание к группе подобным эпатажным образом. Джей пересматривал кадры с выступлений и блевал в пьяном угаре от собственного мерзкого, животного вида, но не был в силах оборвать этот порочный круг. Каждый номер отеля поглощал его задушенные вопли и истерики. Люди отзывались о нём, то как о свободном, уверенном и невозможно сексуальном монстре-гении нового поколения панк-рока, то как о распущенном, грязном, алко-наркозависимом чудовище и Джей не находил в себе сил с этим не соглашаться. Это ужасающее мракобесие и сумасшествие из каждого угла глядело на него Сонхуновскими глазами. Джей снова и снова набирал и стирал его номер, может даже звонил пару-тройку раз в полной мыслительной отключке, писал по ночам о том, как скучает и чистил всё на следующее утро. Сонхун даже отвечал ему - с блеклой жалостью и беспокойством, а Джей так боялся показаться ему слабым, словно Пак мог бы счесть его уже поношенной тряпкой и окончательно разочароваться. Джей хотел от него вовсе не жалости, только бы Сонхун улыбнулся ему ещё хоть раз и произнёс Джеевское имя своим нежным, скуренным голосом. Хотелось видеть его рядом, но лишь одиночество Сонхуновским призраком блуждало по номерам и по ночам засыпало рядом. Рассветы будили его в одноразовых отелях, бок о бок с головной и мышечной болью, тошнотой и перегаром, и полуночным образом Пака, принимающего его в свои объятия. Вскакивая с постели в холодном поту Джей пропускал сквозь обезвоженные губы - «Mieux vaut prévenir que guérir». Лучше предотвратить, чем лечить. В день знакомства с Сонхуном у него был шанс выстрелить себе в голову и Джей жалеет, что упустил его. Пак спьяну трепался о них окружающим, выслушивая лишь претензии и осуждение в ответ, мол, Сонхун зажравшаяся тварь, которая пользуется его чувствами: живёт в арендованной Паком квартире за его же счёт, обращаясь с Джеем, как с ничего не стоящей вещью. Он наверняка уже нашёл себе нового ебыря, не испытывая к Паку ни капли сочувствия и вины. А сам Джей просто жалкий каблук и неудачник, позволяющий помыкать собой. Из раза в раз Джей влипал из-за этого в драки. Всё ведь совсем не так, Сонхун не такой, не может быть таким! На трезвую голову это самоедство приводило к весьма неутешительным выводам - Сонхун может оказаться каким угодно, он ведь так и не позволил расковырять себе душу. Так или иначе, четко ясно было одно: у Джея совсем нет гордости, он готов был пойти на любое унижение, простить Паку что угодно. Его любовь замирала, пускала под себя кровь и медленно разлагалась. В один момент Джей решил перестать выходить с Сонхуном на связь. Пак часто отсиживался в барах, собственные эмоции стали для него непосильной ношей и он топил их литр за литром, совершенно не беспокоясь о выползающих побочках. В очередном второсортном заведении он нарвался на компанию людей иной моральной заточки - тех, что могли вспороть пузо за ненадлежащий вид и поведение, здесь Пака и подвела его возросшая узнаваемость. Хисын, точно с благословения высших сил, смог отыскать его в совершенно незнакомом городе, прячущегося от ножа в подворотне - быстро усадил в машину и увёз обратно в отель, с того дня не давая Джею самовольно ступить и шагу. Если бы не Хисын, его бы уже никто не смог собрать по частям. Ли не скрывал своего призрения к поведению Пака, его затянувшимся слезливым пьянкам и полной безответственности, в первую очередь - перед самим собой. Хисын ночевал с Джеем в одном номере - Пак хорошо помнит, как это было впервые. После недолгой перепалки с их менеджером Чонвоном, парни взяли один номер на двоих - для молодожёнов, так вышло дешевле. Рики, пытаясь разбавить обстановку, отшучивался, что они просто собрались потрахаться - ничего предосудительного. Кидаясь оскорблениями в попытках вразумить, Хисын силком затащил едва стоящее на ногах тело Джея в номер, уронив со столешницы ароматические свечи и дорогую бутылку шампанского, разбив её вдребезги. Затолкав Джея в уборную, Хисын за волосы притянул его к ванной, подставив под отрезвляющую струю ледяной воды. Цветочные лепестки, сваленные на шёлковую постель, окрасились кровью. В порыве гнева из-за надоедливых Хисыновских нравоучений и подкинутых обвинений в сторону Сонхуна, Джей отвесил ему пощёчину и не почувствовав сопротивления набросился с кулаками, кромсая аккуратное лицо на мелкие кусочки. – Всё, отпустило? – единственное, что произнёс Хисын, стирая кровь с носа рукавом толстовки. На стоящий в номере грохот прибежали Чонвон и Рики - Нишимура поселился прямо через стенку и пригласил Яна к себе, поиграть в карты и немного расслабиться перед предстоящим выступлением за холодным бокалом шампанского. – Нормально так вы трахаетесь. – с изумлённой усмешкой выпалил Рики, застыв в коридоре и глядя на два склеенных силуэта, забрызганных кровавыми пятнами, ссадинами и синяками. – Вы че охуели?! – с дрожащим глазом выругался Чонвон, разглядывая оставленный после парней разгром: расколотую бутылку и осколки зеркала, перевернутую столешницу и разбитую лампу, сломанные стулья, оборванные с гардины шторы и испачканную постель с разорванным бельём, заваленным на пол. Реакция визажистов на боевой раскрас парней оказалась ничуть не лучше. Хон Ынче, самая молодая из них, истошно носилась по гримёрке и бурчала что-то невпопад, перебирая кисти и спонжи в поисках подходящего способа перекрыть кровавое безобразие на мужских лицах. – Мне проще будет тебе тоже лицо расцарапать и сделать вид, что так и задумано. – совсем отчаявшись, она с безнадёжной усмешкой обращалась к Рики, соскребая со лба его крашеные блондинистые прядки и разглядывая лицо смеющегося юноши в зеркальном отражении. Джея всегда забавляло, как вечно буйный мальчишка становился притихшим и покладистым в умелых руках Хон. Предложение Ынче было подхвачено - с того дня грим группы частенько включал в себя небольшие увечья, ведь скрыть следы побоев на теле Джея и Хисына почти не представлялось возможным. Они позволяли себе конфликты и за кулисами, прячась от посторонних глаз рабочего персонала и остальных участников. На фоне всеобщей суеты Ли отвешивал ему пощёчину, тряс за плечи с рычащими криками, обливал холодной водой из бутылки и своими колючими словами приводил в чувства лучше нашатырного спирта. Ли следил за тем, что Джей ест и пьет, и изредка пичкал его таблетками от бессонницы. Пак отбрыкивался от этой своеобразной заботы, плевался оскорблениями и заявлял, что происходящее с ним Хисына никак не касается, но был благодарен другу за каждую пережитую ночь. Все тыкали пальцами в его отеки и синяки под глазами, мелкие конвульсии тела, быстро уходящий вес и нездоровую бледность, пророча скорую смерть от передозировки или конец только начавшейся карьеры из-за алкоголизма. Обвинения и жалость лились в его сторону, и пускай раньше Джею казалось, что он способен устоять против стены разрозненных человеческих мнений, совершенно его не волнующих, в итоге он оказался загнан в угол подобным вниманием к себе. Пак всегда считал - есть какая-то грань, отделяющая тебя от обычного человека и кумира, или врага миллионов. Но ничего не произошло, никакого щелчка в голове, и несмотря на обретённую славу Джей оставался просто... Джеем. Со своими проблемами, зависимостями и комплексами, и с этим багажом за спиной легко тонул в льющейся к нему под ноги людской гнили. Ни к чему из того, что творилось вокруг, он оказался не готов. Под конец тура Пак вышел с недельной завязкой, морально и физически истощённым. Перед своим возвращением он ещё раз столкнулся с прессом морального чтива от Хисына, который предложил поехать с ним вместе. Ли прекрасно знал - Джей возвращается не домой, ни к семье, что отказывается от его денежных подачек и кличет позорным клеймом на роду, а к Сонхуну. Хисын убеждает его в том, что эта встреча должна стать концом - Пак либо соглашается быть с ним, либо исчезает из жизни Джея навсегда, иначе круговерть сплошных аддикций и саморазрушения никогда не закончится. Джей должен подумать о себе, хоть один чёртов раз. Серотониновая яма довела Пака до полного эмоционального отключения, возвращаясь домой Джей осознавал, что едва ли способен что-то чувствовать. Так будет даже проще, он без особой боли сможет высказать Сонхуну все, что разлагается под языком. А может им и вовсе не удастся поговорить, Сонхуна не окажется в квартире, а после Джей узнает, что тот давно обзавёлся новой пассией. Или же застанет их прямо у себя на кровати, распаленных и обнаженных - это вдвойне проще, не придётся ничего говорить, распинаться, пытаться держать при себе свою ускользающую гордость. Наконец найдётся веская причина забыть Сонхуна раз и навсегда. Дома почти ничего не поменялось: те же запахи, тот же строгий порядок вещей, та же одежда и обувь в коридоре - стойкость Джея начинала медленно давать трещины от нахлынувшего дежавю. Он тихо прикрыл дверь, оглядываясь по сторонам и даже не разуваясь. Чемодан с его вещами покоился в багаже Хисыновской машины, словно Джей заранее готовился к тому, что не задержится здесь долго. В его голове всё казалось просто: да-да, нет-нет и разошлись, либо в спальню, либо на все 4 стороны без лишней драмы. Джею вдруг стало так на всё плевать. – Привет. Загородив своим силуэтом вещающий новости экран телевизора, Сонхун встрял на месте со стаканом воды, не удержав его в руках - осколки звонко разлетелись по полу, казалось изумленная фигура Пака с секунды на секунду последует его примеру. А вообще, битая посуда к счастью ведь и Джей убеждает себя: что бы сейчас не произошло, всё к лучшему. – Черт, почему ты не предупредил, что приедешь? – Пак едва расслышал эти слова сквозь густой шум в ушах. Сонхун налетел на него с тугими, спирающими воздух объятиями, обдавая нежным шепотом краснеющую шею. Так это было непривычно - вновь чувствовать мятный аромат волос, ощущать худую твердость рослого тела собственной кожей, тут же воспламеняющейся от невесомых касаний. Сонхун потирался к нему щекой, перебирал пряди волос в ладонях и держал в своих объятиях так крепко, словно панически боялся того, что Джей может развернуться и уйти. Чёрт. – Сюрприз? – голос Джея был затихшим и безнадёжно трясущимися, как и руки, что в какой-то момент бесконтрольно прильнули к Сонхуновской спине, очерчивая позвонки сквозь гладкую, свежепахнущую ткань футболки. Джей уже плохо помнит, но эта вещь, кажется, принадлежит ему, а не Сонхуну. Странная у него привычка, присваивать всё, что принадлежит Паку, до последнего миллиметра души и тела. – Я скучал. – мягкий шепот, горячо обволакивающий кожу, заползая внутрь заставлял кровь в жилах заледенеть. Сонхун почти никогда не говорил ему подобного, и это порождает внутри целый армагеддон и когнитивный диссонанс. Сонхун плавно обводит его ненадёжно стоящее на ногах тело холодными ладонями, громко дышит на ухо и точно не собирается сжалиться и наконец отпустить из своих оков. Он трепетно шепчет имя Джея, чуть отстраняясь и останавливаясь в опасной близости к губам, по которым тут же расползается пылкое дыхание. Джей забывает остановить себя, когда вновь сдаётся Сонхуну, тянется к его губам и трепетно целует, получая пылкий, нетерпеливый ответ. Это сплетение граничило с истерикой, парни даже не соприкоснулись языками, но боль и страсть, царапающаяся внутри, рвала Джея на мелкие куски. Позабыв об ошметках своей гордости, он ладонями заполз в Сонхуновские волосы, утягивая его ближе, боясь не насытиться, упустить этот сладкий миг. Пак обхватил холодными руками его горячие, смуглые щеки, жадно смакуя губы, дышал так, словно плакал, но ни одна слезинка не скатилась по его щеке. Джей забыл обо всём: о данном себе и Хисыну обещании, о пережитой боли, о поездке в тур - всё это показалось лишь бредовым сном, словно Джей никогда и не уезжал, словно они с Сонхуном никогда не бросали друг друга себе же на растерзание. Они незаметно перебрались на диван в гостиной, как и прежде хлипкий и скрипучий. Джей не смолкая рассказывал Сонхуну о прошедших днях, об удивительных красотах городов, в которых успел побывать и об ужасах, на которые наткнулся с угрозой расправы. Он огибал истерики в отелях, барах и у Хисына на плечах, бурно рассказывая о толпах фанатов, кричащих их имена и тексты песен, о бурной жизни за кулисами и о празднованиях новых, покорённых высот. Перемыл кости продюсеру и менеджерам, пожаловался на собственное расточительство, ведь огромные по прежним Джеевским меркам деньги теперь спускались в пустую. Сонхун терпеливо молчал, трепетно улыбаясь и внимательно вслушиваясь в каждое Джеевское слово. Гладил его спину, плечи, шею и волосы, пуская табун мурашек по коже. Пак едва ли вспомнит, когда в последний раз чувствовал себя хорошо, ласковый Сонхуновский морок на корню душил боль, чего не смогли сделать литры дорогущего алкоголя и тонны лучших сортов шмали. Джей на мгновение успел забыть, что именно он являлся первым ростком пережитого сумасшествия. Всё, чего он хотел сейчас - чтобы Сонхун оставался рядом, чтобы любил его хоть на долю от того, как любит сам Джей - им хватит. Когда Джей вышел из душа, от осколков и лужи на полу не осталось и следа. В гостиной тускло горел свет, за окном распласталась ночь, но Сонхуна не было ни на диване, ни на кухне, ни, как обычно бывало, на балконе. Он оказался в Джеевской спальне, непривычно пустой, ведь стоявшая некогда в углу аппаратура была давно продана, остался лишь компьютерный стол и повидавший свое, старый ноутбук. Сонхун сидел на кровати, прижав колени к груди и сонно поглядывая на Джея, пустившего за собой в спальню тонкую волну света сквозь приоткрытую дверь. Волосы Пака были слегка взъерошены, должно быть какое-то время он пролеживал подушку, футболка смялась, а комнату на убой заполонил личный Сонхуновский аромат. В темноте спальни, где нитями расползался приглушённый свет, играя на бледном Паковском лице, тот выглядел до боли в груди очаровательно. Джей держал в руках полотенце, беспорядочно обтирая влажный, обнажённый торс и обвисшие, мокрые волосы, спадающие на глаза и липнущие к коже. – Решил спать со мной или выгнать на диван? – с грустной усмешкой пробурчал Джей, оставляя полотенце сохнуть на пустующем деревянном стуле. – Просто пришёл пожелать тебе спокойной ночи. – беззаботно пожав плечами Сонхун заерзал на месте и послал ему мягкую, самую сказочную из всех когда-либо виданных, улыбку. Джей был уверен - в его отсутствие Пак не только ходил в его одежде, но и спал в этой комнате, так сильно от стен несло его сладким запахом, который Джей вдыхал густо и с наслаждением. Медленно направляясь ближе к кровати, Пак чувствовал непреодолимую тягу и жжение, разливающееся внизу живота - родное, воздушное и теплое. Он не мог предугадать, что будет завтра утром, но сейчас был готов пойти на то, за что может корить себя каждый последующий день. Возможно, эта встреча станет их последней и Джей отберет у Пака всё, что не смог достать прежде, выпьет его до дна и навсегда оставит послевкусием в чужих объятиях. Ведь Джею больше никто не нужен и никогда не сможет стать так нужен, как Сонхун. Было глупо полагать, что тому, что было между ними хоть когда-то настанет конец - Джей навсегда сохранит их бессмысленную, спутанную историю на пленке собственной памяти, в тексте каждой написанной им песни. Взбираясь на смятую постель, он подползает к Сонхуну на четвереньках и впитывает в себя его беглый, взволнованный взгляд. Останавливается в крайней близости от чужого лица, замечая дрожь ресниц на опущенных веках - Сонхун точит взглядом его покусанные губы, длинную шею, заплывший татуировками торс, а после невинно поднимает взор, не позволяя себе переступить грань. Но Джей хочет вынудить его, заставить пасть первым - маленькая победа, ни на долю не окупающая все Джеевские страдания, но крайне необходимая ему прямо сейчас. – Спокойной ночи. – низкий, соблазнительный шёпот затекает Сонхуну в ухо, заставляя мочку и шею покраснеть от поднявшегося в спальне давления и температуры. Джей самодовольно улыбается чужой растерянности и оставляет невесомый поцелуй на заалевшей, фарфоровой щеке. Сонхун жмурит дрожащие веки, раскрыв глаза вновь утыкается взглядом в опасно близкое лицо Джея. Его пухлые губы взволнованно распахиваются, выронив тяжкий вздох, а широкие зрачки окончательно застывают на чужих губах. Джей терпеливо ждал. Сонхун должен был сорваться первым и иного исхода Пак бы не потерпел. Он игриво подхватывает чужие губы взглядом, в тот же момент ощущая их мягкий вкус на собственных. И поцелуем вымазывает скомканное, глухое и немое, что оставляет после себя пенящийся, кровоточащий ожог, что среди тысяч похожих, невещественных, больше не ощущается, лишь отдает мелким стягивающим спазмом в груди. Джей больше не пытался сдерживать ни свои действия, ни мысли, ни чувства, срываясь в омут загадочных Сонхуновских чар. Его руки скользнули по тощему, излюбленному телу, зарываясь под футболку, прощупывая выступающие ребра и твердо натянутые мышцы. Сонхун моросил спину своими холодными ладонями, пока Джей срывал с него футболку, зацеловывал шею, ключицы и плечи, позволяя утянуть себя глубже, к липкой сладости кожи. Сонхун подталкивал его на самопредательство, полностью сдавался целующим губам, острым укусам зубов и липкости языка, позволял оставлять беспорядочные красочные метки на блеклом полотне своей тонкой кожи, так легко поддающейся любым воздействиям. Сонхун тяжко вытягивает воздух из вспотевшей, затвердевшей груди, надавливая ладонями на Джеевскую голову, зарытую в падь шеи и плеч, томно стонет, в экстазе растекаясь по подушкам, и вдруг подает осыпающийся осколками голос. – У тебя много было... Там? Эти осколки рассекают Джеевский слух до кровотечения. Он тут же отрывается от скульптурных изгибов Сонхуновского тела, напряженно хмурясь и зачесывая назад липнущую ко лбу челку. – Сонхун, ты ебнутый? – изумленно шипит Джей, потерянно бегая горящими глазами по чужому растерянному лицу. Он остервенело глядит Сонхуну в глаза, тяжело дыша от злости и возбуждения, Джея мелко потряхивает от приближающейся бури того, что он так и не успел высказать. Всё это легко поблекло и потеряло смысл где-то на дне карих омутов Сонхуновских глаз. – Мне кроме тебя никто не нужен, неужели не ясно? Зачем по-твоему я приехал? Я, блять, люблю тебя, когда ты наконец услышишь?! Люблю, даже если для тебя это ничего не значит. – рычал Джей в чужое испуганное, растерянное лицо, сжимая его в своих ладонях. Сонхун забито дышал, мелькая паникой в покрасневших глазах, и изумлённо раскрывал рот, пытаясь что-то сказать. – Нет, это... Да блять..! – не выдержав напряжения его голос сломался до скулежа, глаза заволокло мерцание слёз, которые Пак смаргивал в потолок, шмыгая носом. Джей тот час прижался к нему ближе, несмотря на сопротивление Сонхуновских ладоней и его попытки вырваться из цепей жалости, которыми окольцевал его Джей, грузно дыша в шею. Смирившись со своими эмоциями, Сонхун повалил голову к Джею на плечо, мешая соль его кожи с солью собственных холодных слёз. – Так не бывает. – Пак говорил это тихо, скорее самому себе, чем Джею, что медленно поглаживал его сгорбленную в объятиях спину. – Как? Сонхун не был в силах ответить. Он крепче жался к широким плечам и крепкому телу, что грело промерзшую под волной бурных мурашек кожу. Пак дышал с надрывами, шмыгая носом и царапая ногтями спину и плечи, сжимая их до жгучих покраснений. Джей понятия не имел, что ему делать. Что им делать, если Сонхун так болезненно реагирует на жалкие признания в любви, которые Пак хранит всюду: под сердцем, в татуировках, навеянных одиночеством мелодиях и тоскующей лирике. – Ты уничтожаешь меня. – навзрыд шептал Сонхун, обжигая ладони мелкими дорожками слез. – И что же нам тогда делать? Но ответа Джей так и не получил. На утро он проснулся с острой головной болью под звон телефона и шум холодного ветра, тянущегося из гостиной. За окном плыл густой туман и стояла непроглядная серость, которую скрашивал цветной шум в глазах. Проигнорировав порядка 20 Хисыновских звонков Джей оглядел просторы заледеневшей спальни, осознав, что находится в ней один. Сквозь ноющую тяжесть в теле он поднялся с морозной постели, приглаживая пятернёй криво уложенные, оставленные мокрыми на ночь волосы, и направился в гостиную. Сонхуна по-прежнему не было видно, но балконная дверь была открыта на распашку и от неё доносились уличные шумы: собачий лай, скрежет автомобильных колес и редкие людские голоса. На пустом, местами побитом и криво висящем балконе, сидел Сонхун, зажавшись в углу. На нём не было даже футболки, несмотря на утреннюю морось, только плотные серые спортивки. Джей порылся в вещах, отключил телефон и достал из шкафа гладкий, обшитый цветами плед, выбираясь на балкон. – Доброе утро. – низкий тон Джея сонно хрипел, он ещё потирал припухшие, влажные глаза и изредка зевал, – Проветриться решил? Простудишься. Сонхун, судя по запаху и влажным волосам только вышедший из душа, отсалютовал ему искрящейся сигаретой, выдыхая в бок последнюю струю дыма и придавливая фильтр в стоящей под боком пепельнице. Он чуть сдвинулся с места, уловив желание Джея усесться рядом и переместил жестянку в сторону. Пак уселся теснее, укрыв обоих мягким пледом. Разговор завязался совершенно ни о чём, Джей нервно потирал руки, избегая сути, и поглядывал на Сонхуна, что в какой-то момент уложил свою влажную голову ему на плечо, сипло посмеиваясь от брошенной в диалог шутки - Джей рассказывал, как за одну ночь нарушил половину условий райдера. – Тебе наверное хорошо было одному здесь. – пробурчал Пак, откинув голову к холодной балконной стене. Сонхун засмеялся чуть громче, с придыханием, горбясь и сползая с Джеевского плеча. – Нет, нет! – сквозь смешки выдал он, шмыгнув носом и устало замычав. Сонхун перебирал плед в руке, задумчиво разглядывая то ли ткань, то ли собственные ладони, то ли вообще глядя в пустоту, заполненную бегающими в его голове мыслями. – У меня же кроме вас с Хисыном нет никого. Вообще. – вдруг начал он, привлекая погасший интерес Джея к их, вновь не складывающемуся, разговору. Вас. Оговорился ли он, или же догадки о том, что Пак давно забыл о нем, оказались ложными? – Если бы не вы, я бы давно сдох, наверное. Да не наверное, учитывая тот случай с отцом. – Я те сдохну. – хмуро и заспанно, и оттого с забавляющей серьёзностью пробурчал Пак, пробивая Сонхуна на очередной короткий смешок. Тело накрыл лёгкий ступор, но Сонхун казался вполне расслабленным, вновь прикладываясь головой к чужому плечу и поглубже зарываясь в теплый плед. Со временем Джей почувствовал мелкие, невесомые поцелуи вдоль собственной руке, сначала едва ощутимые, больше похожие на щекотку, а затем горячие и липкие, согревающие замерзшую под воем ветра кожу. – Ты ведь не просто так вернулся. – догадался Сонхун, – А я думал ты вообще не приедешь. Ждал, когда плата за аренду перестанет поступать. – Ты всё об одном... – хмурится Джей, искоса поглядывая на Пака. Но тот лишь неловко улыбается и отлипает от его плеча, выползая из-под ткани пледа. – Вообще-то я хотел поговорить с тобой. О вчерашнем... И не только. – Сонхун робко поглядывал в пол, нервно перебирая пальцы, взволнованно вздыхая и покусывая заветрившиеся губы, – Я... Далеко не самый приятный человек, сам знаю. И очень неблагодарный, ведь не смотря на всё, что ты для меня сделал, у меня язык не поворачивается сказать тебе хоть что-то хорошее. Было заметно, что даже такие незначительные слова даются ему с трудом, Сонхуна потряхивало, а глаза его нервно шныряли по всему периметру балкона. – Сказать спасибо в конце концов. Это меньшее из всего, что я могу... – Пак на секунду осекся, вздохнув поглубже, – Должен сделать. Спасибо. – наконец, спустя затянувшуюся минуту, Сонхун поднял на Джея свои покрасневшие, влажные, виноватые глаза. У того непроизвольно сжалось сердце, до болезненного укола в груди и холода жгучих мурашек. – Сонхун, мне не нуж... – Тише. Пожалуйста, дай мне закончить. – тут же перебил его Пак, всё понижая тон и громкость своего, неуверенно дрожащего голоса. – Я... Привык убегать от своих проблем и долго копаться в себе, до тех пор пока не станет слишком поздно. Я, вообще-то, и думал, что стало. И правда было бы лучше, если бы ты уехал и забыл про меня. Желваки Джея оскорблённо поджались, он стиснул плед в кулаке и закусил щеку изнутри, позволяя Сонхуну продолжить свой монолог. – Но, видимо, один раз в жизни мне всё-таки повезло. – на секунду назад нахмуренном лице зацвела нежная, трепещущая улыбка, – Наверное, если не сейчас, то уже никогда. Мне очень жаль, если я причинил тебе боль своим скотским поведением. Мне всегда казалось, что любовь - это ни то, что не навсегда, это просто короткий миг, после которого в десять раз дольше мучаешься. А значит проще вообще ни к кому не привязываться. И ты... Я действительно постоянно думал о том, что надоем тебе, что ты устанешь от меня, бросишь и обо всём забудешь. Что я никогда и не был нужен ни тебе, ни кому-то ещё. После того, как ты уехал, я не видел другого исхода: у тебя другая жизнь, вокруг другие люди, и зачем там кто-то вроде меня... Всё это время я правда думал, что больше никогда тебя не увижу, что у тебя давно появился кто-то другой, с кем ты наконец-то счастлив. Ты заслуживаешь этого. Сонхун на секунду смолкнул, пропустив морозную усмешку сквозь губы и давая себе время на передышку. – Мне очень жаль, правда жаль, но ты никогда не сможешь быть счастлив. Потому что я люблю тебя так сильно, что за такую любовь ты будешь гореть в аду. Джей долгое время не мог прийти в себя, переваривая услышанное и глупо пялясь на Сонхуна, получая в ответ его поблекнувший взгляд. Кровь в его жилах то стынула, то выжигала кожу изнутри, Джея бросало в жар и в холод, в пот и мурашки, голова его шла кругом, а в ушах стоял нескончаемый звон. Только бы это был не сон. Джея накрыло чувство собственной ничтожности. Несколько месяцев подряд он осознанно загонял себя из апатии в припадок, прибегал к психостимуляторам и доходил до сативных истерик. Смог ненадолго убедить себя в том, что Сонхун сволочь, с которой ему не стоит иметь ничего общего. Что всё, что тот способен дать - это собственное тело и эмоциональную встряску. А всего-то нужно было решится открыть пасть, надавить, настоять на своём, поговорить на чистую, и, возможно, всех этих обоюдных пиздостраданий никогда бы не было. Они виноваты оба, один не меньше другого, но Джей Сонхуну всё прощает из раза в раз, и этот вовсе не исключение. Как может он теперь винить его в чем-то? Сонхун измучил себя не меньше из страха привязаться, но остаться брошенным. Если бы он только смог почувствовать ту безумную силу, с которой Джей любит его, то никогда бы в нем не усомнился. Не получая никакого ответа, лишь исступление и напряжённо витающее в воздухе молчание, Сонхун опускает голову, пару раз кивнув самому себе, и зажевывает губы, уводя потухший взгляд в сторону. – Ты приехал, чтобы сказать, что всё кончено. – делает вывод Пак, выталкивая Джея из череды собственных надоедливых мыслей. – Хер тебе, даже не надейся. – серьёзно заверяет Сонхуна тот, размахивая головой и подползая к нему ближе, чтобы обхватить ладонями хрупкое, замёрзшее лицо и столкнуться лбами, – Ты больше никогда от меня не отделаешься. Слышишь? Никогда. Если я уеду, то только вместе с тобой. Если ты не согласишься - я заставлю тебя, или останусь здесь. Я никогда тебя не оставлю. Ты только не молчи... – замерев на секунду, глядя в потерянные, жалобные Сонхуновские глаза, Джей срывается поцелуями к его щекам, носу, губам и глазам, опечатывает даже гладь угольных волос. Сонхуна укрывает истерика, его слезы текут сквозь Джеевские поцелуи и тот жадно поедает их с покрасневших щек. Сонхун ластится, боязнено крепко обнимает и скулит в шею, умоляя больше никогда не бросать его. Вся выдержка Сонхуна треснула, всё его самообладание было растоптано в щепки одной Джеевской клятвой, самой честной из всех, что тот когда-либо давал. Пака трясло и пошатывало, он плохо стоял на ногах и не мог унять тремор ладоней, как в бреду признаваясь Джею в том, что он ему нужен, что без него невыносимо жить. Джей увёз его. Плюнул на всё и всех, на осуждающие взгляды знакомых, знающих о Сонхуне понаслышке, на недовольные и восхищённые вопли толпы. Пак нигде не афишировал свои отношения, но их с Сонхуном всё равно смогли застукать в ресторане, сняли на камеру и выставили кадры на всеобщее обозрение. Джею было плевать, что на гнёт и осуждение, что на восторг и поддержку, он просто был счастлив быть рядом с Сонхуном. Они кочевали с места на место, группа меняла продюсера, состав и жанр выпускаемой продукции. Со временем Пак перестал соглашаться давать интервью и полностью оградил себя от морального влияния поклонников, каким бы оно ни было. Некоторые песни группы, магическим образом прошедшие цензуру, крутили на радио и по телевидению - Джея, почему-то, всегда смешил этот факт. Нет, неужели кто-то правда потребляет их творчество с этой хай-тек машины? В голове не укладывалось. Тем не менее, доход был не малым, даже несмотря на все попытки Пака максимально изолировать себя от медийной сферы, продолжив заниматься любимым делом. Для него это была своего рода чистка и, к счастью, окружающие ей не противились, в особенности Хисын и Рики, прекрасно знающие, откуда такое поведение берет истоки, и даже потворствовали, предлагая пройти лечение. Джей увез Сонхуна в Лондон их вторым засушливым летом - это был недолгий совместный отпуск, где парни наконец смогли побыть наедине, без груды работы и шума толпы. Они рассматривали городские окрестности с Осколка и бескрайних Лондонских холмов, провожая закаты на Примроуз Хилл, прогуливались у фонтанов и по набережной Темзы, смотрели кино на открытом воздухе, поедая горячие булочки. Погода в столице Соединённого Королевства постоянно менялась, день стояла обжигающая жара, на следующий же лил моросящий дождь. Сонхун не любил летний зной и обожал непогоду, а Джей наоборот, хотя Пак говорил, всё это вранье - никакая погода не в силах его обрадовать. Джей ожидал от Лондона тусклых видов и постоянных дождей, кончающихся влажным пеклом, но на деле же прямые углы каменных кварталов цвели и благоухали от обилия растительности, забравшейся даже на фасады кирпичных зданий. Дорожные знаки были залеплены красочными наклейками, блеклые стены измазаны баллончиковой или акриловой краской. Исторические застройки удивительно хорошо гармонировали с современными постройками живого и растущего мегаполиса. Джей за неделю успел загореть с ног до головы - в Лондоне этим можно было заниматься даже на набережной или завалиться на тротуар. Сонхун же оставался сказочно бледным, точно мраморная скульптура, и всё время ныл из-за невыносимой жары и скачущего давления. Но прячась от жалящих солнечных лучей и надоедливой мошкары в стенах арендованной квартиры в районе Вестминстера, Джей наконец-то чувствовал лёгкость и спокойствие. Он поглядывал в окно, на улочки, будто застывшие в Григорианской эпохе, и наслаждался шумом, стоящим внутри: Сонхун вошкался на кухне, напевая написанные Джеем песни себе под нос, и готовил пудинг по недавно найденному рецепту. В нос ударил тёплый запах выпечки, нежность растеклась по венам, превращая всё тело в воздушный, тающий на солнце ком ваты. Джею хотелось бы, чтобы так было всегда. И он решился. В один из дождливых дней Сонхун вытащил его наружу, затаскивая в каждый встречный магазинчик. Джей уже давно выучил - Пак не может устоять перед украшениями и бытовой утварью: чистящими средствами, тряпочками, посудой и органайзерами, его очень волновала бытовая гигиена, загрязнённый Лондонский воздух и снующие по городу крысы. Ближе к ночи ливень прекратился, Лондон был погребен в огнях Тауэра и Сити, засиял Лондонский глаз. Джей успел где-то вычитать, что именно здесь в столице Великобритании чаще всего делают предложение руки и сердца. Он был пьян и накормлен до отвала Сонхуновской стряпнёй и купленными сладостями на каждом перекрёстке, в уплотнённом желудке болезненно скреблись бабочки, заползая в голову. На самой вершине, в сияющей кабине, можно было увидеть все городские окрестности, как на ладони. Едва стоя на ногах и испытывая на себе волну головокружения, Пак поднялся с сидения и, достав из небольшой кожаной сумки коробочку, обшитую красным бархатом, тут же упал на колени - неуклюже и вовсе не запланировано. Сонхун, не успев разглядеть содержимого Джеевских рук, звонко рассмеялся, подумав, что тот просто напился и оттого не удержался на месте. Но его лицо перекосило от шока, когда Джей, прокашлявшись произнёс: – Ты выйдешь за меня? Сонхун молчал долго, едва собирающаяся по крупицам романтика, витающая в воздухе, испарилась гораздо быстрее, чем он успел раскрыть рот. Пак неловко огляделся по сторонам, а потом вновь посмотрел на Джея, по-прежнему стоящего на ноющем, затекшем колене, готовящегося грохнуться на пол во второй раз. – Ты шутишь? – А похоже? Золотое кольцо поблескивало в темноте ночи и огнях колеса, крупный алмаз отливал обширным спектром поглощённых цветов, Сонхун глядел на украшение с недоумением и в какой-то момент упал на колени тоже, усевшись напротив Джея. Сонхун обхватил его дрожащие от волнения ладони - решение было принято с пьяну, спонтанно и едва обдуманно. Пак пару раз перекинулся сам с собой мыслями о том, что их с Сонхуном быт напоминает традиционно семейный, и Джей в нём самый скучный, самый обычный, но самый счастливый мужчина, просто потому, что Сонхун своими золотыми руками готовит ему поесть, ругается на то, что Пак курит прямо на цветы, стоящие на подоконнике, и поколачивает тряпкой за оставленный бардак. А Джей в это время ощущает себя ленивым, сонным, самым любимым и обласканным котом, и больше ему ничего не нужно. – Если ты не будешь спрашивать у меня всякую херню, я не смогу тебе отказать. – Сонхуновский голос стал внезапно спокойным и размеренным, Джей скорее ожидал, что тот просто отвалит ему подзатыльник и окличет идиотом. А Джей и есть идиот, разве нет? – Мгм. Ты выйдешь за меня. – исправляется Пак, обхватывая замерзшую Сонхуновскую ладонь и натягивая слава Богу подошедшее кольцо ему на палец. Сидя на полу в кабине колеса обозрения они безрассудно, пьяно целуются. Джей тянет Сонхуна за воротник новой белой рубашки, сминая её в своих горячих ладонях, а тот зарывается в его холодные, спутанные под легкими порывами ветра волосы, прижимая к себе ближе. Странным пунктом при выборе квартиры, обозначенным самим Джеем, было наличие фортепиано - Пак пришёл к выводу, что размеренная, сосредоточенная игра на клавишах оказывает на него седативный эффект. Все сайты с объявлениями об аренде он завел в непрогружающийся тупик, но кто ищет, тот найдёт, и Паку это доподлинно известно. Он наигрывает напеваемую матерью в детстве мелодию, сидя на небольшом кожаном стуле и едва видя клавиши под собственными пальцами. Гостиную устилает ночная темь, разбавленная светом луны, тянущимся от раскрытого, белого панорамного окна. Сонхун устраивается напротив, уложив на верхнюю крышку инструмента рисовую бумагу и табачный гриндер, в котором размельчает шишку каннабиса. Ароматные крошки сыпятся на лист, Сонхун ловко закручивает его пальцами и смачивает краешек слюной, склеивая и сворачивая самокрутку и картонный фильтр. Прогревая кончик он делает первую затяжку, и в гостиной тут же расцветает тонкий травянистый запах. На Джее одни только широкие черные джинсы, из-под которых выглядывает резинка боксеров Calvin Klein. Сонхун отсвечивает обнаженным торсом сквозь просвечивающую ткань расстёгнутой рубашки, его узкая, твердая талия переливами мышц утекает в свободные классические брюки, резинка которых впитывает в себя стекающий по торсу пот. Дым, плывущий по гостиной, воспевает их любовь, вознося её к лунному свету. Пак сам едва слышит мелодию, льющуюся под его зажившими пальцами, вдыхает травянистый запах, чувствуя прилив теплой крови во всем теле, самый мощный - внизу живота, где венки возбужденно вздуваются, как только расширенные зрачки вновь улавливают Сонхуновский силуэт, вьющийся у окна пластичнее, чем ползущий по стенам дым. – Milles voies conduisent en erreur, mais seul induit à vérité. – выскакивает из высыхающего горла и Сонхун тот час заливается смехом на далеко не первое, непонятное ему Джеевское высказывание. Он поглубже затягивается и взбирается на крышку фортепиано, свесив голову к клавишам и смотря на Джея к верх ногами. Пак видит себя отражением в завораживающе расширенных, помутневших зрачках и не успевает опомниться, когда чувствует крепкую хватку ладоней на своём лице. Сонхун нетерпеливо впивается в него подсохшими губами и выдыхает сквозь влажный, раскрытый Джеевский рот облако ароматного дыма, тот час густо расползшееся в голове. Расслабляющий, веселящий эффект окутывает его в считанные секунды, благодаря непосредственному употреблению несколькими минутами ранее. Лава растекается под кожей, он зачарованно следит за тем, как Сонхун неуклюже поднимается с места, располагаясь на самом краю крышки, тот час свесив с неё свои необъятно длинные, худые ноги. Джей поглаживает их вспотевшими ладонями сквозь тонкую ткань брюк, чувствуя как стремительно нарастает пульс, как горячая кровь бушует под кожей, доставая до самых кончиков пальцев, где гуляет ток. Собственное тело кажется одновременно свинцовым и воздушным, Джей поднимается со стула заторможено, для равновесия придерживаясь за Сонхуновские бедра и тянется к его скульптурно выделяющемуся в темноте лицу с поцелуями, отмечая губами каждую выученную наизусть родинку. – Je t'aime. Сонхун прижимается теснее, пропуская горячее тело Джея меж своих ног, обвивает руками его вспотевшую, окольцованную вздутыми венами шею и откидывает голову назад. – Je t'aime. – Джей тянется к острой скуле, сцеловывая испарину со сладкой кожи, руками заползает под рубашку, сжимая талию в грубых ладонях и оглаживая нежную, гладкую кожу, каждую затвердевшую мышцу, каждую выпирающую косточку. – Je t'aime. – шепчет он на ухо потерявшемуся в лабиринте возбуждения Сонхуну, что нетерпеливо ёрзает на месте, подталкивая Джея к своей эрекции за поясницу и тут же низко стонет от возникшего трения. Пак зарывается в изгиб его шеи, кусает бледную кожу и впечатывается грудью в грудь, чувствуя сбившиеся сердечные импульсы. – Я хочу быть твоим навсегда. – Сонхун размазывает эти слова шёпотом прямо по сухим Джеевским губам, тут же припадая к ним собственными. Джей чувствует, что больше не нуждается ни в чем, пока Сонхун любит его и срывает голос в этих признаниях, ломая свои нежные стоны в стенах гостиной.Часть 1
18 мая 2024 г. в 18:04
Лазурь расцвечивается ультрамарином в окутанной ночной мглой комнате, плещется на стенах, прибиваясь к лезущему на потолок дыму. Легкие плотно заволокло нежное, душащее облако, вытягивающееся сквозь приоткрытые, поцарапанные губы, по сухости которых часто мажет не меньше высохший язык. Обнаженная в верхней части тела кожа горит, Пак чувствует, как крупная капля нервозно спускается к его виску по пульсирующей от повышенного давления вене.
У жара, разрастающегося в гостиной с настежь раскрытыми понорамными окнами, ведущими к незастекленному балкону, есть бесчисленное множество причин, и главная из них снимает напряжение, пуская травянистый дым по стенам, пока его нити распутывает пробравшийся в комнату ветер ночного Лондона. Точеный силуэт призраком мелькает в бледном свете луны, подсвечивающим хрустальную кожу, влечёт к себе, но у Джея едва находятся силы подавать признаки жизни.
Пустота в голове почти осязаемая, густым мороком укрывает ставшие эфемерными мысли, но Джей знает, что это вовсе не цыганская магия, не волшебство слетающей с клавиш фортепиано мелодии, умело наигрываемой воздушными пальцами, которые обладатель почти не ощущает. Вся мистика в этом полумраке заключена в сюрреальности происходящего и волокнах дыма, что скрывают своим шлейфом самую сладкую из выдуманных Джеем сказку.
Год назад он не мог и мечтать, что Сонхун согласится быть так близко. Согласиться хоть на что-то, напрямую связанное с ними.
Впервые Пак повстречался с ним в душном, почти пустующем магазине музыкальных инструментов и тематической атрибутики, стоя за кассой. В тот день было так же жарко, и это размаривающее пекло нисколько не помогало выдрать встрявший поперек горла ком напряжения, лишь перебивало давление плавящей духотой и голодом. От каждой собственной мысли становилось всё страшнее дышать, заполняя грудь настоявшимся жаром. Джею хотелось пустить пулю себе в висок, но его смена должна продлиться ещё шесть с половиной часов с мольбами об отсутствии клиентов для обеденного перерыва. Свет монитора назойливо скребся по зрачкам сквозь измученно прикрытые веки.
– Лицо попроще горгулья, ты всех клиентов отпугиваешь. - насмешливый тон Хисына проехался по шуму барахлящего, ничуть не спасающего от палящей отовсюду духоты кондиционера.
Приспустив декоративные очки он оперся локтями о стойку, посылая Джею свою излюбленную, язвительно-дружелюбную улыбку.
– Сюда и так никто не суётся. - собственный голос Пак собирал по крупицам, казалось даже его связки расплавились под жаром ультрафиолета. Опущенную голову припекало, крашенные в густой черный цвет волосы отражали жирноватый солнечный блеск. Жутко хотелось пить.
– Не знай я тебя, тоже бы не сунулся. – сардоническая усмешка прицепилась к губам Ли, раззадоривая Джеевский, не самый доброжелательный настрой.
Пак нахмурил брови, искоса поглядывая на озирающегося по сторонам друга - Ли консультации не нужны, сам когда-то здесь работал и точно знает, что ищет. Самый удобный клиент на памяти Джея из выделенной им категории «экспертов», а не тех, кто заваливается в отдел поточить глаза о гладь инструментов или сорваться на продавце из-за собственного же невежества. Так Хисын собственноручно набил на себя клеймо друга, минимум раз в неделю переговариваясь с Джеем через кассу, а затем и таская его с собой по местным тусовкам с целью «раскрыть и социализировать». Этого только Джею не хватало.
Но не хватило и сил отказать, ведь слова Ли определённо обладали некой магической подоплёкой. Неудивительно, что босс так яростно не хотел отпускать его с рабочего места - приветливая улыбка, приятная внешность и умение привлечь внимание клиента в смеси с незыблемыми терпением и выдержкой - такие качества пригождаются не только в сфере торговли, а Джею, в общем-то, остается только завидовать чужому мистическому магнетизму, самоуверенности и умению искусно плести языком там, где это необходимо.
Настроение Хисына, сколько Пак его знает, держало исключительно позитивный вектор, что порой даже пугало. Для Джея он походил на иноземное существо, или хотя бы обезумевшего от тараканов в собственном черепе чудака, ведь непонятно откуда в нём, обычном человеке, подверженном всем тяготам жизни, взялась эта странная способность никогда, абсолютно никогда не впадать в панику и отчаяние. Джей уже на грани.
– Этот с тобой?
Пак кивает головой в сторону входа, едва разлепляя веки и замечая лишь размытые в глазной соли и едких пятнах очертания мужского, вальяжно изогнутого силуэта. И было бы ему глубоко плевать, если бы на секунду не показалось, что тон кожи незнакомца цвет в цвет сливается с белой, тусклой стеной. Было бы плевать вдвойне, не улови в ту же секунду Джей приевшийся к крови никотиновый душок, мерзко мешающийся с летней жарой и двухнедельной завязкой.
– Со мной, со мной. – коротко ответил Хисын, теряясь между полками и стендами с бесчисленным множеством альбомов и дисков, тяжеловесных инструментов на любой вкус и цвет, заученными Джеем наизусть.
Потные ладони Пака бесконтрольно сжались.
– Здесь нельзя курить. Табличка для кого висит? – зверский тон напугал бы самого Джея, не будь он поглощен с головой хламом собственных эмоций. Желваки и капилляры его едва не лопались от одного взгляда на сжатую в тонких элегантных руках, смолящую сигарету. Ментол в считанные секунды прилип к полости фантомной плёнкой. Для кого висит надпись в углу, с показательным изображением перечёркнутой сигары? Даже сам Пак, в недалёком прошлом заядлый курильщик с не самой крепкой выдержкой, не позволял себе подобного на рабочем месте.
Незнакомец был похож то ли на персонажа стареньких бульварных романов, с присущей им изящной вульгарностью, то ли на предсмертно бледнолицую девицу викторианской эпохи, с модой того времени к болезненному облику и утончённой, нежной слабости. Но слабым, юноша, тем не менее, не казался и виноват в том был его орлиный оскал и грозно нависшие на глаза, густые брови, контрастно сливающиеся своей чернотой с мертвецки бледной кожей. Совершенно тонкий, длиннющий и холодный, что лбом хочется приложиться, как к хрупким кусочкам льда прямиком из морозилки. Джеевский загар на его фоне просто вырывал глаз.
– Ты че оглох?
Внутри Джея целая печь, грозящаяся поджечь что-нибудь разящими волнами нервозности – незнакомец даже не шелохнулся.
Юноша, в отличие от него, крайне спокоен. Настолько, что Джей на секунду задумывается, что нести от свертка должно вовсе не никотином, а чем-то более расслабляющим. Глаза обнажают лисий оскал, кривая улыбка расползается по лицу, бровь загибается и лишь через несколько напряженных секунд бледнолицый подаёт голос.
– Пс, Хисын, у тебя все друзья такие нервные? – голос томный, движения медлительные и на секунду завораживающие, парень совершенно не спешит подчиняться, стряхивая пепел на загаженный, расцарапанный линолеум под собственными ногами, глядит в ответ напористо и вполне удовлетворённо, словно людская злоба его персональный десерт.
– Лучше не выводи его, Сонхун-а. – усмешка Ли эхом расползается по плавящимся стенам, – Я серьёзно.
Джей моргает глупо, подсчитывая в голове вероятность того, что его всего лишь накрыло солнечным ударом, настолько среди застывшей в помещении, тошнотворной духоты Сонхун кажется неуместным, как красная точка маячит перед глазами и вынуждает внутренности вскипеть в желчном соку.
Для таких придурков у Джея всегда есть весомый аргумент.
Опуская тяжелую, густо забитую духотой голову Джей тянется подрагивающей рукой к захламленной полке под кассой. Спустя секунду в его руках оказывается травматический пистолет, удобно лежащий в грубой ладони - своеобразный подарок от босса.
– Гасись, утырок. – грозно и заспанно бубнит Джей, полосуя парня взглядом, точно острием ножа.
Хисыну хватало лишь голоса и выдержки, чтобы справиться с назойливыми клиентами. Хуже только те, что приходят посабачиться на пустом месте и сами не ведают, чего хотят, точно заплутали между кучкой близлежащих магазинов и нашли не самое подходящее место для снятия стресса - Сонхун, кажется, один из таких - любитель прополоскать людям нервы. Фатальная ошибка - кальянная стоит прямо за углом, а пушерами кишит каждая подворотня. Но та же «особая» категория порой даже поднимает потухшее настроение: обычно кучка смельчаков, на кой то черт заваливающаяся без денег, любящая скандалы и угрозы, но на деле умеющая только попусту брызгать слюной в гневе и махать кулаками. До тех пор, пока из-за кассы не показывается это.
Несколько правил, данных босом: пользоваться аккуратно, не палить по товарам и не влипать в неприятности. Джей знает, что травматикой убить сложно, но вовсе не невозможно. Камер в магазине нет и насколько Джею известно брат его босса - сотрудник городской полиции, грозный служивый, которого местные знают по необычно высокому росту и шраму поперёк правого, незрячего глаза. Не человек, а настоящая городская легенда, на пальцах не сосчитать, сколько слухов ходит об одном только его шраме.
Спускать курок Паку доводилось не часто, за что впоследствии прилетало по шее и пара часов проведённых за уборкой - оттуда и уродливые следы и перекрытые дыры на линолеуме. За эту драную тряпку первой эпохи каменного века всех работников оттаскивают за уши, порой даже буквально.
На интерьер магазина боссу было как-то до глубины души насрать, ведь всю прибыль до последней монеты он ловко загребал себе в карман, не растрачиваясь на излишки, и доходя до ругани и угроз об увольнении лишь дисциплины ради. Но Пак, в прочем, не может осуждать его за это. Половина продавцов на этой точке сами поворовывают из вечно открытой кассы - навязывают покупателям лишние товары, пробивают в чек, удаляя из него несколько позиций, а плату берут за полный список, кладя разницу себе в карман. В их суровых реалиях жалкое оправдание нехватке товаров на инвентаризации регулярным воровством покупателей, с не самым благочестивым босом срабатывает на ура.
Такими паразитами, любящими позарится на бесплатный сыр в мышеловке, кишит весь их мелкий городишка, что Пак скорее обозвал бы болотом - зыбучим и бездонным. Везет, если рыба попадается мелкая, но есть здесь и те, кто с легкостью впечатают Джеевское лицо в могильную плитку.
Знакомый Хисына вовсе не источал угрозы, напротив, ею должно было разить от Джея, надорвавшего злобный, разморенный оскал, только чтобы припугнуть, выбить из равновесия - не то у него сегодня настроение, чтобы опускаться до дипломатичного сотрясания воздуха. Но наведённый курок к его удивлению ничуть не испугал юношу, что лишь пафосно усмехнулся, проделав несколько шагов вперёд и демонстративно сжимая окурок на уровне глаз продавца.
Что за придурок?
Сонхун подобрался к стойке, ни на секунду не спуская с лица косой, довольной улыбки, его шальные глаза внимательно разглядывали напряженные черты сморщенного от злости, красного, потного Джеевского лица, совершенно не замечая разделяющий их пистолет, направленный прямо в голову. Если в голову, то можно и прикончить, думается Паку.
– Не нервничай так, гангстер, – с издёвкой выдает юноша и Джея до помутнения рассудка выводит из себя это отчаянное бесстрашие, непоколебимое спокойствие в каждой острой черте лица, что с секунды на секунду может принять пулю, или, как минимум, Джеевский кулак ещё через пару-тройку миллиметров,– Держи, расслабишься немного. – хмыкает парень, вытягиваясь из-за стойки и аккуратно проталкивая сигарету сквозь тонкие, потресканные Джеевские губы.
Оставляя Пака в недоумении, с опущенным в район свертка взглядом и застывшей в воздухе рукой, Сонхун растворяется между стеллажей, завязывая разговор с Хисыном.
Джей тяжело вздыхает и крепкий с непривычки дым тут же приятно прижигает его легкие, ударяя в голову как никогда быстро - хорошо, но вкус на табак у паренька специфический. К черту эту завязку.
Пропуская никотин сквозь себя Джей приглушенно слышит обрывки чужого разговора, пряча пистолет на полке.
– А что, эта штука у него в руках... настоящая? – слабое эхо голоса Сонхуна приторно перекручивалось в черепной коробке.
Джей самодовольно усмехнулся такому вопросу.
– А ты ещё чуть-чуть вокруг него покрутись и узнаешь. – Пак наизусть заучил эту издевку в Хисыновском тоне, будто Ли самому никогда не представлялась возможность оставить дыру в чье-то височной области. Просто тот уродился с менее взрывным темпераментом, так уж вышло.
За второй десяток жизни и несколько шрамов на смуглой коже Джей таки научился иногда прикусывать ядовитый язык зубами. Но лет до 17 любил болтать им попусту, за что и отхватывал даже в тех случаях, когда мог промолчать и исчезнуть из поля зрения, но сам же кидался провокационными фразочками. Только вот пыла в нём за все прожитые годы ничуть не поубавилось.
В помещении застыла могильная тишина и Джея наконец припустило. То ли от долгожданной затяжки, то ли от одного только представления изумленного лица наглого, самодовольного юноши.
Джей до мелочей запомнил его в тот день, впоследствии изучив ещё детальнее, до самых корней очерствелой душонки. Сонхун далеко не ангел, пускай и выглядит таковым, Пак - дитя горечи и разврата, вина и яда, самая порочная сладость из всех когда-либо Джею известных.
В лунном свете, укрывающем стены снятой на время их внезапного путешествия квартиры Сонхун - оживший шедевр средневековых скульпторов. Одурманенный дымом он умудряется двигаться искуснее и пластичнее змеи, тонкие линии его силуэта тенями бегают вдоль гостиной, подстраиваясь под шум выбивающейся из-под пальцев мелодии.
Когда-то Сонхун сказал, что Джей играет полную херню.
Пак не может увести от него взор. В людной квартире столбящийся воздух кишит алкогольной одышкой и химозными примесями духов и курительных смесей. Джей задыхается совершенно не из-за них и прокручивает в голове один единственный вопрос: где чертов Пак Сонхун был раньше?
Очередная вписка из бесчисленного, мимолетного множества им пережитых под чутким руководством Хисына, что всегда кинет кофту, если решишь сбежать на холод, оставит что покурить и допить на утро, и не даст снять тебя, уродливо скрюченного в рвотных позывах над унитазом, остаётся жирным пятном на Джеевской памяти, на его гордости и испарившемся в воздух безразличии. Почему Сонхун не мелькал в поле зрения раньше? Где прятался?
Пак чувствует себя мерзко, под его одеждой текут жгучие капли пота, пульсируют от громких басов раздражающей обостренный слух музыки, что отлетает к дрожащим, нездорово широким зрачкам, но Джей даже не моргает, позволяя им вытечь за радужку. Точно голодная псина на цепи он преданно глядит вслед искусно двигающемуся в толпе силуэту и почти пускает слюни.
Сонхун дьявольски грациозен, особенно под градусом беспорядочно влитого в кровь пойла, в наивной надежде на то, что секундное наваждение спустя несколько стаканов развеется.
Хисын пускает свои тупые шутки и гневающие Джея намеки, за что едва не получает кулаком по тощему, ещё трезвенно бледному лицу, но на вопросы о Сонхуне отвечать не спешит, мол: «Если так интересно, сам подойди», - и это подначивает Пака на гнусные пьяные мысли, что остатками здравого рассудка гонятся прочь.
Пересечение взглядов выжигало следы на коже, Сонхун умело играл в гляделки своими страстными, подведенными черным карандашом глазами, сначала строя заинтересованность, а затем лишь волю случая и полное безразличие. Джей изодран до корней, пропуская в сухое горло очередной стакан ликёра он подвисает в собственных мыслях и линиях утонченного тела, точно украденного с обложки журнала.
Это просто грязное наваждение.
Своеобразная, выдуманная Хисыном традиция любой из вписок, где присутствует их дуэт - игра на таскаемой всюду Джеем гитаре и разбавляющая её шумы мощь Хисыновского чарующего голоса. Поначалу это казалось неплохим способом разбавить кислотную, пропитанную похотью и инфантилизмом обстановку, но Паку давно в тягость повторяющаяся раз за разом похвала и одни и те же мелодии. А вот Хисына такой расклад вполне удовлетворяет, он пользуется методом сарафанного радио, а Джей не находит сил перечить. Классическая гитара лежит в руках, как не родная, Пак любит, когда от тяжелой мелодии по нервам пробегает ток, отдавая предпочтение старой доброй Фендер, но вновь пускает по кругу хиты Кобейна под восторженные девичьи полувздохи, будто дальше этого рок не лежит – сдох и разлагается вместе с легендарным клубом 27.
Пальцы дрожат на струнах от нервозности, ползущей в теле, стекающей по нему солеными каплями и укрывающей сосредоточенное лицо багряной пеленой - Джей не то пьян, ни то пристыжен, ни то смущен стойким железным взглядом Сонхуна, вполне многословным, набатом отбивающим в висках - полное дерьмо. Прослушав зверски пущенные по кругу, некогда любимые, а ныне потерявшие свой вкус песни, Пак слышит восторженный вопль и хлопки - Сонхун хлопает ему тоже, но улыбается с ядом и спесью.
– Херню играешь. – стоя у сплошь угольного балконного окна заключает Пак, спустя пару минут тяжело повисшего в холодном воздухе молчания. Джей рассчитывал отрезвиться, но Сонхун, горделиво опираясь о стену, покрытый предоставленной одной из его знакомых пушистой, фиолетовой шубой, глядит на Джея с насмешкой, всё подливая масло в полыхающий костёр своим острым, соблазнительно омраченным взглядом. Пак же не сдержится и точно заедет ему по лицу когда-нибудь - терпение у него не резина.
– Не понравилось? – гнусаво от стоящей вокруг мороси усмехается Джей, даже не смотря на Сонхуна, что взглядом зализывает его с ног до головы, Пак только чувствует, как от этого беглого взора пот на его коже мешается с холодом шипящих мурашек.
– А должно было? – надменно фыркает тот, видимо по привычке выгибая густые брови, – Ничего особенного. Ничего нового.
Отчаяние в тоне Сонхуна находит в груди отклик. Последний год жизни Джея можно уместить в этих емких словах. Такое чувство, словно он сам по глупости тянется ко дну, хотя едва не сыпется на части от прилагаемых усилий. 21 год по чьим-то меркам не слишком много, но для Джея так постыдно жертвовать ожиданиями родителей и учёбой, съезжать, подкармливая их так и не выполненными обещаниями. Ради своего глупого, ни к чему не приводящего стремления.
Помимо работы продавцом-консультантом Джей осваивает азы написания музыки, продает биты, но зарабатывает на этом меньше, чем на отпаханной смене, большинство из которых даже не входят в его график, а не притащишь зад - уволят из-за низкой прибыльности. А создание музыки - удовольствие не из дешёвых.
Если бы жизнь Джея была записана на пленку, та была бы совсем короткой - зачем тратить её попусту, если каждый день картинка перед глазами одна и та же, нет ни малейшего сдвига вопреки всем Джеевским стараниям. Хисын помогает, как может, он тот удивительный тип людей, что осведомлен почти во всем - помогает закупать дешёвую, качественную аппаратуру, советует программы и заверяет Пака в том, что у них: «Всё будет заебись».
В таких случаях люди вроде Сонхуна - неплохой отрезвитель. Что для обычного человека мотивация, для Джея - гнусные отговорки и пустые пророчества, но стоит одному, ничего не смыслящему в его деле придурку открыть свой недовольный рот, Пак тот час загорается желанием разъебать любые ожидания в щепки, будь они приятными или разочаровывающими.
Спустя секунды молчаливых раздумий, Джей начинает сипло, тихо посмеиваться, прикрывая рот рукой и надеясь остаться неуслышанным. Ему в лицо бьет колючий холод ветра и плотный запах бензина, муравейник за пределами чужой квартиры начинает загораться ночными огнями, погребая в своем сиянии весь усопший город.
Сонхун всё же косится на него, пока Джей прилипает потной спиной к холодному окну и утыкается в него затылком для лучшей иллюзии трезвости. Сонхун тоже достаточно пьян - его лицо очаровательно краснеет не только от холода, венки на шее аппетитно вздуваются, а от тела несет легкой горечью и жаром.
– Как Хисын тебя терпит? – сквозь смешки сбивчато выговаривает Пак, – Ты же еблан.
– О, правда? Тем не менее ты так внимательно меня разглядывал весь вечер. Мазохист? – в очередной раз усмехается Сонхун, кажется, даже без издёвки - измотано и скучающе.
Джей глядит на него вдумчиво, покусывая щеку изнутри. Запах морозной свежести подходит Паку гораздо больше, наверняка и его волосы отдают ароматом мяты или цитрусов, а может хвои. Те на вид гладкие, точно шелк, и густые, ресницы пушистые и влажные, а губы... Губы Сонхуна чуть обветренные и мягкие, наверняка холодные. Наверняка хотят тепла... Что ж.
Джей знал, что выходя на балкон в поисках бессмысленной беседы с Сонхуном он снимает с себя совесть и стыд, позволяет себе такую низость, как восхищенные трепыхания в грудной клетке и плавящееся дыхание, посвящаемое чужим чарующим чертам. Джей задохнулся сативными испарениями, потерял всякие моральные наводки и самообладание, но последняя трезвая мысль твердит ему о том, что те жуткие подкожные реакции и конвульсии, в которых бьётся нутро - вина одного лишь Сонхуна и его дьявольского очарования.
– Видимо да. – заторможено, всё же отвечает Джей, не торопясь сводить взгляд с бледной мягкости чужих губ, – А ты сам то не боишься такими темпами нарваться на чей-нибудь кулак? Гнило базаришь.
Сонхун тихо посмеивается в ответ, так сипло и нежно, что сердце Джея с грохотом катится вниз. Нет, он этого не выдержит.
– Прилетало уже, поэтому и не боюсь. – безразлично бросает Пак, пожимая плечами и продолжая улыбаться теперь совершенно очаровательно от искрящейся в глазах искренности и нежности, уснувшей на бледных губах, – может я тоже с наклонностями.
Улыбка на Джеевском лице вырисовывается кривая и совсем ненадёжная, в первую очередь - для него самого.
Пак не вспомнит точно, сколько часов, пустых слов и опустошенных банок дешевого пива из самого близкого местного магазина приблизило их к внезапному ночному штурму городских окрестностей. Джей всего лишь предложил проводить Сонхуна до дома, но двери оказались закрыты. Он истошно колотил по металлу всеми конечностями, распуская громкую отборную ругань по всему злачному, мрачному подъезду, где Джей из-за сильного опьянения не смог отчетливо разглядеть даже пестрящие на стенах надписи и благо, почувствовать тухлые запахи бурной людской жизнедеятельности, хотя один использованный шприц всё же был расколот рыхлой подошвой его обуви.
Сонхун не распинался с внятными объяснениями, говорил спешно и невпопад. Всё, что Джей уловил своим едва соображающим мозгом - Сонхун живёт с любящим выпить отцом, что частенько приглашает коллег с низкосортной работы к ним в гости, отдохнуть после тяжелого рабочего дня, включающего в себя предварительный прогон спиртного, а замок забивает сором, чтобы вечно недовольный его пьянками Сонхун не вопил понапрасну и не позорил его перед друзьями. Ведь нет в этом ничего предосудительного - таскать домой всякую заживо разлагающуюся дрянь, выгоняя родного сына за дверь, устраивать скандалы и драки на кухне, где работающим остался только кран, вода из которого все равно до обеда льёт ржавая или холодная.
Сонхун рыдает, пачкая глаза чернью подводки, и слетает на холодные вонючие ступени, пачкая одежду в улегшейся на них грязи, но Джей вовремя ловит его в свои объятия, шепча куда-то в шею бред о том, что всё будет хорошо. Сонхун вопит от этой жалости, осознавая, что с каждым годом становится всё больше похож на отца.
Он безнадёжно пьян и оскверняет непереработанным алкоголем каждый ближайший угол, обтирая лицо мягким рукавом испачканной шубы. От него разит гнилой сладостью, бледные щёки вновь и вновь окрашиваются чёрными разводами слез, что в считанные секунды сменяются на звонкий смех, подкидывая эмоциональные всплески в серотониновую яму.
Джею удивительно хорошо, и потому он в мелкой тряске прочищает желудок за Сонхуном следом, освобождая место для новой порции спиртного. В местной пивнушке знакомая Сонхуна, или, вернее сказать, его отца, даже делает им небольшую скидку. Обоих шатает и ломает от алкогольной интоксикации, парни огибают все дворы небольшого города, пугая взбирающихся на деревья котов и птиц звоном битых, растоптанных бутылок, и небольшие стайки собак, громко лающих на них на всю улицу. Сонхун их, как оказалось, боится до жути и срываясь на бег несколько раз падает прямо на стекло, раздирая колени и руки в кровь, и только громко смеётся с попыток Джея как-то исправить положение.
Ближе к утру начинает немного теплеть, приближающийся рассвет отрезвляет, пока парни блуждают по ржавым трамвайным путям, лежащим вдоль пустоши разваливающихся, гниющих частных домов и сырых полей. Сонхун во всю светит парованными джинсами, перепачканными кровью и грязью, сквозь эти дыры торчат его раненые острые коленки, от которых Джей, необъяснимо для себя, не может оторвать взгляд. Ноги Сонхуна кажутся длиннее и тоньше бесконечных рельс.
Пока Джей на ходу наигрывает мелодию на гитаре то по памяти, то импровизируя ещё не полностью трезвым и соображающим рассудком, Сонхун пытается подпевать ему и снимает обоих на свой телефон. Но бессонная ночь всё же дает о себе знать и около пяти утра парни доползают до съёмной Джеевской квартиры.
Пак услужливо предлагает перепачканному косметикой, кровью и грязью Сонхуну принять душ, заваривая для них вдвоём чай. Его разум туманится, как непроглядная серая улица за запотевшим окном. Был ли выпит чай Джей уже никогда не вспомнит, гораздо лучше он воспроизводит в голове свежий ментоловый вкус ледяных, нежных и мягких Сонхуновских губ, от которых не отлипал несколько часов. Старый диван, покрытый грязными пятнистыми разводами, замучено скрипел от каждого неровного движения под двумя крепкими мужиками телами.
Сонхун в пылу страсти взобрался к Джею на бедра, ухмыляясь сквозь обрывающиеся липкие поцелуи и изредка кисло постанывая от болезненного трения содранной кожи с жёсткой тканью мебели. Он обвязал чужую шею руками, ладонями добираясь до сожженных краской, черных волос, приятно оглаживая и массируя ноющую от бессонной пьянки голову. Сонхуновские волосы и правда пахли мятой, ощущались мягко и гладко, когда рассыпались по ладоням, бережно их гладящим. Пак ластился подобно коту, щекоча мурлыкал в шею, тяжело и прерывисто вздыхая, а после вновь тянулся за поцелуем, словно не находя сил отлипнуть от Джея, чувства и желания которого эта внезапная нежность доводила до крайности.
В этом вся Сонхуновская натура - эксперименты и неожиданости, разжигающие страсть.
Громкие поцелуи и притихшее дыхание обжигали каждый доступный участок кожи, на шее поутру красовалось несколько сочных засосов, губы были истерзаны в кровь, а щеки ныли от фантомного ощущения чужих израненных ладоней, языка и мягкости губ.
Всё это испарилось, точно навязчивая фантазия, склеенный из осколков ночного бреда сон - проснувшись всё на том же диване к 11 часам Джей Сонхуна не обнаружил, как и одни из невеликого множества штанов в своем шкафу. Остался лишь тонкий запах мяты, подсохшая кровь на губах и крупные, жадные засосы вдоль литой шеи.
Джей был им бездушно растерзан.
Если Сонхун и жалел об этом, то без жалости к Паку. У него удивительно легко получалось делать вид, что между ними никогда не было, и не могло быть чего-то выходящего за рамки, при каждой следующей встрече. Хисын лишь хмуро поглядывал в сторону друзей, но благо догадывался не озвучивать свои мысли, ведь что Джей мог бы ему ответить? Ничего.
Ничего, ни единой тонкой нити, помимо редких совместных посиделок с Хисыном не связывало их. Ничего, кроме кричащих, искрящихся взглядов, задушенного молчания и назойливых, уходящих в тупик мыслей. Не привязывая к себе совершенно ничем, Сонхун всё никак не отпускал его, и Джей сам порой был замешан в этом постепенно развивающемся бреду и аддикции. Он всё больше и больше потворствовал своим омрачившимся мыслям, поддаваясь дофаминовому опьянению.
Джей всегда знал, как поступать правильно, но почему-то никогда не прислушивался к предостерегающим позывам собственного разума.
Лондонское кино под открытым небом, прямиком на крыше клуба, сопровождаемое вкусными закусками и небольшим количеством людей - неплохая затея, но Пак отматывает пленку в иной день - второй месяц их первого, знойного лета.
Хисын стал инициатором совместной поездки в кино - волей судьбы в их затхлом городишке не было даже таких простых развлечений, а машина Ли находилась на СТО после недавней небольшой аварии, только вот билеты в кино были давно куплены. Пришлось два часа отсиживаться в тесном, душном автобусе и выслушивать ворчание сидящего у окна Сонхуна, нагло усевшегося на это место о том, что ему напекает голову от стекла, как от лупы.
– Сам виноват. – хмыкнул Джей, отдавая фырчливому Сонхуну свою кепку - та на нём всё равно смотрелась лучше. Наверное, такая учесть постигла бы каждую примеренную им вещь Пака, Сонхуновские модельные ноги смотрелись бы чудесно, выплывая из-под перелива ткани его оверсайз футболки.
Джей неловко отвернулся от строгого профиля Сонхуна, смотрящего в отсвечивающее зеленью окно, будто тот мог расслышать его неприлично громкие, разморенные засушливой жарой мысли. Тяжесть клонила его к острому Сонхуновскому плечу, телу, пыщущему летним жаром и свежим ароматом. Его лебединая красная шея мерцала капельками пота, а белая футболка плотно прилегала к рельефу стройной фигуры. Невыносимо.
Сеанс выдался нудным. Ожидание трепетного ужаса от просмотра нашумевшего хоррора не приводило совершенно ни к чему, зрителей казалось и не пытались испугать.
В приглушенном шуме объемного темного зала слышны надрывные всхлипы, крики больше похожи на стоны. На экране красным отсвечивает дрожащая женская фигура, с которой содранная одежда свисает тряпкой. Прикованное наручниками к ржавой, покрытой черными царапинами металлической дверце подвала тело рассчено кровавыми кляксами, крупным планом по гладкой, маслянистой коже течет багряная капля, в ложбинке между пышными грудями. Фильм забит до отвала сплошным мясистым, кровавым поревом и ритуальными убийствами. Если немного перебрать с иронией, то кадры на экране будут походить на «Очень страшное кино», а если убрать метку ужасов в целом, то выйдет нечто схожее с первыми работами Грегга Араки. Говоря проще - жуткое месиво из порно, крови и тупых, затертых до дыр шуток, но Джей смеялся, потягивая колу через трубочку.
Смеялся, озираясь на сидящего в нескольких сантиметрах от него Сонхуна, когда тот смеялся тоже, отвечая Джеевским взглядам. Смеялся нервно, притихше и с придыханием, когда тонкая, уже зажившая рука вовсе не случайно проехалась по его бедру.
Джей старался держаться на крючке холодного рассудка, восстанавливал дыхание, сосредоточено поглядывая на экран и по сторонам, отрезвляя себя присутствием толпы, но рука Сонхуна ластилась к его предплечью и ладони, мягко поглаживала кончиками пальцев до токовых покалываний, или налегала увереннее, сворачивалась в чужом кулаке, а после вновь стекала к крепкому, напряженно сжатому до спазма бедру.
Кровь застыла у Джея в сердце - Сонхун не имеет к нему ни капли жалости, к надрывающемуся пульсу и жгучим потугам внизу живота, пускающим по телу испарину. Он жесток больше, чем кровожадный убийца из картонного, затянувшегося на плоских поворотах хоррора, пускающего подросткам кровь. Пак ему кровь пустил тоже - прямиком в штаны.
У Джея в горле сладкий першащий ком из колы и жажды, той, с которой не справиться ни одна сладкая жижа. Он подрывается с места и сбегает в туалет, поправляя натянувшуюся, тугую ткань джинс.
Холодные капли моросят горящее, раскрасневшееся лицо, мешаясь с кожной солью, вялый взгляд натыкается на собственное вымотанное отражение в ледяном зеркале туалета торгового центра. Поверх Джеевского силуэта стелятся отпечатки пальцев, пар и царапины на стекле. Отовсюду стекает перебивающий туалетную вонь едкий, химический запах чистящих средств. Раковина под потными ладонями грязная, битая и косая, смоченные волосы прилипают к пульсирующей коже лица. Под её плотным натиском каждая мысль проползает токовым импульсом, накаляет изнутри до расползающегося по телу, невыносимого жара.
Сонхун та ещё язва на бренном Джеевском теле.
– Веселишься? – разочарованная усмешка слетает с его губ, как только стройный силуэт Пака осторожно показывается из-за двери.
Сонхун уверенной поступью пробирается внутрь, улыбаясь Джею сквозь зеркало с дьявольской издёвкой и огоньками в зрачках.
– Фильм скучный, хотелось немного развлечься. – беззаботно бросает он, а голос тянется сладко и провокационно. Пак плавно подаётся вперед, подплывая к поверхности раковины и прижимаясь к ней спиной, чтобы поймать лицо Джея не в зеркальном искажении, а воочию. Густые ресницы невинно хлопают, когда Сонхун пару раз по-совиному моргает.
– Тебе это нравится, да? Ебать людям мозги. – голос Джея нервозно дрожит, кривой изгиб губ на его лице едва ли напоминает улыбку, скорее предостерегающий оскал, разливающийся опасно красным цветом по загорелым щекам, – Ты типа энергетический вампир? – вопреки кипящей в венах злости, Пак держится стойко, горделиво подымая голову и смотря на довольного собой Сонхуна с высока.
– Ммм... Может быть? – растягивает по губам тот, игриво подползая ближе, точно стараясь втиснуться между распаленным телом Джея и раковиной, – Мне нравится кусаться.
– В зале мало было, добить пришёл? – Пак на корню отсекает чужой настрой - он не собирается играть с Сонхуном в игры, боясь заведомо проиграть.
– Наоборот. – уверенно хмыкает Сонхун, его кокетливая гримаса расслабляется, придавая худому лицу приятной простоты и искренности, – Решил, что тебе может понадобиться рука помощи. – лисьим голосом вытягивает Сонхун, соблазнительно улыбаясь и выставляя бледную руку вперёд в примирительном жесте, не спуская с Джея выжидающего взгляда.
Того же кроет секундным ступором от разлившегося по телу, волнующего жара и раздражения, уже корнями проросшего сквозь череп. Джею кажется, что челюсть его дрожит от нахлынувшего адреналина и эндорфинов, как и ладони, что в один миг грубо хватают Пака под локоть, затаскивая в исписанную кабинку, на стены которой по всему периметру налеплена жвачка.
Он с силой впечатывает Сонхуна в кабину со злостным рыком, и прижимается лицом вплотную, жаля чужую кожу своим палящим, тяжелым дыханием.
– Ну ты и сука. – сквозь скрежет зубов цедит Джей, грубо сжимая Пака в тисках рук - одна ладонь вдавлена во впалую, костистую талию с такой силы, что от дрожащих пальцев могут остаться синяки; вторая же крадётся к гладким, свеже пахнущим волосам, оттягивая пряди до глухого стона сквозь поджатые губы, и закатанных в нахлынувшем экстазе глаз.
Сонхун смеётся ему прямо в лицо, довольно и сипло, будоражаще до болезненной тряски, и Паку хочется его раздавить, размазать по стенке как жвачку, перед этим пережевав как следует.
Грубым поцелуем Джей впивается в пухлые губы, точно сдирая с них кожу и сразу же проталкивая язык меж слипшихся половинок - совсем не так, как это было у него в квартире. Злостно и зверски, резко и нещадно, насилуя чужой рот пересохшим, прислащенным от выпитой колы языком, что жарко сплетается с чужим в симфонии грязных чмоков, тонущих в стенах кабины. Сонхун отвечает нетерпеливо, тянется ближе, сталкиваясь носами и коленом толкается меж Джеевских бедер, придавливая вновь дающий о себе знать бугорок в джинсах. Джей снова толкает его к стене, больно и звучно прикладывая к ней чужой затылок, на что Сонхун лишь задаётся смешками, не разрывая губ. Джей очерчивает липкими ладонями его ноги сквозь плотную ткань объемных джинс. Вожделенная встряска тут же взвинчивает его затуманенную голову, пускает по глазам кислотные вспышки.
Сонхун голодно облизывается, слыша приглушенное Джеевское мычание и видя его нахмуренные от приятного трения брови - он, как всегда, доволен собой. Как и всегда крутит Паком, как только вздумается.
– Блять... Я хочу отсосать тебе. – сквозь бешеную одышку тараторит Сонхун, временно оглушая Джея этим резким заявлением.
Он чуть отшатывается на ватных, ослабших от прилива жгучего возбуждения ногах, потерянно смотря в отражающие чистейшую похоть Сонхуновские помутневшие глаза. Джей не находит в себе сил соскрести и слова с пересохшего неба, он лишь с хищной нетерпеливостью глядит на Пака, скатывающегося по стенке к его ногам. Сонхун облизывает опухшие от поцелуев губы и удовлетворённо улыбаясь падает на холодный кафель. Его ловкие руки быстро расправляются с ремнем, звонко откидывая его на спущенную крышку унитаза.
– А ты прямо всё спланировал. – щерится Джей, дико поглядывая на Сонхуна сверху вниз - такое положение нравится ему маниакально.
Но Пак лишь своенравно хмыкает, стягивая с крепких разведенных ног боксеры и сваливая их в кучу одежды на Джеевских лодыжках.
– Может и так. – многозначно отвечает он.
Рот Сонхуна мокрый, узкий и жаркий, член скользит по гладкому языку, как по маслу. Джей бы сказал, эта ядовитая дрянь в его полости намного более опасное орудие, чем травматика, покоящаяся за кассой. То, как мастерски Сонхун владеет своим языком не сравнить ни с чем, но Джей точно воспаряет над душными, липкими стенами грязного туалета на своих ватных, спазмирующих ногах. Джей течёт будто леденец у него во рту, тает на щеках под прессом вакуума. Руки обдает тряска от завораживающего, ангельского вида нежного, заплаканного Сонхуновского лица в грубых смуглых ладонях, исполосованных татуировками, к которым тот ластится забитым котёнком.
Джей толкается ему навстречу, пробирается глубоко в горло, отдаваясь чужому жгучему рту до самого основания. Сонхун пускает на пол слюни и слёзы, крепко сжимает Джеевские ноги и тяжело сглатывает толчкам в унисон, пока даже его головой, сжимая волосы на макушке, орудует Пак.
Горькое семя заполняет опухший язык, Сонхун морщится и сплевывает на кафель, поднимаясь на затекших ногах и чуть заваливаясь на бок от легкого головокружения. Его лицо разнежено красное, глаза и волосы на лбу взмокшие, и Джею этого кажется чертовски мало. Нацепив штаны вместе с бельем он безжалостно навалился душащими ласками на вновь прижатого к стене, вымотанного Сонхуна, что лишь охнул от неожиданности, не подавая сигналов о сопротивлении.
Джей очертил пальцами его тонкую, бледную шею, прильнув ближе вдохнул её сладкий аромат, оставив трепетный поцелуй. Их цепь протянулась выше, пройдясь по линии подбородка под тяжелые, едва срывающиеся с Сонхуновских губ вздохи.
– Может уедем? Ко мне. – горячо прошептал Джей в область окутывающей сладким ароматом шеи, на что в ответ получил лишь слабую усмешку.
– И оставим Хисына одного? Херовый ты друг. – голос Сонхуна томный и надломленный, слова даются ему с трудом.
Сквозь телесную тяжесть он вырывается из цепей горячих Джеевских ладоней, покидая кабинку и подходя к раковине, чтобы умыть рот и лицо.
– Пошли. – улыбаясь Джеевскому отражению яснее проговаривает Пак, обтираюсь бумажным полотенцем, – А то Хисын подумает что-нибудь.
Джей устало косится на него, ладонью стирая испарину со лба и поправляя смявшуюся одежду.
– «Что-нибудь»? – переспрашивает он, вместо ответа получая многозначную улыбку и чужой, повернутый к двери силуэт.
Чужим Сонхун был ему слишком долго. Джей не сможет сказать точно, сколько именно, какое-то время он прибегал к самообману.
Например в том, что с Сонхуном удобно и потому не случится ничего катастрофического от их лёгкой интрижки.
С Сонхуном ни черта не удобно. Сонхун и есть катастрофа.
Пропустив себя через мыслительную мясорубку Джей всё же решился выпросить у Хисына Сонхуновские контакты и пригласить к себе, попить чай и послушать записанную на пару с Ли демку.
Под низкокачественный шум черновой записи первого серьезного Джеевского трека пробирались приглушенные Сонхуновские стоны. Его липкая, стеклянная кожа была точно обмазана сиропом, таяла сладостью под языком, что мешалась с солёными каплями пота от облепившей тело летней духоты. Джей метил поцелуями, синяками и укусами его гладкую, стройную спину и хрупкие, дрожащие плечи, усыпанные родинками и выцветшими шрамами. Даже окна в узкой тусклой спальне, часть которой была оборудованная под студию, были открыты на проветривание, но и ветер с улицы казался обжигающим.
Джей в жизни не пробовал ничего слаще, чем Сонхуновские тощее, изящное тело. Он змеей крутился на постели, сминал её и впитывался своими запахами и телесными соками.
Опустевшие кружки из-под чая отстаивались на кухонном столе, покрытом глянцевой цветочной скатертью. В грязной забитой раковине впервые хламилась посуда, под гарнитуром свисала паутина, а по тарелкам полз жирный, измазанный в соусе таракан.
Сонхун брезгливый, а потому перемывает всю испачканную посуду, останавливаясь на минутный совместный перекур у чуть охлаждающего, настежь раскрытого окна.
Джей осторожничает, сохраняет под черепом мысли о том, чтобы невзначай вклиниться в пустой разговор беглым поцелуем или огладить чужие волосы. В грудной клетке зарождается утробный вой - Джей не придёт этому значения, он всего лишь вымотан и одинок, а Сонхун - всего лишь удобный вариант, подвернувшийся под руку, и всех это устраивает.
Но к таким, как Сонхун не прирасти трудно. Он чертовски холоден к окружающей действительности и капля его заинтересованности заставляет чувствовать себя особенным, тут же пускает в голову рой лишних навязчивых мыслей. Его жизненный сценарий сплошь перекрыт гадкими кляксами с разводами соленых слёз, что не может не вызывать жалость. Это стало второй причиной для Пака подольше задержать любовника в своих объятиях.
Джей начал рассказывать о себе раньше, хотя такая осведомлённость была им обоим ни к чему. Сонхун как-то спросил про тату на его плече - надпись на незнакомом языке. Мать Джея - преподавательница французского, некогда мечтающая стать дизайнером, объездить весь свет и к старости осесть в модной столице мира. Детская сказка. И всё же частично та привила ему любовь к французскому, нарекая его языком любви и влюблённых, знакомые поговаривают, что даже в полусонном бреду Джей порой бубнит иностранными словечками.
Сонхуна захотелось раскрыть тоже - он обнажался постепенно, точно острие меча, выползающее из ножен. Ранил гораздо глубже.
Жизнь Сонхуна пропитана разнородным насилием: от издевательств в школе за худобу, высокий рост и смазливое лицо, на переменах умываемое толпой одноклассников в унитазе, до попыток отцовских друзей присунуть член в его тощую задницу. На все такие обвинения тот в лучшем случае плевал, а в худшем - оставлял на Сонхуновском теле пару десятков синяков и ссадин. За один такой случай на нем висит условный срок: на очередного отцовского собутыльника-извращенца Сонхун кинулся с ножом, исполосовав всё тощее, дряблое, морщинистое тело и едва не порезал артерию на ноге. «Жалко промазал» - сказал он тогда.
Но Пак не может уйти, зная всю отцовскую подногодную и пережитые тяготы, не может оставить один на один разлагаться с алкогольной зависимостью, эпилепсией и подагрой. Просто ждёт, когда больной отец двинет кони и оставит ему жалкие гроши в наследство - Сонхун уже знает, как им распорядиться.
Несмотря на описываемую Паком грязь и гниль, царящую в его квартире, от него всегда несет необычно приятным, сладким запахом.
Джей дышит им каждый день, улавливая нотки въевшегося аромата в своем убогом жилище, на своей одежде, на своем теле - Хисын как-то вскользь говорит ему об этом. А ещё о том, что их «тесное общение» с Сонхуном как нельзя кстати, ведь Джеевская квартира наконец-то совершила переход из тараканей гадюшни в относительно приличное жильё.
Сонхун любит страдать, любит тешить плоть и её же рушить. Будучи живее всех живых он упорно, каждый день симулирует предсмертие, щебеча о чем-то грустном и далеком в Джеевских объятиях.
Со временем Пак превращается в оптическую иллюзию - их отделяет недосягаемая близость, порождаемая возрастающим Джеевским желанием втереться порошком в чужую кожу. Что бы Сонхун не говорил, он никогда не обнажает свои личные чувства, позволяет касаться каждого дюйма своей кожи, но как же мерзко корёжится звук, когда Джей задевает ржавые струны его души.
Возможно, Сонхуну проще снимать стресс молча и через касания, он предупреждал, что его тактильный голод неутолим. Иногда он даже просил Джея ударить его, оставить пощёчину или оттянуть за волосы - забавы ради, или чтобы прийти в себя после тяжёлого дня. Первое время Джей отшучивался, позже стал соглашаться. Ещё позже сильно пожалел об этом - Сонхун требовал больше боли, а Джей становился не в силах её дать. Из чувства вины он просил давать себе отпор, так проведенные ими вместе дни, вечера и ночи частенько превращались в пугающие соседей бойни, заканчивающиеся пустым, животным сексом. И даже в такие моменты Сонхун просил быть с ним грубее, придушить или хлестануть по мертвецкой коже, оставив красочный след, связать руки покрепче, так чтобы кисти сломались, или разбавить их беспорядочный секс синтетическими веществами.
Сохун таскался с ним по впискам и клубам, где собранная Джеем и Хисыном команда давала свои небольшие концерты. Пак с улыбкой вспоминает те времена, становление его не только как музыканта, но и как познавшей себя личности.
Познавшей так глубоко, что ожог ревности стал весьма ощутимым и болезненным. Сонхун умел привлекать к себе внимание, это было ясно с первой их встречи. Нравилось ли оно ему - другой вопрос, на который и сам Пак не смог бы ответить однозначно. Всякие упыри любили приставать к нему в домашних притонах и клубах, изредка на заброшках и в подвальных помещениях - Джей со своей группой скитался по городу, как крыса, и волочил Сонхуна следом. Он влипал в драки с пылу и в пьяном угаре, лицезря попытки очередного урода запустить свои лапы к Сонхуну в трусы, косился на девушек, пускающих слюни по Паковской точеной, рослой фигуре и вызывающей аристократичности. Вел себя настолько по-собственнически, что окружающие перестали признавать озвученный статус только лишь друзей. Сонхун в ответ обливался ледяной желчью - он ведь не вещь. Он никогда и никому не будет «принадлежать», не станет «чьим-то».
Они часто ссорились, но уходя из Джеевской квартиры, где поселился из-за болтливых соседей, настучавших арендодателю о постоянном госте, Сонхун всегда забирал копию ключей с собой. Джей распинал его на стене, кухонном столе, полу, в душе, на балконе и подоконнике, в тесном пространстве между слипшимися домами, в супермаркетах и чужих квартирах, после выступлений где-то за пределами города. Сонхун рвал его одежду, а потом эти же тряпки выкидывал из окна с истошными воплями ненависти. Тогда казалось - они были слишком разными, теперь же любому идиоту из них двоих ясно - это был эгоизм и застывшая в коже неопределённость.
Джей постепенно разучился без Сонхуна дышать, тот сутками шнырял в его голове, призрачным образом проникая в каждую, даже отдалённую мысль. Пак поздно понял, что не просто привязался, а помешался на нём, хотел спрятать у себя в сердце, никому не позволяя притронуться. Он не задумывался об этом прежде, но оказался до скрежета стертых зубов ревнивым. Чертовым собственником, которых когда-то кличил долбаебами - жизнь любит шутить по чёрному.
Джей прощал ему всё: разгром квартиры, истерики и вечные перепады настроения. Раньше он готов был мириться лишь с живой, чутка безумной и наиболее для себя удобной Сонхуновской стороной, теперь же Пак принимал его в любом виде, в любом месте и в любое время. Сонхун точно втерся ему в десна.
За свои косяки Сонхун извинялся редко, Джей же надоедал ему ежесекундными сообщениями, звонками и гитарными мелодиями под окнами родной Паковской квартиры. Весь его двор Джея ненавидел, но это нисколько не мешало ему возвращаться из раза в раз.
Он просчитался в одной простой жизненной истине: ничто не вечно.
Ритмичные, грубые, хлюпающие толчки мешаются с плаксивыми высокими стонами, глохнущими в стенах Джеевской спальни. Сонхун выгибается ему навстречу, обвивает тесно прижатый торс ногами, усыпанными каплями пота. Джей слышит импульсы его дыхания и сердечные ритмы, прижимаясь грудью вплотную. Сонхун оставляет полосы от своих длинных ногтей на его широкой, татуированной спине, а Джей растворяется в прелести блестящих глаз и влажных, воистину порнографических звуках.
Сонхун написан самым жестоким романтиком, нарисован художником с тремором и расстройством психики, вылеплен золотыми руками мастера, прострелившего себе мозг. Он расцветает на грязных простынях и жалобно молит о большем. Джей бы подкинул к его ногам весь поглотивший их мир и несколько галактик впридачу. Ему нравятся Сонхуновские родинки, на молочной коже похожие на шоколадную крошку, нравится его тело вплоть до каждой внутренности и прочего, источаемого им, но неосязаемого. Джей хотел бы коснуться его полностью, залезть в самую душу, приласкав и усыпив её. Он задаётся животным рычанием, выбиваясь в распятое тело глубже. Сонхун - красочный спектр противоположностей, в каждую из которых Джей влюблен до беспамятства.
– Я люблю тебя. – хрипом срывается с опухших, слипшихся губ куда-то в шею, где расползаются сочные язвы засосов. Сонхун невнятно мычит и несколько раз толкается мокрыми ладонями в Джеевскую горячую, твердую грудь.
– Вытащи. – задыхаясь бубнит он, чего в предоргазменном оглушении Джей не может разобрать.
– Что?
– Вытащи блять свой член из меня! – Сонхун срывается на крик и пулей вылетает из кровати, ретируюсь к подоконнику.
Джей часто моргает и растирает глаза, он вот вот-вот должен был кончить и тело подает соответствующие реакции, распуская по комнате иллюзорные цветные вспышки. На несколько секунд он выпадает из душного, пропаренного сексом пространства, наблюдая как и прежде обнаженного Сонхуна у почерневшего окна. Его бугроватая узкая спина и ей вразрез широкие плечи пестрят синяками и засосами, в черном стекле застывает отражение сигаретного дыма.
– Что-то случилось? – Джей ёрзает по постели, подбирая под себя смятое, испачканное бельё.
– А по-твоему всё хорошо? – звонко и гневно отвечает ему Сонхун, по-прежнему не оборачиваясь.
– В чем проблема? – непонимающе хмурится Джей.
Сонхун тот час заливается смехом, надменным и ядовитым, губящим каждую клеточку Джеевского организма. Пак наконец оборачивается и Джей встречается с прямой угрозой, источаемой чужими покрасневшими глазами.
– В том, что мы так не договаривались.
И то верно, между ними никогда не было никакого уговора, никаких обещаний, никаких запретов и рамок - каждый действовал исходя из своих побуждений, и, пожалуй, это подвешенное, шаткое состояние больше чем просто знакомых даже можно было назвать свободными отношениями. Вот только Джей волком кидался на тех, кто уделял Сонхуну чрезмерное внимание, а тот, в свою очередь, вряд ли готов был иметь контакт с кем-либо ещё. Сонхун людей не переносит на дух и Джей никакое не исключение только потому, что Пак позволяет ему себя трахать. Это ещё ничего не значит и Сонхун истошно вопит об этом на всю квартиру, мешая свою крики с жалкими попытками Джея остановить его.
– Мне похуй, ясно?! Ты сам всё испортил, опять Джей, опять! – Пак надрывал голос, натягивая на тело скинутые на пол джинсы и подбирая затерявшуюся около кровати футболку.
– Я не люблю тебя! Только блять этого ещё не хватало. Сам себе нервы не еби. – в спешке кривится Сонхун, стягивая с вешалки бомбер и громко хлопая дверью.
Волна этого звука оказалась настолько громкой, что у Джея лопнула сердечная мышца. Копия ключей звонко завалилась на полупустую подставку для обуви.