* * *
В такой ситуации паника накрыть может каждого. Джисон даже удивился, что этого не произошло раньше. Сдавшие нервы для них вполне закономерны, так что Джисон и не винил этого человека. Разве что совсем чуть-чуть. Машинист Пак, Джисон и Ингук вернулись в кабину машиниста, чтобы караулить приемник. Вода на тот момент уже затопила сидушки кресел, так что всем, кто мог, пришлось встать на ноги и держать на плаву тех, кто этими самыми ногами пользоваться не в состоянии. Один мужчина средних лет вместе с бабушкой Го держали Дохёна. И в какой-то момент мужчина не выдержал. Когда кто-то с диким воем врезается в перекрывающую проход балку, трое в кабине вздрагивают. В вагоне тут же поднимается шум, люди кричат мужчине успокоиться. А тот лишь продолжает биться о балку, не переставая завывать. — Мы умрем, — вопит мужчина и вновь с разбегу ударяется о балку, — мы просто задохнемся! Уж лучше пусть это случится быстро! Ингук с Джисоном тут же подскакивают к проходу, но со своей стороны они никак не могут остановить мужчину. Со стороны вагона к обезумевшему бросаются другие, но не могут удержать и всей толпой валятся на балку. И тут тоннель сотрясает от скрежета. Должно быть, балка сдвинулась на считанные миллиметры. Должно быть в их случае эти миллиметры сыграли решающую роль. Словно в замедленном действии, Джисон с ужасом наблюдает, как сместившаяся балка тянет за собой другие, и вот уже в просвете между линиями связи и некогда поднятой ими глыбой бетона видно, с какой силой хлынула вода. Люди в панике начинают метаться по вагону. Ингук приказывает Джисону оставаться с машинистом Пак, а сам, уже не особо осторожничая, перелезает через балку и начинает пытаться угомонить людей. Слетевший с катушек мужчина теряет сознание, и те, кто ринулся его удержать, теперь не дают его телу погрузиться под воду. Под с каждой секундой всё сильнее прибывающую воду. Джисон понятия не имеет, сколько времени проходит. Вода добирается до середины окна и выдавливает и без того треснувшее стекло в некоторых секциях. Грудь сдавливает от паники и страха, крики вокруг лишь усугубляют окружающую обстановку. Джисону кажется, что он уже вместо воздуха вдыхает воду, но продолжает упрямо стоять и на вытянутых руках держать приемник над водой. Провод не дает поднять его выше. Голос начальника Чо едва слышен за общим хаосом и шумом воды. Тем не менее машинист Пак тут же лезет следом за Ингуком (и теперь ему для этого приходится нырнуть под воду), чтобы передать план действий остальным. Джисон хочет было бросить приемник и плыть следом, но его останавливает голос Минхо. Он плачет. Джисон ненавидит себя за то, что заставляет хёна плакать и так сильно переживать, но он не в силах хоть как-то изменить эту ситуацию. Единственное, что он может, это попытаться облегчить хёну чувство вины, если выбраться из вагона так и не удастся. Думать об этом не хотелось, но Джисону кажется, будто он уже смирился со своей судьбой. Услышать голос Минхо перед концом — на большее он и не рассчитывал. — Я люблю тебя, Минхо, — душа подступающие слезы, прощается Джисон, и бросает приемник в воду. А потом тут же ныряет следом, чтобы выбраться из кабины машиниста обратно в вагон. — Все выбираемся в тоннель, — кричит машинист Пак, попутно помогая перебраться людям через оконные рамы так, чтобы не задеть остатки стекла. Джисон бросается к бабушке Го, Дохёну и Хэюн с дочкой. Он закидывает руку Дохёна себе на плечо, а второй хватает бабушку Го за талию. Та точно так же подхватывает Хэюн, у которой обе руки заняты кричащей малышкой. — Нам нужно очень крепко за что-то держаться, — Джисон пытается перекричать звук воды и крики людей, — когда они взорвут завал, вода потянет нас за собой. Хэюн тут же просит бабушку Го подержать дочку, а сама стягивает с себя толстовку, чтобы привязать к своей груди ребенка и освободить руки. Глаза бабушки Го, видя это, загораются идеей. — Свяжите себя с соседом кофтами, чтобы держаться не только за стены, но и за друг друга! Те, кто слышит бабушку Го, начинают передавать другим. У кого есть толстовки, начинают снимать их, кому-то же приходится снять футболки, оставляя верх тела голым. В данный момент это не имеет значения. Не смотря на панику, им каким-то чудом удается организоваться. Вдоль вагона снаружи с двух сторон выстраиваются люди так, чтобы двое здоровых держали по бокам одного раненого. Каждый одеждой привязывает себя к соседу, а все, кто может, крепко хватается за выпирающие части поезда или стены тоннеля. Разобравшись с другой стороной, к боку Хэюн пристраивается Ингук, удерживая её одной рукой, а второй хватаясь за выступ стены, чтобы та могла обеими руками держать дочь, даже несмотря на толстовку. Самым первым к завалу со стороны начала вагона оказался Джисон, держащий Дохёна. Рядом с Дохёном — бабушка Го, следом Хэюн и Ингук. Машинист Пак остался по другую сторону. — Если выберемся, возьму тебя в жены, — объявляет Ингугк, подмигивая Хэюн. Она возмущенно таращится в ответ. — А меня ты спросить не хочешь? — Мы ведь столько пережили вместе! Говорят, лучшая проверка отношений — это совместное преодоление каких-либо трудностей. — И то верно, — смеется бабушка Го, — один раз мы с моим мужем стали свидетелями вооруженного конфликта. Было же времечко. — Да как вы умудрились то? — восклицает Ингук, своим звонким голосом перекрикивая даже шум воды, — а, хотя вы же военный медик. — Дело не в этом. В тот раз я была в отпуске. Мы просто случайно попали не в то время и не в то место. Там то ли задержание проходило, то ли преступные разборки — я уж и не помню. — Очуметь. Боевая старушка, агрессивная мать, физик-заучка и сумасшедший музыкант. Да мы прямо-таки команда рейнджеров. Все заливаются смехом. Самый неуместный звук в почти затопленном вагоне на пороге смерти. Самый правильный звук, чтобы не сойти с ума от страха перед возможным концом. — Если мы выживем, я соглашусь, — вдруг отвечает Хэюн, ловя на себе шокированный взгляд Ингука, — что? уже передумал? — Ни в коем разе. — Если мы выживем, найду себе девушку, — подхватывает Дохён и отбивает пять потянувшемуся к нему ради такого дела Ингуку. — Если мы выживем, соглашусь поехать со своим стариком на Чеджу, — мечтательно тянет бабушка Го, — он давно хочет, а я всё пилю его, что работа сама себя работать не будет. — Если мы выживем, — выдыхает Джисон, смотря в глаза такого желанного образа перед собой, — я никогда больше не буду замалчивать свои переживания. «Обещаю. Я буду говорить тебе всё. И хорошее, и плохое. Не буду держать в себе в ожидании, что пройдет само, что когда-нибудь рассосется. Это когда-нибудь может не произойти. И мы до конца жизни будем жалеть о том, чего так и не сказали. Я больше никогда не заставлю тебя мучиться чувством вины. И больше никогда не оставлю.» Вода доходит до самых подбородков. От страха люди начинают плакать в голос, кто-то бормочет себе под нос молитвы, кто-то вслух прощается с родными, хотя те и не могут их услышать. Их «команда рейнджеров» молчит. Даже Ингук не может найти слов, чтобы отвлечь окружающих от страха перед неизбежным. Джисон старается думать только о Минхо. Игнорируя пронизывающий холод воды снаружи и липкий страх внутри, он вспоминает все их моменты — и хорошие, и не очень. Вспоминает их знакомство, их недопонимания в начале, и глупые ссоры по пустякам, их приторно романтичные свидания, их неловкий первый раз, и очень даже ловкие последующие. Вспоминает колкости Минхо и его молчаливую заботу, его закатывающиеся на джисоновы глупости глаза и океаны нежности в этих же самых глазах. Вспоминает кольцо, которое ему подарил Минхо, свои шутки про замужество и купленное кольцо в ответ, которое он так и не решился подарить, побоявшись реакции хёна на его возможно очень даже не шуточное предложение пожениться. Это невозможно, ну и пускай. Главное, что они будут знать, какой смысл вкладывают в это украшение, а остальное неважно. Хотя в сущности и кольца не важны. Их связывает нечто более крепкое, чем гипотетический штамп в паспорте или символичная ювелирка. И это единственное, что имеет значение. Тоннель сотрясает от звука взрыва, за которым тут же следуют испуганные восклики. Вода мгновенно начинает тянуть в сторону второго вагона. Джисон одной рукой что есть мочи цепляется за выступ на стене, а второй старается держать Дохёна на плаву, ведь он всё ещё не может шевелить своей раненной ногой. Взрыв прогремел, но звук трескающегося камня так и не прекратился. Где-то послышались всплески воды от чего-то упавшего и крики перепуганных людей. На металлическую крышу вагона с оглушающим грохотом повалились куски бетона. Джисон чудом успевает отдернуть их с Дохёном в сторону, когда между ним и бабушкой Го падает обломок. Каменюка приземляется на связывающую Дохёна и бабушку Го толстовку, и начинает тянуть обоих вниз. Запаниковавший Дохён, совершенно не понимая, что происходит, начинает барахтаться и размахивать руками, что только сильнее загоняет его и бабушку Го под воду. Видя это, Джисон ныряет под воду и нащупывает сперва камень, а затем и узел на толстовке. Тяжелая глыба запуталась в ткани — из-за темноты и мельтешащего Дохёна разобрать, как освободить их от балласта, невозможно. Джисон всплывает, чтобы набрать побольше воздуха, кричит бабушке Го, чтобы та попыталась удержать Дохёна, и ныряет снова. Течение воды сносит с места. Джисон кое-как зацепляется ногой за раскрытую дверь вагона, а сам пытается развязать толстовку. Недостаток кислорода в легких жжет, нога из-за постоянного давления о дверной проем начинает ужасно болеть, но Джисон понимает, что если вынырнет ещё раз, то может не успеть развязать толстовку, да и второй раз так зацепиться за хоть какую-то опору может не получиться. Минхо просил его не геройствовать. Но что ему ещё остается делать? Узел поддается, и Джисон чувствует, как бабушка Го вытягивает Дохёна на поверхность. Не успевает он порадоваться своей маленькой победе, как его ослепляет вспышка боли в голове. А дальше ничего.* * *
Как только уровень воды в первом вагоне равняется с уровнем во всем тоннеле, а течение перестает сносить людей с ног, группа спасения быстро вытягивает людей во второй вагон. Потолок продолжает обрушаться, но уже не так интенсивно. Чан не пускает Минхо обратно в тоннель и едва ли не привязывает того к столбу на станции. Аргументирует он своё вопиющее предательство тем, что Минхо на взводе, и может лишь навредить, а не помочь. Финальное «если ты на эмоциях опять начнешь творить хрень, мы точно не сможем вытащить Джисона» окончательно прибивает Минхо к месту, а заодно и хоронит в его глазах последнюю человечность Чана. Минхо и не подозревал, что тот способен на манипуляцию. И не важно, что Чан делает как лучше. Правда когда из тоннеля выносят уже почти всех пострадавших, а Джисон по прежнему не показывается, Минхо больше не в состоянии сидеть на месте. Начальник Чо очень кстати бросается к своей ковыляющей по рельсам жене, и Минхо, лишившись надзора, бежит в тоннель. В тоннель, из которого на подкашивающихся ногах выбегает Чан, неся на спине бессознательное тело. Минхо не удерживает в груди крик. Он подлетает к Джисону, которого Чан кладет на землю, падает на колени, должно быть разбивая их, но абсолютно не обращает на это внимания. Чан тут же зовет врачей, а сам начинает делать непрямой массаж сердца. Рядом садится пожилая женщина и сквозь слезы выдает: — Ему на голову обломок прилетел. Он потерял сознание и наглотался воды. Мы не сразу смогли его вытащить… — Нет нет нет нет нет, — частит Минхо, хватая Джисона за побелевшие мокрые щеки. Руки трясет так, будто его ударило молнией. Появляются врачи и быстро достают из своих сумок какую-то ерунду с трубкой и грушей для ручной накачки воздуха. Они отталкивают Минхо, и тот безвольной куклой валится на бок. Тут же поднимается и из последних сил подползает к Джисону. Хватает того за ледяную расцарапанную руку. — Пожалуйста, Джисон, — шепчет Минхо, наблюдая, как к лицу его Джисона прикладывают какую-то маску, — ты не можешь меня оставить. Выдохшегося Чана сменяет врач и начинает с силой продавливать грудь Джисона. Минхо физически больно от этой картины — они же ему все ребра переломают! Хочется наброситься на врачей, откинуть их в сторону, чтобы они не делали Джисону больно, и сжать в собственных объятиях, шипя на всех вокруг, как одичавший кот. Хотя Минхо прекрасно понимает, что лишь врачи сейчас могут что-то сделать. Кажется, будто проходит целая вечность. Минхо не сводит глаз с лица Джисона, не перестает сжимать его руку. Если он сейчас отпустит его, то Джисон больше никогда к нему не вернется. Никогда больше не улыбнется. Не пошутит свои ужасно глупые шутки, не заставит его смотреть документалки про дикую природу, не разрыдается на его плече из-за слишком трогательного момента в каком-нибудь мультфильме, не встретит его с работы поздно ночью, будучи ужасно уставшим после собственной, не споет ему песню под гитару. Минхо без Джисона не сможет. Не может существовать гитара без струн, песня без слов, а сердце без артерий. Сердце Минхо вместе с его артериями прямо сейчас загибается, останавливается — оно зависит от того, забьется ли сейчас одно другое сердце. Когда врачи в очередной раз заканчивают серию надавливаний по груди, и ничего не происходит, Минхо уверен, что прямо сейчас умрет на месте. Когда же в следующее мгновение Джисон громко закашливается и выплевывает воду, сил держать тело в вертикальном положении не остается. За этот день Минхо выплакал слез больше, чем за всю свою жизнь и за две вперед разом. Ему так плевать на то, сколько вокруг людей. Он кидается к Джисону, игнорируя врачей, и падает тому на многострадальную грудь, зарывается лицом в шею и лишь громко завывает, не переставая вслушиваться в удары чужого сердца. Кажется, где-то за пределами их мира, Чан разгоняет людей вокруг, и, возможно, за это Минхо когда-нибудь позже простит ему его мерзкие манипуляции. Джисон жадно хватает ртом воздух, тяжело и хрипло вздыхая. Он как будто дорвался до воды спустя бесконечное блуждание по пустыне. Минхо чуть отстраняется, чтобы позволить тому вздохнуть полной грудью, обхватывает побледневшее лицо руками, но стоит поймать осознанный взгляд Джисона, как тут же вновь срывается в слезы. — Хён, — хрипит Джисон, слабо поднимая руку и поглаживая трясущуюся спину Минхо. — Да? — тут же отзывается Минхо, готовый по первому же слову броситься исполнять любую просьбу Джисона, — что болит? Позвать врача? Ты замерз? Джисон медленно качает головой, поднимая и вторую руку — она дрожит от упадка сил, но тем не менее упрямо утирает слезы с лица напротив. Минхо тут же перехватывает ледяную руку и закрывает глаза, всё ещё не веря, что действительно может прижаться к ней. — Помнишь, когда мы смотрели «В поисках Немо», я сказал, что хочу быть морской медузкой? Глаза всё-таки приходится открыть. Минхо с сомнением смотрит на слабо улыбающегося Джисона и начинает чувствовать подвох. — Помню. — Я передумал. Доходит до Минхо не сразу. Взгляд цепляется за поднимающийся в тоннеле уровень воды и возвращается к глазам Джисона. Выжидающим реакции веселящимся глаза паршивца-Джисона. — Дурак, — шепчет Минхо, падая головой Джисону на грудь, — Господи, какой же ты дурак, — голос становится всё громче. Минхо несильно ударяет притворно вскрикнувшего Джисона по плечу и не может заставить себя расслабиться. В груди пузырится то ли истерика, то ли смех, то ли накатывающее осознание того, что всё, наконец, закончилось. Боже, всё закончилось. Джисон жив. Джисон вернулся к нему, — так бы и прибыл, если бы ты минуту назад не валялся тут при смерти. — Насилие в семье, как так можно, — риторически вопрошает Джисон, опять наигранно вскрикивая от хлопка по плечу. — Иди на хуй. — Приглашаешь? — Хан Джисон. Хриплый смех разносится по всему залу метро. Минхо и сам как дурак не может сдержать улыбки. Кажется, он снова плачет, но на этот раз от счастья. — Прости меня, хён, — куда серьезнее выдыхает Джисон, ловя руку Минхо и переплетая их пальцы, — я утром много фигни наговорил. А теперь ещё и так напугал… — Ты точно дурак, — качает головой Минхо. — Да хватит обзываться! — Это я должен просить прощения, — перебивает Минхо, краем сознания вспоминая, что обещал сам себе так больше не делать. Но а что ему ещё остается, если Джисон говорит глупости? — Ты не виноват, — упрямо возражает Джисон, выпячивая нижнюю губу и пытаясь подняться. Минхо тут же укладывает его на место, чтобы этот дурачок не повредил свои многострадальные ребра ещё больше. — Как и ты. Какое-то время они молча смотрят друг другу в глаза. Называется: «Кто кого переупрямит». Первым сдается Джисон, хотя возможно всё дело в физическом преимуществе Минхо. Это не он тут только что валялся при смерти! Минхо бы, конечно, поспорил с этим утверждением, но победа в гляделки всё равно не считается. — Давай просто сойдемся на мнении, что мы оба виноваты и не виноваты одновременно. — Это как? — откровенно веселится Минхо, упиваясь видом обиженной мордашки Джисона. — Ну вот как-нибудь. Помоги мне подняться. И кто такой Минхо, чтобы возражать Джисону? Конечно, никто Джисона не поднимает. Минхо таки приходится оторваться от него, чтобы уточнить у врачей, можно ли это делать. Те не разрешают, взмахом руки указывая на носилки. Джисон шутит про принцесс, попавших в беду, пока Минхо с Чаном аккуратно перекладывают потенциального обладателя сломанных ребер на носилки, а потом называет Минхо своим принцем. На притворные ворчания Чана, что это, вообще-то, он вытащил Джисона, никто внимания не обращает. Позже к Джисону подбегают его товарищи по несчастью. Мужчина и женщина с ребенком. Все трое рыдают и ругают Джисона за глупость. Мужчина, который представился Ингуком, выбалтывает Минхо про всё, что творил Джисон в вагоне, за что герой-недоучка получает от своего хёна угрожающее обещание «поговорить дома». Потом к ним подходят и начальник Чо со своей женой. Джисон сияет улыбкой, видя бабушку, и спрашивает про какого-то парня. Уговорами Минхо, Джисона и некоего Дохёна загружают в одну скорую. Этот парнишка не прекращает рыдать и извиняться, на что Джисон лишь смеется и треплет подростка по голове. Приехавший на место происшествия Чанбин рискует залить своими слезами станцию метро едва ли не сильнее, чем река Хан. К моменту, когда Чанбин таки успокаивается, вымотанный Джисон засыпает, а его верный сторожевой («Иди ты, Чанбин, в жопу со своими шутками») хён прогоняет всех вокруг, чтобы дать пострадавшему заслуженный отдых. В больнице Минхо в палату не пускают. Приехавшие туда родители Джисона чуть ли не пинками заставляют Минхо отправиться домой и поспать, обещая на утро по-тихому пропустить его в палату. Предатель Сынмин почти под конвоем отвозит Минхо домой и даже остается ночевать на диване в гостиной, чтобы «сумасшедший хён» не сорвался к Джисону ночью. На утро Сынмин реабилитируется и даже договаривается со своими студентами медиками одолжить им халаты, чтобы сойти за интернов. Так Минхо умудряется просидеть с Джисоном и его соседом Дохёном весь день. Под вечер его выгоняет уже Джисон, взяв с Минхо слово, что тот нормально поест и поспит дома. А спустя неделю он и сам возвращается домой. Они долго говорили. Джисон, наконец, высказал Минхо все свои переживания и загоны, касаемо того количества времени, что профессор Ли тратит на работу. В голове у Минхо, наконец, сложился пазл. — Но почему ты раньше не говорил? — удивляется Минхо, сжимая укутанного в плед Джисона в своих объятиях. Тот последнее время постоянно мерзнет и всё никак не может согреться. А ещё отказывается ходить в душ в одиночку, и это, что уж греха таить, не так уж сильно и расстраивает Минхо. — Тебе же очень важна эта работа, — шмыгает Джисон, утыкаясь Минхо в шею, чтобы спрятать лицо, — ты так долго к этому шел… — А ты что, не важен? — возмущается Минхо, насильно заставляя смущенного Джисона посмотреть ему в глаза, — эй, Хан-и, ну ты чего? Ты правда думал, что моя работа важнее тебя? Джисон зависает, заливается краской и молча отводит взгляд. Минхо неверяще тяжело вздыхает, обещая себе чаще говорить о своих чувствах словами через рот. До некоторых дурачков похоже туго доходит. — Ну точно дурачок. — Да хватит обзываться, противный хён! Уйду от тебя к Чанбину, будешь знать! — Ну да, ну да, куда ты денешься, — смеется Минхо, атакуя взвизгивающего Джисона щекоткой, — тебе напомнить, что ты мне сказал тогда, в тоннеле метро, м? — Враки, — протестует Джисон, активно отбиваясь от щекочущих его рук, — связь была говно, тебе показалось. — Правда? — Конечно, правда! Буду я ещё говорить такое настолько ужасному хёну… — Я люблю тебя, Джисон, — перебивает Минхо. И на этот раз даже не жалеет, что нарушил собственное обещание не перебивать. Джисон так и замирает на месте. Он далеко не первый раз слышит от Минхо эти слова, но реагирует каждый раз как в первый. Минхо искренне считает, что таким очаровательным быть просто незаконно. — Да ну тебя, — бурчит себе под нос Джисон, закрывая лицо пледом, — это нечестно, знаешь? Сначала «дурачок», а потом… Ты в курсе, что оскорбляешь сам себя и собственный вкус? Ты умный, вот и сложи два и два. — Типа влюбился в дурачка? — Типа влюби… Да хватит! Под заливистый смех Минхо Джисон продолжает свои тщетные попытки спрятаться за пледом. Ну не может он не смущаться от такого, даже спустя десять лет. Должно быть, он никогда и не перестанет. Благо теперь у них есть много времени и на смущение, и на смущающие признания.