— Когда проснутся фонари, мы откроем глаза.
Улицы станут одни, им есть, что рассказать.
Стрелки замрут на часах, но все вернется назад.
С утра город меняет ритм, когда фонари спят.
Наш самолёт, будто огромная серебряная птица, то и дело прорезал белые перины кучевых облаков и парил в небесной лазури. Как же эта лазурь напоминала море, с которым я так неохотно распрощалась. А в очертаниях, как казалось из окна, маленьких городов, я видела свой
родной Сиэтл. С которым мне тоже пришлось попрощаться. К сожалению.
Полёт был долгим и за окошком уже начало смеркаться. Стюардесса вежливым голосом объявила, что скоро посадка и люди, до этого, сладко дремавшие, вдруг зашевелились, совершенно не слушая наставления бортпроводника о правилах поведения и безопасности на борту.
Самолет плавно вынырнул из поднебесья и моему взору открылось магическое очарование вечернего города. Он выглядел, как океан разноцветных огней, которые, то и дело, как бы подмигивали всем смотрящим на них с высоты. Всё ниже и ниже спускались мы и уже можно было различить яркие светящиеся фонари взлётной полосы, казалось, бесконечной и уходящей далеко за горизонт. И вот, наконец, после долгого полета, шасси коснулись земли и самолет, пробежав быстрым ходом ещё несколько метров, наконец, остановился.
Пассажиры, не скрывая радости и, нарушив тревожную тишину, неистово аплодировали мастерству пилотов. Стюардессы и пилоты поблагодарили всех за поддержку и люди плавно двинулись к выходу. И вот, наконец, мы в спешке, уже спускаемся по трапу и я вдыхаю пьянящий воздух родной земли.
— Добро пожаловать домой, детка, — слышу воодушевленно радостный голос мамы, бегущей мне навстречу. Еще секунда и этот эмоциональный вихрь охватывает меня в объятьях, отчего мне приходится отпустить ручку сумку и обнять маму в ответ. — Я по тебе так скучала. Надеюсь, полет выдался не сильно утомительным?
— Мам, ты меня сейчас задушишь, — хриплым голосом выдавливаю из себя, пытаясь высвободиться из крепкой хватки. Не то, чтобы я не была рада видеть родительницу после моего долгого отсутствия дома, просто за годы моего нахождения в Сиэтле я отвыкла от такой тактильности.
Приятной тактильности.
— Прости, детка, — отстранять говорит мама, придерживая руки на плечах, всматриваясь в мое лицо, — Как же ты изменилась, Изабель. — морщусь после последнего слова-сокращения моего имени и возвращаю лицу непринужденный вид, будто секунду назад это не вернуло меня на 4 года назад.
— Я тоже очень скучала по тебе и папе. Его здесь нет? Он не приехал? — оглядываюсь, в надежде увидеть еще одно знакомое лицо, но в этом нескончаемом потоке людей так и не вижу его.
Из следующих слов родительницы я узнала, что отца попросили задержаться в лаборатории. Ничего не изменилось за эти 4 года — он все также посвящает всего себя науке и новым исследованиям, которые продвигают прогресс далеко вперед. Конечно, я понимала — он служит науке верой и правдой и в этом находит свое счастье.
Промелькнувшее разочарование на моем лице мама заметила сию секунду и поспешила использовать запрещенный прием, запричитав что отец очень хотел встретить меня вместе с ней. Я выдавливаю из себя что-то наподобие улыбки, не из-за того, что не верю ей, а из-за излишней усталости, а после поднимаю сумку с земли и следую к машине.
Мама передает мне ключи и не дав возможности отказаться прыгает в салон автомобиля, оставляя меня один на один с вечерней прохладой. Улыбаюсь собственным мыслям о том, что в мире осталось хоть что-то стабильное — мама.
Поворот ключа и вот на панели приборов ожили стрелки и зажглись огни, флешка с некогда любимой музыкой занимает свое место и салон наполняется звуками, родными и разными. Первая передача, поворот руля, старт. Двери заблокировались, за темными стеклами ощущение домашнего уюта, мы невидимы окружающим, скрыты от посторонних глаз. Поворот налево, поворот направо, и вот мы уже выезжаем на почти опустевшие дороги, скинувшие с себя вечерние пробки.
Еще несколько поворотов и стрелка спидометра играючи стремится выше. Выехав на шоссе, я погружаюсь в звуки музыки, вслушиваясь в каждую строчку, в каждую ноту. Всматриваюсь в столько знакомые возвышенные постройки торговых центров, очертания уже сгинувших в темноте мини-скверов и внутри разливается тепло. Усталость уходит на второй план, остается только живое восприятие родного города.
Скорость медленно начинает возрастать, мимо начинают чаще мелькать фары встречных автомобилей, спешащих кто куда. Я стараюсь уехать от собственных мыслей, плохих воспоминаний , что связывали меня с этим местом и почему мне пришлось покинуть город. Давлю на педаль газа чуть сильнее, совершенно позабыв, что в салоне сидит еще человек.
Мама не пытается меня остановить. Она видит мои суженные глаза и крепко охваченный руками руль, но не спешит нарушать мою внутреннюю борьбу. Мысли все равно быстрее и это заставляет меня сбросить скорость и просто наслаждаться спокойствием, именно тем, чего так не хватает иногда.
— Я немного прибралась в твоей комнате, вынесла некоторые вещи и твое старое оборудование. Если захочешь вдруг, — она осеклась на половине недосказанного предложения, взглянув на меня особенно наполненными печалью глазами, — Если вдруг захочешь увидеть все это, то ключи от склада знаешь где находятся. — Набирая больше воздуха выпаливает мама и оставляет меня одну.
Я пробегаюсь глазами по своей комнате, в которой прожила всю свою сознательную жизнь, включаю настольную лампу и присаживаюсь на край кровати, проводя рукой по мягкому пледу. Все осталось на тех местах, что и в день моего отъезда — 4 года назад. Металлическая кровать, окрашенная сиреневым акрилом, некогда была белой. Пришла же мне идея перекрасить ее, насмотревшись эти глупые картинки с интернета про комнату мечты.
Откидываюсь спиной на кровать и смотрю по сторонам. При холодном свете от лампы верхняя часть стен приобретает светло-сиреневый цвет, когда в темноте он кажется белым. Теперь отчетливо видно черный рисунок на обоях, пейзаж города, который я нарисовала совместно с
бывшей подругой детства — Иззи…
Как же это хорошо, что родители, доверившись мне и моим идеям, разрешили сделать комнату такой, какой я ее видела в своих мечтах. Это радует. Надо ли говорить, что абсолютно вся комната имеет только два цвета: черный и сиреневый?
Черные занавески также с рисунком города позволяют хотя бы ненадолго забыть, что мне в окна с противоположного дома смотрят соседи. Темное стекло стола поблескивает от множества софитов, которые ярко горят на потолке. Отец подарил их на мой одиннадцатый день рождения. Взгляд падает на комод возле огромного шкафа, оклеенный кучей наклеек. Над комодом висят мои рисунки, медали и
ненавистные постеры рок-группы, которые подарил…Не важно кто. Отворачивая голову от стены, промакиваю рукавом кофты глаза, на которых так предательски заблестели слезы.
Как это забыть?
Лежа на спине, я рассматриваю глянцевый потолок, в котором отражается вся комната. Смотрю на себя, вдруг замечая что-то странное рядом. Поворачиваю голову — ничего, немного привстаю и смотрю на пол — тоже ничего. Но на потолке было отчетливо видно лицо, ухмыляющееся и довольное, но не человеческое, а какого-то странного существа. Печально вздохнув и подумав, что это все из-за того, что очень хочется спать, я вернулась к столу и выключила лампу, утешая себя мыслью, что скоро пойду спать.
Включаю основной свет в комнате, иду в ванну, залезаю под душ и закрываю глаза. Что-то холодное неожиданно касается меня. Резко распахиваю глаза, оборачиваюсь — это только занавеска... Довольная, с трудом дохожу до комнаты и мгновенно проваливаюсь в сон.
Лучи утреннего солнца пробивались сквозь щели в занавесках, отбрасывая на стены причудливые тени. Я открываю глаза именно в тот момент, когда ветер, из незакрытого вечером окна, поднимает занавеску и солнечный свет ярко слепит мои глаза. Протираю глаза и с непривычки оглядываюсь, понимая, что спала в своей родной комнате. В родном доме. В родном городе. Рывком поднявшись с кровати я закрываю окно и распахиваю занавески, впуская утренний свет в комнату.
Поворачиваюсь на месте, все еще осматривая свою обитель и нахожу взглядом тот самый комод, где на стене висел большой плакат с изображением некогда любимой рок-группы, а на самом комоде — коллекция пластинок.
Расстояние от окна и комода было весьма внушительным, а руки, неожиданно предательски, сами по себе, задрожали от нарастающих внутри эмоций. Тело никак не реагировало на этот всплеск, но руки, сжатые в кулаки, говорили за себя. Вдруг стало просто невыносимо смотреть на этот плакат, который когда-то был особым подарком, символом дружбы и общих воспоминаний.
Пересилив себя и преодолев это несчастное расстояние, я подошла к комоду, на внезапно ставших словно вата ногах, и, схватила постер за края, потянув его вниз, чувствуя, как гвозди царапают стену. Край бумаги сорвался и я лихорадочно швырнула его на пол, возвращаясь к оставшейся части, которая каким-то образом не поддалась моей силе и осталась висеть на одном из гвоздей. Сорвав остатки я, движимая невероятным потоком гнева, разорвала плакат на несколько частей и кинула их на пол к остальным.
Неожиданно, разъяренные чувства сменились на сожаление и я почувствовала, как слезы подступают к глазам. Мутная пелена заслонила взор и упав на колени, я дала волю эмоциям, выпуская все слезы горечи наружу. Еще недавно смахивающие слезы руки вдруг потянулись к разорванному плакату.
— Что я наделала? Нет, нет, нет, — новый поток слез хлестнул с глаз, когда на глаза попался уголок от оторванного постера, с инициалами «JG», написанными маркером. — Хавьер Гарсия, — это имя слетело с губ против собственной воли и после произнесенного слезы прекратили так предательски обжигать щеки. Я поднялась с пола, все еще держа в руках этот кусочек бумаги.
Глубоко вздохнув, я положила его на комод, возле пластинок и вышла из комнаты. Мне срочно нужны покинуть эту комнату. Четыре года, как оказалось, короткий срок, чтобы оправиться от этого разрыва. Но я также знала, что должна двигаться дальше.
«Flashback»
В комнате царило ощутимое напряжение, когда я и Хавьер сидели друг напротив друга, а его ненавистный взгляд был направлен на меня. Атмосфера была тяжелой и давящей, как будто воздух был пронизан нашими невысказанными эмоциями. Молчание Хавьера было красноречивее любых слов, он отказывался уступать, его гордость не позволяла сделать первый шаг.
Несколько минут назад мы получили на почту сообщение с содержанием о том, что мне предлагают отсоединиться от дуэта «JavBella» и стать одиночной солисткой, продюсировать которую будет наш любимый музыкант — Оливейр Кайт. Письмо повергло меня в искренний шок, а вот Хави обуздала ярость и профессиональная ревность, которая вылилась в нечто ужасное.
Я сидела прямо, а руки сложены на груди в защитном жесте. Но как всегда глаза — предатели. В них отражалась вся боль и переживания за этого родного человека. Хави сидел наклонившись вперед, его руки были сжаты в кулаки, а лицо было искажено от гнева. Взгляд был холодным и презрительным, он смотрел на меня, как на незнакомку.
Это неловкое молчание казалось бесконечным. Напряжение росло с каждой секундой, угрожая взорваться. Комната была подобна пороховой бочке, готовой взорваться от малейшей искры.
И тут в порыве ярости Хави обрушился на меня, обвиняя в использовании его для моей собственной выгоды. Он рьяно утверждал, что я притворилась, что люблю наше дело и горю желанием продвигать группу, только для того чтобы завоевать славу и поклонников без него в дальнейшем.
— Ты просто использовала меня, Изабелла! —эти слова резанули слух, когда он закричал, его голос дрожал от гнева. Никогда прежде он не называл меня полной формой имени. Ненависть достигла апогея. — Ты притворилась, что заботишься о нашем дуэте, думаешь о дальнейшем развитии! А оказалось ты использовала меня в качестве трамплина для собственного взлета?
Я смотрела на него ошеломленно, слезы текли по лицу. Никогда прежде мне не доводилось видеть его таким злым. Злым на меня.
— Нет, Хави, — прошептала я дрожащим голосом, — Я никогда не использовала тебя. Все что я делала и говорила о нас было искренне. Я бы никогда и никому не позволила бы разрушить нашу группу. Это все очень дорого мне. Поверь.
— Ты лжешь! — Хави не слушал меня. Он слишком был ослеплен ненавистью ко мне. —Ты лживая, эгоистичная сука. Ты никогда и ничего не делала искренне. Ты хотела получить славу ценой нашего распада? Ты этого добивалась?
Слова Хави наносили удары, разрушая мое сердце на миллионы маленьких частиц. В этот момент я не могла поверить, что человек, которым я так дорожила, мог быть таким жестоким.
— Послушай, Хави, — умоляла я, — Послушай меня. Я никогда не хотела тебя использовать. — Я…
Но он был неумолим. Его гнев захватил его, заглушая все разумные мысли. Он не слушал, даже не пытался слушать. Не пытался выслушать.
— Мне плевать на то, что ты говоришь. И не смей называть меня больше Хави, — рявкнул он, взлохмачивая волосы, — Для тебя я отныне Хавьер Гарсия и не больше.
С этими словами парень развернулся и ушел, оставив меня разбитой и опустошенной.
«the end of flashback»
Сейчас я решила для себя, что не буду больше зацикливаться на прошлом. Но этот постер всегда будет напоминать мне о том, что я потеряла, и о боли, которую мне причинили.
Захлопнув дверь в комнату, я оперлась на перила спускающейся вниз лестницы, стараясь привести внутренне равновесие в порядок, после жестко нахлынувшего воспоминания. Я оставила постер там, на полу, как символ разбитой дружбы и напоминание о том, что даже самые близкие люди могут быть достаточно жестокими, принося много боли…Хавьер так и не узнал, что я не собиралась принимать это предложение.
