***
— Добрый день, мистер Андервуд, - доктор Майер пожал Алану руку и жестом предложил сесть в кресло напротив. - Предлагаю перейти сразу к делу. Врач не отличался излишней вежливостью и никогда не ходил вокруг проблемы, сразу говоря о ней. Пожалуй, по этой причине Андервуд решил не менять врача, зная, что некоторые не против сначала успокоить, а только потом кое-как объяснить всю проблему. С такими, как правило, начинаешь нервничать еще больше. Алан кивнул, в ожидании продолжения. — На прошлой неделе мы проводили полную диагностику. Пришли результаты. Как таковых улучшений, увы, не наблюдается. Однако существенно замедлилась скорость распространения метастазов по организму, если выражаться простым языком. Андервуд выпрямился, впервые за долгое время услышав хоть что-то кроме плохих новостей: — Это значит, что скоро оно может совсем прекратиться, правильно? Доктор Майер отрицательно мотнул головой: — Не совсем так. То, что замедлилась скорость распространения, означает только то, что она замедлилась. К сожалению, за этим ничего более не кроется. Тем не менее так как именно скорректированное лечение дало такие результаты, то мы будем продолжать именно его. Согласны? Андервуд пожал плечами. Конечно, он согласен. Он не знал всех тонкостей онкологических заболеваний, чтобы вступить в дискуссию с врачом, поэтому просто пододвинул к себе очередное распечатанное соглашение и подписал его. — Есть ли какие-то побочки после смены курса лечения? - это единственное, что он спрашивал из раза в раз. В прошлый раз побочным эффектом, как объяснил доктор Майер, был инфаркт, а что будет в этот раз? — Побочки, как вы это называете, после любой химиотерапии имеют место быть. Это чудо, когда их практически нет. — И какие? — Лечение сменилось не так давно, чтобы говорить о чем-то конкретном, но мы подозреваем, что у вашего отца случаются кратковременные потери памяти. Он может не вспомнить, что уже принимал какие-то лекарства, или, наоборот, путает вчерашний день и сегодня. На этом фоне у него пару раз случился…, - врач щелкнул ручкой и тут же отложил ее. - Что-то типа паранойи. Он подумал, что мы хотим дать ему двойную порцию лекарств. Конечно же, это было неправдой. Андервуд кивнул. Он находился рядом с отцом по несколько часов каждый день. Если погода была хорошая и врач давал разрешение, то он помогал Кадмусу переодеться, пересаживал его в инвалидное кресло и отправлялся с ним на прогулку. Это было тяжело. Не физически, а морально. После инфаркта Алану казалось, что отец все хуже может передвигаться самостоятельно. Ноги его больше не держали, а руки тряслись даже от пустого пластикового стаканчика. И мужчина не мог себе представить, как тяжело приходится медсестрам, которые возле него целый день. Отец никогда не грубил, не был вспыльчивым, но собственная беспомощность повысила уровень его агрессии к окружающим. Порой он напоминал капризного ребенка, который не хочет делать элементарные вещи. Но винить его за это Андервуд младший просто не мог. Вряд ли бы он сам выдержал столько времени находиться под пристальным взором врачей, один на один с собой и своими мыслями в палате без вещей и людей, которых любил и которые любили его. — Это все? - Алан поднялся с кресла. Майер кивнул, внимательно глядя на мужчину: — Это может быть не мое дело, но выглядите вы неважно. — Правда? Никогда бы не подумал…, - Андервуд хмыкнул и направился к двери, когда в спину ему донеслись слова доктора. — Вы правы, я вряд ли могу в полной мере понять вашу ситуацию, так как, слава Богу, не был на вашем месте. Но я видел других людей, у которых был точно такой же взгляд. Помните, что никто кроме вас не будет заботиться о вашем отце. Случись что с вами, он вряд ли справится сам. Андервуд несколько секунд сверлил взглядом дверную ручку, прежде чем резко надавить на нее и выйти из кабинета.***
*** В палате отца был включен только небольшой тусклый ночник, который Алан принес ему из дома. Андервуд младший тихо зашел и, закрыв за собой дверь, сел в кресло рядом с больничной койкой. Кадмус спал, тихо посапывая. Это были те редкие моменты, когда его лицо не выражало никаких эмоций и было безмятежно. Поэтому мужчина и старался приходить незадолго до его пробуждения, чтобы увидеть спокойное лицо отца. Андервуд старший похудел еще сильнее. Судя по тому, что говорил доктор Майер, организм плохо справлялся с едой, а та, что усваивалась, была в малых количествах. Кожа выглядела намного бледнее, чем обычно, и с каждым днем с трудом получалось узнать Кадмуса, каким он был хотя бы год назад, кроме тех случаев, когда мужчина спал. Безмятежность сглаживала морщины и острые черты лица. Алан с улыбкой поправил сползшее на пол одеяло и подошел к окну, чтобы немного проветрить в палате. Андервуд старший зашевелился и, открыв глаза, потянулся к очкам, что лежали на небольшой тумбочке. — Молодой человек, извините…, - хрипло начал он, с прищуром глядя на сына. - Вы... Что вы здесь делаете? — Привет, пап, - Алан подошел ближе, чтобы свет от лампы освещал его лицо. — Сколько времени? — Половина восьмого вечера. — Выйдите, ко мне сейчас придет сын, - пожилой мужчина попытался немного подняться. Алан нахмурился и, кивнув, быстро вышел из палаты. Кажется, он даже случайно задел плечом, когда изо всех сил старался попасть в кабинет к Майеру, до того, как врач уйдет. И как раз вовремя, доктор закрывал дверь, когда Андервуд окликнул его. — Что-то случилось? - Майер убрал ключи в карман. — Отец… Вы сказали, что у него были кратковременные потери памяти. Он меня не узнал. — Может быть, он просто не…, - доктор вздохнул и, посмотрев на наручные часы, шагнул в сторону Алана. - Пойдемте. Когда они зашли в палату, свет горел ярче, а отец сосредоточенно смотрел в стену перед собой. Кадмус повернулся в сторону вошедших и криво улыбнулся: — Алан, здравствуй, - он кивнул доктору. - Мистер Майер. Андервуд младший тяжело сглотнул. Доктор потянул его за рукав, призывая выйти за ним следом из палаты, и с улыбкой кивнул пациенту: — Я украду вашего сына всего на пару слов, - Майер прикрыл за ними дверь. - Вы заходили в палату? — Да. Он проснулся и попросил меня уйти так как к нему должен прийти сын. — Но сейчас он вас узнал…, - доктор что-то напечатал в телефоне и, убрав его в карман, внимательно посмотрел на Андервуда. - Мы проведем ряд тестов на мозговую активность. До свидания. Алан кивнул и зашел обратно в палату: — Привет, пап. Как себя чувствуешь? — Получше, получше. Что-то ты сегодня припозднился. Задержался на магазине? Мужчина кивнул, вглядываясь в глаза отца и пытаясь найти в них хоть что-то, что указывала бы на произошедшее, но ничего не заметил. Кадмус все также старался улыбаться в присутствии сына, хотя Алан прекрасно понимал, что даже в эту секунду он испытывает боль. Андервуд младший кивнул: — Там сегодня снег немного выпал, хочешь прогуляться? Кадмус с готовностью кивнул, переводя печальный взгляд на инвалидное кресло, что теперь стало его единственным способом передвигаться. На улице они не разговаривали. Алан вдыхал полной грудью слегка прохладный ноябрьский воздух, чувствуя как холодные снежинки тают на его лице. В небольшом парке, прилегающем к больнице, практически никого не было в это уже позднее время, и от того здесь было тихо и спокойно. Сам за собой не замечая, мужчина улыбался, наблюдая, как отец время от времени протягивает руку, ловя хлопья снега. Скрип колес инвалидной коляски и звук далеко проезжающих машин были единственным, что нарушало тишину ноябрьского вечера.***
*** Зеркало в ванной было запотевшим от пара. Алан провел по нему рукой, оставляя на поверхности разводы. Он не мог вспомнить, когда в последний раз осознанно смотрел на свое отражение, но то что мужчина видел там сейчас его настораживало. Кончики волос были спутаны, борода выглядела небрежно, а самому себе в глаза было противно смотреть. Взяв из шкафа бритву и включив, он поднес ее к щеке. Будто давая себе последние секунды на размышления, Андервуд еще раз посмотрел на свое отражение и уверенным движением провел по бороде. Сбритая щетина посыпалась в раковину. Что заставило его решиться на это, казалось бы, незначительное изменение в себе? Безразличие Шэрон? Ухудшение состояние отца? Замечание Майера? Нора, которая бросала на него то и дело жалостливые взгляды, когда думала, что он не видит этого? Или отвращение к самому себе? Алан замер на последней мысли. Борода скрывала излишнюю худобу, впалые щеки не добавляли ему прежнего обаяния и красоты, а покрасневшие глаза вынуждали отводить взгляд даже от собственного отражения. Он плеснул на лицо холодной воды, чувствуя как капли попали на обнаженную грудь и неприятно стекали по разгоряченному после душа телу. Этот день обещал быть ужасно долгим, но если все пройдет по плану то дальше должно стать легче. Наверное. На кухне его ждали только что сваренный кофе и Шэрон, которая смерила его безразличным взглядом и пошла собираться на работу. Она не заметила, что вчера Алан впервые за несколько месяцев не выпил даже капли алкоголя, что лег спать на диване в зале, не предпринимая попытки лечь рядом с ней в спальне, что он побрился и улыбнулся ей, заходя на кухню. Все указывало на то, что Пейдж неосознанно поставила точку в отношениях. Только Андервуд не хотел над этим задумываться, а сама женщина боялась признаться в этом даже самой себе. Алан не рассчитывал на какую-то реакцию с ее стороны, но хотелось услышать хотя бы «доброе утро». Порой ему казалось, что он совершенно один против всех проблем, которые навалились на него. Но каждый раз мужчина ругал себя за такие мысли. У него была Шэрон, которая не один раз признавалась ему в любви, которая была рядом ежедневно на протяжении семи лет, которая пыталась помочь ему. Но даже эти убеждения не помогали прекратить ту жгучую боль, которая каждый раз снова и снова пронзала сердце Алана от ее безразличных взглядов. Нетронутая кружка кофе осталась стоять на столе.***
— Будешь чай? - Алан включил чайник и жестом указал на диван. Нора кивнула, проходя в кабинет. В магазине редко было много людей, но основная доля клиентов была постоянной и делали заказы по звонкам. А те, кто все же изредка заходил в магазин, непременно находили что-нибудь новое для себя. Их лавка, как на старый лад часто называл магазин Кадмус, отличался разнообразием не только чаев, но и травяных сборов, выращенных в теплицах. Это был средних размеров зал со старыми шкафами, которые по мнению Алана не менялись со времен основания магазина. Большие стеклянные сосуды с закрепленными крышками напоминали аптеки, в те времена, когда лекарства смешивали под индивидуальные запросы клиентов. В этих сосудах хранились сушенные травы, которые объединяли с чаем по заказам посетителей. Были и более современные полки, на которых стояли полностью собранные наборы чайных напитков. Во время путешествий Кадмус придумал сделать небольшой шкаф с посудой для заваривания и питья чая. И они тоже приобрели свою популярность среди клиентов. Но самой любимой частью магазина для Алана был стеклянный шкаф, который всегда был закрыт на ключ. В нем хранились книги по травничеству позапрошлого века. В детстве ему не разрешал к ним прикасаться дед, а сейчас он и сам понимал насколько они ценные. Тем не менее у Андервуду младшего была цель как-нибудь почитать их, когда наконец-то будет свободное время. Нора взяла протянутую чашку в руки, не сводя взгляда с мужчины. Он выглядел опрятнее, чем вчера, и позавчера. Он выглядел немного лучше, чем за последний месяц вместе взятый. Но глаза… Нора мало что понимала в его ситуации, только то, что слышала от своего отца, который был давним другом Кадмуса. А с Аланом Нора была знакома с детства, но только их отношения нельзя было назвать и близко дружескими. — Вчера должны были привезти отчет из теплиц, я не увидел его на столе. Где он? — Вчера ты быстро ушел и я подумала, что не стоит заходить в кабинет без разрешения… — Нора, если я говорю, что документы надо оставить на столе, то их надо оставить на столе, - Алан устало прикрыл глаза, облокачиваясь на спинку дивана. Обычно у него болела голова в качестве штрафа за выпитый перед сном алкоголь, сегодня же голова раскалывалась, видимо, от его нехватки в организме. В висках противно пульсировало, и казалось, что черепная коробка взорвется в любую секунду. — Хорошо, - она потупила взгляд, но потом все же нашла в себе храбрости. - Ты не думал взять несколько дней отпуска? Андервуд приоткрыл глаза и скептически взглянул на девушку: — А ты не думала иногда делать то, что я говорю? — Я только этим и занимаюсь, - пробормотала Нора. Мужчина хмыкнул на такое заявление: — Скажи это документам, которые все еще не на моем столе, - он вздохнул. - Но вообще да, ты права. Завтра я скорее всего здесь не появлюсь. Поэтому очень прошу, если Генри соизволит привезти какую-то документацию, сложи это в отдельную папку и оставь у меня на столе. Договорились? Нора кивнула: — Как мистер Андервуд? Папа спрашивает меня чуть ли не каждый день, а я забываю… — Немного тише, пожалуйста, - мужчина устало потер виски, поднимаясь с дивана. Подойдя к окну, он слегка опустил жалюзи. Кабинет погрузился в полумрак, зато глаза болели не так сильно. - Держится. Мне бы хотелось сказать, что есть небольшой прогресс. Но, увы, на каждый такой прогресс приходится какая-то новая проблема. — Мне жаль. Надеюсь у вас вместе получится справиться с болезнью, - Нора слабо улыбнулась Алану и встала. - Я пойду. Мужчина кивнул, возвращаясь к делам, которые надо успеть доделать как можно раньше. Сегодня доктор Майер собирался провести первые тесты мозговой активности отца, поэтому Алану рекомендовали воздержаться от посещения.***
Переступив порог, Шэрон сначала подумала, что ошиблась домом. Но быстро выглянув и увидев на двери нужный номер, тихо закрыла за собой дверь, снимая пальто и аккуратно вешая его на крючок. С кухни доносились вкусные ароматы чего-то мясного, а из зала играла музыка - достаточно громко, чтобы ее можно было услышать на кухне, но недостаточно громко, чтобы она начала действовать на нервы. Алан сосредоточенно что-то нарезал, тихо подпевая словам из песни. Пейдж кашлянула, сообщая ему о своем присутствии. Ей нужны были объяснения происходящему. Не то чтобы она была против, что Андервуд как в старые добрые готовит ужин, но такие резкие изменения немного настораживали. Где гарантия что он трезв сейчас или будет трезв завтра? Их не было. — Привет, - он что-то быстро помешал на сковороде и повернулся, улыбаясь. Возможно, такой улыбкой он мог бы провести кого угодно, но не Шэрон. Пустоту в глазах скрыть у него все равно не получилось. - Садись, скоро все будет готово. — А что у нас происходит? — По всей видимости - ужин, - для убедительности мужчина оглянулся на накрытый стол. Через некоторое время они уже сидели напротив друг друга и нарезали сочное мясо. Алан был сосредоточен на еде, стараясь скрыть волнение от сегодняшнего вечера. Он не мог похвастаться, что первый день без алкоголя дался ему легко. Отнюдь. Это было похоже на настоящую пытку. Весь день мысли невольно возвращались к бутылке виски, что спокойно стояла в одном из кухонных шкафчиков. Его единственным спасением было дождаться вечера, где за ужином он собирался предложить Шэрон вино. А сама Пейдж все еще пыталась понять что происходит. Конечно, она спокойно могла бы разделить ужин с любимым человеком, но такие изменения не давали ей покоя. Что же произошло - Кадмус пошел на поправку или Алан наконец осознал, как сильно запустил себя? Вряд ли он подумал о том, что перестал уделять ей хоть сколько-то времени и от этой мысли становилось больно. — Как прошел день? - Алан все еще не поднимал взгляд от еды. Вино было разлито по бокалам, но никто из них не притронулись к ним. — Спокойно. Как твой? Произошло что-то хорошее, раз сегодня ты решил…, - она хотела упомянуть отсутствие крепкого алкоголя, но вовремя прикусила язык. - Устроить нам ужин? — На самом деле ничего хорошего не произошло, - наконец он посмотрел на нее и первый сделал глоток вина. Шэрон последовала его примеру. - Если тебе интересно, отцу стало одновременно и лучше, и хуже. — И как это понимать? — Распространение метастазов приостановилось, но у него теперь случаются кратковременные потери памяти - вчера он меня не сразу узнал. Док обещал завтра сделать заключение. — Мне жаль. Андервуд кивнул, прекрасно понимая, что слово «жаль» никак не соотноситься с тем, что чувствует Шэрон. Скорее всего ей жаль Алана, и то не так сильно, чтобы использовать это слово. Привычка… Это все, что на самом деле крылось за этим словом. Доедали в полной тишине. Бокалы полностью опустели как и тарелки, а в бутылке осталось еще половина вина, когда Алан встал и протянул ей руку. — Потанцуешь со мной? Шэрон удивленно моргнула и машинально вложила руку в его протянутую ладонь. Она была горячей, и только сейчас Пейдж поняла, как сильно соскучилась по его прикосновениям. Прошел месяц, если не больше, с тех пор, как они вместе засыпали в одной постели, и теперь такое просто прикосновение заставило что-то встрепенуться в ее душе и сердце. Андервуд еле заметно улыбнулся, ведя Шэрон в зал. На минуту отпустив ее руку, он сменил пластинку на виниловом проигрывателе и подошел к ней. Каждое прикосновение отзывалось давно забытыми ощущениями. Пейдж хотелось прижаться к Алану всем телом, но долгая обида, которая день за днем росла внутри, требовала его оттолкнуть. Почему ему должно все легко доставаться? Он столько недель не уделял должного внимания их отношениям и хочет исправить все за один день? Женщина была совсем другого мнения. Алан медленно водил руками по ее пояснице, изредка опуская их чуть ниже и тут же возвращая обратно. Но ее холодность и отстраненность ощущались до сих пор, несмотря на то, что Шэрон все же обняла его, прижимаясь макушкой к его щеке. — Не отталкивай меня, - тихо проговорил Андервуд, наклоняясь и оставляя поцелуй на ее щеке. - Что я делаю не так? Его ладони скользнули ниже, прижимая Шэрон ближе к телу Алана. Спроси он её об этом в любой другой обстановке, Пейдж непременно бы смогла назвать с десяток причин… А смогла бы? Тысячу раз она обдумывала, как не выдержит и выскажет ему все, что накопилось на душе. А сейчас мужчина сам спрашивает ее об этом, но Шэрон не могла подобрать слов. Он оперлась руками его грудь, пытаясь соблюдать хоть какую-то дистанцию. За один месяц они отстранились друг от друга настолько, будто никогда и не были вместе. Только Алан по-настоящему скучал по ней, а Шэрон, как казалось, нашла такую «дистанцию» вполне комфортной. Мужчина прижался лбом к ее и вздохнул. Пейдж больше не ощущала его горячих ладоней на своей талии, но теперь, невольно задержав дыхание, чувствовала как мужские пальцы с отточенной ловкостью медленно расстегивали пуговицы ее блузки: — Что ты делаешь? - спросила Пейдж, хотя в ответе не нуждалась. Вопрос был задан, чтобы выиграть время для Алана, давая ему возможность осмыслить все действия, и для самой Шэрон, давая ей шанс решить, чего она сама хочет сейчас. — Я хочу тебя, - его тихий шепот легкой дрожью отозвался по всему телу. Поддаться этому чувству значило для Пейдж, что она простит Алану все. Но единственное, что она хорошо запомнила из воспитания родителей, все, а особенно прощение, нужно заслужить. Сделав шаг назад, она отвернулась застегивая пуговицы блузки: — Так не работает, Алан. — Не работает что? - мужчина сделал шаг ей навстречу, но дотронуться до Шэрон не рискнул. — Все это, - она раздраженно взмахнула рукой и повернулась к нему, когда блузка была окончательно застегнута. Андервуду казалось, что он видел в ее глаз ту нежность, которую и надеялся увидеть в этот вечер, но видимо ошибся. Снова. - Думаешь, ты можешь просто взять и… И все будет хорошо? - она отрицательно мотнула головой и быстро ушла в спальню, закрывая за собой дверь. Алан растерянно смотрел ей вслед. Он не мог понять, что только что произошло. Что повлияло на такую молниеносную смену настроения. Она ожидала от него каких-то других действий? Если да, то каких? Что он, черт возьми, должен был сделать? На смену недопонимаю пришла злость. И на этот раз мужчина безошибочно определил и ее источник, и объект, на который она была направлена, - Шэрон. Взяв со стола кухни недопитую бутылку вина, Алан вернулся в зал, сменил пластинку в проигрывателе, прибавил звук и сел на диване, пристально глядя в точку на стене. Складывалось ощущение, что Пейдж сама не знала, чего хочет. Он был уверен, что ей понравился ужин. И вряд ли бы женщина согласилась с ним потанцевать, если бы не хотела. Но все остальные действия противоречили предыдущим. Его вновь ждал жесткий диван, недовольное ворчание Шэрон, чтобы он убавил музыку, и утренняя головная боль, которая только ухудшалась от этого горького запаха кофе, который неизменно ждал на столе вместо завтрака.***
Промозглый ноябрь сменился снежным декабрем. Магазин Андервуда находился на одной из тех улиц, где было немало и других лавок, владельцы которых уже начали готовиться к Рождеству. До праздника оставалась две недели, но Алан не чувствовал никакого рождественского настроения. Если он до этого считал, что его будни - одна большая серая масса, то он ошибался, потому что такого состояния они достигли только сейчас. Даже Стью теперь бросал на него обеспокоенные взгляды чаще, чем следовало, когда Андервуд приходил в бар, залпом выпивал несколько шотов и, развалившись на мягком диване, неподвижно сидел и пустым взглядом смотрел на танцпол. Шэрон каждый день устраивала сцены, но ничего путного Алан не выносил из ее разговоров. Все, что он слышал, обвинения. Мужчина не отрицал, что местами она, возможно, и была права. Поэтому, как правило, он возвращался домой, прислонившись к стене слушал ее недовольства, после чего кивал и шел в зал, где и засыпал до следующего утра. В магазине дела обстояли не лучше. Его угрюмое настроение не способствовало никакому увеличению продаж. Оставалось благодарить только отца и других предков, что система была налажена и могла справляться без особого вмешательства. На каждое «Доброе утро» Норы, он лишь сильнее хлопал дверью своего кабинета, не выходя оттуда до конца рабочего дня. Единственное, что Алан не нарушал ни при каких обстоятельствах, - он не пил на работе. Правда подаренная одним постоянным клиентом бутылка хорошего бурбона так и притягивала к себе его взгляд, он сдерживался и, где-то в глубине души, даже радовался такой маленькой ежедневной победе. Но хуже всего дела обстояли в больнице. Теперь каждый поход туда напоминал пытку. Отца будто подменили. В одни дни он узнавал сына без проблем, спокойно вел незамысловатые диалоги и был позитивен настолько, насколько это позволяла ситуация. А в другие его одолевала беспричинная агрессия, а Алана он просил немедленно убраться из палаты, не желая признавать в нем своего ребенка. Майер только качал головой и объяснял, что процесс необратим. Что-то говорил про клетки мозга, слабую нейронную активность, но Андервуд младший не особо следил за мыслью. Зато он замечал, что с каждым походом в больницу его руки трясутся сильнее, особенно в те дни, когда Кадмус его не узнавал. Отец был и есть единственный человек, в котором мужчина видел поддержку. Но теперь отобрали и это, оставляя его один на один с темным омутом проблем. Бывали дни, когда Алану и вовсе не хотелось приходить домой. Было бы неплохо остаться даже на той же работе, лишь бы не слушать снова претензии. Он не чувствовал, что Шэрон хоть как-то старается для их отношений. Она приходила с работы с покупной едой, ужинала при слабом свете на кухне и сразу уходила в комнату. Все попытки Андервуда заговорить с ней, даже о чем-то нейтральном, заканчивались грандиозным провалом и не менее грандиозным скандалом. Поэтому понадобилось совсем немного времени, чтобы из людей, которые любят друг друга, они превратились в сожителей, которые не переносят друг друга на дух, но по какой-то причине не хотят обсуждать это. Когда дверь захлопнулась из-за декабрьского сквозняка сильнее, чем было необходимо, мужчина даже не повернулся в сторону грохота. В прихожей зашуршала пуховиком Шэрон, явно ругая разыгравшуюся метель. А Алан продолжил сосредоточенно нарезать колбасу. На столе стояла наполовину опустевшая небольшая бутылка виски, а на кухне было невыносимо душно. Его руки тряслись, не до конца отойдя от очередного посещения больнице, где Майер, ничего не скрывая, сообщил, что отцу стало еще хуже и надо хотя бы на часть дня нанимать сиделку. При всем желании Андервуд не мог сидеть подле отца целыми днями. Он все еще осознавал все навалившиеся обязанности. Может быть Шэрон этого не замечала, но продуктов в холодильнике всегда хватало, а в доме было прибрано. А еще был магазин. Отец был прав, говоря, что Нора не справится со всеми руководящими обязанностями. И также Кадмус был прав, что Алану наверняка захочется уволить девчонку. Но мужчина держался и, скрипя зубами, раз за разом объяснял той элементарные, на его взгляд, вещи. Руки тряслись, но нож он держал крепко. Шэрон остановилась в проходе в кухню, стягивая с себя шарф. То, что Алан не лежит на диване, слушая одни и те же пластинки, а твердо стоит на ногах и даже что-то готовит, несколько ее удивило. — Почувствовал новый приток сил? – она села на ближайший стул, не сводя с него взгляда. Пейдж видела как напряглась его спина, но всего лишь на несколько секунд. А после вновь послышался неравномерный стук большого ножа о деревянную доску. — Нам придется экономить немного больше, - спокойно сказал он. В целом, если бы от мужчины не несло алкоголем, а на столе не стояла початая бутылка виски, Шэрон может быть бы и не догадалась, что он вообще сегодня выпил. — Дешевый алкоголь больше тебе не подходит? Откуда в ней брался этот вечный поток сарказма и агрессии в его сторону, Андервуд не знал. Но он четко осознавал, что его терпение может лопнуть в любую секунду. Да, может быть за все годы совместной жизни с женщиной он немного размяк. Денег хватало не только на хорошую жизнь, но и на ежегодный отпуск в другие страны. Не сказать, что Шэрон получала много, но большую часть расходов всегда брал на себя Алан. И сейчас, когда он говорил, что им следует экономить немного больше, он имел в виду, что ей придется теперь чуть больше брать на свои расходы из своих денег. Ему не было необходимости говорить ей «нет» все эти годы, но он предчувствовал, что скоро такой момент наступит. Алан проигнорировал ее вопрос, сильнее сжимая челюсть: — А еще я буду приходить домой позже. Нужно задерживаться в больнице. Глубоко в душе Пейдж было без разницы будет ли Алан приходить домой раньше или позже, если все равно сразу пьяным будет ложиться на диван в зале. Но ревность, что ради отца он готов отказаться от своего «хобби» хотя бы на несколько часов терзала ее душу сильнее, чем что-либо еще. — Алан, я не понимаю, почему ты не можешь нанять сиделку на целый день? — Потому что мой отец заслужил, чтобы рядом с ним находился сын, а не незнакомый человек. — А я не заслужила за эти годы хоть капельку твоего драгоценного внимания? – Пейдж встала и подошла к нему чуть ближе, желая посмотреть мужчине в глаза. Что она рассчитывала увидеть в них? Сожаление или раскаяние? Может она рассчитывала, что он начнет просить ее о прощении за все ошибки, что совершил за эти полгода или… — Перестань, - Андервуд крепко сжимал нож в руке, не сводя взгляда с разделочной доски. — Нет, это ты перестань и посмотри на меня, - ему казалось, что женщина окончательно подошла к срыву. Будет ли она кричать на него или просто разрыдается, Алан не знал и даже не хотел пытаться предугадать ее поведение. Он перевел на нее безразличный взгляд: — Ну? — Почему с ним ты готов проводить целые дни, а для меня не можешь выделить долбанного одного часа? — Шэрон… — Закрой рот, Алан. Почему в больницу ты не позволяешь себе заваливаться пьяным, а ко мне приходишь в состоянии, в котором можно только заснуть до утра? - она была готова разрыдаться в любую секунду, но вместо этого с неприкрытой злостью смотрела на мужчину перед собой. Он устало провел свободной рукой по лицу. Как же он устал от этих сцен. Порой Андервуд чувствовал себя героем каких-то дешевых и чертовски отвратительных любовных романов. Но с печалью и сожалением осознавал, что это всего лишь его жизнь. — Правильно, потому что у тебя нет ответа на мой вопрос. Ты готов проводить время с кем угодно, но не со мной, - она горько усмехнулась. – Да тебя отец даже не помнит... В голове у Алана будто что-то щелкнуло. Он мог простить ей эти ежедневные сцены, то, как грубо она порой позволяла себе разговаривать с ним, думая, что он ничего не понимает в пьяном состоянии. Но никогда мужчина не позволит кому-либо с таким пренебрежением относиться к своему отцу и говорить о нем так. Рука невольно сильнее сжала нож и, не задумываясь над действиями, Андервуд направил кончик лезвия в ее сторону: — А теперь ты закроешь свой рот впервые в жизни и будешь слушать меня, - у Алана был приятный голос, который нельзя было назвать ни высоким, ни низким. Но сейчас Шэрон была готова поклясться, что впервые слышит в голосе мужчины холод и грубость, которой до этого никогда не было. Он сделал шаг ей навстречу, заставляя Пейдж испуганно отступить назад. Единственный человек в ее жизни, который ассоциировался у Шэрон с надежностью и безопасностью, теперь не внушал ей ни того, ни другого. — Ты понятия не имеешь, что это такое, когда твой отец болен раком, а ты не можешь ему помочь. Если тебе глубоко наплевать на проблемы своих родителей, то мне - нет. Мой папа старался найти с тобой общий язык, но ты ведешь себя как упрямый и обиженный подросток, отвергая любую помощь, которую тебе предлагают. Мой отец не заслужил всего того, что сейчас происходит с ним, а ты вообще последний человек на всей этой гребаной планете, который имеет право что-то сказать против него. — Положи нож… Алан ее не слушал, но попыток подойти ближе больше не предпринимал: — Ты постоянно говоришь себе, о том как тебе надоело, что я помогаю отцу, что я пью, что забил на наши отношения, - мужчина принялся загибать пальцы левой руки лезвием ножа, не осознавая что именно делает. - Я слушал тебя, когда ты из раза в раз жаловалась на свое тяжелое детство и своих родителей? Слушал. Я предлагал тебе решить эти проблемы? Предлагал. Я старался сделать так, чтобы ты чувствовала, что тебя любят и нуждаются в тебе? Старался. А ты? Ты обо мне много думала за эти годы? - кончик ножа остановился к паре миллиметров от его груди. На его пальцах появились мелкие порезы, из которых по руке медленно стекали тонкие ручейки крови. — Алан, давай положим нож, - Пейдж сделала шаг вперед, медленно вытягивая руку, чтобы забрать предмет, но Андервуд отступил. — Не трогай меня. Я за все семь лет впервые нуждаюсь в твоей поддержке. Ни в чьей-то, а в твоей, - его голос сорвался. - Не в поддержке Стью, к которому ты меня отправила, ни в чьей-то было еще. А в твоей! Шэрон всего дважды видела, как Алан плакал. Первый раз, когда застала его на кухне, после того как он узнал про болезнь отца. А второй раз был сейчас. Его глаза были покрасневшими, она видела в них слезы, злость и обиду, и Пейдж не могла даже себе представить, что ей будет так больно на это смотреть. — А ты оказалась не способна дать мне даже это, - он повернул к себе ближайший стул и рухнул на него. Волосы упали на лицо, а глаза были мокрые от слез. В его красивых зеленых глазах было столько отвращения и ненависти к женщине, которую он любил, что Пейдж и подумать не могла, что когда-то увидит такое. И что его взгляд сделает ей так больно. — Ты такая эгоистка, Шэрон, - тихо сказал Алан после нескольких минут молчания и внимательно посмотрел на нее. Он хотел сказать что-то еще, но опустив голову, встал, положил нож в раковину и, взяв со стола недопитую бутылку виски, пошел в спальню, хлопая дверью. Пейдж осталась стоять на кухне не в силах пошевелиться. Она знала, что мужчина никогда ей не навредит и не сделает больно, но сейчас ей впервые было страшно рядом с ним. Когда оцепенение спало, Шэрон на ватных ногах дошла до дивана в зале и села, смотря в одну точку. Признаваться в своих ошибках было всегда неприятно. И самостоятельную взрослую жизнь Пейдж любила как раз за то, что это делать было не обязательно. Речь Алана с обвинениями в ее сторону не стала исключениями. Она отослала его к Стью? Андервуд взрослый мужчина, должен был сам думать, к чему приведут такие последствия. Женщина терпела его плохое и безразличное настроение слишком долго, чтобы делать это и дальше. И теперь он обвиняет ее в том, что она что-то делала не так? Разве она была виновата, что Алан не может справиться со своими проблемами сам? В коридоре что-то громыхнуло, и Пейдж медленно встала с дивана, ожидая новую порцию необоснованных, по ее мнению, нападок. В зал, слегка пошатываясь, вошел Алан, таща за собой огромный желтый чемодан: — Я собрал твои вещи в спальне. Забирай все, что тебе еще нужно, - он поставил чемодан перед собой и сделал несколько шагов назад. - Завтра утром тебя здесь быть не должно. Шэрон испуганно посмотрела на него: — Ты… выгоняешь меня? — Я не хочу тебя больше видеть. У Шэрон было не так уж и много вещей, чтобы переживать о том, что чего-то не доставало в этом битком набитом чемодане. Она взялась за его ручку и повезла к дверям: — Не утруждай себя, я могу уехать и сейчас, - возле порога, наспех обматываясь шарфом, Пейдж повернулась и посмотрела на Алана, который не сводил с нее взгляда. - Только не надо потом на трезвую голову приезжать ко мне и просить прощение за необдуманные слова и действия, которые ты сейчас сделал. Это конец. С минуту Андервуд молча наблюдал, как она одевается. Он не чувствовал, что делает что-то неправильно. После выпитого алкоголя ему было практически все равно. Практически… Сейчас он чувствовал только боль от всех слов, что сказала Шэрон. — Отдай ключи, - он протянул руку, но вместо ладони ключи прилетели ему в грудь. Дверь за женщиной с силой захлопнулась, а он горько усмехнулся. Какой глупец сказал, что все что ни делается, все к лучшему? Должно быть он был полным идиотом, потому что сейчас мужчина чувствовал себя отвратительно, как никогда в жизни.***
С каждым днем хотелось выбросить телефон все сильнее. Единственные, кому неизменно отвечал Андервуд, была Нора с ежедневными отчетами из магазина, куда он стал заезжать крайне редко, и Майер. Больше ни с кем у мужчины не было сил разговаривать. Он чувствовал вину за то, что не отвечал Офелии, когда в один день она позвонила ему больше десяти раз. Все десять раз он пристально смотрел на входящий, но взять трубку не смог. Что он ей скажет? Да она в момент поймет, что с ним что-то не так. Она была последним человеком, которого он хотел беспокоить. Несколько раз ему даже звонил Джеймс, но и от него Алан не смог взять трубку. Хотелось просто чтобы его оставили в покое. Хотя бы на один день избавили от этого надоедливого круговорота, которые пожирал его. В первые дни после ухода Шэрон он несколько раз порывался поехать к ней. Ему не нужно было даже обзванивать ее подруг, чтобы понять, где Пейдж сейчас. С большей вероятностью она была в свое маленькой квартирке на самой окраине Лондона, которая досталась ей от бабушки. Но какой толк был в их встрече? Единственное за что бы он мог извиниться - за грубость и за то, что, вероятно, напугал ее. Но разве Алан дождался бы извинений от нее? Вряд ли. Он был уверен, что она даже не умеет извиняться по-настоящему. Теперь, приходя домой, Андервуд даже не включал свет. Машинально снимая с себя пальто и ботинки, он пошатываясь проходил в спальню и забывался тревожным сном до самого утра, нередко несколько раз просыпаясь за ночь. Ему снился отец, Шэрон, что-то еще. Мужчине казалось порой, что он сходит с ума. Все стало совсем плохо в один из вечеров. Врач сказал, что отцу стало еще хуже. Метастазы распространялись с огромной скоростью, съедая Кадмуса заживо, и никто не мог ничего с этим сделать. Лечение и так было агрессивным настолько, что дальше организм пожилого мужчины просто бы не выдержал. Он перестал бороться. Единственное, что они могли сейчас делать - ждать. Андервуд кивал, слушая доктора и смотря, через стекло палаты, как спокойно спит отец после большой дозы обезболивающих. Алан не помнил как добрался до дома на такси. Везде было темно. Пальто слетело с крючка и упало на пол, а мужчина машинально пошел на кухню. Единственным источником света стала слабая подсветка, чтобы не пролить виски мимо стакана. Он сел за стол и, выпив несколько стаканов, беспомощно уронил голову на сложенные руки. Андервуд не знал сколько так просидел - десять минут или несколько часов. Все тело ломило тягучей болью и, выпрямившись, он рассеянным взглядом посмотрел туда, где горел слабый свет. Картинка перед глазами была нечеткая, но Алану казалось что он видит чей-то силуэт. Может мужчина до конца еще не проснулся? Или это всего лишь сон? Андервуд облокотился на спинку стула и стал наблюдать. До боли знакомый образ плавно двигался по кухне. Дышать стало трудно. — Шэрон…, - еле двигая губами прошептал он. Сердце сжалось от боли. Облокотившись на стол, он тяжело поднялся, не сводя взгляда с женщины. Алан сделал несколько маленьких шагов вперед, не переставая смотреть на нее, боясь, что Шэрон исчезнет в любую секунду. Ему казалось, что еще совсем чуть и он сможет прикоснуться к ней. Если она здесь, значит Шэрон простила его? Он подошел совсем близко к силуэту, протягивая руку вперед, желая до нее дотронуться… Рука просто коснулась воздуха. Алан стоял рядом с тем местом, где секунду назад видел Шэрон. Он испуганно перевел взгляд на трясущуюся ладонь и тяжело сглотнул. Ему все это показалось… Ему просто показалась, что Шэрон только что была здесь. Что она пришла к нему. Глаза жгло, было невыносимо больно, а грудь будто сдавили стальные тиски, не давая вздохнуть. Дыхание участилось. Его трясло от осознания, что все это ему показалось. Он оглянулся. В доме все также было пусто, тихо и темно. И ему стало страшно. Быстрым шагом, задев и уронив неровно стоящий в проходе стул, он добрался до зала и сел на диван. Здесь было немного светлее от фонарного столба, что стоял перед домом и от фар, редко проезжающих мимо дома автомобилей. Но даже это ни капли не успокаивало его. В ту ночь Алан больше не сомкнул глаз. На следующий день он чувствовал себя отвратительно, и даже холодный душ, после которого его немного трясло, никак не спас ситуацию. Нора все также проводила его взглядом полным сожаления в кабинет. День не обещал никаких новостей, но настал вечер. Майер сказал, что утром показатели отца немного улучшились. Совсем незначительно, но это стало определенным прогрессом. Андервуд впервые слегка улыбнулся за несколько дней, наблюдая как мерно поднимается и опускается грудь отца под больничным одеялом. Доктор даже сказал, что Кадмус захотел немного поесть и узнал Майера. Единственная проблема - он немного путается во времени. Алан попросил оставить их и, когда за врачом закрылась дверь, он пододвинул стул к отцовской кровати и с улыбкой смотрел на своего старика. Старик… До болезни мужчина даже не задумывался, как сильно постарел его отец. Чего уж там, он никогда и не видел его молодым. Когда Алан родился, Кадмусу было около сорока. Да он был полон сил, энергии и радости, что у него родился ребенок. Он вкладывал все свои силы в воспитание мальчика, особенно когда Хилари, мать Алана, ушла, решив, что семейная жизнь все-так не для нее. Андервуд младший плохо ее помнил, а с годами все воспоминания превратились в туманные образы, которые редко всплывали в голове. С четырех лет для мальчика существовал только отец, который поддерживал его во всем. И так больно было осознавать, что сейчас единственный близкий человек лежит в больнице балансируя между жизнью и смертью. Алан старался об этом не задумываться, но Майер был честен с ним даже в этом вопросе. А та маленькая надежда, которая появилась после сегодняшнего разговора с врачом, заставила Алана улыбнуться. Отец проснулся и, прищурившись, протянул руку к сыну. Его ладони тряслись также как и ладони Алана. Они были худыми и холодными. Но Кадмус все равно крепко сжал руку сына. На одну секунду в его взгляде что-то прояснилось. Алан не помнил, когда отец в последний раз узнавал его. По совету Майера мужчина стал одеваться в старую одежду, в которой отец точно его видел и не раз. Перед каждым приходом в больницу он старался бриться и приводить себя хоть немного порядок, но вряд ли от доктора скрылось его состояние. Но он молчал, прекрасно понимая, что его это не касается. — Молодой человек, - хрипло произнес Кадмус, внимательно глядя на сына. Алан сглотнул и пододвинула чуть ближе. Такое обращение было настолько привычным и родным, что он не поверил, что наконец-то слышит это. — Пап… - с его губ сорвался беззвучный шепот. — Вы… Вы знаете моего сына? Он чем-то похож на вас… Только... Он еще маленький... Сердце рухнуло куда-то в бездну. Не узнал… Но Андервуд младший кивнул, стараясь не пропустить ни одного слова сказанного отцом. — Передайте ему, если увидите, чтобы не боялся, - Кадмус слегка закашлялся, но все же продолжил. - Чтобы был смелым. Я обязательно научу его кататься на велосипеде, как только выйду отсюда. — Пап…, - Алан почувствовал как по щеке скатилась обжигающая слеза. — Он ведь у меня еще совсем маленький, еще плохо справляется с рулем, - Кадмус улыбнулся своим воспоминаниям, которые только для него одного были недавними, и отпустил руку Алана. - Только обязательно ему передайте. Он волнуется. На негнущихся ногах Андервуд младший вышел из палаты, затем из больницы. Такси привезло его к магазину, который был уже закрыт. Он зашел внутрь, не включая свет, поднялся на второй этаж в свой кабинет и заперся там. После галлюцинации Шэрон, Алан больше не мог оставаться в своем доме. Теперь он решил спать здесь, на таком же неудобном диване как у себя в зале. Главное что не в доме, который теперь хранил только негативные воспоминания. Впервые за несколько дней не хотелось пить. Не хотелось ничего, кроме как забыться сном. Он был готов на отсутствие любых снов, только бы немного отдохнуть. Завтра Сочельник, так может это маленькое желание сможет исполниться? Свитер оказался практически таким же удобным как и подушка, а пальто вполне сошло за одеяло. Сон был беспокойным, но проснулся Андервуд от звонка в пять утра. На экране высветился телефон доктора Майера: — Мистер Андервуд… — Да, - хрипло ответил Алан, садясь на диване. Голова болела, во рту пересохло, а сердце бешено колотилось о ребра. — Примите мои соболезнования. Ваш отец скончался сегодня в четыре утра тридцать семь минут. Вам нужно приехать, чтобы забрать его личные вещи. Все остальное вам расскажут на месте, - в телефоне послышались долгие протяжные гудки. Через сорок минут Алан стоял перед палатой, где только вчера вечером видел отца живым. Только вчера ему сказали, что его состояние улучшилось. Вчера ему дали надежду, а сегодня уже отобрали. Майер что-то говорил, где и когда он может забрать тело отца. Что может оформить сжигание тела в прах у них в больнице. Что-то о вскрытии и о том, что сердце не выдержало нагрузки сильными препаратами. Но Алан ничего из этого не слышал, смотря на пустую больничную койку. За все эти дни в нем будто не осталось слез, а последние впитал свитер этой ночью. Алан чувствовал, что тонет. Все происходящее вокруг напоминало темную толщу воды, которая заполняла собой все пространство, не давая возможности выбраться. Не давая ни единого шанса вздохнуть. Он был бы глупцом, если бы не задумывался о том, что станет с отцом. Чего стоят только слова Майера, который говорил ему о возможных развитиях болезни. Но сейчас это стало для него настоящим ударом. Было ощущение, что во всем мире исчез кислород, что ему просто нечего дышать. Поэтому он просто стоял и смотрел, держа в руках документы и спортивную сумку Кадмуса, с которой тот приехал в больницу. Было невыносимо больно от смерти отца и от того, что ему не с кем разделить эту боль. До этого момента Алан никогда не чувствовал одиночество. Та бетонная плита, которая все полгода ощущалась многотонной тяжестью на его плечах, казалось, теперь придавила его окончательно.