Призраки завтра

Я уснула в камере пыток, Где на стенах тиски и клещи, Среди старых кошмаров забытых, Мне снились странные вещи.       Я была в темноте. В голове играла назойливая музыка, назойливая тихая музыка со знакомым мотивом, вспомнить текст к которой представлялось для меня непосильной задачей. Ориентироваться приходилось на какое угодно из оставшихся чувств. Пока в этой темноте не возникли очертания маленькой девочки, забившейся в угол своей кровати и слушавшей вопли за стеной с широко открытыми глазами, которые она не могла закрыть ни на секунду. Картина что-то смутно напоминала. Нельзя было различить ни лица, ни интерьера, ничего конкретного. Ясно чувствовалась лишь тревога, ей пропахло все. Только мелодия возвращалась в голову назойливой мухой, пока я не подобрала нужные слова. Раз, два, три. И все исчезло. Я уснула ночью глубокой, В страшной чаще, Зарывшись в листьях, Среди диких чудовищ, голодных, О своей не заботясь жизни.       Я открываю глаза. Темнота новая, спокойная. Холод, мокрый воздух и тяжелое вязкое ночное небо над головой, закрытое ветвями вековых деревьев. Как прекрасно и мирно здесь. В глубине чащи слышались звуки ее обитателей, возможно таких же неестественных, как и я сейчас. Под ногами шуршали листва и иголки, изо рта с теплым дыханием выходи пар, ноги вели меня к воде. Черному, с легкой рябью от ночного ветра, озеру, чей зов я слышала внятнее любой человеческой речи. Не было в этой жизни ничего более прекрасного и умиротворяющего, чем зайти в него, скрывшись в глубине с головой. Незачем было противиться этому зову. Холодные стены воды сомкнулись надо мной. Раз, два, три. Я уснула на поле битвы, В самом центре кровавой бойни, Среди раненных и убитых, Полежать хотелось спокойно.       Я снова открываю глаза, ослепленная ярким светом и звоном в ушах, чувствую, на руках что-то теплое и липкое, вязкое. В груди адским мотором клокочет закипающая агрессия. Меня утягивают руки, несколько бестелесных черных рук, обхвативших меня путами. Я не сопротивляюсь, не могу сопротивляться, с чего бы? Явственно чувствую запах страха и крови, как дикая собака. Мир начинает проясняться, лицо саднит, болит тело, даже дышать больно. Крови действительно много, она на моих руках, на лице. И она не моя.       Передо мной на коленях в траве сидела девушка с приподнятыми руками. Руки до середины предплечья были изуродованы до неузнаваемости, а она кричала так громко, как только может кричать человек. Вот от чего заложило уши. Я не понимала, кричала она что-то конкретное или это был вопль агонии. Но глядя на нее я не испытывала ни сочувствия, ни жалости, только злорадное удовольствие и упование той формой справедливости, которая мне казалась правильной. Она кричала и смотрела на меня, только сейчас я увидела следы человеческих зубов на том, что осталось от ее рук.       Те же самые путы опустили меня на нагретую солнцем траву, и я почувствовала резко накатившую усталость. Мир теряет очертания, веки смыкаются, раз, два, три…       В очередной раз открываю глаза. Все это не имеет значения, вот она — ночь. Я снова в колледже. Наконец-то. Знакомые пустые серые стены и только тусклый свет луны заглядывает в открытое окно. Я села на ковать, приходя в себя от навязчивого сна, надоедливой мелодии, от всего, от очередного ночного пробуждения, от прожитого дня. По ногам приятно разливался холод от остывшего за ночь проветривания пола. Тапки ни к чему, босиком.       Стоя в темноте и пустоте под блеклым ночным светом я почувствовала внутреннюю, необъяснимую, практически иррациональную потребность выйти на улицу. Лунная ночь манила как лампа манит мотылька. Не знаю, чем ведомая, я, не глядя, нашла на поверхности открытого чемодана старую растянутую футболку и, натянув ее, медленно пошла на улицу. Воздух был таким хрупким, практически звенящим, каждый вздох, казалось, мог разбудить соседей. Шершавые доски и звенящая тишина. Как же спокойно.       Выйдя на улицу чувство блаженного бессилия нахлынуло на меня с головой. Это дом, вот он, мой дом. Сколько бы лет я не кружила по свету и где бы не жила, нигде мне не было так спокойно, как среди этих зданий, среди этих людей. Втягивая носом воздух, холодный и острый, чувствуя мертвецкий холод каменной дорожки и шелест редкой листвы я позволила себе на мгновение остановиться от той бесконечной гонки, в которой жила несколько лет. В груди предательски защемило, а подбородок задрожал. Наконец можно остановиться и пожалеть себя.       Я шла по каменистой дорожке прочь от общежития бессловесно роняя редкие слезы по чему-то давно и искусно умерщвленному внутри, не глядя вперед себя. Камень забрал остаток тепла из ног, а кожу покалывал холодный ветер, но я не боюсь холода. Я шла в неизвестном направлении, повинуясь исключительно тому же внутреннему чувству. Пока дорожка не прервалась. Впереди была небольшая храмовая площадка, а на другом ее конце стоял человек.       Сердце пропустило удар. Я знаю его. Непослушное глупое сердце начало наверстывать упущенное, кровь ударила в голову так быстро, что за какое-то мгновение сознание стало хрустально чистым. Я точно знаю его. Наверное, только поддержка долгих, слишком долгих лет разлуки не дала коленям подкоситься. Казалось, я забыла, как дышать, грудь сковало нерушимым доспехом, а ноги вросли в землю. Что делать? Вместо роя не оформившихся ни во что мыслей в голове воцарилась звенящая тишина, я слышала только как кровь с тихим стуком пульсирует где-то возле висков.       Мужчина с неловко улыбнулся мне, приподняв руку в знак кроткого и вежливого приветствия, что-то сказав, но я была слишком далеко, чтобы разобрать сказанное. Больше всего на свете я хотела услышать этот голос. По коже побежали мурашки. Я несмело шагнула навстречу. Еще раз и еще, не смея оторвать взор, боясь, что через секунду он исчезнет, стоит на мгновение закрыть глаза, но он не исчезал.       Почти не изменился, был так похож на себя, того себя, которого я помню. Ветер трепал волосы, так сильно отросшие, и одежду, обычную одежду вместо монашеской рясы. Простая свободная футболка, такая же как у меня, только новее. Под темными глазами появились едва уловимые морщинки, а взгляд стал строже, но вернул себе ту непередаваемую теплоту, что осталась в памяти на много лет. Я не верила своим глазам, не могла поверить. Он вернулся. Вернулся прежним, я чувствовала это на кончиках замерзших пальцев. Надо будет рассказать Сатору.       Надо было что-то сказать, но голос пропал. Одними губами я прошептала его имя, не в силах выдавить ни звука. Наверное, от моего потрясенного вида он рассмеялся, ужасно заразительный смех, я не могла сдержать улыбку. Паника отступала, забирая с собой бешено колотящееся сердце и подгибающиеся колени, оставляя трепетное неудержимое волнение. Он, протянув руки ко мне, так же пошел навстречу. В носу снова защипало. Не помня себя, я уже бежала, пятки больно бились об замершую землю. — Сугуру! — все что я могла подумать, все, что я могла сказать. Я не знала, плакать мне или смеяться. Выбирать не приходилось. Я зажмурилась.       И вот он совсем близко, первое, что я почувствовала — такой знакомый, уже почти забытый сладковато-пряный запах, ударивший мне в голову, голова закружилась, а внутри все сжалось. Следующим должно быть тепло его рук.       Раз. Два. Три.