Глава 2.
День похорон начался, как и положено, достаточно рано. После того, как Оливия долго не могла уснуть, проснуться стало ещё тяжелее, а повод для сборов не мотивировал на быстрый подъём из постели. Тело упрямое, сонное, не хотело подчиняться обязанностям и продолжало спать, а рука выключила будильник. Дремота не уходила и казалось, что глаза закрылись секунду назад, а снова назойливая трель жужжала возле уха. С третьего раза ненавистной мелодии удалось измором поднять Оливию с постели. Она передернула плечами от неприятного чувства холода. Какого чёрта в доме зима, если на улице ещё ноябрь? Проведя пальцами по колтунам, которыми обзавелись её волосы за ночь, она прислушалась к звукам на первом этаже — из её комнаты ничего не было слышно и всё же она уверена, что мама уже давно на ногах. Похоронная служба состоится через час, а до этого ей нужно привести себя в состояние как ментальное, так и физическое, способное вынести всю процессию. День, который Оливия ждала, ждала больше всего, стыдясь этого. Ей казалось, что как только тело Бетани, холодное, окоченевшее, будет предано земле, боль станет меньше. Это сейчас всё происходит, ничего не меняется и они живут словно в замедленной съёмке их личной трагедии. Время лечит, так говорят. Жаль не говорят, когда это случится и сколько сил займёт. Завтра боль станет меньше, послезавтра ещё на грамм и постепенно до тех пор, пока тоска в сердце не затянется. Так она и повторяла: завтра будет проще, завтра будет легче. А пока у них сегодня и этот страшный день только начался. Утопив тихий стон в ладонях, Оливия подошла к окну и глядя на серое небо, наморщила лоб. Хорошей погоду не назовёшь. Поднялся ветер и качал деревья: вспоминаются её вчерашние мысли о тёплом солнце. Вот теперь ощущения в груди и на улице соответствующие. Хорошо ещё, что она приехала в тёплой куртке, иначе пришлось бы либо бежать по магазинам, что вряд ли, или же надевать мамины вещи. Речи не было о вещах Бетани. Этого Оливия точно не смогла бы сделать. При виде одежды мёртвой сестры, когда-то хранившей тепло, ей становилось дурно. Резко все свитера, платья, юбки, джинсы, стали вещами мертвого человека. Покойника. И хоть с утра Оливия не успела сделать даже полглотка воды, её замутило. Схватившись за подоконник, она прижала руку ко рту, борясь с тошнотой. Мысли, которые она отгоняла полночи, снова зашумели в голове. Её сестра, та, которую она держала на руках в свёртке пелёнок, была мёртвой. То тело, что прежде имело улыбку, такие красивые яркие глаза, волосы, которые она любила. Всё истлеет и иссохнет под слоем земли. Оливия не заметила приоткрывшуюся дверь и вздрогнула, услышав своё имя. Обернувшись, она увидела уже одетую полностью в чёрное Анжелу. Раздражение не дает ей скрыть гримасу недовольства. Серьёзно, почему бы не постучать сначала, если хочешь зайти? — Вижу, ты проснулась, — сказала Анжела, дёргая рукава платья, натягивая их до костяшек пальцев. — Скоро выезжать, поэтому времени на сборы не так много, поспеши. — Да, знаю, — Оливия перевела хмурый взгляд на чемодан, размышляя, какую из вещей выбрать потеплее, — я быстро в душ и можно сказать готова. Анжела шмыгнула носом, кивнула и вышла из комнаты, оставив её одну. Стоя под горячей водой, Оливия второй раз напоминала себе об ограниченном времени. И все же, насколько приятно было стоять здесь, с закрытыми глазами, в, казалось бы, единственном тёплом месте в доме, где зубы перестают стучать. Она смотрит, как пена неторопливо стекает с её волос, опустив голову вниз и уперевшись руками в стену напротив. Ещё две минуты, обещает она себе. Её непродолжительной медитации пора заканчиваться, времени действительно немного. Подсушив волосы феном, Оливия решила собрать высокий хвост — то, над чем не надо особо стараться у зеркала. Надев чёрные свободные джинсы с ремнём и такого же цвета водолазку, спускается вниз, где застаёт Анжелу сидящей на кухне с кружкой кофе, обхватившую её двумя ладонями. — У нас ещё пятнадцать минут до выхода, — произносит она, взбалтывая содержимое. — Тебе надо позавтракать, ужин и так был слишком скромным. Ага, спасибо, а главное вовремя. Оливия кривится, вспоминая грушевую начинку и решает ограничиться водой, рассказывая отговорки Анжеле про привычку поздних завтраков, которой она обзавелась недавно. Точнее, буквально несколько дней назад, настолько недавно. Мать недоверчиво косится на её слишком выделяющиеся под тканью водолазки углы плеч, и выпивает кофе за два глотка. — Возьму с собой зонт для веса, на случай если унесёт ветром, то хоть в нужную сторону, — по-доброму отшучивается Оливия, вымыв свою и чужую кружку. Остаётся надеяться, как бы её пустой желудок не взревел в самый трагичный момент речи священника. Однако заталкивать в себя даже самую простую еду ей не хочется, дабы не давиться каждым куском насильно.***
Оливия встала между отцом и матерью, встречая каждого прибывшего в церковь. На встречу с бывшим мужем Анжела отреагировала сдержано, ради памяти Бетани сдержав колкости, которые ей так хотелось сказать. Очевидно, даже десятка лет мало для утешения сердца женщины, оскорблённой разводом. С отцом Оливия не разговаривала очень давно, если не считать дежурных поздравлений с Рождеством и на день рождения. Смотря на его лицо, она видела в нём черты сестры. Если Оливия больше похожа на мать, с её средним ростом и тёмными волосами, то у круглолицей Беттани они были русые, красивого шоколадного оттенка, а сама девушка была чуть выше, хоть и младше. Людей было ожидаемо мало, несколько родственников, ближайший из которых двоюродный брат и тётя по материнской линии, последнюю встречу с которыми и не вспомнить. Одной из первых пришедших была давняя подруга Оливии — Миранда, долго стоявшая с ней, обнявшись и едва различимо бормоча слова утешения. Её приятно пахнущие волосы с медным отблеском, щекочут Оливии нос и ей хоть немного, но легче от осознания, что она пришла. С Мирандой они давно уже взрослые, а дружбе между ними не помешали ни время, ни расстояние. Вытерев слёзы, подруга погладила её по плечу и подошла к Анжеле, так же тепло обняв её. К удивлению, пришла девушка, учившаяся вместе с Бетани в школе, принеся скромный букет пионов. Оливия не помнила всех одноклассников сестры, да и времени прошло немало, отчего поступок Клариссы (так она представилась), её по-настоящему растрогал. Оливия крепко обняла её, поблагодарив за память к сестре. Девушка смущённо ответила тем же, не ожидав такого проявления чувств. Она и не знала, что своим приходом сделала этот грустный день намного добрее и теплее. Да, Бет, тебя помнят. И я буду, подумала Оливия, опуская руки и ещё раз не забыв поблагодарить Клариссу, глядя ей вслед. А повернувшись к остальным, пришедшим попрощаться с сестрой — остановилась на полувздохе. Она коснулась ладонью груди слева, где забилось чаще сердце, смотря на пришедшего перед собой распахнутыми глазами. Воздуха мгновенно стало мало, и Оливия приоткрыла рот, силясь вдохнуть поглубже. Ей одной трудно не задохнуться здесь? Человека, стоящего перед ней, она ожидала увидеть, пусть и надеялась на обратное. Человека, которого она так сильно любила, а после боялась и ненавидела. Нет, он не мог не прийти. Возможно, ему сказала Анжела или он узнал о похоронах сам, в этом городе новости распространяются со скоростью чумы в средневековье. Нынешний Лиам мало отличался от образа, который она помнила — разве что его тёмные, почти чёрные волосы отросли, а вот вьющиеся пряди привычно лезут в глаза. Его так непривычно видеть в чёрных классических брюках со стрелками и рубашке, когда он запомнился ей в огромных футболках с забавными надписями или названиями рок-групп, неизменно в джинсах. Единственный раз он надел костюм на выпускной и тогда Оливия долго дразнила его, говоря, как сильно он похож на банкира. Помнится, тогда он засмущался и ещё долго не отходил от зеркала, проклиная невзлюбившуюся ему бабочку на шее. Лиам смотрел не дольше положенного, переведя взгляд с неё на Анжелу. Выпадая из реальности в это время, Оливия ошарашенно разглядывая его. Прибавить меньше десяти секунд и это можно назвать уже неприличным разглядыванием. Стыд за свою реакцию на него заставляет её покраснеть и, уставившись на носы ботинок, Оливия хоть как-то пробует восстановить дыхание. Воздух застрял где-то на полпути к лёгким. Так, прекращай, приказала она себе, едва стоя на дрожащих ногах. Оливия опустила руку и сжала пальцы, стыдясь и пусть священник ударит её своей книжкой, если Лиам не заметил, каким шоком стала для неё их встреча. Он, к слову, был весьма сдержан, и подойдя к Анжеле, негромко заговорил с ней. Сколько Оливия не слышала его голос? Заметив, как подрагивают его пальцы, она с отвратительной радостью подумала, что не так он и спокоен. Анжела по-матерински похлопала Лиама по спине и вытерев уголки глаз, грустно улыбнулась ему, сказав спасибо за поддержку. Оливия стояла в ожидании, как же Лиам поведёт себя с ней. Обнимет? Просто кивнёт? Или вежливо пожмёт руку? Её устроил бы вариант, где между ними не сократится расстояние в оставшийся шаг. Речь священника она почти не слышала, его голос был где-то далеко, словно за стеной, собственные мысли отвлекали её, а точнее сказать, были заняты человеком, стоящим рядом. Оливия вздохнула через рот, желая сказать ему проваливать. И промолчала. Не здесь, это точно. Она не посмеет устраивать истерику на похоронах, поэтому невысказанное осталось на языке противной горечью воспоминаний. Соболезнования Лиама уместились в одно предложение. Будто он способен на сожаления хоть о чем-то. Беспощадный лицемер. Сухая благодарность через тяжёлый вздох – её максимум. Следующий пришедший заменил Лиама, и Оливия чуть повернула голову, на секунду взглянув на него, стоявшего с опущенной головой. Да она чокнутая, наверное, раз на похоронах сестры не может отвлечься от него. Если есть предел презрения к себе, то это была высшая точка. И всё же, слишком их встреча потрясла её. Священник закончил свою речь высокопарным обещанием «памяти Бетани в наших сердцах» и кивком дал разрешение опускать гроб. Анжела тут же взметнула руку с платком ко рту, другой вцепившись Оливии в предплечье, ища в ней опору. Как стыдно признавать себе, что ты, которая осталась единственной поддержкой для матери, сама пошатнулась, переступив с ноги на ногу. Спиной она почувствовала прикосновение и не оставалось сомнений, в которых она могла предположить, кто это. Невероятно, насколько болезненным может быть едва ощутимое касание. Оливия молча обернулась на Лиама, поддерживающего её между лопаток и покачала головой, предупреждая его не повторять это. Поддержка от него обязует слишком большим долгом, который ей не нужен. Лиам убрал руку давно, однако спина покрылась мурашками. Если есть фантомные боли, может существуют и подобные прикосновения? Вскрик Анжелы зашёлся в новом витке рыданий, и Оливия с трудом выпрямилась под весом матери. Она выдержит, обязана выдержать. Как в замедленной съёмке гроб закапывали и от этих звуков земли, бьющихся о лакированную крышку, ей невыносимо хотелось сесть на землю и уперевшись лбом в колени, закрыть уши руками. Плевать на остальных, смотрящих в первую очередь на них с матерью. Не будь её рядом, Оливия уже сидела с закрытыми глазами на осенней земле, её ничего не смутит. Это её личное горе и она вольна переживать его как того хочет. Сейчас же с ней мама, с которой она не имеет права на слабость. Постепенно гроб скрылся под землёй, а вскоре они стояли перед невысоким холмиком, означавшим конец церемонии. — Милая, я хочу поскорее уехать отсюда, — сказала Анжела, только тогда отпустив онемевшую от хватки руку дочери. — Да, конечно, сейчас поедем, — шепнула ей в ответ Оливия, беря материнскую ладонь в свои. Лиам, находившиеся по-прежнему рядом с ними, мог расслышать эту отчаянную просьбу. — Я вас довезу прямо сейчас, если нужно. — Поедешь с тётей? — спросила Оливия у матери, игнорируя его. — Не против, если я приеду чуть позже? Из гостей у нас человек пять, не больше, поэтому я сильно не задержусь. Только попрощаюсь с Бет наедине, — слова приходилось выдавливать из себя. — Спасибо, её заберут, — сказала она, неохотно обращаясь к Лиаму. — Иди, мам, я скоро. — Тогда позвольте проводить… — Не над… — сцепив зубы начала Оливия, пока мать не перебила её слабым голосом. — Спасибо, Лиам, — она опёрлась на его руку, — не смогу здесь пробыть и минуты. Дрожа всем телом, Анжела закивала, шепча что-то опять и опять, а после слабо улыбнулась, заметив, как Лиам вежливо высвободил её пальцы из руки Оливии. Он увел женщину, подстроившись под её крошечные шаги, к выходу из кладбища. — Ты точно останешься? — Лиам замедлился и оглянулся на Оливию, смотрящую на их спины. — Я, — запнулась она, кусая губу изнутри, — хочу побыть здесь ещё чуть-чуть. Езжайте, я недолго. Лиам задумался на мгновение, но всё понял, оставив её среди расходящихся людей. Никто не желал остаться возле свежей могилы и она, достаточно скоро, стояла одна. Особых мыслей у Оливии не было: она молча стояла у края могилы, грея руки в карманах куртки. У неё есть полчаса, чтобы побыть немного наедине с собой и проститься с сестрой в тишине. Ветер хлестнул волосами по лицу, ещё больше путая их. Оливия пообещает выплакать сейчас всё наболевшее, тоскливое и плохое. Несколько минут слабости для того, чтобы быть сильной. Мокрое лицо холодило от слёз порывами ледяного ветра. Сил стоять прямо уже не осталось. Она хотела осесть на холодную землю, поджав под себя ноги, не беспокоясь о пятнах травы. Да, чёрный цвет бы стерпел всё. Как и она. В голове она снова прокручивала моменты, сначала счастливые, затем грустные, разгоняя себя до эмоционального предела. Слёзы собирались на подбородке, падая на куртку большими каплями и, казалось, не остановятся. Когда к слезам добавилась болезненная дрожь от холода, Оливия выдохнула, стирая последнюю влагу с лица. В какой момент стало так холодно? Или же она трясётся не от этого? Бросив последний прощальный взгляд на могилу, она отвернулась и сделала быстрый шаг подальше от вида, который будет сниться ей ещё долго. Фигуру, стоявшую возле дерева, прислонившись к нему плечом, она заметила сразу и всё равно дернулась от неожиданности. — Я, кажется, просила оставить меня одну, — сказала она устало, — сил не осталось на злобу. Да ни на что не осталось. — Никто не хочет быть один в такие минуты, — спокойно ответил Лиам, терпеливо выдержав её безразличный тон. Её раздражало, что даже в этот момент её не оставили в покое. Пусть и он был достаточно далеко, не мешая и не отвлекая, ярость быстро сменила всё безразличие до этого. — Много ты знаешь, — Оливия не стала скрывать язвительности. — Я хочу. — Много я, может быть, и не знаю, зато знаю тебя. Оливия поджала губы, игнорируя его слова, проходя мимо. Сейчас ей хотелось накричать на него за эти самонадеянные слова, за то, что появился здесь, с этой сочувствующей физиономией. Ненужная жалость, его доброта, её раздражало то, какая она сейчас: с распухшим носом, полным соплей, замерзшая и растерянная. Её не волновал внешний вид, а в первую очередь, то, что она была сейчас такой уязвимой. Слабой и разбитой. Не говоря ничего, очевидно не желая нарваться на новый поток негатива, Лиам расстегнул куртку, оставшись в пиджаке, и небрежно накинул ей на голову. Это была какая-то невероятная выходка, от которой она вскипела ещё больше. Почему он ведет себя так непринужденно? — На случай, если не хочешь, чтобы я смотрел, — объяснил Лиам, снова отводя глаза. Поэтому и не увидел, как отброшенная куртка полетела в него. Он успел поймать её, обдав обиженным взглядом спину Оливии. — Все уже уехали, — Лиам догнал её, идя с правой стороны рядом, — я довезу тебя, — он запнулся, — если позволишь. — Думаю с этой ношей справится и такси, — Оливия стала идти быстрее, почти сожалея о возвращённой куртке. Почти. Длинные шаги за спиной настигали её, тяжелой подошвой опускаясь на плитку. За пределами кладбища стало легче. Оливия пообещала, что как только она сойдёт с последней ступени, больше не вернётся мыслями к сегодняшнему дню. Пять. Три. Две. Прежде, чем нога опустилась на землю, её тронули за плечо. — Меня удивляет твоя стойкость на холоде и то, как ты готова ждать машину. Оливия, — Лиам тихо позвал её, заставив в груди болеть, — ты устала, замёрзла. Не мучай себя, а позволь помочь хотя бы в этом. Она не могла к нему развернуться, скрывая дрожащий подбородок из-за приближающихся слез. От ледяного ветра болела голова, пальцы покалывало, а тело содрогалось. В Оливии остались лишь две эмоции: холод и тоска. Пожалуйста, дайте ей справиться хотя бы с чем-то одним. Кивок, как неохотное согласие. Машина, к её радости, заглушена не была. В салоне витало такое тепло, что хотелось обнять панель приборов и остаться тут навсегда. Он вежливо открыл дверь переднего сиденья, в то время пока она раздумывала не сесть ли на заднее. От Лиама не укрылись покрасневшие от холода руки Оливии, и он включил отопление посильнее, молча наблюдая, как она тянется ладонями к воздуху, обдувающему их сухим жаром. — И зачем было стоять там так долго, если замёрзла, — проворчал он, меняя направление воздуха на неё и взяв её за запястья, потянул ближе. Оливия не стала сопротивляться — ей уже было всё равно. Её напряжённое замёрзшее тело хоть немного начало расслабляться, отогреваясь. Она на секунду глянула на него, вспоминая, когда в последний раз они были так близко друг к другу. — Оливия. Сколько уже прошло времени? Шесть? Семь лет? Новым уколом в сердце ударило воспоминание о Лиаме, в чужой и своей крови, стоявшего подобно ей, на коленях, умоляя Оливию не бояться его. Она зажмурилась, стараясь отвлечься. Когда-то эти руки так же нежно касались её кожи, а губы, на которые она не смогла не посмотреть, шептали имя, как и сейчас. — Слышишь? Лиам всё такой же, его родинка под правым глазом, широкие тёмные брови, волосы он теперь заправлял за ухо, а на тыльной стороне руки, появился новый длинный и светлый шрам. Он будто бы не изменился. Оливия сразу заметила, как он разглядывает её и, сопротивляясь интересу, снова возвращает взгляд на его лицо. От этого становилось некомфортно, и она пожалела, что села в машину. Было время, когда она знала о нём всё или думала, что знала. Они как будто и не поменялись внешне, чего нельзя сказать об их внутреннем состоянии. Где те дети, перебрасывающиеся записками на уроках, когда не было ничего страшнее плохой оценки, после которой родители не отпустят гулять. Почему они стали не теми взрослыми, о которых мечтали? И вот, он снова здесь, как и прежде делит с ней плохие моменты. Жаль, что не счастливые, как раньше. Оливия боялась смотреть на него слишком долго — сразу становилось больно. Сейчас не хотелось врать себе, хотя бы в том, что она благодарна ему за молчаливое присутствие рядом, за согретую пахнущую куртку, прятавшую её распухшее лицо. Всё это странно перемешивалось с её неприязнью к нему. — Согрелась? — спросил Лиам, снова касаясь её, проверяя отогрелись ли руки. — Не говори мне, что придётся разводить костёр прямо в салоне, ты же ещё ледяная. Прикосновение его кожи испугало. В тот момент, когда он дотронулся до неё впервые через ткань, Оливия не так сильно ощущала это, зато сейчас контраст между холодными её и теплыми пальцами Лиама делал мучительно физически. Оливия тут же спрятала ладони между бёдер и отодвинулась. Холод снова расползался по телу. — Согрелась, — проговаривает Оливия резко и по-прежнему напряженно, заметив, — теперь мне лучше, — голос хрипит после слёз, — думаю, мне действительно нужно было оказаться в тепле. Имелась в виду не только его куртка и печка, холод он бывает не только снаружи. Внутри согреться ещё сложнее. А вот теперь в машине стало жарковато; Оливия уверена, сейчас её щёки могут отогреть. Ей следовало поблагодарить, но она не стала. Какой-то странный парадокс — высказать злость проще добрых слов, при условии честности и тех и других. — Ещё бы, я и сам чуть все зубы не растерял, пока стоял там и ждал. И всё же отдал куртку, не задумываясь. — А чего тогда не ушёл? — сощурилась Оливия, думая стоит ли направить теперь тёплый воздух на него. В итоге решает, что обойдётся без этого. — Ощутил острую нужду проявить всё своё геройство и не дать даме замёрзнуть первой. Надеюсь, мой подвиг воспоют в легендах. — Конечно, — серьёзно сказала Оливия, — а куртке будут поклоняться как образцу альтруизма. Слышать его смех рядом было странно. Не в том смысле, что такого никогда не было, а больше непривычно, словно слышишь какую-то старую песню из детства, забытый и приставучий мотив, от которого не избавиться. — Надо ехать, — сказала она нетерпеливо, прокашлявшись. Лиам не торопился и с сожалением повернул ключ. Она и так задержалась — неправильно оставлять Анжелу одну среди пришедших проститься с Бетани. Возле дома стояло несколько машин и Лиам припарковался на небольшом пустом месте возле соседей. — Спасибо, что довёз, — повернула к нему голову Оливия, замечая ладони Лиама, чуть сжавшие руль. О чём он думает в этот момент с таким печальным лицом? — Если нет желания или ты занят, то понимаю, — Оливия надеялась, что он поймёт, что ему не стоит заходить или у него есть срочные дела, сама предвкушая мрачные лица собравшихся. В то время как Анжела просила поддержки, её силы закончились ещё на кладбище и ей попросту было нечего отдать другим. — Не такой я хотел видеть повод для встречи с твоими родственниками, — Лиам помедлил с ответом, но в итоге отстегнул ремень безопасности. — Само собой, я пойду с тобой, не переживай, сегодня я останусь сколько ты захочешь. — Жалость, как ты знаешь, мне не нужна. Да и с чего такие мысли, будто я хочу твоего присутствия? Это прозвучало хлёстко. И грубо. Как она и хотела. Лиам не отреагировал на её слова, ведь они не могут сделать ему больнее, чем сказанное много лет назад. Этот момент давно пережит. — Причин, по которым я здесь несколько, но жалость явно не из них, — он умел смотреть на других до замирания сердца. Мысленно ругая это самое сердце, Оливия зашла в дом вслед за Лиамом.