Миллисента или сватовство генерального конструктора

Да. Пора уже признать, Хайрам, что с тобой произошло то, чего в твоей жизни прежде никогда не бывало. Ты исчерпал кладовые своего разума. Идей больше нет. Никаких. Да и воли, признаться, тоже. А ведь всё так хорошо начиналось! Сперва – тот телефонный звонок. После того, как в голове у Ллойд-Асплунда долгожданным плодом ночных мук и их последствий зародилась новая тактика, его так и подмывало поскорее её испробовать, но проявлять инициативу было никак нельзя: что же это за равнодушие такое, если сам первый ищешь разговора!? Так что Хайрам терпел и продумывал до мелочей своё будущее поведение и вообще всю обстановку в момент появления Миллисенты в его лаборатории. Он так боялся хоть где-то допустить разоблачающий прокол, что дошёл едва ли не до нервического озноба. Генеральный конструктор непрерывно заваривал и пил горячий чай, да продолжал, всё ещё бессильный заниматься полноценно наукой, решать всевозможные второстепенные вопросы: граф довёл до совсем уж невиданных чистоты и порядка трейлер и всё, что в нём было, вынес вон горы хлама. Попутно он взялся пересматривать всевозможные старые, по каким-то причинам выпавшие из поля его основного зрения или неоконченные чертежи. Не без удивления Ллойд-Асплунд нашёл в этом шлаке кое-какие новые идеи (Хотя, казалось бы, как это возможно, если изучаешь то, что сам же когда-то делал - мало того, в конце концов, отбросил!?), начал подробную сортировку. Довольно скоро вернулось проклятое раздражение в носу, заработанное под Наритой: там Хайрам чихал от золы, а здесь - от пушистой, как шерсть, пыли. Постепенно, презрев физиологию и буквально заткнув себе левую ноздрю, из которой начало было течь, носовым платком, граф всё глубже погружался в переосмысление одной своей старой задумки с созданием найтмера, оснащённого артиллерийскими системами повышенной мощности. К третьему стакану крепчайшего чёрного чая, который он пил так, без сахара и каких-либо добавок, генеральный конструктор дошёл до того, что стал уже на полном серьёзе думать о создании второго, параллельного Ланселоту проекта машины нового поколения. Ведь это же гениально! Те идеи, а их довольно много, которые часто приходят к нему на ум, смотрятся перспективными, но категорически отказываются сочетаться с имеющимися наработками, станет возможным тасовать между двумя разными машинами. То, что не подойдёт для одной, окажется в самый раз другой! Внутреннее соперничество с самим собой, с разнонаправленными путями возможного развития, дополнительно подстегнёт его и в соревновании с Ракшатой и её Алым Лотосом! Как назвать это новое направление? Ллойд-Асплунд пока не знал, однако уже неплохо воображал себе массивную, но по-прежнему маневренную громаду - обязательно чёрную для большего контраста с белоснежным найтмером, пилотируемым Сузаку... Столь многообещающая картина проступила в воображении графа почти идеально, до объёмности — такой, что её стало возможно так и эдак крутить и вертеть. И вот именно в этот миг зазвонил проклятущий телефон! Совпадение? Нет! Всякая вероятностная модель элементарно это докажет! Закон подлости в чистом виде! Ну, или какие-то высшие силы стали находить уморительно смешным раз за разом отвешивать несчастному Хайраму всё новые тумаки и затрещины. Нет, конечно, в такое он и теперь ещё не верил, но факт был прост: готовясь и ожидая разговора с невестой уже много часов, в итоге граф оказался совершенно не готов из-за полнейшей неожиданности! Ум генерального конструктора резко опустел, из него всё куда-то вытекло, как вода из ванной, откуда вытащили пробку. Гудки всё звучали и звучали, а он так и не решался взять трубку: уже протягивал было руку - и снова отводил. Моральных сил, чтобы исполнить всё правильно, так, как и задумано, у Ллойд-Асплунда не было - а иначе не стоило и начинать. Наконец, граф решился - обеими руками, как тяжёлую гирю, он поднял трубку, поднёс её к уху, произнёс: - Алло. Хайрам Ллойд-Асплунд слушает. Собственный голос ему не понравился. Вместо равнодушия, проистекающего из самоуверенной успокоенности, даже некоторого пренебрежения к чувствам Миллисенты, у него получилась апатия безнадёжного больного, который уже давно вычеркнул себя из числа живущих, а потому не берёт в голову новостей и событий реальности, приуготовляясь к переходу в лучший мир. - Хайрам! Это снова Миллисента… Да, это была она, Ллойд-Асплунд не сомневался в этом ещё до первого сказанного слова. Ну, Хайрам, твой выход! Не подводи! Ну! Но он всё ещё фатально трусил полноценно начинать представление. Требовалось как-то подготовиться самому, да и Милли придать правильный и подходящий для дальнейшей беседы настрой. С чего же начать? Понимая, что скоро его молчание или сделается подозрительным, или даст возможность мисс Эшфорд продолжить самой, граф не придумал ничего лучше, чем, перебив её, начавшую было говорить «Я звоню спросить…» громким «Одну минуту!» просто положить трубку на стол и отбежать от неё, словно от ядовитой змеи, или подожжённой динамитной шашки едва ли не в другой конец трейлера. Пусть подождёт! Да! Пусть, пускай подождёт! Хайрам потирал руки какими-то мушиными движениями. Он был неприятен самому себе - но что же делать? План выстраивался в мозгу косо и неуверенно, понемногу, по кирпичику, будто по тому же проекту пытались теперь собрать здание из обломков таких ясных утренних мыслей. Наконец, Ллойд-Асплунд, вышагивая как идущий в атаку солдат, вновь приблизился к телефону. Было тихо. А вдруг она уже бросила свою затею со звонком!? - Алло? Вы ещё здесь? - Мой дорогой Хайрам, терпение и выдержка редко относятся к положительным качествам юной леди, даже горячо влюблённой. Вам следовало бы это знать. Я сгораю от нетерпения в ожидании того момента, когда будет назначено место и время нашей новой встречи. Свидание! Я так хочу… - Завтра. На сей раз Ллойд-Асплунд оборвал её с удовольствием, смачно. Так, как давно хотел. Граф был строг и серьёзен. Он диктовал, не тратя лишнего времени, то, что ему было надо. Подумать только, какой прилив гордости и самоуважения может вызвать одно только единственное слово! - Так скоро!? Это просто чудесно! Но где, в котором часу!? Ну же, не томите моё сердце, скажите… - В любом. - Что? - Когда будет удобно – тогда и приходите. Ко мне, в трейлер. Только предупреждаю: я могу быть занят, работы очень много. Говоря это, Хайрам, невидимый для Миллисенты и какого бы то ни было ещё наблюдателя, даже пританцовывал на месте в предвкушении. Он точно знал, что будет делать. - Но как же… романтика, как же…? А никак, дорогая моя! Никакой больше романтики! Одна только прагматика! И никакой суеты! Только обычная моя жизнь и работа. И посмотрим, сколько ты её выдержишь... Ну-ка, подденем ещё немного! - Я думаю, что для такой пылкой страсти, как ваша, дорогая, некоторое несоответствие обстановки не станет проблемой, не так ли? Ведь вы же хотели видеть меня как можно раньше и чаще. Я даю такую возможность. - …Да, конечно, просто… - Вот и хорошо. В таком случае – до завтра. Произнеся эту последнюю фразу и повесив вместе с ней трубку, Ллойд-Асплунд не удержался и даже разыскал початую бутылку сакэ, чтобы ещё разок к ней приложиться. При дневном свете и более спокойных нервах это оказалась та ещё гадость, но важен был символизм момента - граф всё равно остался доволен. Остаток дня он работал с почти обычной своей продуктивностью, о свадебных делах вспоминал лишь изредка и даже практически спокойно. Хайрам по собственным стандартам лёг очень рано — без десяти десять — и... превосходно выспался! Нет, ему не снились цветы и птицы - впрочем, генеральный конструктор и не относился к тем людям, которым бы это могло понравиться. Просто поутру Ллойд-Асплунд ощутил себя отдохнувшим и готовым действовать. Всё случится сегодня! Близится решающий момент! И он ожидает его с уверенным спокойствием! Остались только не особенно существенные детали. Так, Хайрам твёрдо решил, что в момент прихода Миллисенты он должен быть чем-то ужасно занят, но вот чем именно - ещё не сообразил. Конечно, можно было попытаться при ней проработать дальше свои вчерашние видения и замыслы относительно нового найтмера, но Ллойд-Асплунд боялся, что в такой обстановке ненароком наворотит в необходимых в будущем расчётах массу ошибок. И вообще - слишком хорошая это идея, чтобы вот так, походя... Нет, надо иначе. Как именно? Над этом он проломал голову где-то добрых полчаса, последовательно отметая по примерно тем же причинам всё новые варианты, пока ни пришёл к тому, что работу придётся просто симулировать. Пожалуй, наиболее убедительно это будет смотреться за компьютером... Также посещали Хайрама мысли о самом пространстве лаборатории. Граф уже был не рад, что с такой тщательностью его обустроил - выходило, будто он целенаправленно сделал это перед появлением Миллисенты. Хоть снова загаживай, честное слово! В конечном счёте генеральный конструктор остановился на той мысли, что надо просто оставить поменьше источников света — тогда изменения, произошедшие в трейлере, не будут так резко бросаться в глаза. Но это всё - вторичные, малосущественные по сравнению с принципиальным пунктом вопросы. А главное - качество твоей игры. Никогда в жизни граф Ллойд-Асплунд не имел какого-либо отношению к кино, театру, актёрскому мастерству и совершенно всем этим не интересовался. Спроси его та же мисс Круми о том, какие фильмы сейчас идут в прокате, или даже попроси назвать хоть одну художественную ленту, вышедшую за последний год, он, скорее всего, не ответит. Но, разумеется, отдельные вещи о профессии лицедейства Хайрам знал. В частности - что даже опытные мастера сцены очень редко делают что-то сразу и начисто, если предварительно... ну конечно же - не репетировали. Этим он и попытался заняться: встал перед треснутым зеркалом, которое дополнительно ещё раз протёр от пыли, а после принялся произносить самые разные фразы необходимым ему равнодушно-отстранённым, сухим и самоуверенным тоном. Выходило... по-разному. В настойчивых попытках добиться совершенства, Ллойд-Асплунд провёл в тренировках не меньше часа, так что под конец язык его стал слегка заплетаться от непривычно большого объёма говорения, и стало неясно, удалось ли достигнуть необходимого прогресса, или нет. Хайрам как раз искал в трейлере немного чего-нибудь молочного, чтобы смазать горло, когда пискнула лежащая на рабочем столе рация и уверенный молодой голос произнёс: - Как вы и распорядились, докладываю, сэр: сюда идёт молодая девушка. Это была ещё одна идея графа - вчера он заранее переговорил с часовыми и, к великому своему счастью, без особенных проблем убедил их вместо того, чтобы стоять столбом у выхода из трейлера, занять места на подступах к пустырю, откуда хорошо просматриваются все ведущие в сторону передвижной лаборатории тропинки. Стоило только кому-нибудь начать двигаться в сторону обиталища Хайрама, охране следовало немедленно дать ему знать. Исполнено всё было своевременно и в точности, так что теперь графу резко сделалось не до молока и вообще не до чего. Сердце генерального конструктора, несмотря ни на какие попытки подготовиться к неизбежному, подскочило чуть не до подбородка, он заметался, гася везде свет. Рацию в самый последний момент пришлось закинуть в один из ящиков стола, компьютер включался будто нарочно как-то особенно медленно. Он уселся на стул - и тут: - Хайрам! Это я! Хайрам? А Ллойд-Асплунд понял, что не может отвечать сейчас - ему надо сперва отдышаться. Стараясь не шуметь, с тихим свистом спуская воздух, он начал осторожно поворачивать голову, но скоро смекнул, что или нужно целиком развернуться вместе со стулом, или не пытаться подглядывать - так сильно выкрутить шею сумела бы только сова. - Граф Ллойд-Асплунд, вы здесь!? Наконец, он был готов и решил сразу, вместо оправданий за бестактность, перейти в атаку, чтобы дальше двигаться в том же духе: - Не стоит так кричать – я и в первый раз прекрасно слышал. Добрый день. Я здесь, просто немного занят. Подождите минутку. Вместо ответа раздался быстрый топот каблучков, так что Хайрам подумал было: он переборщил, и Миллисента сразу же решила начать выяснять отношения. С точки зрения стратегической задачи это не так уж плохо, но всё равно настолько рано переходить к скандалу не хотелось. - Дорогой, с вами всё в порядке? А, нет, пронесло. - Да, в полном, - сказал Ллойд-Асплунд не без облегчения, - Присаживайся. То место, которое он предложил занять Милли, было нарочито неудобным - здесь граф всё тоже предусмотрел особо. Подспудное неудовольствие должно постоянно бурлить и понемногу накапливаться в его невесте, чтобы в решающий момент прорваться так, как ему нужно. Пока Миллисента Эшфорд пыталась угнездиться на крохотной и жесткой табуретке, у Хайрама появилось немного времени. Впрочем, меньше, чем он поначалу рассчитывал. Ллойд-Асплунд успел только тыкнуть в какую-то иконку на мониторе - как ему показалось, нужную, но отчего-то открылось нечто совершенно иное по сравнению с ожиданиями генерального конструктора. Должен был возникнуть один из старых, давно отработанных чертежей системы вооружений Ланселота, которую Хайрам бы с задумчивым и интеллигентным видом правил понемногу ближайших полчаса. Вместо этого перед ним открылась сводная таблица основных типов деталей ходовой, а также нечто вроде примитивного калькулятора. Времени что-либо менять, однако, не было. Милли буквально пожирала его глазами - срочно требовалось создавать иллюзию тяжёлой и кропотливой работы. В конечном счёте Ллойд-Асплунд не нашёл ничего другого, как пытаться решать в имеющейся программе все подряд уравнения, какие ему приходили на ум. Ответы Хайрам, не запоминая, стирал сразу же, равно как и прежние решения. В итоге довольно часто генеральный конструктор сидел перед почти чистым листом, а потому боялся разворачиваться в сторону своей гостьи, поскольку пока граф более-менее загораживал собой монитор, но сдвинься он немного - и истину можно будет заметить. Миллисента тем временем начала демонстративно кашлять. Под конец в закрытом помещении трейлера выходило уже очень и очень громко. После того, как младшая из Эшфордов отчётливо сказала «Кажется, я заболеваю простудой!» Хайрам понял: как-то отреагировать всё же необходимо. Он решил подать невесте носовой платок, что и сделал, но... не из того кармана, которого нужно! Вместо нового, свежего, лежавшего в правом, граф извлёк из левого вчерашний, кажется, до сих пор ещё немного сырой. - Ссспасибо. Не требовалось особенно напрягаться, чтобы понять - Миллисента была в ярости, но тоже молчала. Ллойд-Асплунд откровенно не знал, как теперь выходить из положения. Извиняться и заглаживать вину – значит заведомо рушить тот образ, который он надеялся создать. Целенаправленно провоцировать скандал своей чередующейся с приступами немоты грубостью? Едва ли это хорошая идея. В итоге он просто стучал по всем буквам и цифрам на клавиатуре подряд, создавая иллюзию страшной занятости и полной погружённости в предмет, а сам больше всего боялся, что Милли это обнаружит и поймёт! Дьявол! Да было ли в жизни генерального конструктора хоть что-то ещё более глупое!? Хайрам, похожий уже не на пианиста, стремительно бегающего пальцами по клавишам, а на человека, решившего по странной прихоти использовать, забивая гвозди, собственные пальцы вместо молотка, изо всех сил старался не менять положения головы, не пытаться подглядывать, что там делает Миллисента. Какое у неё выражение лица. Это было примерно так же, как находиться в одной клетке с волком или медведем – и при этом посматривать себе спокойно на висящую на потолке лампочку. А хуже всего то, что напряжение тоже необходимо было любым способом скрыть! Наконец, когда у графа стало уже сводить мышцы шеи, Милли первой прервала паузу. - Дорогой, я вижу, что, кажется, пришла не вовремя. Мне очень, просто до безумия хочется закрутить тебя на твоём стуле, откатить его прочь, - Ллойд-Асплунд, слушая эту тираду, испугался, что слова у мисс Эшфорд могут не разойтись с делом и уже было приготовился сопротивляться, зацепившись расставленными в стороны ногами за край стола, как моряк, пытающийся противостоять накатывающему валу, - поцеловать, начать говорить… обо всём, а главное – о любви. Но я не смею. На тебя, на твои изыскания ведь надеется вся Британия… Так что, наверное, нам стоит перенести свидание? В другой раз, в другом месте… Хотя какой-то части разума Хайрама и хотелось малодушно согласиться с этим предложением, всё же он был твёрдо намерен довести дело до конца. Сегодня. Сейчас! Тем более, кажется, разговор, наконец, начал перетекать в удобную ему форму. Нечто подобное он уже репетировал… - Нет-нет, сейчас! И здесь. Я специально хотел, чтобы всё было именно так. Хайрам был твёрд, он чётко и почти сурово произносил каждый звук. Граф развернулся к Миллисенте, чтобы явить такое же спокойно-холодное лицо. Для этого, правда, ему пришлось смотреть чуть выше лба своей собеседницы: иначе или его очки самым глупым образом съезжали на кончик носа, портя всё дело, или их пришлось бы снять вовсе – и сделаться в очередной раз полуслепым, как землеройка. - Это весьма… неожиданно! Вот как? Ну что, превосходно, всё идёт по плану! Ты ещё не то услышишь! - Удивлена? Ведь обычно свидания проходят в отелях, или ресторанах. Ллойд-Асплунд был настолько доволен собой, что это чувство прорвалось в интонацию его фразы и сделало её почти мурлыкающей. Так! Отставить! Ну-ка, построже! Но получаться как раньше почему-то перестало. Наверное, его сбила Милисента своим «Нет, граф. Вы – уникальная личность, так что…». Хайрам совершенно не ко времени задумался над тем, похвала это, или нечто ей обратное? Ведь, в самом деле, вполне можно быть и уникальным болваном – и сейчас у тебя есть все шансы с полным правом завоевать это звание! Так что, повторив за гостьей «Уникальная!?» и оставшись совершенно неудовлетворённым собой, генеральный конструктор опять стих, передавая Милли инициативу и надеясь — она продолжит с того места, где Ллойд-Асплунд её перебил. Но нет. Пришлось опять выписывать на экране заведомую галиматью, причём даже не глядя: вертеться туда-сюда было явно неуместно и глупо, а совсем перестать следить за Миллисентой он уже не рисковал – та походила на грозящую прорваться даже не дождём, а градом, громом и молниями тёмную тучу. Всё! Ни о чём не думай! Ты – перед зеркалом! Никого тут нет! Всё просто. Да. Всё очень просто. Говори то, что должен, только чтобы это не было совсем уж невпопад. ...Ну как же! Конечно, после такого внутреннего волевого решения получилось именно что несвоевременно и не к месту! - …Нда, - протянул Хайрам, но тут ему сделалось уже совсем и всё безразлично. С совершенно не красящей инженера и учёного мыслью «будь что будет», он начал выкладывать главное - Я намеренно решил, что встречи двух влюблённых должны проходить в той же среде, в какой они будут, как правило, случаться и позднее. Все эти красивые действа в пышной обстановке суть – театр, пыль в глаза. Жизнь после такою не будет. Я, если угодно, механик, а потому знаю, что механизм нужно тестировать не в тепличных условиях, а, так сказать, в приближенных к боевым. Иначе при первом же испытании – всё, поломка, крах, конец. Думаю, что люди должны сходиться так же – без иллюзий. Обычно я занимаюсь тем, чем и сейчас. Вы это видите перед собой – и всё будет аналогично в дальнейшем. Ллойд-Асплунд говорил, одновременно думая про себя: ну, тебе же скучно сейчас. Неприятно. Ни капельники не романтично. А теперь вообрази, что ничего другого не будет. Вот какие ассоциации у тебя должно вызывать моё имя – пускай они вытеснят все те иллюзии и бредни, которые ты сама себе насочиняла. Но, по крайней мере, на словах. Миллисента оказалась крепким орешком: - Это не страшно, я так ценю вашу работу! Что ж, значит надо добавить ещё! Направление всё равно верное. Оно просто не может быть неправильным! - Рад слышать. Но, однако, позволю усомниться в том, что вы также цените и вид моей отнюдь не самой широкой и красивой спины. Да в этом и не может быть много удовольствия. По крайней мере, мне так кажется. К другому нужно привыкнуть, притереться, а это работа. Но, уверен, для такой горячей любви все мои умничанья – просто чепуха. Рестораны, галереи – это для неопределившихся, тех, кто ещё не сделал окончательно внутренний выбор. Но вы… Вас ведь уже не нужно завоёвывать, не так ли? Это был важный момент. И отрицательный, и положительный ответ Милли можно было в дальнейшем использовать. Если она скажет, что нет, её любовь крепка в любом случае, то Хайрам с полными основанием будет и дальше пытать невесту такими вот встречами, покуда они Миллисенту Эшфорд окончательно не доконают. Если скажет, что да, то тем самым впервые озвучит нечто, способное в дальнейшем заронить в душе самой же Милли зёрнышко сомнения. В идеале оно должно будет в итоге дать всходы отказа. - Вы, наверное, правы, Хайрам. Я понимаю это разумом. Но чувства... Извините и примите женскую слабость: как цветы без полива, так и мы чахнем без комплиментов. Каких-нибудь маленьких радостей. Цветку не важно, что солнце в принципе существует, когда оно закрыто тучами - ему необходимо, чтобы его грел и наливал силой тёплый луч. Превратить любовь в математическую константу - я не уверена, что смогу так. Вывернулась! Впрочем, это ведь не словесная дуэль – Миллисента в отличие от тебя не играет. Сам, выходит, не докрутил! Между тем вся схема дальнейшей беседы строилась Ллойд-Асплундом с учётом этой развилки. Он опять не знал, что делать, а потому решил снова налечь на равнодушную самоуверенность. - Понятно. Я учту это. - Дорогой. Я всё хотела спросить, но не решалась. А теперь... Верно сказано, что нельзя пускать пыль в глаза. Вы... Понятно, что на этот вопрос так легко не ответишь, может быть просто раз - и как удар, будто вспыхнувший и пляшущий в груди язык пламени. Я бы сама, пожалуй, не смогла, но вы — такой рассудительный, умный... Скажите: когда, почему, за что вы меня, такую ещё ничего собой не представляющую и маленькую, полюбили? А вот это был шах и мат! Хайрам понятия не имел, как ему тут отвечать. В самом деле, а за что? По какой причине? Ведь не скажешь же «Дорогая, у вас очень интересный дедушка, а на самом деле я просто сделал страшную глупость и теперь не могу из неё выпутаться, как муха из паутины»! Можно изобрести какую-нибудь банальную ерунду, вроде прекрасных очей, обворожительной улыбки, или доброй души. Но тогда в момент эндшпиля, когда эти странные отношения будут подходить, наконец, к своему финалу, станет совершенно очевидно, что граф лгал невесте прямо в глаза. А значит и вообще постоянно, с самого начала её обманывал. Шансы выпутаться из всей этой истории без катастрофически испорченной репутации будут сведены к нулю. Да что там! К отрицательной величине! Надо было срочно каким угодно способом переводить стрелки на что-то другое, но Хайрама будто заклинило. В голову лезли только заведомо провокационные варианты, вроде «за ваш блистательный поэтический дар», или «за вашу горячую любовь к детям». Ллойд-Асплунд едва ли сумел бы сдержаться и не расхохотаться яростным смехом, произнося нечто подобное. А может правда? Ляпнуть – и как с горы покатиться. Бездумно. Зато весело! Никогда еще граф не испытывал того странного ощущения, что овладевало им сейчас – азарта игрока в «русскую рулетку». Эх, была – не была! Черт с ней, с самим собой, с прошлым и с будущим, с репутацией, со всем и разу! Все – в ад, в пекло, в самое сердце какого-нибудь здешнего вулкана японского! Скажу! Ну, слабо!? Эхх, веселей! Сейчас как… Пока разум Хайрама тихо закипал, прямо перед ним, но совершенно им не замеченной, произошла важная перемена: правая от него ножка табурета, где сидела Миллисента, стала медленно и плавно отрываться от земли и... со страшным, щелкающим, клацающим ударом упала обратно! Что тут сделалось с генеральным конструктором! Есть нечто ироничное и, в то же время, глубоко правдивое и верное в том, что всего больше пугается тот, кто так и не отважился до конца на храбрость. По крайней мере, Ллойд-Асплунд для себя вывел это на будущее как принцип. Эдакий психологический закон. Вся его лихость вылилась в такой всплеск ужаса, что он подумал, будто сейчас упадёт со стула и там внизу умрет от разрыва аорты, или кровоизлияния в мозг. Граф так раскрутился на своём кресле, что совершенно потерял ориентировку. Он чудом уцепился руками (хорошо хоть не зубами) за край столешницы, судорожно сжал пальцы. Что сейчас было!!? Она… намеренно это сделала!? Или… - Вы... Миллисента... у вас всё хорошо? – слова давались Хайраму не без усилия – в горле точно ком застрял. - Да, всё в порядке. Но... я очень хочу, чтобы вы ответили на мой вопрос. Это же так важно. Такой яркий ещё несколько мгновений назад запал угас. Нет, не испытывай судьбу! Осторожность, продуманность, спокойствие! Да уж… Полное спокойствие… - Я не умею рассуждать о любви. Вы уже знаете. Я просто чувствую, что... только вы можете быть моей супругой, — тут Ллойд-Асплунд ни словом не лукавил – никогда в ближайшие лет 10, а то и 20 он не окажется в подобной противоестественной связи!, - и... составить моё счастье. Ни с кем другим я никогда прежде не испытывал того, что ощущаю рядом с вами. И едва ли сумел бы найти подобное в будущем. Хайрам был горд собственной персоной. Граф сладил со всеми страхами, ушёл от неудобного и опасного вопроса. Постепенно он опять все более и более овладевал ситуацией, а главное – собой. Осталось только… И тут она совершенно его огорошила. Это откровенное почти до цинизма обсуждение рисков, которые таит в себе сближение с прогневавшими императора Эшфордами. Слова не восемнадцатилетней влюблённой девочки, но солидной матроны. Признаться, генеральный конструктор сам толком никогда и не пытался рассмотреть дело под этим углом - других забот хватало. Но теперь… В полку, нет – целом легионе причин, по которым он ни за что не станет брать в жены Миллисенту, прибыло. Вообще разговоры о фамилии Эшфордов и, особенно, о её патриархе были Ллойд-Асплунду совершенно ни к чему. Он попытался было пресечь их, напирая на то, что ему вообще нет дела до титулов и положения в свете. Однако, как кажется, на Милли всё это не особенно подействовало. А точнее – только лишь распалило и заставило ещё сильнее прибавить жару в описаниях разнообразных угроз, которые могут исходить от мстительных придворных и трусливых сановников. Графу ужасно не нравились и сама перспектива, и то, как Миллисента о ней распространятся. Чем дальше, тем больше Хайрам беспокоился. Он в который уже раз ничего не отвечал, явно давая понять, что информация Милли для него – новость. Даже ребёнок, а мисс Эшфорд им назвать было уже затруднительно, сделает из этого вывод: граф – непроходимый тупица, либо он вовсе никогда в серьёз и не обдумывал женитьбы и её последствий. Причём второе – все же вероятнее с точки зрения Миллисенты, хотя Ллойд-Асплунд по итогам событий последних дней сам активно склонялся к первому. Каким бы то ни было путём, но нужно экстренно разрядить обстановку. Только опять не превращаться в каменного истукана! И не печатать – у него уже зубы начали стучать в ритме его абсурдного менуэта на клавишах. Граф кожей чувствовал, что глупеет от всего этого, превращается в попугая, в какого-то дуболома! Она там что-то про комплименты говорила… - Вы прекрасны и восхитительны! Мда, отлично придумано, молодец! Ллойд-Асплунд нервически заламывал собственные пальцы. От первоначального плана Хайрама почти ничего не осталось. Он не только не сумел сохранить тот взятый сперва отстранённый тон – его вообще понесло куда-то в жуткие непредсказуемые дебри. Разумеется, невеста подобной похвалы тоже не оценила: - ...Спасибо, Хайрам. Но что-то вы не очень спешите наслаждаться этой красотой. Смотрите куда-то в другую сторону. Это даже, право, непонятно... - Я просто решил, что давно не радовал вас комплиментами - а вы говорили, они для вас важны. Ллойд-Асплунду не хотелось многословно оправдываться, но так, кажется, было ещё хуже. Наконец, он… в очередной раз был вынужден обратиться к компьютеру, чувствуя, что иначе под всё ярче полыхающим взором Милли сморозит нечто совершенно уже чудовищное! Спустя минуту или две, чуть-чуть скосив глаза, Хайрам без труда различил на прежде ещё старавшейся держать более или менее довольную мину лице своей потенциальной супруги совершенно чёткую гримаску недоумённого раздражения и озлобления. Ещё бы! Воображая на её месте себя, граф чувствовал, что просто начал бы поколачивать собственный лоб кулаками уже на середине их затягивающегося странного диалога. Позор конечно — он выглядит буквально как невменяемый. Но зато, кажется, она дозрела! Окольными путями, по бездорожью, беседа всё же вывела графа Ллойд-Асплунда к его цели. Да быть того не может! Он начал мысленно выстраивать те несколько предложений, которые должны подвести к решительной развязке. С каждым словом генеральный конструктор обращался как сапёр с миной – предельно осторожно. И наконец, собрав недлинный, в общем, текст словно головоломку, мягко – не столько с какой-нибудь целью, сколько от всё того же внутреннего чувства, будто он стоит посреди минного поля, граф завёл: - Я смотрю, наше свидание оказалось для вас не самым приятным. Мне печально это осознавать, но во всём есть своя польза. Вы увидели меня подлинного. И сейчас самое время открыто сказать даже не мне, а себе: устраивает ли вас эта картина? Люди меняются тяжело, с трудом. А фальшь – от неё никогда не бывает пользы. Я вот попытался сделать вам приятное, а вышло глупо и неуместно. Не стану дальше затягивать – в этом, пожалуй, уже нет смысла. А главное – не хочется ещё больше добавлять мрачной краски на ваше лицо. Что вы скажете сейчас? - Я… вижу, что вы и правда единственный в своём роде. Мне никогда не доводилось быть рядом с таким человеком. Жаль, что вы заметили мой… испуг. Он от смущения. Все же первое свидание… Хайрам, чувствуя, что Миллисента может уйти не совсем туда, куда ему нужно, решился в очередной раз перебить невесту. Но, чтобы чуть скрасить впечатление, постарался ободряюще улыбнуться – настолько, насколько был сейчас способен на это сам. - Не продолжайте. Я думал о нашей новой встрече, о том, чтобы увидеть вас такой, какой обычно вас видит жизнь. Может быть, на заседании этого Студсовета поприсутствовать – в статусе гостя, к примеру? Но не стану лишний раз вызывать у вас смущение. И тянуть время. На свете нет ничего дороже. Милли только кивнула, почти дёрнула головой, вместо ответа. Пора! Все условия соблюдены, почва подготовлена: сейчас он предложит ей свадьбу – почти походя, совершенно не романтично. А главное – сделав всё, чтобы внутренние сомнения (а они есть, генеральный конструктор теперь видит это ясно), раздражение, страхи, сложившись разом вместе, просто не дали Миллисенте Эшфорд возможности дать положительный ответ. - Так что, давай поженимся! Хорошо бы, если мы друг друга поняли и разглядели, уже завтра. - Что!? Вот так скоро? - Тогда подождём. Ллойд-Асплунд сказал это шутливым, практически издевательским тоном. Она не хочет спешить! Это тоже сигнал, верный знак! Ну, ещё чуть-чуть! - Подождём. Милли ответила так тихо, что Хайрам не сразу понял: она просто повторила его слова. И вот тогда-то всё и случилось: - Я готов ждать. Только хочу услышать ответ на самый важный вопрос. Я уверен вполне в вашей любви, но это не то же самое, что брак и замужество. Миллисента Эшфорд, согласны ли вы выйти за меня, Хайрама Ллойд-Асплунда замуж, совместно жить, начать делить друг с другом свои дни – и так много лет вперёд? Да или нет? Граф был уверен в успехе, подлинно спокоен. Он уже предвкушал, до чего приятно и легко будет ему работать после того, как вся эта бредовая история исчезнет, будто сон, видение, ночной кошмар. Подумать только! Ему так недавно ещё что-то не нравилось! Он искал какие-то обходные пути, чтобы не своим собственным умом, но с чужой помощью превзойти Ракшату! Теперь генеральный конструктор сам полетит, как на крыльях, лишь только окажутся сняты с его разума эти путы! И вот, посреди радужных картин и приятных мыслей, прозвенело вдруг тихо-тихо, разросшееся, однако, за долю секунды в голове Ллойд-Асплунда до звуков трубного гласа, зачитывающего приговор небес, одно только коротенькое словечко... - Да. …Ну почему? Ведь, несмотря ни на что, момент он подгадал верный! Почему же это произошло? На лице Миллисенты Эшфорд крупными буквами было написано озлобление и неприятие. Требовалось действовать, ковать железо, пока оно горячо! И граф задал главный решающий вопрос, на который должен был прозвучать спасительный, выводящий его из этого кошмарного транса ответ «Нет!». Как так вышло, что, при всей его проработанной стратегии, целенаправленных усилиях, с которыми Хайрам пытался стать для Милли отвратительным, она всё равно сказала ему «Да»!? Дальше всё пошло как-то очень быстро, хотя, может это только ему так показалось на фоне потрясения? Миллисента Эшфорд сразу же почти бегом умчалась из трейлера. Хайрам не удерживал и, тем более, не преследовал её. Генерального конструктора не фигурально, а вполне буквально трясло, как в лихорадке: от негодования, отчаяния, страха. От такой адской взрывной смеси, что он разом осознал, каково оно на деле, когда говорят: у кого-то «чешутся руки». Ему, даром что конструирующему бронетехнику, но довольно мирному человеку, хотелось рвать, метать, крушить! Что? Да всё подряд, чего ни попадётся! Он до того дошёл, что, наверное, кинулся бы с гаечным ключом разбирать по винтику и просто бить даже и Ланселот, если бы только тот стоял перед ним, а сам граф был способен сойти с места и не упасть. Но нет. Он так и застыл, как соляной столб, дрожа, пока ему не послышался будто отголосок отдалённого крика. На что Хайрам тогда понадеялся? Чёрт его разберёт! Но отчего-то ему вообразилось, будто кричит Миллисента, что это её голос, а она сама возвращается теперь сюда. Что младшая из Эшфордов передумала, а теперь спешит сказать об этом! Ллойд-Асплунд, ковыляя, словно подагрический, едва сгибающийся в суставах старик, вышел на пандус трейлера как на крыльцо. Лил дождь. Всё было мокрым, серым и каким-то мутным. Он понял, что ошибся. Вяло махнув рукой обратившимся к нему взглядами часовым, Хайрам вернулся внутрь и… не знал, что делать дальше. Работать? Невозможно! Лечь спать? В середине дня? Опять взяться не пойми зачем вычищать и вылизывать лабораторию? Да в нынешнем состоянии швабра его перевесит! Он поплёлся было к зеркалу. Потом, и без его помощи понимая, как, должно быть, выглядит сейчас, с брезгливостью отвернулся, двинулся к тумбочке у постели, открыл верхний ящик… Бутылка с сакэ была пуста. Когда же он успел её опорожнить до конца? Ллойд-Асплунд не помнил. Да и не всё ли равно? Чем бы сейчас ему помогла эта дрянная японская водка? А? И что вообще сейчас ему может помочь? Хайрам сел как был прямо на пол, прислонясь спиной к кровати и… заплакал. Словно в далёком детстве. Нет, не так – хуже! Тогда он что бы ни было верил: всё можно изменить, это в его силах. Но только не теперь. Как старое огниво не давало искры, так и его рассудок отказывался породить хоть что-нибудь, намёк на план, который позволил бы ему выпутаться, вернуть под свой контроль собственную жизнь, своё настоящее и будущее. Ллойд-Асплунд знал, что ведёт себя глупо. Слёзы никак ему не помогут, да и вообще есть в этом что-то постыдное, недостойное взрослого человека - вот так рыдать наедине с самим собой. Пожалуй, напоказ, перед всеми, как ни странно, менее унизительно – в этом может быть некая цель, демонстрация, даже манифест. Но вот так… Однако, Хайраму уже сделалось всё одинаково безразлично. Плач был самодостаточным и всеобъемлющим процессом – можно не думать вообще ни о чём, опустить и вытянуть вдоль тела руки. Графа не душило слезами, как иногда бывает у некоторых персон с нездоровой нервной системой. Напротив, он даже будто немного расслабился, пусть и на чисто физиологическом уровне, отключив голову, точно опасно засбоившй прибор. Некоторое время спустя, впрочем, влага в слёзных железах кончилась – а вот вставать, менять позу генеральному конструктору совершенно не хотелось. Он ощущал себя приросшим к полу, точно корни пустившим. В нём была какая-то тотальная, повсеместная, но не давящая при этом тяжесть. Ллойд-Асплунд закрыл глаза. Он принялся вспоминать. В голову, наверное, потому, что никогда с тех времён граф не был настолько беспомощен, стали приходить образы из самого раннего детства. Хайрам вспомнил себя ещё дошколёнком — страшно взволнованного и огорчённого: нанятая отцом няня мисс Блэкпул запретила своему подопечному лазать на чердак – дескать, слишком опасно, и вообще нечего в этой пыли и темноте делать приличному юному джентльмену. А ведь там была его первая лаборатория! Он так долго, с таким тщанием делал её сам! Носил всяческие детали, находя их… да везде, где только мог. Он разобрал старые часы, которые прежде стояли на шкафу в отцовом кабинете, но перестали ходить, кое-чего добавил – и у него вышла своя собственная, основанная на часовой пружине, система запуска маленьких юрких машинок! И так просто отказываться от всего этого… Что ещё хуже, мисс Блэкпул вообще не одобряла «возню со старым хламом». Это была война. И почти отчаявшийся поначалу Хайрам выиграл её! Тогда, а ему ещё и семи не было, он смог… Впрочем, граф был не один – они конструировали и размещали по дому всевозможные ловушки и вредилки вместе с Ракшатой. Ллойд-Асплунд вдруг очень ясно припомнил, как они сделали метательное устройство, которое, работая по принципу катапульты, швыряло столовой ложкой повидло из большой банки, что они умудрились стащить из буфета. Какие у них тогда были восторженные маленькие мордочки! Не удержавшись, всё так же – сидя, с закрытыми глазами, Хайрам чуть улыбнулся. В эту-то секунду его и застала мисс Сесиль Круми, о существовании которой Ллойд-Асплунд сейчас совершенно позабыл, именно теперь возвратившаяся из своей поездки в Нариту. Даже пытай его, бей электрическим током, генеральный конструктор не смог бы дать сколь-либо точного описания той феерии звуков, движений и даже запахов, которая обрушилась на него в следующие минут этак десять. Возглас изумления вошедшей помощницы сменился криком ужаса. Затем настал черёд стремительно цокающих каблучков, какой-то едкой медицинской вони, попыток что-то втирать Хайраму в виски, хотя он, не без труда, поскольку немного затёк, сумел встать, распрямиться и даже начать говорить. Сесиль его, конечно же, не слушала. Был настежь распахнут люк трейлера, откуда пахнуло холодной свежестью. И как только мисс Круми сумела сделать это так быстро – ведь сам Ллойд-Асплунд в своё время потратил на то, чтобы добраться до крыши лаборатории такую массу усилий!? Генерального конструктора бережно взяли под руку, куда-то повели – он не делал попыток вырваться или протестовать: было лень и незачем. Но вот когда ему внутрь пожелали влить некую мутновато-зелёную жидкость (Откуда вообще, чёрт возьми, такое взялось в его трейлере!?), граф уже не смог оставаться в прежнем аморфном состоянии и, поразив самого себя тем, каким громким и непререкаемо-командным вышел его крик, заорал: - Достаточно! Довольно!!! Я не болен! Уберите это сейчас же! Я здоров! Сесиль замерла, даже дёрнулась назад, точно он её ударил. Жидкость из ложки пролилась вниз, частично запачкав мисс Круми туфельки. Хайраму в какую-то секунду показалось, что густые капли ядовитого оттенка сейчас должны зашипеть и продырявить пол. На лице Сесиль со всей очевидностью застыло выражение глубокой обиды. Впрочем, скоро она совладала с собой. Быстрым движением, точно не до конца веря Ллойд-Асплунду, мисс Круми дотронулась тыльной стороной ладони до его лба, затем внимательно вгляделась Хайраму прямо в глаза: - Тогда почему вы лежали на земле? Я думала – у вас обморок. Вы будто не узнавали меня, точно были в бреду, а ещё… Ах вот оно что! – внезапно резко закричала Сесиль, - Бутылка! Вы начали пить!? Фу, какая гадость? Да с чего же это!? Вы, всегда так много говоривший о ясности ума – и вдруг налакались почти до отключки! Бутылку сакэ за раз! Говорите сейчас же – отчего вы вздумали опорожнить её!? Графу показалось, что сейчас мисс Круми схватит его за ухо, как нарушившего строгий родительский запрет малыша, а может примется тыкать носом в прозрачное стекло словно какого-нибудь щенка, или котёнка. - Я не… - Ну-ка постойте… Их лица были совсем близко, сантиметрах в десяти друг от друга. Сесиль, наморщив носик, принюхалась. - …Странно. Дохните-ка на меня! Генеральный конструктор подчинился – и смог пронаблюдать весьма примечательные перемены в своей самой доверенной помощнице: та на глазах переходила от брезгливости к сочувствию. - Но тогда… Я не понимаю… Хайрам, отлично знавший, в чём причина его размазанного состояния, опустил голову и смотрел в пол. Право, насколько было бы лучше и легче, если бы это он и правда банально напился! По какой причине? Да хотя бы опыт на самом себе ставя, скажем, выявляя возможности вестибулярного аппарата, Неожиданно руки мисс Круми, тёплые и гладкие, приподняли его подбородок. Она старательно всмотрелась в своего шефа. - Вы… плакали? - Да, - ответил граф, поняв, что спорить и отпираться будет глупо. - Но почему? Что случилось? …Ланселот? Что-то не так? А… Сузаку не пострадал? — последнюю фразу Сесиль произнесла с ощутимой тревогой в голосе, — Ну же, говорите!? - Боюсь, что найтмеры здесь совершенно ни при чём. Мисс Круми посмотрела на своего начальника не без недоверия. - Но что ещё могло бы так… вывести вас из равновесия, если не гибель, или серьёзное повреждение Ланселота? С тех самых пор, как я начала работать с вами, слёз мне на вашем лице видеть ни единожды не доводилось… Хайрам Ллойд-Асплунд невесело вздохнул, отёр щёки носовым платком, высморкался, а потом сказал лишь одно слово: Миллисента. И отвернулся было, чтобы получше разглядеть собственную физиономию в зеркале – неужели он действительно смотрится настолько неважно, что его можно принять за больного с обмороками и галлюцинациями? Но тут генеральный конструктор увидел отражение Сесиль – и её явное недоумение. Ах, ты ещё и позабыла!? Запамятовала!? Это после того, как практически силой заставила меня ввязаться в эту игру!? Граф до того озлился в ту секунду, что хотел ни много ни мало, а просто выгнать незадачливую ассистентку вон из трейлера, или отослать её вновь куда-нибудь… подальше. Он развернулся назад, едва только кулаки не сжимая, но… осёкся. Разве оказаться вновь наедине с собой – это то, что тебе сейчас нужно, а? Вот, наверное, единственный человек из твоего окружения, который не только способен проявить сочувствие к незадачливому жениху, но и, быть может, даже дать какой-то относительно дельный совет. А ещё мисс Круми уже многое знает о матримониальных приключениях Хайрама, так что хотя бы раннюю часть истории пересказывать не придётся. - Сделайте, пожалуйста, чая. Или кофе. Чего-то горячего, одним словом. А я расскажу… И он действительно рассказал. Сбивчиво, перескакивая с одного на другое. То бесцветно, с тоном уже давно капитулировавшего внутренне человека, то, возбуждаясь от собственных слов, горячо и эмоционально. Про посещения Милли трейлера и её звонки. Про Реджи и свой сон. Про ночную эпопею с люком в крыше и с бутылкой сакэ. А главное – про итоговое сегодняшнее «да» юной мисс Эшфорд. По мере развития его повествования Сесиль, стоит отдать ей должное, практически не перебивала и не задавала ненужных вопросов. Разок другой она, не выдержав, хихикала, но тут же смолкала и глазела на Хайрама с обликом виноватым и извиняющимся. Наконец, когда граф дошёл до своего пребывания в не самой живописной позе у кровати, и появления мисс Круми, она поднялась с места. - Ну вот. И когда я было припомнил кое-какие эпизоды из своего детства, и, погрузившись в них, закрыл глаза, вы меня и обнаружили. Хотя ассистентка генерального конструктора Бюро перспективных разработок и пыталась это скрыть, но даже довольно безразличный сейчас к окружающему Ллойд-Асплунд приметил и смекнул, что она изрядно взволнована услышанным. То и дело поглаживая и будто пересчитывая одной рукой пальцы другой, со вздымающейся грудью (Хайрам невольно отметил – довольно большой), она явно силилась сказать что-то, но никак не могла на это отважиться. Граф не пытался подгонять. Он вообще смотрел сейчас на мир так, как посетитель океанариума глядит на рыбок, каких-нибудь экзотических обитателей дна и даже акул за стеклом: довольно занимательно, но едва ли способно затронуть душу, вроде бы близко – и в то же время так далеко, будто из совершенно другой реальности. Наконец, Сесиль решилась. Руки, прежде беспокойные, улеглись почти ровно по швам. Она даже немного выдвинулась вперёд, как чтец перед торжественной декламацией, а потому зазвучавший тихо и довольно слабо голос совершенно не вязался с этой позой. Но ещё больше формы генерального конструктора удивило содержание. Настолько, что он даже окончательно вышел из летаргии. Граф услышал отчётливо произнесённое: - Простите меня. - За что? — спросил Ллойд-Асплунд с искренним недоумением. - За мою глупую, не желающую ничего принимать во внимание, кроме самой себя, «правильность». Или, на самом деле, её иллюзию. Это же я заставила вас тогда продолжать всю затею с женитьбой! Вынудила – и именно потому, что не верила, даже напротив, убеждена была: вы не справитесь! Отступитесь, отойдёте назад. И тогда я, дурочка несчастная, получу над вами уже полное моральное превосходство, а значит и право переделывать вас и вашу жизнь по своему вкусу, исходя из своих представлений о прекрасном. Простеньких. Примитивных. В образце, эталоне каждая черта должна быть превосходной: если уж гений, то чтобы как Леонардо – во всём и сразу. Гармонично развитая, кругом талантливая, творческая личность. Чтобы походя, в промежутке между чертежами и расчётами, мог сочинить стихотворение, или сонату. Жил не в запылённой хаотично заставленной берлоге, а в обители искусства. Храме разума… К слову, а берлога то куда пропала? Никогда не видала в лаборатории подобной чистоты и порядка! Вы – большой молодец, что решились перед появлением молодой особы, пусть даже и безразличной вам на самом деле, привести здесь всё в такой блестящий вид! И ведь справились… А я… Даже и прощения попросить не могу нормально – всё сбиваюсь. Да, я жалела, конечно, эту девушку и её семью, которые оказались бы обманутыми, но ведь не только. Нет. Не только! И… извините меня, пожалуйста, если сейчас сумеете. Я посрамлена тем, как вы далеко зашли. Клянусь, никогда бы не подумала, что… А главное – я не просто выступаю перед вами с речью. Толку с моих слов! Я вам помогу. Всю эту свадебную тему надо немедленно закрыть – она же вас мучает откровенно! Хватит! Я подвигла вас начать – и мне же надлежит сделать так, чтобы вы смогли всё окончить! - Как? Ллойд-Асплунд, хотя и не хотел обидеть мисс Круми – порыв её, похоже, был совершенно искренним и чистым — не смог отказать себе в короткой усмешке. - Я… Пойду к ней сама! Вам уже достаточно позора! Хотя… Простите ещё раз — никакого позора, конечно, и нет. Вы действовали просто по-рыцарски, держа, во что бы оно вам ни стало, своё обещание…, - при этих словах Сесиль граф подумал, что, всё же, не зря умолчал о некоторых важных нюансах и деталях, когда излагал события последнего времени. В противном случае оценки у его ассистентки могли бы быть заметно иными, - Я поговорю с ней, как женщина с женщиной. Постараюсь смягчить удар. Обязательно опишу всё так, как оно есть. Что вы – достойный, удивительный даже человек. И пусть она непременно простит вас. - И как же вы объясните, почему этот «достойный человек» теперь так резко пересмотрел свои взгляды, если только не тем, что с самого начала всё было – один сплошной обман и нелепость? Нет. Либо она возненавидит и меня, и вас заодно, а её родители раздуют скандал – такой, что о нём будет знать и говорить вся колония, если не империя. Либо Миллисента от любви просто закроет на всё глаза и вам не поверит. Это даже вероятнее всего. Решит, что вы – её соперница в борьбе за мою руку. Оно ведь как-то так всё видится юным леди. Ещё одна влюблённая в завоевавшего сердце Милли графа особа, мечтающая его заполучить, которая теперь коварно… Очень логично же! Для того вы и зарывали свою молодость в моей, как вы её назвали, технической «берлоге». - Вы, вероятно, правы. Но я обязана попытаться! Ведь должен же быть какой-то способ с честью выйти из положения! - Не стоит, Сесиль. Перепробовано было всё, что возможно. Пускай вы проявите красноречие, не уступающее Цицерону, переубедить её не выйдет. Чем только ни силился побороть эту любовь – всё без толку! Я дошёл до самого края отчаяния… Сказав это, Хайрам умолк. Он не имел цели дополнительно прибавить драмы красноречивой паузой. На самом деле Ллойд-Асплунд всё пытался изобрести способ так поведать о своих злоключениях и усилиях по расстраиванию брака с Милли Эшфорд, чтобы выглядеть достаточно убедительно, но опустить подробности разнообразных, однако, равно провальных, а ещё позорных и смешных планов и хитростей, которые он изобретал, чтобы Миллисента в нём разочаровалась. Особенно же волновало Хайрама то, что, будь он полностью откровенен, переменившийся вроде бы ветер отношения к нему мисс Круми может опять подуть в обратную сторону – от сочувствия к негодованию и презрению. В общем, нужно весьма осторожно и с умом дать выжимку шагов и мер, которые граф принимал в течение последних нескольких суток, а несчастная голова Ллойд-Асплунда соображала чем дальше, тем хуже и медленнее. Погруженный в раздумья, Хайрам лишь краем глаза приметил, что Сесиль сильно побледнела и медленным движением поднесла правую руку ко рту. Но уже пару мгновений спустя игнорировать крайнее изумление и даже испуг помощницы он больше не мог. Мисс Круми глядела на генерального конструктора расширенными, почти круглыми глазами. Только граф решил задать вопрос, в чём дело, как Сесиль упредила его тонким, но громким восклицанием: - Вы что, принимали… Рефрен!? - Что? …Нет! Ничего я не принимал! - Но «край отчаяния», «желание забыться»!? Красные глаза? А то, как вы что-то бормотали и, сами сознались, вспоминали моменты из детства!? - Да у меня даже и в мыслях… Что такое вообще этот ваш «Рефрен»? Препарат? Наркотик? - Наркотик! Наркотик!!! И только не врите, что не знаете! Неужели даже вы... вас… К нему прибегают только сломленные, ни во что больше не верящие люди! Мисс Круми, судя по всему, собиралась выпалить нечто ещё в той же нервической заполошной манере, однако генеральный конструктор не позволил ей этого сделать. Ллойд-Асплунд изо всех сил хлопнул в ладоши, заставив свою помощницу буквально подавиться фразой. Хайрам был в ярости. Да сколько же это ещё будет продолжаться!? Почему буквально всё в его словах, облике и поведении, что только может оказаться ошибочно воспринято окружающими, непременно ложится в основу каких-то беспочвенных, но совершенно чудовищных по своим масштабам и сути умопостроений? Кто так строит гипотезу!? Как так вышло, что ему, графу Ллойд-Асплунду, нужно оппонировать, хитрыми обходными путями обосновывать свои самые простые..? Нет! Это там тебе приходится действовать в чужой шкуре – неудобной, сковывающей движения. Развеивать одни заблуждения путём создания новых иллюзий – и так всё дальше, выше надстраивая исполинскую шатающуюся башню, которая грозит, внезапно рухнув, похоронить Хайрама под своими обломками. А здесь он в полном праве отреагировать так, как подобает генеральному конструктору! - Хватит, Сесиль! Я похож на наркомана? В самом деле!? Тогда вызывайте сюда полицию, чёрт возьми! Или, если они не рискнут связываться с военным инженером, которому покровительствует глава правительства, наберите Кэнону – вы ведь знаете номер секретаря премьер-министра? Скажете ему, что создатель Ланселота подсел на препарат, этот ваш Рефрен, ведёт себя неадекватно и вообще может нанести вред обороноспособности Британии. Вот! И пускай сюда едет орава агентов Службы безопасности, токсикологи, эксперты. Эмпирическая проверка! Практика – критерий истины. Но если окажется, что никаких следов посторонней психоактивной химии в моём организме не имеется, то сами будете потом объясняться перед всеми ангажированными людьми. Ну, готовы!? Нет!? Тогда бросьте всю эту ерунду! Допустим, я совершил ошибку. С Миллисентой, со сватовством. Но это не значит, что я перестал быть собой! И не даёт никому права подозревать меня в том, будто… Хм! Будто я, столкнувшись с жизненными трудностями, сразу решил ампутировать себе рассудок и логику, словно воспалённый аппендикс. Мисс Круми определённо не ожидала такого мощного взрыва. Она вяло лепетала в ответ на решительные восклицания графа нечто вроде: - Но я подумала… Ваш вид… Мне просто показалось… - Давайте порассуждаем, Сесиль! Спокойно – от посылок к выводам. Знаю, с непривычки может быть трудно, но всё-таки попытаемся, - перебил её Ллойд-Асплунд зло, - Вся суть нынешнего… кризиса для меня в том, что из-за возможной огласки и шумного возмущения посторонних лиц – тех, кого моё дело никак не касается, однако, разумеется, имеющих своё ценное мнение – я рискую лишиться возможности создавать найтмеры. То есть заниматься тем делом, которому посвятил свою жизнь. И вы утверждаете, что я, чтобы добиться кратковременного спада психологического напряжения, решил использовать именно такое средство, как наркотики? Да? Усложняя себе задачу вдвое, ведь генеральный конструктор – наркоман ещё менее приемлем на своём посту, чем брачный аферист или неделикатный ветреный любовник! Мои отношения с внучкой Артура Эшфорда, при прочих равных, никак не влияют на когнитивные способности… в долгосрочной перспективе. А вот Рефрен… Подсев на него, я на долгие годы создам себе опаснейшую проблему – и вполне объективные условия для постепенной деградации. Ради часа или около того в приятном дурмане, верно? Я могу быть эксцентричным – по обывательским меркам, мне нет дела до многих общепринятых условностей, мои навыки взаимодействия с людьми порой оставляют желать лучшего - по объективным и субъективным причинам. Назовите Хайрама Ллойд-Асплунда странным, нелепым, несносным педантом или мечтательным прожектёром – пожалуйста. Но никто, даже генерал Грей, никогда не объявлял меня дураком! Я не из тех, кто гасит пожар керосином! - Простите. Извините меня, пожалуйста, если я так глубоко задела... Просто когда человека обуревают эмоции, он не всегда контролирует… - Да нет их! Никаких! Я вообще… Вы как-то назвали меня калькулятором, кажется? Так я скажу: это чистая правда! Моя голова – машина для производства умозаключений. А сердце занимается тем, что перекачивает жидкости по большому и малому кругам кровообращения – не вашими эфемерными благоглупостями. Вся моя нервозность – от сбившегося ритма, а главное – невозможности эффективно работать. Ничего другого! Никакого экзистенциального кризиса, душевных терзаний и продолжительных внутренних монологов о вечном с театральными паузами. В шестерни попал камушек. Он будет оттуда удалён – вопрос лишь в способе. Эффективность, рационализм, практицизм! Увидели другое? Ошиблись! Ждали грандиозного катарсиса? Напрасно! На конвейере моего сознания идёт процесс обратного инжениринга Алого Лотоса – вот где была львиная доля ресурсов ещё пару дней тому назад. И я вернусь к нему со всей силой ума и полнотой внимания в ту самую секунду, когда окончательно разберусь с возникшей помехой. Вы же, если желаете быть полезной, отыграйте мне немного времени. Возьмите Куруруги, ещё раз опросите о подробностях его столкновения с машиной Ракшаты, а затем составьте подробный отчёт: что Сузаку полагает наиболее существенным отличием при схватке с найтмером нового типа, какие изменения считает нужным внести? Он будет говорить языком пилота – ваша задача: перевести его замечания в конкретные инженерные термины, обозначить наиболее проблемные узлы. Дальше – моя работа. Справитесь? Да – прекрасно. Нет – ничего страшного. Но ради бога не надо больше искать у меня поволоку в глазах и пистолет под подушкой. Верите ли, я хочу, наконец, добиться ясности рассудка, а не затуманить его ещё больше. У меня слишком много дел, чтобы убегать от действительности в химический дурман, или на тот свет. - Да, сэр Мисс Круми откликнулась вроде бы твёрдо, но по некоторой сдавленности тона можно было понять, что в ней ещё не окончилась внутренняя борьба. Сесиль хотелось восхищаться твёрдым, могучим и холодно-непреклонным духом механистического сверхчеловека, с которым её свела судьба, но одновременно мягкое девичье сострадание – а она видела несомненные проявления слабости генерального конструктора – оттягивало её обратно, в мир соизмеримых величин, где не существует полубогов от науки. А как не верить в них молодой порывистой натуре, очертя голову бросившейся в профессию? Мисс Круми сочувствовала Хайраму, тут же корила себя за это дерзкое покушение на икону отстранённого логического рационализма, раздражалась от противоречия, что в свою очередь накладывалось на остатки прежнего гнева, когда она всерьёз верила в своё предположение о Рефрене. Убеждённость пошатнулась и упала, а вот эхо мощной эмоции осталось. В совокупности замешивался такой гремучий коктейль, что граф откровенно побаивался продолжения беседы. У него просто рассудок не выдержит, если он продолжит летать туда-сюда на этих женских эмоциональных качелях. Вестибулярный аппарат отказывается порой нормально работать после чрезмерно резкой и продолжительной встряски – а чем сфера межличностной коммуникации хуже? Всё! С него достаточно этой психической центрифуги! Предваряя худшее, Ллойд-Асплунд попытался выпроводить помощницу решительным: «Что ж, тогда приступайте!». Он мало верил в удачу, однако ему повезло – Сесиль, блеснув влажными от подступающих слёз глазами, несколько раз кивнула, а затем оставила генерального конструктора в одиночестве. Стоило только мисс Круми удалиться, как Хайрам тут же признался себе, что лукавил в разговоре с ассистенткой. Обрисованный графом в его бурной тираде образ был скорее идеалом, которому он предпочёл бы соответствовать, однако сейчас считал эту цель совершенно недостижимой. Спокойствие, аналитический подход, конвейер сознания... Ну да, как же! Ты элементарные уравнения скоро разучишься решать, поскольку будешь постоянно сбиваться на историю со сватовством! Осиное жало, заноза в мозгу, которая торчит прямо посреди главного перекрёстка сознания – никак не обойти. Тебе, учёному, стало неприятно думать, включать ум на полную мощность! А всякий раз, когда у тебя всё же появляется мыслительная потенция, на что в последние дни она оказывается направлена? То-то же! Ты нарисовал прекрасную картину мисс Круми, однако даже не помышляй о том, чтобы самому в неё поверить… Но где же выход? Ещё тогда, когда они только начали диалог о Рефрене, перед внутренним взором Ллойд-Асплунда промелькнула какая-то не до конца сформулированная, но кажущаяся ценной идея. Теперь, не скованный разговором, Хайрам всё-таки поймал её. А что если выбивать клин клином? Чего генеральный конструктор опасается? Того, что отказ от ранее им же обещанной свадьбы разрушит его репутацию, и, как следствие, карьеру. Но если реноме создателя Ланселота уже будет подмочено, родители Миллисенты могут сами выступить против брака. Он должен изобрести какое-то скандальное экстравагантное безумство, которое опозорит его в глазах общества – но не до такой степени, чтобы это грозило ему потерей места. Граф принялся думать. Вариантов была тысяча – и ни одного! Стандартные для большинства проявления невоздержанности, приложенные к Ллойд-Асплунду, начинали смотреться до подозрительного противоестественными. Скажем, если генеральный конструктор явится в дом Эшфордов пьяным, то даже сами его хозяева решат: тут что-то не так. А уж Белый принц вовсе не успокоится, пока не докопается до истины. Хамство – не шутливо-ироничные подколы, свойственные порой графу, а грубое, нарывающееся на драку. Вызывающая пошлость. Хайрам так себя поставил, причём уже давно, что никто не поверит, будто это пробились вдруг на свет искренние проявления его натуры. Ллойд-Асплунд вроде бы стоял на развилке, однако каждый из путей-вариантов на поверку вёл в тупик или в лучшем случае – непредсказуемые тёмные дебри. Остающиеся в рамках характера мелочи ничего толком не меняли. Явное хулиганство считывалось как игра, элемент некоего намеренно претворяемого в жизнь плана. Ну а иные вещи… Генеральный конструктор, пожалуй, мог вполне достоверно изобразить психопата, тронувшегося в обществе своей убийственной машинерии. Появиться на публике в покрытом грозно выглядящими бурыми пятнами белом лабораторном халате, покручивать перед лицом собеседника инструментами, напоминающими пыточные, с ухмылкой от уха до уха. Но тогда графа точно отстранят от работы! …Хорошо. А с другой стороны? Может это он, Хайрам Ллойд-Асплунд, якобы узнает нечто такое о своей невесте, или всех Эшфордах, после чего ему останется лишь с негодованием забрать назад своё предложение руки и сердца? Хм… И что, например? В действительности Милли Эшфорд… Не девственница? Допустим. Но сейчас не викторианская эра. Добрачные связи в аристократической среде, насколько ему известно, и теперь не поощряются, однако однозначно дисквалифицирующим фактором их считать нельзя. Ну и ты, конечно, больше всего похож на человека, который станет порывать отношения из-за чего-то подобного! Кроме того, это ведь тычок пальцем в небо. Вдруг Миллисента сохранила целомудрие, а её родители окажутся готовы зайти так далеко, чтобы засвидетельствовать данный факт медицинскими методами? И вообще – а чем генеральный конструктор обоснует свои подозрения? На что сошлётся? Нет – это и есть самый худший, убийственный скандал! Сказать Эшфордам, будто императорская фамилия по-прежнему так на них гневается, что от графа прямо потребовали отказаться от брака, если он хочет остаться на службе? Сомнительно это звучит. А главное – он слишком мало знает об истории удаления лорда Артура Эшфорда от двора. Вдруг там всё было не так, как кажется большинству со стороны? И что если отношения остались достаточно близкими, чтобы изобретатель найтмера мог, узнав от сына и невестки о новостях, потребовать объяснений у Чарльза Британского, или того же Шнайзеля? Хайрам тогда рискует попасть в такие жернова, что мало не будет… Ну? Так что же? Они с Милли просто несовместимы? У Ллойд-Асплунда… аллергия… на… Романтические бредни и порывистую алогичность!? Да, чистая правда! Вот только это никто не признает за аргумент. Граф, сватаясь, был введён в заблуждение… своей же глупостью!? Никаких артикулированных переговоров, пока ты не ляпнул свою фразу про супружество, просто не велось. Никто не обещал тебе чертежи лорда Эшфорда и все блага мира в приданное – а если бы и так, то доказать это нечем. Миллисента не может быть женой Хайрама потому, что… склонна к экзальтации и эмоционально нестабильна? Ненормальна? Ха! И это говорит заслуженный чемпион в рейтинге: самая чудная и эксцентричная личность, работающая на Главное квартирмейстерство армии Его Величества? Опять же, а куда генеральный конструктор раньше смотрел в таком случае, сватаясь к Эшфордам? Сразу приходит на ум неблаговидный и корыстный подтекст. Нет! Нужно нечто вещественное, надёжное. Такое, что можно будет предъявить, отметая любые обвинения в голословности, разом закрывая вопрос: вот, всё, никакой брак невозможен. ...А ведь подобная вещь существует! Наркотики! Вспомни, как перепугалась и вознегодовала Сесиль, лишь в первом приближении заподозрив графа в приёме дозы Рефрена. Если выяснится, что Милли употребляет некие изменяющие сознание препараты, Ллойд-Асплунд с полным правом и без каких-либо негативных последствий для себя сможет разорвать помолвку. Конечно, Эшфорды будут пытаться отстоять доброе имя дочери, но… Хайрам понятия не имел, где и как в городе, подобном Новому Токио, искать продавцов, тайно торгующих запрещенным товаром. Зато он неплохо разбирался в химии и имел в своём полном распоряжении современную лабораторию. Ему вполне под силу синтезировать какое-нибудь наркотическое вещество, а затем сформовать его в несколько доз. Миллисенту будет несложно подпоить в ходе очередного свидания – здесь, в трейлере, где нет никаких посторонних. Пользуясь её ограниченной вменяемостью, подбросить остальное и… …И ты не сделаешь этакой гнусности никогда! Почему? Да потому, что ты – часовой механизм, познающая машина, латентный социопат, но не подлец. Граф Ллойд-Асплунд не любил людей – и давно себе в этом сознался. Причём сразу в нескольких смыслах. Во-первых, он не любил их как помеху рациональной организации процессов. Что ни возьми – любое явление люди норовили хаотизировать своим непредсказуемым поведением. Сотни и тысячи идеально работающих в виде умозрительной схемы блестящих систем – социальных, политических, экономических, образовательно-просветительских, даже чисто научных - разваливались, соприкоснувшись с непостоянством человеческой натуры. Причём зачастую разрушители сами себя, или своих потомков погребали под их обломками, однако действовать более осмысленно не желали ни в какую. Человеческий фактор в пространстве инженерии – почти синоним для невынужденной глупой ошибки. Автоматизация надёжна. Физика с её законами честна. Математика разом величественна в своей всеохватной универсальности и покладисто-покорна, с готовностью подавая труженику-уму подходящие инструменты для решения самых разных задач. Цифры однозначно-прямы. Переменные, как бы трудно их ни было порой вывести, дисциплинированно стоят на положенных им местах. А люди при всяком случае норовят сбежать из уравнения по своим делам. Во-вторых, человечество раздражало генерального конструктора тем, что постоянно норовило украсть у него время. Люди лезли из всех щелей с какими-то переживаниями, историями, проблемами, но всего больше – с абсолютно пустым ритуальным поведением, давно обессмыслившимися социальными практиками, над которыми они ни на минуту не желали порефлексировать, или вовсе совершенно обезьяньими атавизмами. И почему то полагали, будто Хайрам непременно обязан активно в этом участвовать. Что именно в их борьбе за место в стайной иерархии и престиж, или в словесном подобии груминга, заключается сущность жизни. Люди верили – без вовлечения в общий с ними скачущий круг невозможно обойтись. А вот графу это превосходно удавалось. Он с лёгкостью порождал новизну в самом себе и находил поводы для проявления живительного любопытства без участия других представителей вида Homo sapiens. Генеральный конструктор не признавал общение как отдельный самоценный процесс. Есть догадка? Поделись. Имеешь потребность? Обозначь. Некуда себя приложить? Удивительно и невероятно с учётом колоссальной универсальности человеческого интеллекта и способных к орудийной деятельности рук. Но да, можно обратиться за советом. Естественные языки имеют свои ограничения – тем не менее, они вполне пригодны для передачи информации в разумном временном диапазоне. Ллойд-Асплунд даже готов сам вычленить суть. Вот только зачастую её просто нет! Сколько раз Хайраму хотелось повесить себе на шею надпись «Не беспокоить!», вроде тех, которые применяются в гостиничных номерах. Просто, удобно, доходчиво. Так нет же! Пренебрегать вниманием стаи запрещено, ведь тот, кто отдалился, автоматически и отделился, а значит, в понятийной системе примата сделался чужаком, без пяти минут врагом. Род людской сжигает попусту миллионы часов, в том числе отбирая их у тех, кто готов распорядиться ими с толком, а потом сетует на скоротечность земного бытия… Наконец, в третьих граф не любил человека в самом себе. Множество слабостей, так сказать, неустранимо-конструктивного свойства. Что делает инженер, когда видит в механизме некие недостатки? Он оптимизирует его работу, модифицирует, заменяет детали и элементы. Генеральный конструктор считал такой подход единственно верным, однако при всём желании не мог применить этот принцип к собственному естеству. Хайрам должен спать в среднем не менее шести часов в сутки, иначе стремительно наступает утрата трудоспособности. Нельзя в несколько движений заменить батарейку, или, сидя за столом над расчётами, параллельно подсоединить куда-нибудь к пятке электрический кабель. Нет! Надо питаться, причём по возможности не реже трёх раз в день, разнообразно, тщательно пережевывая еду для лучшего усвоения. Невозможно своими руками поднять и перенести передний броневой лист Ланселота. Не получается – граф пробовал – оперировать в уме числами с более чем пятнадцатью знаками, сохраняя необходимую точность. У него слезятся и краснеют глаза, если долго корпеть над микроскопом. Он вообще очень скверно видит без своих очков. И не существует к великому сожалению такой смазки или машинного масла, которым Ллойд-Асплунд мог бы прокапать свои суставы, начинающие щелкать и скрипеть после нескольких часов, проведенных в согбенной позе над каким-нибудь очередным агрегатом. Человеческое сознание – потрясающая штука. Это великое достижение Земли, её развивавшейся миллионы лет биосферы, а может быть вовсе уникальное явление в масштабах всей вселенной. Единственный из живых существ, человек способен постигать закономерности собственного бытия и окружающей природы. Бесценный инструмент, который именно в силу этого, своих уникальных качеств, должен применяться с максимальной интенсивностью, сообразно стоящим перед ним сложнейшим задачам. А большинство людей бьётся этим чудом в стены, запертые двери, или оставляет в праздности. Но хуже всего – невероятная способность социума навешивать на пытливый ум всевозможные шоры. Специально тупить острое шило исходной проницательности. Не трогайте это холодными щипцами своего критического анализа – оно священное! Непостижимое! И вообще нельзя поверить алгеброй гармонию. …Но можно ведь! Смотрите: «золотое сечение», a/b=(a+b)/a. Нет-нет, вы ничего не понимаете! Люди возводят на пьедестал, объявляя их своим главным свойством и достоянием, примитивнейшие эмоции, чья биохимия мало отличается от таковой у собаки, мыши, или даже креветки. Носятся вокруг хаотично наваленных ими за века идеалистических концепций, воспевая невероятную многогранность и тонкость этой мешанины. А когда начинаешь показывать, что вот тут – вообще другое, без этого обходились, то – только мешает, а очищенный от лишнего механизм исключительно прост, обрезают нить рассуждений самым действенным средством – топором. Порой буквально. Человечество упивается своими ошибками, правом, поскольку некому одернуть шаловливого ребенка, настаивать на них перед лицом мироздания. Вероятно, уже сотни тысяч книг написаны о несчастной любви. И никому, надо полагать, не пришло бы в голову сочинять повесть о неправильно собранном, неработающем станке, например. О провалившемся эксперименте – хотя от него-то в реальности много больше объективной пользы, чем от вымышленных страданий ошибающегося литературного героя. Как мало люди говорят о научном поиске, открытии истин – пусть самых скромных, однако каждая из них есть несомненный шаг вперёд в масштабах всего Разума, акт толкования и освоения им пространства сущего. И до чего много они болтают о давно утративших актуальность чувственных порывах. Я вчера был так рад! Мне на той неделе было ужасно тоскливо! Почему, наступив башмаком в дерьмо, человек, ругнувшись, сотрёт его о ближайший бордюр, а эмоциональную грязь способен размазывать по себе годами, периодически норовя обляпать ею окружающих? Да, у нас есть объективные несовершенства, но ведь мощи интеллекта хватает, чтобы их выявлять, мы вовсе не слепы, глядя на самих себя – так почему никто не смеет громко поставить вопрос о переделке, плановой и научно обоснованной перестройке человека? Обезьяна и Люцифер. Первая боится, что в процессе пострадают выстроенные ею в стае порядки соподчинения, пошатнётся лидерство вожаков. Второй настолько обуян гордыней, что отвергает саму возможность появления чего-то более развитого, состоятельного и лучшего, чем он сам. Не вздумайте трогать Царя зверей, подобие Бога! Хм! Не станем даже критиковать всю креационистскую гипотезу как таковую. Но что же, состав лимфы, или форма прямой кишки – это тоже неотъемлемая черта сущности Творца? Хорошо, никто не покушается на устои, столпы, к которым общество в целом и отдельные его представители в частности привязывают себя, словно барашка к колышку. Никакой речи о переиначивании всего рода людского – лишь частный интерес, о всемерном уважении к которому говорят на всех углах. Существует исследователь, есть волонтёр, желающий стать объектом его эксперимента. Чего ещё нужно? Однако и здесь – запреты. Вы ставите неэтичные опыты. А кто вообще сказал, что это наука должна подстраиваться под ваши представления о морали и нравственности, а не наоборот? Может как раз социуму следовало бы, опираясь на объективное знание, переосмыслить свои представления о правильном и ложном, возможном и немыслимом? Почему учёный должен ходить в наручниках представлений о добре и зле, свойственных обывателю, знающему об устройстве галактики, планеты и самого человека в сотни раз меньше него!? Вся инфраструктура, которой пользуется цивилизованный горожанин нашего века, базируется на открытиях науки – и он вполне доверяет ей тут. Но стоит появиться чему-то по-настоящему новому… Когда оно понадобится политикам и дельцам – толпа всё примет и съест, никуда не денется. Однако прежде – нет, ни один краб просто так не выберется своей волей и ведра! Корабельная эскадра движется в темпе самого медленного судна в ней. Человечество развивается с той скоростью, которая не провоцирует волнений в среде наитупейших его представителей… Хайрам Ллойд-Аспулнд создавал смертоносное оружие и не испытывал по этому поводу никаких угрызений совести. К нему не являлись во сне сонмы жертв порожденных его гением бронированных монстров, а если бы они всё же однажды ворвались к графу в грёзы, то он в своём воображении натравил бы на них найтмеры вновь. Благо их проекты отложились там так прочно, что генеральный конструктор порой возился со своими машинами даже в объятиях Морфея. Хайрам фактически не имел друзей вне работы – и не стремился обзавестись ими. Он был брюзглив в мрачном состоянии духа, язвительно-скептичен в нормальном и индифферентно-ограничен своей областью интересов в приподнятом. Ллойд-Асплунд не сомневался в том, что люди испортят любую попытку организованно себя облагодетельствовать, а потому просто перестал ставить вопрос о последствиях практического применения своих разработок. Граф трудился с одной стороны ради удовлетворения глубоко личной познавательной потребности, желания разобраться, отыскать верный путь – а затем укоротить его, усовершенствовать то, что вчера казалось оптимальным. С другой – во имя накопления объективных данных, способных в потенции пригодиться социуму всегда, когда бы он внутренне ни подготовился к этому. Теоретически накопленные и систематизированные им научные знания и инженерные решения могут послужить даже инопланетянам, если где-то среди звёзд есть ещё виды, обладающие разумом, умеющим выстраивать и обобщать причинно-следственные связи. Наконец, всё те же величественные и мощные боевые машины позволяли Хайраму в моменты особого вдохновения пестовать в душе образ условного «Человека как такового», где не оставалось чьей-либо мелочной дури, а одна только способность преобразовывать хладную материю в умеющих танцевать металлических исполинов. Но до чего далёк этот абстрактный кудесник – наследник Прометея от суетливо шастающих по улицам прохожих! Тем не менее, первым признавая несовершенства человечества, Ллойд-Асплунд не желал вносить свою лепту в умножение энтропии. Практически закреплять такие условия социального отбора, которые консервируют и усугубляют всё то, что ему несимпатично. Не умея понять глобальные комплексные концепции, люди верят персональному опыту. Это, конечно, аберрация сознания, но импринтинг – могучая штука. Видя, как некие индивиды добиваются успеха грязными методами, окружающие адаптируют их, хотя негодяй – лишь паразит на теле нормально функционирующего социума. Если все, или хотя бы некая критическая масса людей примет его модель поведения, то общежитие просто развалится. Паразитизм – по-своему привлекательная стратегия. Он есть и в природе. Однако, заев своего хозяина, паразит обречен на гибель. Хайрам принципиально не строил личного выигрыша на чьём-то персональном же несчастье. Даже тогда, когда мог скрыть свои мотивы и вовлеченность вообще. С тех самых пор, как Ракшата осталась… была брошена… Мгм… Не важно! Граф не провоцировал и не подставлял других из… уважения к общественным наукам, если угодно. Гуманитариям тяжело. Они почти лишены возможности ставить повторяемые и проверяемые опыты. Естественнонаучный эксперимент восхитителен в своей честности. Скажем, химическая реакция. Соединяем реагенты – их влияние друг на друга, фиксируемое приборами, не имеет никакого подтекста, а потому может служить иллюстрацией универсального, общезначимого правила. Смешаем людей – и обнаружим, что у них почти всегда есть скрытые мотивы, а действия их далеко не всегда рациональны и оптимальны с точки зрения затраченных усилий и полученного результата. Каждый человек-элемент старается дать такое толкование собственного поведения и ответов на него, которое выставляет его в наилучшем свете. Сравните данные открытых и анонимных опросов – между ними зачастую пролегает пропасть. Как идти к истине через такое болото? Генеральный конструктор достаточно интеллектуально состоятелен, чтобы добиваться своего, не вынуждая окружающих выглядеть хуже, чем они есть, в контексте того исполинского эксперимента, которым является общественное бытие той же Британской империи, например. Наконец, как ни странно, Хайрам порой жалел людей, охваченных особенно сильными чувственными переживаниями. Он смотрел на них примерно так же, как на болезни. Бессмысленно требовать о человека, страдающего тяжелой формой гриппа, пробежать стометровку с препятствиями – и досадовать, когда выяснится, что он на это элементарно неспособен. Не из-за вредности или неких нравственно-волевых недостатков, а по причине совершенно объективной интоксикации организма в сочетании с рядом других эффектов, вызванных проникновением и размножением вируса. Мощные эмоции приводят к выбросу в кровь больших объёмов гормонов и иных химических соединений, стимулирующих определённые зоны коры головного мозга, что прямо влияет на его работу. Миллисента Эшфорд заразилась любовью – и это не преступление, не сознательная атака на графа, не ошибка в рассуждении, которую, подумав хорошенько, можно исправить, а она вот ленится. Ты хочешь правильного и рационального функционирования от ослабленного интеллекта. А сам!? Умный, эмоционально здоровый, без пожара в венах и повышенной иннервации в сером веществе. Ну, почти… Ты был практически готов паразитически подделать реакции этой далеко не самой плохой девочки в социальном опыте – а ведь фальшивую лакмусовую бумажку Милли носила бы с собой дальше всю жизнь. Нет! Всё началось с твоей оплошности. Теперь ищи выход из ситуации, расплачиваясь за неё собственными ресурсами – не заемными и не украденными. А что если взять ответственность на себя и признаться, что сватовство было не настоящее, но придумать какое-то объяснение, причину, ввиду которой требовалась эта мистификация? Допустим, Ллойд-Асплунд таким образом участвовал в операции спецслужб. Дескать, над Миллисентой нависала угроза со стороны террористов, её хотели… похитить. Хм! И чем твое предложение руки и сердца помогло обезопасить невесту? На кой чёрт вообще граф понадобился в этой истории? …А не важно! Секретный сведения – он не имеет права разглашать. Конечно, ему могут вовсе не поверить, так что для убедительности придётся принять какие-то меры. Скажем, Хайрам мог бы попросить руководство колонии действительно временно взять Эшфордов под охрану, поскольку он де подозревает, что Зеро и вообще подполье способны выкрасть самого лорда Артура, либо кого-то из его родственников, чтобы заставить изобретателя найтмера поработать над совершенствованием их машин. Пускай около дома Милли и её родителей какое-то время подежурят полисмены – на их фоне словам генерального конструктора придётся придать вес. Потом, после того, как Миллисента смирится с новой реальностью, договоришься о том, чтобы часовых сняли. Премьер-министру тоже придётся рассказать о помолвке – объявишь ему, что не нашёл поначалу лучшего способа приглядывать за Эшфордами, чем лично туда являться, а для этого понадобилось найти какой-то значимый предлог. Ждать, пока провернутся бюрократические шестерни, было нельзя, а обратиться сразу к Белому принцу со смутной догадкой Хайрам постеснялся. И вообще он растерялся, когда осознал, насколько ценным для террористов может оказаться наследие и навыки Артура Эшфорда, так что действовал поспешно, как умел… Да, будешь выглядеть идиотом и для той, и для другой стороны. Ну и пусть! Зато выпутаешься. Если только Шнайзель и родители Милли как-нибудь ни сверят между собой часы. Ведь такого же не может быть? Да? Единственное, что необходимо Ллойд-Асплунду, это гарантированная возможность продолжать создавать найтмеры, самостоятельно руководя процессом их конструирования. Чем угодно иным он, в принципе, готов пожертвовать. Так почему бы графу просто не уехать отсюда? Ланселот прошёл всесторонние испытания практикой, поучаствовал в целом ряде сражений. Хайрам давно уже выиграл заключенное с Белым принцем пари. Генеральный конструктор ждал, когда премьер-министр сделает первый шаг, сам объявит о принятии новой машины на вооружение и её запуске в серию. Ну и, конечно, получать новые данные здесь, на острие, порой воочию наблюдая свой лучший найтмер в действии – это было поистине бесценно, а потому граф не особенно спешил. Но ладно, кончено! Звонишь Кэнону, просишь о срочном переводе обратно в метрополию на основную научно-производственную базу – дескать, только там дальнейшее совершенствование может продолжаться с учётом… множества факторов. И вообще, если Ланселот всё-таки внедряют в армию, Ллойд-Асплунду следует заранее проконсультировать инженеров на тех заводах, где будет осуществляться сборка, чтобы купировать любые проявления «детских болезней» довольно сложной машины. В крайнем случае, скажешь, что боишься за сохранность своего оборудования и вообще безопасность – пускай забирают его от этих бешеных одиннадцатых куда-нибудь в спокойное место. Триумф окажется смазан, отношения с ценным покровителем несколько охладятся, зато никаких других бед – тех, что в состоянии испортить… Да!? А Алый лотос!? Так и не поднимешь перчатку, брошенную Ракшатой? Уедешь, оставив его царить здесь? Чтобы потом, закрытый по своему же требованию на десять замков, по капле вытягивать информацию? Ууу… ну почему всё так гадко-то! И вдобавок, если вообще никак с ними не объясниться, что, думаешь Эшфорды не отыщут тебя в метрополии? Нет, от такого семейства можно сбежать разве только… Да! Именно! А вот это – надёжно. Укатишь опять в Нариту, несколько недель будешь думать только о найтмерах, выведешь способы, позволяющие нивелировать преимущества Алого лотоса – и с ними окончательно презентуешь Ланселот. И потом, вместо награды… Он попросит принца Шнайзеля, только придумает причину поубедительнее, или ещё лучше полковника Грея – тому и повод будет не нужен, чтобы его отправили... куда-нибудь в Африку. В Египет, в самое сердце Сахары, где нет никаких других животных, кроме малярийного комара и мухи цеце. Да! В такое место, куда ни одна нормальная девушка не поедет, а если бы она и хотела, туда бы её не пустили. Эшфордов официально известят, но никаких прощаний и прочего. Он будет жить и работать там один – тянуть в такую дыру юную и жизнерадостную мисс Круми ему не позволит совесть. Без людей, как аскет, монах-отшельник. Работать без перерыва на что бы то ни было, кроме еды и сна. Если граф выдержит так три или лучше четыре года, то, возможно, разлука, время, которое всё на свете стирает в пыль, расправится и с чувствами Миллисенты? Ну не сумеет молодая девушка всего в восемнадцать лет с непреклонной стальной прочностью заочно любить такого, как он! Вот, пожалуй, теперь единственный способ избежать появления Реджи, Элис и кто там ещё может быть в этом выводке, а также картины с подсолнухами и всего остального. За свой счёт, без подлости. Ну, а если это он не выдержит? Что ж, тогда, по крайней мере, Хайрам так стоскуется по людям, что будет рад и Милли, и детям, и вообще кому угодно. Значит, решено? Да. Только стоит предварительно нарисовать Милли широкими мазками картину ожидающего её потенциального супруга будущего. Во-первых, это стоит сделать, чтобы потом ошарашенные внезапным известием Эшфорды не наделали впопыхах новых глупостей. Слишком много уже было спонтанных решений в этой истории – пускай в распоряжении у старшего поколения появятся ключи, позволяющие предугадать грядущие события и хоть немного к ним подготовиться. Что же касается самой Миллисенты… Это и было во-вторых, последней наивной и очень человеческой надеждой генерального конструктора, считавшего, будто по духу и обиходу он постепенно приблизился к выходящим из-под его рук машинам. Вдруг, когда вместо романтики и близости – во всех смыслах слова, ей оставят только «брак по переписке», участь морячки, месяцами ожидающей мужа на берегу, Милли сама откажется подписываться на подобную судьбу – при полной поддержке Ллойд-Асплунда, разумеется? Возьмёт обратно так мощно – будто перед алтарём - прозвучавшее в его трейлере согласие… Веры в такой исход граф почти не питал. Порывистые натуры редко пятятся назад, когда объект их страсти говорит им об испытаниях, которые им придётся разделить вместе. Напротив, насколько генеральному конструктору известно, некоторых это только распаляет. Есть категория людей, особенно в женском поле, умеющая и любящая поэтизировать страдание. Но вдруг… Ну не совсем же там, в этих захваченных амурной хворью головах, отключается всякая логика!? Следовательно, нужно встретиться. Опять. Хайрам, раздавив все страхи тем утверждением, что теперь, когда план сложился, он в любом случае ничего не проигрывает, быстро и решительно набрал номер Миллисенты. Гудки-гудки-гудки… Ничего! Не берет. Но почему? Он ведь стал для неё… Не слышит из-за дождя? Но он, кажется, уже кончился, нет? Или именно сейчас беседует с родителями? Почему то эта мысль, хотя практически не менялось ровно ничего, нагнала на Ллойд-Аспулнда настоящий ужас. Вдруг на его звонок отзовётся, скажем, уже оповещенная дочерью о данном ею согласии на брак Анжелина Эшфорд? Как говорить с нею? У графа буквально язык присох к небу. Он поспешно повесил трубку. Три раза в течение получаса Хайрам собирался с духом и повторял попытку. И каждый внутренне казался ему подвигом. Генеральный конструктор, непрерывно заставляя кипеть в уме необходимые фразы, подогревая их неустанным вниманием внутреннего ока будто огнём спиртовки, одновременно медленно прокапывал, словно некоей жгучей желчью, собственное сознание выжимкой стоического смирения. Участок за участком, подавляя и эмоции, и негодующий от всего этого цирка рацио. Он точно делал себе прививку опасной инфекции, подобно великим медикам XIX столетия. И всё напрасно! Тишина. Молчание. Ллойд-Асплунд оставил свои попытки, ходил тигром в клетке по трейлеру туда и сюда, ожидая, когда Милли сама перезвонит – избыточная настойчивость с его стороны может привести бог знает, к каким последствиям. И!? Опять нет!? В какой-то момент граф не на шутку забеспокоился за девочку. Мало ли, что та могла совершить, обуреваемая недетскими страстями? Скажем, вообразила себя из-за чего либо недостойной возлюбленного, а затем… Или отважилась на кураже на какую-нибудь опасную, щекочущую нервы чепуху? А может просто замечталась, утратила концентрацию – и попала под машину? Надо срочно разыскать… Генеральный конструктор вдруг осознал, что волнуется о судьбе и состоянии Миллисенты так, будто они уже и вправду супруги! Всё, взвалил на себя мужнюю ответственность… Но где же..? Что, правда идти и выяснять? Звонок!!! Телефон в мгновение ока стал скользким, точно кусок мыла. Вцепившись в него пальцами обеих рук, Хайрам секунд десять просто держал его, как добычу, пойманную птицу, отсчитывая в уме ритм собственного пульса. Она. Ну да, правильно… Он собирался подойти к сути плавно, но ещё до первого слова графа… - Здравствуй, - коротко и просто, без ласкового сюсюканья, - Давай встретимся завтра. Мне непременно нужно сказать кое-что. Да. Завтра в парке, что в квартале от моего дома. - Хорошо, - ответил Ллойд-Асплунд – и, когда Милли внезапно завершила разговор, со стуком привалился лбом к холодной металлической стене. Завтра. В парке. Последнее свидание. А после – в Нариту. И к чёрту в зубы!