Миллисента или сватовство генерального конструктора

Сказать, что Хайрам Ллойд-Асплунд пребывал в скверном расположении духа - значит не сказать ничего. Уже очень давно в его жизни не было полосы настолько же чёрной, как эта. Особенной пикантности мыслям и ощущениям добавлял тот факт, что, по большому счёту, винить он может одного только себя. Да, чёт подери, ты и только ты сам со своими дикими прожектами виноват во всей этой матримониальной кутерьме! Что, сумел пообщаться с сэром Артуром Эшфордом? Может и в противостоянии с Ракашатой продвинулся!? Как бы ни так! Признаться, за последние два дня Хайрам полноценно посвятил работе только три или четыре часа – те, что прошли до её вчерашнего визита… Когда всё только началось, вскоре после памятного разговора с мисс Круми, граф принял твёрдое решение встретиться с Миллисентой Эшфорд, и надеялся, что по результатам этого своеобразного свидания вызовет у неё антипатию достаточно острую, чтобы она немедленно со всей возможной настойчивостью стала убеждать родителей отказаться от идеи брака. Принципиально утвердившись в этом своём намерении, Ллойд-Асплунд, однако, не думал, что есть смысл чересчур спешить – пускай сперва Филипп и Анжелина нарисуют дочери его портрет в ярких красках. Пусть родители поработают над Миллисентой, а у неё сформируется своё представление – тем более сильный эффект окажет столкновение с реальностью. Кроме того, Хайрам никак не мог определиться с тем, где именно и при каких обстоятельствах он будет встречаться с потенциальной будущей супругой. Проще всего, конечно, это было сделать у неё дома – но… Мысль о том, что ему придётся объясняться, или вести какую-то игру при старшем поколении семьи Эшфордов уже сейчас попросту приводила генерального конструктора в ступор. Нужно было выдумать что-то ещё. Но что? Кино? Музей? Тот самый зоосад с обезьянками, не столь давно упомянутый Сесиль? Требовалось найти какой-то такой вариант, который с одной стороны вызовет у юной леди заведомое неприятие, а с другой – не покажется излишне подозрительным ни ей, ни кому-то ещё, кто может узнать о приглашении Ллойд-Асплунда. Может… опера? Какая-нибудь оратория… Вот будет ирония, если ей как раз нечто подобное нравится, а Хайрам первый начнёт сползать на пол с кресла со скуки… Ещё хуже было другое – Ллойд-Асплунд понятия не имел, что ему нужно говорить и делать. Он вообще не очень-то тонко чувствовал людей, а про свою невесту знал и вовсе самый минимум. Юнна, миловидна, президент Студсовета в Академии Эшфорд, вот, практически, и весь набор. Можно было, конечно, повыспросить подробности у Сузаку - тот должен знать больше, но Хайраму ужасно не хотелось впутывать в это дело своего пилота. Да и вообще кого-бы то ни было на свете. Он чувствовал себя так, будто внезапно подхватил какую-то не вполне пристойную болезнь, которую нельзя игнорировать, но распространяться о ней совсем не хочется всё равно. Это перманентное ощущение конфуза, будто ходишь с расстёгнутой ширинкой и никак не можешь её застегнуть, выводило графа из себя. Видно или нет? Знает Сузаку - та же Сесиль, или даже сама Милисента вполне могли ему рассказать, или всё же не знает? И, если да, то не делается ли помалкивающий Хайрам от этого ещё смешнее? Ну а если никого не расспрашивать… Всякая задача, по крайней мере инженерная, начинается с того, что вы должны точно определиться с тем, чем располагаете: инструментарием, ресурсами, а главное – характеристиками самого объекта, над которым будут производиться манипуляции. Только тогда можно начинать делать какие-то расчёты. Остальное – попытка выстроить устойчивое здание на болоте. Здесь же… Теоретически, у Ллойд-Асплунда было представление о том, что нужно сделать, чтобы понравиться леди. И то, впрочем, схематические. Там обязательно присутствовали цветы и конфеты, комплименты, наскоро сочинённые стихотворные строфы, ночь, звёзды, свечи и ещё почему-то слово «мужественность». Впрочем, всё перечисленное довольно часто не работает, или даёт вовсе не тот результат, на который рассчитывал очередной влюблённый джентльмен. Вот за что, помимо прочего, Хайрам всегда недолюбливал человеческие отношения, особенно те, что базируются на чувствах. У машин всё точно – известные действия при прочих равных условиях приводят к одним и тем же стандартным последствиям. Почему у людей ну вот просто никогда не бывает так!? Но ладно, это ещё полбеды. А вот что нужно сделать, чтобы гарантированно женщине не понравиться? Нет, понятно, что некоторые вещи вызовут неприязнь или даже омерзение у любого человека. Скажем, вонь. Или какие-нибудь шумные физиологические отправления, вроде харканья, сморкания и тому подобного. Но намеренно делать нечто в этом духе? Мало того, что это в принципе просто чудовищно глупо и постыдно, Харйам ещё и не был уверен, получится ли у него, к примеру, натурально плевать на пол? Таким образом, чтобы это смотрелось естественно, а не будто генерального конструктора бюро перспективных разработок отравили какие-нибудь подпольщики, и он из последних сил пытается выплюнуть яд и срочно нуждается во врачебной помощи. Нет! Ничем в этом духе граф Ллойд-Асплунд заниматься не станет! Но тогда что? Не любят грубых. Допустим. Ну и что? Ему на первом свидании начать ругаться, как сапожник!? Не любят жадных. Только как это сразу же продемонстрировать? Да и вообще уж кому-кому, но не тебе, всю жизнь равнодушному к деньгам, изображать жлоба и скупердяя! Не любят скучных. Это едва ли не единственное его преимущество. Да, генеральный конструктор совершенно точно будет казаться Миллисенте скучным, слава богу, что-то есть! Но окажется ли этого достаточно? Если он будет молчать, то она может счесть его загадочным, а это, вроде бы, нравится дамскому полу. Если же граф станет непрерывно болтать, то Милли решит, как и её родители, что говорливость Хайрама проистекает от смущения и стеснительности. И в итоге может оценить это как особенную мощь и благородство любовного томления, которое так высоко ставит предмет обожания, что при встрече с ним совершенно теряется. Вот! Выходит даже в собственной скучности генеральный конструктор не может быть уверен до конца! Ну же, думай, голова… На ум приходила масса отталкивающих образов, но Ллойд-Асплунд один за другим отбрасывал их, так как понимал: если лично его воротит с души от того или иного типажа, это вовсе не означает, что у Миллисенты Эшфорд будет так же. …Дураки! Никто не любит тупиц и кретинов! Но… Как выдать себя за глупца создателю Ланселота? Если только рассказать обо всех своих новообретённых мытарствах. Вот уж тогда да, любой признает, что Хайрам Ллойд-Асплунд – форменный идиот! Нет, это тоже не вариант. А так… По мере того, как граф раскручивал нить своих рассуждений, выяснялось, что на всё есть свои любители – и любительницы. Кто-то предпочитает напористых и гордых. Другие - скромных и нежных. Любят и весёлых шутников, и собранных молчунов. Нравятся добрые и кроткие. Нравятся неприступные, изведавшие жизнь циники. Нравятся витающие в облаках романтики и твёрдо стоящие на ногах практики. Нравятся… Да порой женщины беззаветно любят даже тех, кто откровенно пользуется ими и их мучает! Ллойд-Асплунд вернулся туда, откуда стартовал: пока он не узнает, а это можно сделать только или посредством расспросов, или опытным путём, преференций конкретной Миллисенты Эшфорд, всё это гадание на кофейной гуще есть вещь абсолютно бессмысленная. Как же поступить? Разумнее всего будет, всё-таки, повременить. Дать невесте возможность хоть немного проявить себя, а там уже станет возможно делать выводы. Внутренне, в глубине души граф не был доволен таким исходом своих умствований. В подобном решении, хотя оно и отвечало всем требованиям его логики, отчётливо чувствовалось стремление любым способом отложить проблему, снять с себя её груз, оставить неприятное и потенциально позорное на неопределённое «потом». Так действуют дети, знающие, что им всё равно придётся делать уроки, но находящие для себя десятки и сотни отговорок, чтобы прямо сейчас посвятить себя чему-нибудь другому. И, тем не менее, Хайрам, хотя совесть временами и жалила его, точно злая оса, всё же остановился именно на этом варианте. Ему ужасно хотелось отвлечься, абстрагироваться от свадьбы и всего с нею связанного. Может быть не без влияния психологической встряски, которую он пережил, Хайрам Ллойд-Асплунд чувствовал, что кое-какие новые, свежие идеи начали проклёвываться пока ещё слабыми, неоперившимися птенцами в его голове. Ему хотелось, чтобы они полетели! Одним словом, тем утром, проснувшись, умывшись и наскоро позавтракав, генеральный конструктор бюро перспективных разработок сумел себя убедить, что может без опасений и не отвлекаясь на что-либо постороннее, заняться своим прямым и главным делом. Если бы он только знал, что его ждёт! Когда Миллисента Эшфорд вошла в трейлер, Хайрам пытался высчитать, какую часть энергии электроразряда, выпускаемого Алым Лотосом, необходимо заземлить, чтобы оставшуюся можно было преобразовать к пользе Ланселота – или другой машины, переоборудованной по аналогичной схеме. Именно этот, комбинированный вариант виделся Ллойд-Асплунду наиболее перспективным. Бесспорно, Ракшата могла попытаться ещё более нарастить импульс, но тогда ей придётся ставить такой источник энергии, который с неизбежностью сместит у её найтмера центр тяжести. Придётся организовывать заведомо длительную в подпольных условиях переделку одновременно корпуса и ходовой – и это даст Хайраму время на то, чтобы сделать в их соревновании новый ход, который упрочит его лидерство. Благо определённые наработки, связанные с углублением интеграции пилота и органов управления найтмера, приближающихся к давно сформулированному идеалу «бронированный костюм, а не боевая машина», по итогам Нариты стали окончательно выкристаллизовываться. Ллойд-Асплунд в очередной раз читал краткий отчёт, составленный Сузаку Куруруги по результатам встречи с Алым Лотосом, параллельно вычисляя в уме довольно большие величины. Не удивительно, что на вход, Хайрам не обращал никакого внимания. Тем паче, что он никого в такое время не ждал. И вдруг…! - Здравствуйте, Хайрам! Я так ждала возможности поговорить с вами без посторонних. Одного эффекта внезапности было бы достаточно, чтобы испугаться. Но мало этого! Хотя и не поняв ещё деталей, Ллойд-Асплунд уловил, что голос, звучный и глубокий, принадлежит неизвестной ему женщине. Все чуть было затихшие в нём страхи поднялись, устремились вверх – и будто бы поволокли его вслед за собой. Кто это!? Миллисента Эшфорд? И что ей нужно!? Очень часто бывает так, что стремление быть во всеоружии, продемонстрировать готовность и уверенность, как раз и приводит к тому, что человек начинает смотреться наиболее смешно и нелепо. Вся совокупность противоречивых ощущений и мыслей генерального конструктора обратилась совершенно внезапно на вещь хотя и истинную, но явно второстепенную: нельзя сидеть спиной к вошедшей даме. И вот, всем своим существом произведя по-змеиному два странных рывка - сперва от шока внезапности, а затем – от несчастной этой несвоевременно завладевшей им вежливости, Хайрам едва не сделал сальто и плюхнулся животом и головой на стол. Удар вышел весьма ощутимым, а что ещё хуже от него у Ллойд-Асплунда съехали очки, и он стал совсем скверно ориентироваться в пространстве. Наконец, единым движением выпрямившись и развернувшись, Хайрам как только мог напряг глаза, чтобы опознать свою гостью. Выходило плохо. Проклятая дальнозоркость! Вообще, конечно, граф совершенно опешил – и сам теперь признавал это. Вместо того, чтобы просто поправить разнесчастные очки, он на ощупь, держась рукой за столешницу, отошёл назад – и, наконец, оказался достаточно далеко, чтобы изображение сфокусировалось. Да, перед ним была Миллисента Эшфорд собственной персоной – теперь в этом не могло быть никаких сомнений. Зачем она здесь? Что ей нужно? Какой бы ни была причина, Хайрам разом осознал, что инициатива в построении отношений им целиком и полностью утрачена. Ну же, нельзя просто так стоять столбом! Надо сказать хоть что-то! Вообще он хотел поприветствовать свою невесту, но не смог придумать ничего достаточно галантного. Все варианты казались ему плохими – и, разумеется, в итоге генеральный конструктор остановился, пожалуй, на самом худшем. Мямля и заикаясь, Ллойд-Асплунд выдавил из себя «Мм-м-миллисента? Вы?» - самый идиотский и бессмысленный вопрос, какой только бывает! Наверное, сейчас она задумается и ответит: нет, не я! Вдобавок, после своей нелепой фразы, он снова смолк. Внучка Артура Эшфорда начала объясняться, а Хайрам всё стоял и только глазел на неё, как форменный баран. В его сердце стремительно восходили семена сомнения. С одной стороны всякому человеку, выставившему себя в неловком, неудачном и смешном свете, хочется как можно скорее исправить и загладить это впечатление. С другой – ведь это же именно то, что ему и надо: быть таким, чтобы вызвать у юной Милли разочарование – и чем мощнее оно будет, тем лучше. Но хорошо – и что, что теперь? «…То предложение, которые вы сделали вчера моей семье, очень взволновало меня» – и младшая из Эшфордов приблизилась к нему настолько, что Ллойд-Асплунд ощутил запах её парфюма. Она глубоко и часто дышала. По всему было ясно, что волнение её совершенно искренне. Неужели она действительно что-то чувствует по отношению к Хайраму!? Это было просто невообразимо, но только так он мог объяснить её визит, её облик, нарочито подчёркивающий всё то женственное, что только есть в этой девушке-подросте, её слова. Одного подозрения было достаточно, чтобы Ллойд-Асплунд потерялся окончательно. Накричать? Выгнать? Он и до того рассматривал эти варианты так, будто осуществлять их на практике предполагалось кому-то другому, а уж теперь… Но как говорить с ней? О чём? И унизительное стояние безгласным истуканом продолжалось. Ему снова, как накануне, захотелось просто вырваться и сбежать. Он… он же в своей лаборатории! Можно придумать, что происходит что-то неотложное, какой-то… опыт. И ему надо немедленно им заняться… В поисках чего-нибудь подходящего Хайрам буквально сканировал помещение, стремительно перебрасывая взгляд с одного предмета на другой, но всё казалось ему, профессионалу, чудовищно надуманным и дурацким. Что может тут внезапно произойти? Вот тот реостат взорвётся? С чего бы вдруг – на пятом году беспорочной службы? И тут она взяла его за руку и принялась гладить! Ни одна женщина за всю жизнь рано потерявшего мать Хайрама Ллойд-Асплунда не совершала с ним… подобной манипуляции. Любит!!? Она…? Меня…? В самом деле…? Но почему!!? Миллисента что-то говорила, но он почти не разбирал слов. Вдруг граф понял – не по смыслу, а по интонации и взгляду, что ему задали вопрос. Генеральный конструктор быстро закивал, чтобы не показать своей полнейшей ошарашенности, того, что он полностью утратил нить их необычной беседы, и только потом задумался: а с чем это ты сейчас так решительно и легко согласился? «…Не дожидаясь никого и ничего, я пришла сказать вам – «да»! О! Я так много думала о вас: когда вы только начали ходить к нам в дом под личиной обычного гостя, а, пожалуй, и ещё раньше, воображая вас по рассказам Сузаку. Вы были так умны, так оригинальны у нас». Ллойд-Асплунд не верил. Это не может быть о нём! Умён? Оригинален? За ум он теперь утверждать не возьмётся, а вот чтобы очутиться в подобном переплёте надо, действительно, быть настоящим оригиналом! …Она пришла согласиться на свадьбу! Это… сумасшествие! Она обезумела! Или мир? А, может быть, это я спятил? Мысль показалась Хайраму едва ли не самой рациональной из всего, что с ним творилось. Да! Это же так естественно! От работы, от недосыпа, от почти полного отсутствия живого общения… от чего там ещё бывают расстройства психики? Он двинулся умом – и теперь ему всё только кажется. Чудится. А потом можно будет полечиться, починить самого себя: ведь он же знает толк в ремонте всевозможных повреждений – осилит и работу по приведению в порядок собственного разума. Да? Ведь всё так? Ну, пожалуйста… - Я восхищаюсь вашей работой, но… украду вас у неё! – и Милли, воспользовавшись тем, что рука Хайрама висела совершенно безвольно, положила её на собственную талию. Украдёт? Генеральный конструктор с тоской кинул взгляд на стол с чертежами. Она… наверное, считает, что он не должен работать в медовый месяц, а уделять только ей всё своё внимание? Или… А вдруг по каким-то причинам Милли считает, что Хайрам обязан совсем оставить службу!? Ведь её дедушка же покончил с карьерой конструктора и с найтмерами. У Ллойд-Асплунда едва не застучали зубы. Пересилив себя, он решил: нужно любым способом и непрерывно, пускай по чуточке, маленькими шагами, а вносить ясность. Надо разомкнуть, в конце концов, рот! - Украдёте? Что вы… имеете в виду? - Лишь то, что теперь я хотела бы видеться с вами часто-часто – до самого момента свадьбы! - Зачем? Да, вот это – то, что нужно, чтобы вернуть контроль над собой и окружающим. Краткие вопросы, точные и конкретные ответы. Видеться с ним? Это она теперь намеревается сюда каждый день приходить!? И… давно уже пора… Хайрам отнял руку от бедра Милли и поправил свои очки. - Как же!? Чтобы быть рядом, слушать голоса друг друга, дышать одним воздухом! Разве не этого желают все влюблённые? Или… Вы не любите меня на самом деле? Или, возможно кто-то успел наклеветать вам на нашу семью, из зависти наговорить мерзостей о честном роде Эшфордов!? И вы поверили им!? Я просто… слов не нахожу... Она смолкла в явном негодовании. Этого только не хватало! Он же ничего такого не сделал! Сейчас она разрыдается, как мисс Круми. Или начнёт его поколачивать и обвинять – тоже как Сесиль. Почему у этого женского пола повадки каких-то… мелких хищников, пугливых, и агрессивных одновременно!? Хайраму Ллойд-Асплунду казалось, что он имеет дело со снаряженной миной. Сейчас… вот-вот ему скажут, какой он ничего не соображающий, нечуткий мерзавец. И отличненько! И ладненько! Хм. Может и так – но ты сперва переживи эту бурю… На лбу и щеках у графа от напряжённого ожидания проступили капельки пота. Он замер, не шевелясь, точно это могло как-то помочь. А Миллисента, как ни в чём не бывало, вдруг прихватила со стола гироскоп, над которым Хайрам недавно работал, и принялась покручивать его в руках. Туда – сюда, так – эдак. Ллойд-Асплунд представил себя сидящим перед гипнотизёром, который покачивает специальным маятником. Да что это, игрушка ей что ли!? Почему она схватила её без спроса!? А!? По какому праву она лазает и распоряжается в военной лаборатории, принадлежащей Бюро перспективных разработок армии Его Величества, как в собственной комнате!? Почему…!? На Ллойд-Асплунда нашло не просто возмущение, а нечто такое, что он будто бы стал надуваться изнутри. Да сколько же ему всё это терпеть!? Куда, под какой откос он позволяет отправляться собственной жизни!? Где предел? Какая стадия будет следующая? «Ой, а давайте мы с вами покатаемся на Ланселоте при луне – это же так красиво и романтично!» – так? А ведь если ему не удастся ничего изобрести, отыскать выхода, то такое его ожидает все ближайшие годы. Может быть – всю оставшуюся жизнь. Муж Миллисенты Эшфорд. Девочки, которая разве только не жонглирует его гироскопом, приборами, оборудованием – и это она ещё пока только невеста. Муж! &%@*ь! В мозгу Хайрама всплыло ругательство такое грязное, какого он и сам от себя не ждал. Ну, раз муж, так пусть хотя бы слушается его! - Немедленно прекратите вертеть! Положите на место гироскоп! Сработало! Повиновалась! Ну… Пора тогда расставить точки над и. Поколебавшись немного, Ллойд решил всё же избрать метод холодной вежливости: - Во-первых, я очень рад, что вы пришли, - ну да, разумеется, по тебе это так заметно, - Глубина вашего чувства делает мне честь. Тем не менее, на будущее я бы попросил вас заранее меня информировать о своих визитах. Здесь, в передвижной лаборатории, может быть… небезопасно для посторонних. Во-вторых, никаким слухам и наветам в отношении Эшфордов я не верил и не верю. Наоборот. Я с глубоким почтением отношусь к вашей семье и продолжу уважать её, что и кто бы мне ни говорил на ваш счёт. Миллисента с лёгкой полуулыбкой смотрела на него, ожидая. Хайрам понял, что пути к отступлению отрезаны. Она его любит… У него по-прежнему сердце падало куда-то вниз, стоило только по-настоящему задуматься об этом факте и его последствиях. Но, коль уж так, то можно попробовать это использовать. Чтобы хоть в лаборатории чувствовать себя в безопасности от… всего этого паноптикума: - В третьих, гхм… Я… тоже… люблю… вас. Да. И потому хотел бы видеть вас в подобающей вашей… мгм, красоте обстановке. - Так вы назначаете мне свидание! – звонкий, весёлый голос. Ой, дурак! Накликал сам на свою же шею! Это «Ой!» даже вырвалось у Хайрама вслух: - Нет! Ой, в смысле… да, я назначаю… Где и когда бы вы хотели встретиться? Понимая, что теперь уже не отвертится, Ллойд-Асплунд вытащил записную книжку, куда заносил все важные дела, не связанные с Ланселотом (те он помнил и без всяких бумажек – хоть ночью его разбуди). - Неет, нет-нет-нет. Пусть это будет сюрпризом. Подумайте, а потом пригласите меня. Я буду ждать. Уверена, если вы так изобретательны в отношении найтмеров, то и здесь легко отыщете такой вариант, который заставит меня прийти в восторг. Ему пришлось согласиться. А после – ещё и дать свой телефон. На этом, в общем, разговор Хайрама с Миллисентой Эшфорд окончился. Но никак не его злоключения! Весь остаток дня Ллойд-Асплунд точно на ножах сидел. Он ни на чём не мог сосредоточиться, ошибался в самых элементарных вычислениях, а ещё с горячей завистью думал о Ракшате. Как же ей хорошо! Она может просто работать безо всего этого! Что делать с Милли? Куда её вести? Слово «любит» как молоток било и било Хайрама куда-то в область затылка. Это просто блажь! Детский каприз, игра! Она… ей, наверное, просто хочется всё это испытать и примерить на себя. Большое взрослое чувство, страсть, приготовления, праздничную кульминацию. Это просто как некоторые девочки играют в матерей, в жен, а она вот – в невесту. Именно. Просто играет. А он, Ллойд-Асплунд – в роли куклёнка. Хорошо, и добавить нечего! Впрочем, это бы ещё полбеды – а если нет? Вдруг действительно… Но как!? Она не знает его. Он ничем, ни в малейшей степени не мог… Ох уж эти загадочные женские сердца. Может быть, ей дома прожужжали все уши о том, какой граф замечательный? Или, допустим… Но есть же у неё глаза, наконец! Ведь только совершенный слепец мог не заметить, что сам Хайрам, мягко говоря, не испытывает по отношению к Миллисенте сердечного томления! Как с этим бороться? Ллойд-Асплунд обдумывал вопрос, вертел его так и эдак. Пытался подойти к нему со стороны техники. Задача: придумать некий прибор, который сделает само нахождение рядом с ним заведомо невыносимым. Он должен быть портативным, незаметным, чтобы можно было всегда брать с собой. Скажем… генератор ультразвуковых волн – они вызывают нервозность и подсознательное ощущение опасности у людей. Ну да, сделай такую чудо машинку, включи её – и сам же первый, куда как раньше, чем здоровая и довольная жизнью Милли, расклеишься от его действия. А она тебя ещё и пожалеет. Ладно. Что ещё? Запахи? Какие-нибудь физические эффекты? Удары током… Ааа, брось! Это всё полная чепуха! Можно подбросить ей записку, где анонимный доброжелатель будет рассказывать обманутой, какой кошмарный человек в действительности этот Ллойд-Асплунд. Вот только она может и не поверить. Или – хуже: прийти и показать ему же сочинённый им текст! А вдруг вдобавок кто-нибудь заметит его, подбрасывающего анонимку, ведь конспиратор из тебя, Хайрам, аховый – и это ещё очень мягко. Чем-нибудь напугать? Сказать, что за мной объявил охоту Зеро и его рыцари? Ну, судя по её поведению в отеле Лотос, Миллисента Эшфорд – не робкого десятка. Да и вообще, чего доброго эту утку услышит и купится на неё Сузаку, или какой-нибудь армейский офицер – тогда дополнительных проблем не оберешься! Уже к половине одиннадцатого вечера – ещё довольно раннему часу по его собственным меркам, Ллойд оказался просто умственно измождён этим непрерывным и безрезультатным мозговым штурмом. Мысли в голове теперь возникали и пропадали словно с какой-то вспышкой. Бросив окончательно попытки выдумать такое место в городе, где свидание будет наиболее неприятным для Милли, но не наведёт её на идею вызвать дорогому жениху санитаров, Хайрам, плюнув – совершенно не в своём стиле не фигурально, а буквально, хотя и целясь в мешок для мусора, стоящий в углу, решил, что пора идти спать. Нужно хорошо отдохнуть, пока есть такая возможность – силы и стабильность нервной системы очень скоро ему пригодятся. Сон пришёл быстро – вот только продлился очень недолго… Дззинь! Это ещё что? Телефон? Да, несомненно, это был он, хотя часы показывали полночь с какими-то лишними минутами. Гм. Кто это может быть? В такое время – почти наверняка это принц, или Кэнон – и, значит, произошло нечто срочное. Может быть… Вдруг они там, на другой стороне планеты, где сейчас день, провели окончательное решение по постановке на вооружение Ланселота!? Эта надежда – внезапная, безотчётная, сильная, заставила Хайрама по-настоящему обрадоваться, судя по всему, в первый раз за последнюю неделю. Он взял трубку и нарочито бодрым голосом произнёс: - Генеральный конструктор Ллойд-Асплунд слушает! - Любимый… Я так рада, что ты не спишь! Этот голос Хайрам уже ни с чем и никогда не смог бы спутать. Нарочито мягкий и нежный, он отдавался внутри у генерального конструктора гулом колоколов похоронного набата. Только не это! Неужели даже ночью не будет ему теперь покоя!? Непредвиденная любовь Миллисенты Эшфорд приобретала отчётливые черты не только издевательства, но и пытки. Первым порывом было бросить трубку на рычаг, но ведь она же наверняка позвонит снова! Намекнуть, что время не самое подходящее? Закатит сцену. Совсем ликвидировать, ампутировать, расколотить об стену телефон, вышвырнуть его вон из трейлера, раскручивая, подобно праще, за хвост? Завтра же утром дорогая невеста явится собственной персоной, чтобы проверить, не случилось ли чего. А то и немедленно, прямо сейчас. Насколько Ллойд-Асплунд успел понять темперамент Милли, этого тоже нельзя было совершенно исключать. Хайрам, почти в отчаянии, припомнил оброненную в одной из бесед фразу принца Шнайзеля, которую произнёс какой-то немецкий военный теоретик. Звучала она примерно так: «борьбу порождает не нападение, а сопротивление». Генеральный конструктор решил, что разумнее будет не противодействовать напору невесты, так как иное лишь увеличит срок выпавшего на его долю испытания. Позорно. Впрочем… Кому, как не тебе, инженеру, знать: не бывает позорным то, что способствует решению задачи. Вместо бунта Ллойд-Асплунд решил надавить на жалость влюблённой: - Да, Миллисента, я всё ещё не сплю. Было очень много работы. Я всё пытался усовершенствовать Ланселот, - Как же, если бы! - но пока остаётся немало такого, что ещё нужно сделать, - а вот это уже более похоже на правду. Хайрам взял небольшую паузу, рассчитывая на какую-нибудь реакцию, но в итоге продолжил сам, развивая тему: - Мне, вероятно, придётся трудиться ещё не один час – такова специфика профессии и долг службы военного конструктора. А вот вы… Не думаю, что общение со мной стоит того, чтобы лишать себя ночного отдыха в столь позднюю пору. Ллойд-Асплунд особенно выделил слова «стоит того». Хитрость и психологическая игра была донельзя примитивная, но Хайрам надеялся на неё изо всех сил. Наивный! С таким же успехом можно было силиться разжалобить и уговорить повернуть вспять стихийное бедствие, или какой-нибудь водопад. Подобно им, Миллисента даже и не заметила его потуги. - Я просто не могла заснуть. Так много всего хочется вам высказать, стольким поделиться. Ночь - не время для работы. Она предназначена для любви! Вы видели, какая удивительная луна сегодня? Ллойд-Асплунд этим вечером за единственным естественным спутником Земли не следил, но на всякий случай согласился: - Да. - При таком её сиянии, наверное, даже все эти ваши полированные запчасти должны сверкать, как драгоценные камни! Знаете… А вот я бы хотела, чтобы в наших обручальных кольцах были вставлены лунные камни - они такие красивые со своим бледно голубым, переливчатым, волшебным светом. Вы верите в магию, господин генеральный конструктор? Здесь Ллойд-Асплунд уже просто не мог опять молча отступить. Понимая, чем ему грозит любая оппозиция, граф всё же пошёл на принцип: - Боюсь, что предпочитаю вере опыт, а волшебству - науку. - Фи! Ну, разве можно так говорить с возлюбленной? Неужели само удивительное, пламенное и нежное чувство, которое сводит вместе сердца, это не чудо? Как вы объясните любовь, Хайрам? Что она, если не магия? Ллойд-Асплунд вполне мог бы поразмыслить на эту тему, поговорить о биологических функциях «любви» и её роли в механизме отбора, о гормонах, о биохимии мозга, да и много о чём ещё, но только не с Миллисентой Эшфорд и не после полуночи. Давай ей больше инициативы, старайся в основном помалкивать - может быть, она, наконец, вымотается, и её начнёт клонить в сон? Но Милли была неустанна - перепрыгивая с лёгкостью необыкновенной с темы на тему, как белка по веткам, она уже начала говорить о другом: - Молчите? То-то же, никто не может открыть этой тайны! Загадки, из которой рождается жизнь, плод любви. Как вы думаете, Хайрам, какими они будут? - Кто? Ллойд-Асплунд в самом деле не поспевал за ней и не понял, о чём теперь речь. Он вообще не очень хорошо соображал спросонья. Полураздетый, стоя босяком с телефонной трубкой в руке, граф начал подмерзать, но боялся говорить о том, что хотел бы отойти и взять тапочки, ведь тогда станет очевидно: слова о работе - это просто обман. - Наши дети, конечно! Я совершенно точно хочу и мальчика, и девочку - и буду пробовать снова и снова, пока не добьюсь этого. А если так удачно выйдет сразу... Нет, двоих детей тоже мало! Мы должны привести в мир хотя бы на одного человека больше, чем наши родители. Боже, я всё мечтаю, мечтаю. Какого цвета у них будут волосы? А глаза? Будут ли они такими же стройными, как вы, или крепкими – скажем, в моего деда? Ведь говорят, что многие черты передаются через поколение. А какие у них будут предпочтения в еде? Я вот, когда была маленькой, удивила всех после нашего переезда в Одиннадцатую зону тем, что очень полюбила морскую капусту, хотя все остальные находили её отвратительной. А вы как относитесь к ней? К морской капусте? У вас есть какие-нибудь антипатии, или аллергии - я буду готовить вам сама, когда мы поселимся вместе, так что должна знать всё? У папы, например, от гороха всегда расстройство желудка. Ну, что же вы молчите, Хайрам? Связь работает? Вы меня слушаете!? - Да, я здесь, У Ллойд-Асплунда будто смерч крутился в голове. Дети! Цвет волос! Морская капуста! Он решил, что самым безопасным вариантом развития беседы будет пищевая тема, а не обсуждение возможных будущих отпрысков: - Я ем..., - начал было Хайрам, но даже здесь закончить ему не дали. - Вы едите мясо? Я слышала, что многие интеллектуалы сейчас по этическим соображениям отказываются от него... - Я ем мясо! И вообще… Я ем всё! Слышите!? Всё! Генеральный конструктор не мог больше этого выносить. Он кричал, растягивая фразу, как будто это был его последний рубеж, красная линия. - Не знала, что вас может так взволновать эта тема... Ну да отлично - значит, у нас будет общий стол! И дети - конечно, они тоже должны будут кушать с нами. Я просто не могу понять этой моды, когда взрослые отсылают их куда-то в другую комнату, чтобы не мешали. Разве можно так воспитывать в собственных чадах такт и культуру? Конечно, я не стану, хотя и могла бы на правах хозяйки, требовать, чтобы такой человек, как вы, постоянно обедал и ужинал дома. Но зато мы сможем ходить к вам - и на ланч, и на файв о клок. Только подумайте, как будут счастливы наши сыновья, а, быть может, и дочери тоже, увидеть своего отца в его творческой мастерской, проникнуть, так сказать, в святая святых! - Это... может быть небезопасно. Я бы не советовал... Запоздалая, вялая попытка протеста даже самому Ллойд-Асплунду показалась жалкой и неубедительной. И это при том, что сказал он святую правду! - Я верю, что ангелы господни будут хранить от любых невзгод такие искренне любящие души, как наши. И... сюрприз! Хайрам при этом слове, сказанном Милли неожиданно и громко, схватился за сердце, которое пренеприятно закололо. Он заозирался, готовый ко всему, а вернее, наоборот всего и сразу опасающийся. Ну, что сейчас будет? Неужели она окажется здесь!? - Я сочинила... небольшое стихотворение. Аллегорию наших чувств и отношений, которые будут преодолевать преграды - все, любые. Столько, сколько потребуется. Вы любите поэзию, Хайрам? - Я... хотел бы понимать её лучше. - Что ж, тогда… Ффух! Вы не заметите всего того, что я сама считаю непростительными слабостями и узкими местами в тексте! Минуту… Сейчас я вам его прочитаю, только умоляю - не судите строго... Граф понял, что шансов на скорое возвращение ко сну больше нет. Со всё тем же выражением и почти подвывающей интонацией спирита на сеансе она читала строфу за строфой, наверное, добрых полчаса. Как только Хайраму начинало казаться, что он вычленил главных героев, как они немедленно оказывались злодейски убитыми, или, как минимум, на веки разлучёнными, что даже хуже, потому как потом мучительно долго (особенно для генерального конструктора) воссоединялись вновь. Кажется, было три основных пары, плюс королева Реджина, герцог Гвидо и некий анонимный Тёмный рыцарь в качестве антагонистов. Впрочем, всё это было скорее намётками и догадками – часть текста Хайрам просто не мог разобрать, а иногда, вероятно, задрёмывал на минуту-другую, сам того не замечая, так как иного объяснения некоторым скачкам в сюжете, найти просто не представлялось возможным. Вообще же ему показалось, что это – какая-то старинная рыцарская баллада, но никак не стихотворение, которое могла бы сочинить леди восемнадцати лет от роду за те несколько часов, что прошли со времени их встречи до нового разговора. Это уж не говоря о слоге, который устарел, по меньшей мере, лет так на полтысячи. В какой-то момент прозвучала фраза «и жили они долго и счастливо». Уверенный, что это – долгожданный конец, Ллойд-Асплунд даже захлопал в ладоши – и ошибся, завершаться стихотворение не захотело, начался новый сюжетный поворот. Хайрам мечтал придушить непрестанно говорящего с самим собой на философские темы принца Ромуальдо, который – наверняка из-за этого - в третий раз опаздывал и не мог вырвать из лап пленителей свою возлюбленную Монику. Поучился бы у Его Высочества Шнайзеля как нужно вести дела! Впрочем, ни иронизировать, ни злиться не хотелось – только спать. Миллисента, кажется, не собиралась прерываться и о чём-либо спрашивать жениха, так что можно бы было вздремнуть чуток, если бы не риск пропустить момент финала или проколоться сопением и храпом. Оборвался текст так неожиданно, что Ллойд-Асплунд ещё с минуту напряжённо слушал тишину, полагая, что вот-вот скитания и злоключения Ромуальдо, или кого-нибудь там ещё непременно возобновятся. Но нет – Миллисента, теперь уже своим обычным голосом, опять заговорила о детях… - Я долго, - Да, правильное слово, не утерпел и зло пробормотал себе под нос Хайрам, - подбирала имена героев. Они должны сами по себе быть пропитаны духом романтики, навевать ассоциации, порождать, помимо истории, личные переживания. Я вот всё думала опять о первенце. Мне очень нравится имя королевы – Реджина. Но я уже давно решила, что если будет девочка, то её непременно назову Элис: в честь бабушки и Алисы – ну той, о которой писал Кэррол. Хорошо бы она вышла такой же дивной и сообразительной! Хотя я почти уверена, что тут можно рассчитывать на твои гены и науку. Ммм… Так о чём я? А, ну да, конечно – мальчик! Всего-то ничего переделать – это была лучшая моя мысль за вечер! Не считая того, чтобы позвонить тебе, конечно! Реджинальд! Отличное имя, не правда ли? Сильное. В самом деле, королевское. Не так ли? Ллойд-Асплунд, уже решительно неспособный на развёрнутые ответы, лишь неопределённо промычал в трубку. На том конце расхохотались… - А как бы ты их назвал, дорогой? В действительности граф назвал бы девочку Неуместная Неожиданность, а сына – Маленькая Катастрофа, но, конечно, вслух он этого не произнёс. Хайрам попытался отделаться банальным «Я не знаю». Понимая, что становится совсем уж немногословным, сперва генеральный конструктор хотел уточнить ответ в том духе, мол, всё конечно будет зависеть от того, каким конкретно окажется ребёнок, при каких обстоятельствах и когда он будет появляться на свет. Но, наскоро прикинув, какой невероятный простор для дальнейших рассуждений на эту тему он тем самым подарит Миллисенте, быстро прикусил язык. К тому же граф озлился уже не только на собеседницу, но и на самого себя за то, с какой готовностью и смирением принимает эту роль будущего папеньки выводка малышей. Да, пусть пока только в виде гипотетическом, но, чёрт подери, он не желает об этом даже рассуждать! Дети – у него с Миллисентой Эшфорд! Этого не будет. Нет-нет! Не будет никогда! Да и в любом случае… О чём тут вообще можно говорить? Детей не запланируешь, не сконструируешь. Какими появятся на свет – такими и станут. Беспредметная пустая болтовня! А главное… Дети… Хайрам совершенно не представлял себе, каково оно: быть отцом. И, в то же время, наоборот, воображал это слишком хорошо и ярко. Он знал, что дети – это сто и ещё одна забота. Неусыпное внимание и бдительность, по сравнению с которой стоящий на посту у клетки с опасным преступником часовой – просто считающий ворон лодырь. Дети съедают деньги родителей, их силы, а главное – время. Последний ресурс Ллойд-Асплунд считал совершенно бесценным – и отдавать большой кусок своей жизни на то, чтобы учить кого-то говорить, кушать с вилкой и ножом и завязывать шнурки ни в малейшей степени не желал. Зачем? С какой целью, во имя чего он должен это делать? Да, все говорят: нужна семья, наследники, страшно, когда некому подать бокал воды в старости. А Хайрам – он не был бы собой, если бы придерживался какого-то мнения просто от того, что оно общее. Что же касается стакана… За тот срок, который понадобится, чтобы взрастить сына или дочку, готовых принести эту несчастную воду, граф сумеет разработать, собрать самостоятельно и поставить на поточное производство никак не меньше десятка механизмов разных типов, умеющих наливать и подносить хозяину жидкости ничуть не хуже – и по первому требованию. У генерального конструктора отсутствовал типичный человеческий страх ничего не оставить после себя: он изобрёл и создал уже достаточное количество различных образцов техники, чтобы не бояться забвения и безвестности. И вовсе не собирался останавливаться, или сбавлять обороты. У него будет наследие. И передаст он его не одному единственному преемнику по кровной линии, а всему миру – или, как минимум, какому-то конкретному человеку, который своим умом и работой докажет: он достоин и осилит продолжать то, что Хайраму уже не получится довести до ума. Талант будет главным критерием, работоспособность и добросовестность – вторым. Но никак не близость строения нуклеотидных цепочек в организме. При таком строе мыслей граф Ллойд-Асплунд отнюдь не был детоненавистником. Он даже вполне понимал тех, кто души не чает в своих отпрысках – потому что сам видел собственное продолжение, своих «чад», в найтмерах – и носился с ними так, как не всякая любящая мать или отец с ребёнком. Знал, насколько сильно могут радовать их успехи. Но выступить в роли родителя… Нет! Нет, нет и нет! Во-первых, ребёнка производит на свет всегда женщина, а это означает или брак, или какой-то ещё странный и неизбежно ведущий к проблемам с «обществом» союз. Уже на этой стадии Хайрам был преисполнен скепсиса. А дальше… Первый год это вообще недоразвитая биологическая… субстанция, уязвимая ко всему, и ни на что, во всяком случае, сознательное, неспособная. Ну а после, только когда эта биота более-менее стабилизируется в своём развитие, начинается чудовищно длинный – много больший, чем период наладки и устранения первых, связанных с новизной, проблем даже и на самой сложной машине, процесс постепенного превращения её в разумное существо и часть общественного механизма. И сплошь и рядом на выходе получается совершенно не то, что желали бы видеть творцы-конструкторы – мама и папа. Техника – это горшок, коробка, из которой ты всегда достанешь то, что в неё вложил, не больше, не меньше. Найди оптимальный вариант, переведи исходную идею в комплекс реализуемых на практике шагов, собери, прикрути, испытай, поправь – и ты получишь то, что задумывал. Бывает на пути воплощения самой блистательной мысли могут встать ограниченные материальные условия, неготовность науки, производства, кажется порой – самого мира к тому, чтобы Это возникло на свете. Но тем интереснее искать пути, преодолевать затруднения. Ллойд-Асплунд отлично знал – сплошь и рядом бывает так: то, что к сотой попытке видится совершенно невозможным, на сто первую оказывается не только исполнимым, но даже простым. Но совершенно точно никогда изделие в руках творца не скажет «Что-то мне не нравится, как ты меня лепишь. Давай-ка по-другому!», не обретёт собственного плана, своей цели, не отправиться в независимое плавание, причём неизбежно, как это бывает почти у всех подростков, поначалу постоянно стучась о скалы носом. Птенцы вылетают из гнезда – машины смирно стоят в ангаре, покорные и доступные для доработок. Вроде бы как, любовь должна заставлять закрывать глаза на недостатки. А если нет? Да и вообще – Ллойд-Асплунд не желает их закрывать. С какой стати? Почему он должен жертвовать объективностью своего рассудка, отступать от истины, врать самому себе? Самообман – даже в большей степени, чем попытка надуть кого-то другого, почти всегда приводит к плачевным последствиям. И у машин, и у людей, опираться можно только на правду, на факт, а не на желания и надежды. Может, конечно, Хайрам, как это часто с ним бывает, смотрит на сферу отношений, которая для него – тёмный лес, под таким углом, под которым этого делать не следует? Допустим. Может быть, он не прав. Но, насколько Ллойд-Асплунд знал самого себя, сталкиваясь на практике с какими-то недостатками в окружающих – не из тех случайных контактов, конечно, касающихся его лишь мельком, а тех, которые подолгу будут находиться рядом, он непременно попытается их устранить и переделать. Просто из стремления оптимизировать собственную трудовую и бытовую среду. При этом в человеке всё имеет крайне неприятный с точки зрения графа привкус необратимости. Говорят, что людей можно перевоспитывать - раскаиваются злодеи и исправляются закоренелые преступники, чего и говорить о детях. Но, всё же, всё же… Учёные, занимающиеся психикой, утверждают, что ошибки, допущенные в возрасте двух, трёх или четырёх лет, могут позднее проявиться фобиями, расстройствами и иными неприятностями через многие годы. С ними приходится работать целой всё активнее развивающейся отрасли медицины. Пропусти в детстве момент, не закинь в ум и душу маленькое семечко – и спустя пяток-десяток лет выяснится, что не выросло целое дерево идей, которое должно было занимать громадное место во внутреннем мире, убеждениях, а, как следствие, и практике. Или, напротив, прижился и дал всходы какой-нибудь такой сорняк, что теперь его уже никак и ничем не выкорчевать. При общей нечуткости Ллойд-Асплунда, ему придётся заниматься этим «садоводством» непрерывно, каждую свободную минуту. И его собственные планы, которыми он живёт сейчас, тихо умрут, превратятся в не требующую особенных усилий, но дающую прокорм рутину. Нет, разумеется, можно полностью снять с себя всё, отдать чадо на попечение няни, затем – школы-пансиона, так, чтобы почти и не видеть ребёнка. Но зачем тогда его вообще заводить? Чтобы неизбежно увидеть и осознать в какой-то момент – нет, ну это же совсем не то!? Бессмыслица. Это, так сказать, теория отрицания Хайрамом Ллойд-Асплундом возможности отцовства. Что до практики, то генеральный конструктор бюро перспективных разработок был убеждён: маленькие дети и хаос, вносимый ими, неизбежно похоронят любую возможность долгосрочной системной работы. Они тянут ко всему руки, всё пробуют на зуб, они писаются в самых неподобающих местах. Это на первой стадии, которой, впрочем, уже вполне достаточно, чтобы взвыть волком. А после они начинают играть, становятся резвыми, лазающими, бегающими, а порой – и довольно изобретательными в своих шалостях. Прикладывая и первую, и вторую картину к реалиям собственной жизни, Хайрам понимал, что дети просто разнесут её на куски, подорвут словно бомба. Сейчас он, пожалуй, готов был прослушать даже ещё парочку нудных поэм, но только не продолжать беседу о сыновьях, дочерях и именах для них. Был бы только у него ещё выбор! - Но неужели, Хайрам, ты не можешь предположить? Назови… ну хотя бы первое мужское имя, которое тебе придёт в голову – значит, именно к нему неосознанно, быть может, лежит твоё сердце. Это было глупо. Ужасно. Ллойд-Асплунду хотелось придумать какое-нибудь такое имя, чтобы Миллисента даже повторить его не сумела. Граф чувствует себя так, будто над ним непрерывно и намеренно измываются – почему он не смеет хотя бы немножко отплатить той же монетой? Впрочем… она то во всём этом искренна. Хайрам попытался воззвать к собственной совести, но услышал только звенящую пустоту. Всё это уже слишком. Но в итоге он действительно произнёс банальное и краткое «Томас» – только бы больше не было поводов продолжать. Ему пришлось после сделать ещё то же самое для девочки (Хелен), следом сказать о том, какой формы волосы (Всевышний, что?) будут у детей, какие предметы в школе и вообще науки граф хотел бы, чтобы они любили. Затем поговорили про животных. Ллойд-Асплунд сперва обрадовался, что ему удалось убедительно наврать Милли про якобы страшную аллергию на любую шерсть и, таким образом, гарантировать себя в будущем от собак, кошек и даже хомяков, а затем осознал: по всему выходило, будто он действительно начинает строить и планировать свою совместную с супругой жизнь женатого мужчины! Живностью дело не ограничилось. Они, под руководством Миллисенты, разумеется, принялись обставлять виртуальный дом! Комнату за комнатой: гостиная, спальня, библиотека – будто бы даже полку за полкой! Она спрашивала его мнения по всякой безделушке, вроде: - … И ещё морская раковина! Большая – чтобы можно было приложить и услышать шум моря. Она будет стоять на третьей полке сверху. Или лучше на подоконнике, чтобы солнце освещало ярче? Либо: - Ты любишь подсолнухи? - Что? Хайрам опять не успел уловить момент перехода в новую предметную область. Только что он выслушивал целую серию фраз о музыке и музыкальных инструментах, а также о том, как они непременно будут учить малыша Реджи, или маленького ангелочка Элис на них играть. - Цветы! О, я обожаю их сочный, действительно солнечный цвет. Хочу, чтобы у нас непременно была картина с ними. Несколько крупных подсолнухов. Наверное, лучше в спальне, а не в гостиной, как ты думаешь, любимый? - Да. И так далее. Она выпустила его только тогда, когда они – строго совместно, заполнили содержимым туалетный столик. Миллисента попрощалась внезапно, быстро – и с обещанием непременно позвонить ещё. Напомнила она и о свидании: - …И не забудь – я очень-очень жду нашей новой – настоящей встречи. Знаю, что ты наверняка сумеешь меня удивить! В первый момент после того, как в трубке раздались гудки, Ллойд-Асплунд просто не поверил. Затем, держа обеими руками, бережно опустил её на место, а сам медленно едва ли не сполз на пол вдоль по стене. Ощущение было как во время ремиссии какой-то болезни: вроде лучше, будто отпустило, но понимаешь – нет, это не конец, а просто передышка. Тебе ещё придётся скушать своего недуга не одну полную ложку. На кровать генеральный конструктор не лёг, а упал, заставив её как-то тонко охнуть… В итоге Хайраму приснился кошмар. Дети. Упитанные розовые карапузы наводнили его лабораторию. Как они там очутились? Кто их туда пустил!? Ллойд-Асплунд не знал, да, в общем, выяснять было бесполезно и поздно. Никто не поможет. Больше, кроме них и самого графа, в помещении никого не было. Может, малышей принесла мать? Или это дьявол послал их разгромить и разрушить, стереть в прах и пустить по ветру всё, чем Хайрам дорожил? Если так, то они превосходно справлялись с задачей! Один, громко хихикая (И как ему это удавалось с набитым ртом?), жевал листы с чертежами. Другой обделался прямо на столе, заставив потонуть в жидком вонючем поносе гениальный проект нового найтмера (Хайрам знал, что в блокноте синего цвета, лежащей на столешнице, записано именно это – гениальная идея, озарение!). Третий раскачивался на каких-то проводах. Ещё один сипел и уже синел, с аппетитом проглотив блестящую металлическую деталь. Ллойд-Асплунд силился поймать и собрать детей воедино, найти угол, куда их всех можно бы было посадить и как-то там закрыть, заблокировать. Но ничего не выходило. Их будто бы делалось всё больше, они как один ужасно громко и заливисто смеялись, или гнусно орали. Стоило изловить и перенести одного, как немедленно показывался новый. Займись им – и расползаются непонятно куда предыдущие. Наконец, Хайрам встал, с окончательным и твёрдым намерением убрать, вывести, прогнать их всех до единого вон, но обнаружил, что лаборатория медленно испарилась, а на него наползает уже целый строй младенцев. Медленно, неотвратимо, как какие-нибудь гусеницы, или жуки, они придвигались к нему. Вдруг первый резко вскочил и побежал к нему на своих коротких ножках, поддерживая руками, чересчур большую голову. Он орал, переходя на визг: «Папа!». Почему-то Ллойд-Асплунд был уверен, что заводилой оказался именно Реджи. Первенец. Остальные всё также ползком, но теперь с дружным воплем следовали за ним. А первый ребёнок ухватился за штанину Хайрама и полез наверх. Граф попытался стряхнуть его, но тот только внимательно поглядел на родителя и цыкнул зубом – единственным, причём это оказался громадный жёлтый клык, торчащий слева сверху, заходя на нижнюю губу. Генеральный конструктор дрыгал ногой всё сильнее – и в итоге, оступившись, упал. Орда карапузов с радостными выкликами стала забираться на него со всех сторон. Хайраму стало трудно дышать. Он отчётливо ощущал вонь и размазанные по лицу чужие слюни. С отчаянным усилием, крича, граф попытался подняться, но не сумел, придавленный весом. Ллойд-Асплунду подумалось: это конец, они меня раздавят. И точно – у него уже трещали рёбра. Воздуха! Воздухааа!!! Он очнулся в постели, пыхтя как паровоз. Простыня под ним была мокрой – и Хайрам к великому своему позору не был вполне убеждён, что это только пот. Ллойд-Асплунд быстро кинул взгляд на циферблат будильника – 3:47. Источников естественного освещения в трейлере не было: хотя Сесиль и пыталась пару раз поднять восстание с лозунгом «Всему живому нужно солнце!», но генеральный конструктор так и не позволил каким-то образом прорезать в своём обиталище окна или иллюминаторы. Во-первых, из-за того, что это неизбежно сократит наличный объём рабочего места: практически на всей длине каждой стены что-нибудь да лежало, стояло, было пристроено на время, да так и осталось насовсем. И вот это всё, или, по крайней мере, значимую часть пришлось бы куда-нибудь перетаскивать ради того, чтобы дать дорогу излучению родного светила. Почти наверняка в такое место, в котором Хайраму из-за этого станет не развернутся. Во-вторых, Ллойд-Асплунду было жалко времени: переделка трейлера неизбежно съела бы сутки-двое, а он дорожил каждым часом, если не минутой. Наконец, ему не хотелось давать слабины перед мисс Круми, потому что одними только окнами её желания отнюдь не ограничивались. Ступи граф на эту скользкую дорожку – и в итоге у них появился бы шкаф-стеллаж для книг, ваза с цветами, а может быть и рояль. Лаборатория бы безвозвратно погибла для дела. Как бы то ни было, свет снаружи в трейлер не проникал, так что Ллойд-Асплунд оказался перед дилеммой: 3:47 ночи сейчас, или дня? И тот, и другой вариант казались невероятными и ужасными. Он или почти вовсе не спал, или наоборот провалялся в постели добрую половину суток! Наверное… всё же ночь – иначе Сесиль… Ах да, чёрт, она же уехала в Нариту! И что теперь? Надо подняться, нужно как-то проверить… Самым простым и логичным, конечно, было просто выйти из трейлера, что Хайрам и хотел было сделать, пока не увидел в зеркале своей физиономии. Отражение не просто не понравилось генеральному конструктору – оно его потрясло. На него глядело нечто всклокоченно-неопрятное, красноглазое, мокрое, как мышь, а главное – до того неприветливое, что подобным лицом можно бы было пугать детей. Нет, он не станет в таком виде показываться никому, даже охране – а ведь она стоит там, на посту у выхода. Чёрт! И как же теперь…? Но решение Хайрама было твёрдое. Он никогда не придавал особенного значения своей внешности и облику, ходил в одной и той же одежде (чаще всего ею был белых халат), пока она была свежая. Вообще, так сказать, глобально, хорошо сознавая, почему облысевшая обезьяна Homo Sapiens оказалась вынужденной натягивать на себя чужую шкуру, Ллойд-Асплунд совершенно не понимал, почему из этого факта анатомии и физиологии должен рождаться непонятный фетиш? Одежда обязана быть такой, чтобы оптимально – в идеале помогая, как минимум – не мешая, соответствовать роду занятий того, кто её носит. Есть, между прочим, сферы, где всем и всё отлично ясно и не вызывает споров. Практическая необходимость принудила солдата одеть мундир защитного цвета, пожарного облачиться в мешковатый, но огнеупорный костюм, а повара непрерывно носить колпак – чтобы волосы случайно не попали в приготавливаемое блюдо. Он, Хайрам Ллойд-Асплунд - человек умственного труда. Для него оптимальная одежда та, о которой меньше всего надо думать и заботиться. Не требующая отдельных интеллектуальных усилий. Однако на сей раз дело было не в одежде, а в нём самом. Только слепой не заметил бы, что с генеральным конструктором, появившимся внезапно на пороге трейлера в подобном виде, что-то неладно – а меньше всего граф хотел бы сейчас привлекать внимание посторонних, которые непременно начнут допытываться о причинах. И так уже риск того, что слухи начали распространяться, очень велик… В итоге, не сразу, после минут пяти или шести глупого сидения в темноте, Хайрам вспомнил, что в крыше трейлера конструктивно есть люк – не то аварийный, не то сделанный ещё для какой-то надобности, который можно откинуть. Но как до него добраться? Встав, Ллойд-Асплунд довольно быстро отыскал лестницу-стремянку, но этого оказалось мало – чтобы дотянуться нужно было ещё добрых полтора метра. Он попытался чем-нибудь подцепить и подтолкнуть её, но орудовать таким варварским способом, скажем, резервными пулемётами Ланселота ему претило. Да и тяжёлые они… В итоге была найдена швабра, с которой Хайрам начал почти что подпрыгивать на верхней ступеньке лестницы – не хватало буквально чуть-чуть. Кончилось тем, что он едва не свалился головой вниз, чудом умудрившись превратить падение в прыжок с довольно приличной высоты, и неприятно ударил пятки при приземлении. С Ллойд-Асплунда градом валил пот, но он впал в достойную скандинавских берсерков боевую ярость. Конструктор он, или кто? Инженер? Ну, так вот тебе техническая задача! При помощи целой системы наскоро собранных рычагов и блоков он дотолкал здоровенную коробку от системы экстренного спасения Сазерленда (пиропатроны и сложенный парашют), на неё водрузил перегоревший после опытов с ударами током блок питания от Глазго, поверх которого, отдуваясь и ругаясь по чем стоит свет, поставил лестницу и, наконец, залез наверх. Как парящий орёл осматривал Хайрам с высоты своё обиталище. Да, теперь ему и швабра совершенно ни к чему. Достаточно будет просто протянуть руку и… Ночь. Да. Оказывается сейчас всё ещё ночь. Раж стремительно спадал. Порыв ветра проник внутрь трейлера и взъерошил генеральному конструктору волосы, будто давая едва заметный по силе, но оттого не менее унизительный подзатыльник. И вот это всё граф только что проделал просто для того, чтобы увидеть несколько медленно плывущих по небу здоровенных облаков и пару тусклых из-за светового загрязнения Нового Токио звёздочек? Спустившись обратно, Ллойд-Асплунд понял: хотя он и страшно устал, как физически, так и морально, заснуть у него теперь не выйдет. Если только… Минут десять поисков показали, что, как он и думал, снотворного в трейлере нет. Раньше оно ни ему, ни леди Сесиль никогда не требовалось. Тяжело вздохнув, Хайрам опустился обратно на всё ещё сырую постель. На самом деле, вероятно, он лежал недвижимо не так уж долго, но ему чудилось, будто прошло уже какое-то немыслимое количество времени. От ожидания – заведомого бесполезного – чего-то… не пойми чего, во всём теле было напряжение и ломота. Надо как-то расслабиться! Но как? Думай о хорошем! Это о чём же? Попытка нарисовать в уме пасторальную картинку с зеленью, овечками и ручейком, показалась Ллойд-Асплунду изощрённым издевательством над самим собой. То же – с песчаным взморьем и с цветущим садиком. Тогда он стал думать о том, что ему действительно нравится – о найтмерах, о Ланселоте… Алом Лотосе… Ракашате… противостоянии… проигрыше и свалившихся на него бедах. Да что же это за проклятье такое!? Отчаявшись, Хайрам решился на последнее средство. После инцидента в отеле Лотос какое-то официальное лицо из числа жалованных – его японское имя, конечно же, генеральный конструктор уже полностью и прочно позабыл, вручил ему в качестве подарка бутылку сакэ и набор традиционной посуды. Убеждённый трезвенник, Ллойд-Асплунд вдруг со всей мощью последней внезапной надежды стал мечтать об этой неожиданно оказавшейся в его распоряжении выпивке. Скрипя суставами, как несмазанная старая дверь петлями, он отправился на розыски и, после нескольких неудачных попыток, обнаружил заветную бутыль не в маленьком холодильнике, где надеялся, а в дальнем углу трейлера слева, прямо в подарочной упаковке. Разрывая на ходу на куски неподатливый картон, генеральный конструктор поплёлся назад на своё лежбище, довольно сопя… Спустя минуту или две Хайрам Ллойд-Асплунд делал то, чего не только не бывало с ним никогда прежде - неделю назад он вовсе не мог бы подумать, что это когда-либо станет возможным: тёмной ночью, в одиночестве и тишине, граф с жадностью пил сакэ. Говорят, японцы считают правильным подогревать его перед употреблением – что же, пожалуйста, пойло было отменно тёплым из-за соседства с блоком питания фрезерного и токарного станков: так уж вышло, что шкафчик для такой вот неактуальной всячины поставить в трейлере было больше просто некуда. Хайрам выпил треть небольшой бутылки – и ему захотелось петь. Генеральный конструктор вспомнил нечто старинное, ещё из времён проведенного в Индии детства. Попробовал воспроизвести, но на середине второго куплета понял: он не только не знает, как там дальше, но успел начисто позабыть и те строки, которые уже огласил тонким и дёргающимися жалобным голосом. В попытках осмыслить, почему оно могло так получиться, прошло минут пять или шесть. А потом Ллойд-Асплунду пришло на ум, что это не имеет никакого значения. Он вдруг вспомнил… да, о Ракшате, но не применительно к Алому Лотосу, к Нарите, к их заочному состязанию, а… другое. Захотелось опять распахнуть люк в потолке трейлера, вылезти наверх – и смотреть на звёзды. Считать их… Мечтать, размышлять, как в теперь уже давние-давние годы. Хотелось… Сон пришёл как хороший боксёрский удар: Хайрам осел на подушку совершенно без чувств – хорошо хоть початое сакэ успел к этому времени закупорить и поставить на пол. Детей он больше не видел, но всё равно было что-то неопределённо неприятное – Ллойд-Асплунд крутился и вздыхал, периодически сбрасывая с себя одеяло. Тогда он начинал замерзать, пробуждался наполовину, натягивал его назад – и опять принимался ворочаться и крутиться, словно пытающееся выбраться из кокона насекомое... Весь следующий день прошёл как в тумане. Хайрам не работал – не мог. Мда… Он вообще мало что мог. Ужасно хотелось спать – и не получалось. Голова болела, да так что даже таблетки не особенно помогали. А ещё она была пуста, как барабан. У Хайрама Лллойд-Асплунда не было почти никаких мыслей. И он даже радовался этому факту. Тревожно и непривычно. Он следил за неспешным и странно гулким полётом мухи по просторам ангара. Автоматически, не рассуждая складывал из гаек и болтов зубастые рожицы. Начинал читать какие-то рекламные буклетики с культурных мероприятий, которые нанесла в трейлер Сесиль – и тут же бросал, причём в прямом смысле, комкая бумагу и размашисто кидая их навесом, целя в отведённый под всевозможный хлам угол. Самой мисс Круми к великому счастью не было. Она отправилась в запланированную ещё неделю назад поездку в Нариту, чтобы там формальным образом завершить все работы, которые вело Бюро перспективных разработок, не отвлекая Хайрама от главной задачи. Вот была бы сцена, если бы Сесиль застала его в таком виде! Впрочем, возможно, она тогда хоть немного сжалилась бы и, вместо того чтобы принуждать и дальше играть в этом безумном спектакле, помогла графу из него выпутаться? Изредка на Ллойд-Асплунда накатывали волны лихорадочной активности. Тело отзывалось на них легче головы, а потому Хайрам в основном занимался примитивной физической работой, до которой у него прежде всё никак не доходили руки, а теперь вот, неожиданно, нашлось время. В частности – уборкой. Никогда ещё, с того момента как генеральный конструктор получил в своё распоряжение этот объёмистый трейлер, в нём не было так чисто. Граф вымел пол, оттёр наиболее одиозные из пятен, тщательно, медленно, но дотошно рассортировал и распределил по ящикам и полкам весь инструмент до последней отвёртки. Он даже завёл по давнему совету Сесиль разноцветные бирки с надписями, которые тут же страстно захотел сорвать и изничтожить – они резали глаз своей фальшивой праздничностью (в самом деле, что такое – розовая и едва ли не в блёстках бумажка, на которой значится «гаечные ключи»?), а главное постоянно казались бессистемными и хаотичными. Хм! Впрочем, в действительности бессистемным и хаотичным был сейчас сам Ллойд-Асплунд… Вместе с трудовым потом, вероятно, вышел алкогольный токсин, так что ближе к вечеру стало несколько легче в физическом плане – и, как следствие, заметно хуже в психологическом. Хайрам был потерянным, дезориентированным, нервным. Он откровенно боялся того, что опять может раздаться, выхватывая его из объятий Морфея, телефонное дилиньканье – и тогда после Реджи настанет время обсуждения следующих гипотетических отпрысков. Или что-нибудь почище. И ведь ему ещё нужно хоть как-то решить вопрос со свиданием… А если она сама поинтересуется, куда жених собрался её вести? Что тогда? Как ей отвечать? Прости, дорогая, но я ещё не отошёл от твоего ночного звонка, у меня в голове вперемешку вата и опилки, и мне с трудом удаётся вообще хоть два слова связать, не то, что сделать обдуманный выбор. Он сорвётся. Накричит. Разрыдается. Или, что всего страшнее, сознается. И тогда… Надо как-нибудь выкрутиться, что-нибудь снова про работу, что ему… ну, например, Сесиль привезла новые важные сведения из Нариты, или принц Шнайзель затребовал... отчёт, или… Эх! Это, конечно, её не остановит, но хоть можно будет немного отсрочить, отложить… Только ведь тебя всё равно с головой голос выдаст. Если она смекнёт, что ты просто лжёшь, а Миллисента отнюдь не глупа – она это сделает, то тебя ждёт настоящая волна-цунами. Наверное, единственный его шанс – держать безразлично-равнодушный тон. Размеренный, ровный. Да, это, пожалуй, он ещё сумеет. Ллойд-Асплунд потёр виски. И вдруг… Как конструктору, причём, скажем так, небесталанному (и это он сильно поскромничал), Хайраму не раз доводилось испытывать радость открытия. Чудо зарождения внутри собственного разума мысли, идеи, которая меняет всё – и остаётся только тоже по-своему занимательная, но уже не такая возвышенно потрясающая стадия воплощения. Эти мгновения были одними из лучших в жизни Ллойд-Асплунда, во многом граф трудился ради них. Но то, что Хайрам испытал сейчас, когда перед ним открылся путь, выход из той ловушки, пропасти, в которую он погружён – и такой элементарно-лёгкий… это было нечто особенное. Эйфория! Магия! Сам не заметив как, генеральный конструктор сорвался с места и заскакал по трейлеру, выкрикивая, точно безумец: «Безразличие! Эврикаааа!!! Безразличие!!!!». И – осёкся так резко, что едва не упал, развернулся на носках, а руками закрыл самому себе рот. Никто не должен услышать! И… рассмеялся сам над собою сперва натужным, а затем открытым и заливистым смехом. Громким хохотом облегчения и счастья. Ты уже начал превращаться в параноика, старина. Дошёл со всем этим до ручки. Но скоро конец, финал трагикомедии! Безразличие! Вот то, чего не вынесет ни одна влюблённая женщина! Он должен равнодушно воспринимать как должное все проявления её чувства, любые ласки, по возможности – и ревность тоже. Гонимая могла бы гордиться собственным страданием, или испытывать азарт охотницы. Но так – нееет. Скука, раздражение, злость, немного времени – и всё, эта странная, создающая столько проблем любовь пройдёт! Итак, Хайрам, никаких метаний и резких движений! Спокойствие – твоё кредо и спасение. Ты больше не должен думать о свидании – оно состоится… да хотя бы здесь же, вот в этом же его трейлере! Пожалуй, тут ему будет проще – привычная обстановка, занятия, никаких посторонних и нежелательной публики. Милисента придёт сюда – а он, Ллойд-Асплунд, словно бы и замечать этого не будет. Будничные движения, слова, поменьше жестикуляции. И таким же точно образом он предложит ей поскорее выйти замуж. Если это не сработает, то ему уже ничего не поможет. Но здесь осечки быть не должно. Нет! Вам не занимать напористости и умения добиваться своего, мисс Эшфорд, но здесь они окажутся бесполезными! Он, Хайрам Ллойд-Асплунд, сделает для этого всё!