Миллисента или сватовство генерального конструктора

…Урождённая Миллисента Эшфорд. Ужасно! Это звучит криво, кособоко. Совершенно не ложится на язык. Господи, да это просто про кого-то другого – не про неё! Урождённая Миллисента Эшфорд… Привыкай – скоро к тебе, замужней женщине, будут обращаться именно так – полным именем, а не привычным коротким, звонким, весёлым, девчоночьим именем Милли! Она сидела на подоконнике в совершенно несвойственной ей позе молчаливой, меланхоличной задумчивости. Впрочем, причина была более чем веская. Эта свадьба! Почему она не ответила сразу «Нет!»? И что ей делать теперь? Идти, идти к ним, к родителям! Говорить! Постараться сделать это так, чтобы они не… Хотя, конечно, это всё равно будет большим ударом. Они… Но ведь это же нужно, необходимо! Ты же не собираешься на самом деле…!? Тогда почему сидишь тут и ничего не пытаешься предпринять!? Милли приложила лоб к холодному стеклу. Нет, она не встанет, не уйдёт. Ей нужно подумать. О чём? О себе. О семье. И это предложение, это неуклюжее сватовство – может быть, оно только повод? Отец. В детстве Милли была уверена, что ей достался лучший папа на свете. Филипп Эшфорд никогда и ничего не запрещал своей любимой девочке. Он был… добрый. Да. Очень добрый, это правда. Но... Только с годами Милли стала замечать, что доброта его как бы это правильнее… неактивная. Ленивая. Не обязывающая его самого ни к чему. Хотя… Она помнила, как ещё совсем малышкой лет в семь или восемь нарисовала папу в образе большого, толстого кота, развалившегося в мягком кресле, который с благодушным выражением смотрит на маленькую мышку (в её облике угадывалась сама художница), которая утаскивала к себе в норку конфету из хрустальной вазочки. Теперь, примерно десятилетие спустя, Милли удивлялась, насколько точно ей удалось тогда ухватить суть. Отец не терпел криков, скандала и вообще любого шума, говорил ласково не только с родными, но и со слугами, и с посторонними людьми, и даже с теми, кто входил в число недоброжелателей Эшфордов. Он никогда не одобрял охоты, в отличие от людей его круга, многие из которых были на ней просто помешаны, считая, что это – бессмысленное убийство. Вообще из всех аристократических занятий по-настоящему Филипп Эшфорд любил только гольф – и ему был готов посвящать многие часы. Одно время, в частности вскоре после переезда в Японию, отец читал какие-то книги по буддизму, хвалил его гуманную философию – однако позднее тихо и мирно забросил их, как, впрочем, и всё остальное. За исключением гольфа, увлечения Филиппа Эшфорда непременно отцветали в заранее легко прогнозируемый знающими его людьми срок. Наверное, если бы все на свете были похожи на отца, мир сделался бы лучшим местом: в нём совершенно точно не стало бы насилия, войн, бессмысленной жестокости, но… Повзрослев Милли поняла: если бы один только папа занимался её воспитанием, то она выросла бы или совершенно невыносимой избалованной врединой, или настолько «нежным бутоном» что оказалась бы просто неспособна не только жить, но даже ориентироваться в страшной и агрессивной среде, именуемой обществом. Однако нет, ничего подобного ей не грозит. Потому что у неё есть ещё и мать — Анжелина Эшфорд, урождённая герцогиня Сент-Олбанс. Сама она всегда называла себя именно так, хорошо помнила о своём происхождении и очень не хотела, чтобы о нём позабыли окружающие. Когда-то Анджелина Сент-Олбанс была ярчайшей звездой при дворе в Пендрагоне, первой красавицей, лучшей партией. С тех времён прошло уже немало лет, но Милли видела фотографии в семейном альбоме и не могла не признать: мама тогда действительно была удивительно прелестной – просто настоящая волшебная фея. Анжелина очень редко, почти никогда не говорила об этом, а уж при дочери – тем более, но та всё равно знала, что у матери была масса поклонников, которые не жалели ни сил, ни денег, только бы перещеголять и превзойти друг друга. Пару раз будто бы доходило даже до дуэлей. Ну и, конечно, то, чего Милли не знала, она с удовольствием додумывала сама. Это было очень романтично, интересно, но… У неё не поворачивался язык сказать «плохо кончилось» – ведь кончилось то ими, их семьёй, папой, ею самою. Но теперь, в свои восемнадцать, Миллисента уже могла себе позволить более трезво глядеть на вещи, имела смелость смотреть правде в глаза. А истина заключается в том, что мать глубоко несчастна. Она никогда не любила отца. Даже и теперь, после девятнадцати лет брака не смогла себя заставить. Анжелина Сент-Олбанс вышла замуж не за Филиппа Эшфорда, а за власть, влияние и фавор его отца – сэра Артура. Было ли это решением некоего совета одной из виднейших аристократических фамилий, которое ветреная красавица оказалась вынуждена принять скрепя сердце, или она сама мечтала взобраться на самый верх, используя мужа в качестве трамплина? Милли не знала этого и совершенно точно никогда не осмелится спрашивать мать. Отцу такие вопросы задавать бессмысленно – он, кажется, и сейчас убеждён, что всё произошло исключительно по любви, а его и теперь ещё блистательная по меркам Нового Токио супруга просто счастлива ею оставаться до самой кончины. Та же родня, которая осталась в Пендрагоне, усиленно делает вид, что их опального семейства просто не существует. Семейная жизнь Анжелины Эшфорд отчётливо раскалывалась на две половины. Девять первых лет всё шло именно так, как и предполагалось: свёкор неуклонно возвышался, став едва ли не соправителем императора Чарльза и императрицы Марианны, ну а чета Эшфордов не могла не подниматься вслед за ним. Балы, приёмы, вечера – увалень Филипп был мало кому интересен, зато его супруга просто царила. Модницы Пендрагона старались на неё походить, сплетницы только и говорили о том, что было сказано или сделано в её салоне. Милли, которая родилась в конце первого года брака, в это время почти не видела матери – только кормилицы, няни, бонны. Кажется, даже страшно занятой дед – и тот навещал её чаще. Всё перевернулось резко и внезапно десять лет назад, когда после одного единственного краткого разговора с монархом вскоре после убийства Её Величества Марианны, лорд Эшфорд отказался от всех постов, не стал и пытаться воспользоваться теми огромными авторитетом и влиянием, которые заработал за годы службы. Вместо этого он удалился в недавно завоёванную Японию, которая тогда ещё даже не успела превратиться в Одиннадцатую колониальную зону, где и основал свою Академию, полностью отдавшись науке. Для Анжелины это стало полной, абсолютной катастрофой. Не будет преувеличением сказать, что её мир рухнул: планы, перспективы, образ жизни, контакты и связи. Вчера она блистала, вызывая всеобщее восхищение и, нередко, зависть неудачливых соперниц. Теперь Эшфордов отказывались принимать. Люди, которые только что рассыпались в любезностях и выражениях вечной дружбы и преданности, делали вид, что вовсе никогда не знали Анжелины и, особенно, её мужа и свёкра. Будь бы супруг ещё просто бездарным, пассивным, безвольным – она могла бы с этим справиться. Тогда, десять лет назад, Анджелина Эшфорд была ещё очень хороша собой. Как чья-нибудь любовница, или даже добившись развода, она сумела бы завоевать место в высоком свете – сочетание красоты, знатности и вполне живого, деятельного ума открыло бы ей эти двери. Но навлекших на себя высочайшую немилость Эшфордов просто боялись. Год или два Анжелина боролась. Она исчерпала все средства, все контакты, все казавшиеся столь ценными знакомства – старые, Пендрагонские, и местные, заведенные уже в Новом Токио. Она писала слёзные письма. Буквально как тигрица на охоту выходила на те рауты и мероприятия, на которых Эшфордов ещё были готовы видеть. Она придумывала планы и комбинации. Не помогло ничто. Хуже всего было то, что никто и понятия не имел, о чём же беседовали Эшфорд Старший с императором, какова причина опалы прежнего любимца монарха, в чём заключается его прегрешение. Или преступление? Некоторые вовсе всерьёз полагали, что именно Артур Эшфорд стоял за убийством императрицы. А сам он хранил гробовое молчание. В том числе и среди своих. Милли всегда смотрела на деда как на эдакого волшебника, доброго, но могущественного и умеющего, если надо, быть суровым и властным. Он всего единожды сказал, что секрета не откроет, но так, что даже почти отчаявшаяся в своих усилиях вернуть фамилии прежний престиж Анжелина не пыталась больше его спрашивать. Это стало первой Большой Тайной Эшфордов – впрочем, не единственной. Отцу, кажется, вообще не было дела до причин, по которым метрополия и элитарный круг сменились колониальной зоной и её много более простым обществом. Филипп Эшфорд никогда не был амбициозен – во всяком случае, в привычном, общепринятом смысле этого слова. А мама… Как только Анжелина поняла, что своими силами ей никак не вернуться назад, не восстановить утраченного для себя, она направила всё внимание и все упования на дочку. Милли не обладала роскошной, непререкаемой красой матери, но всё равно была очень мила, а с возрастом только хорошела. В отличие от Пендрагона, в Одиннадцатой зоне сэр Артур Эшфорд по-прежнему был персоной не только известной, но и уважаемой – и как директор Академии, и в память о прошлых заслугах, которые здесь не затенялись и не затмевались ничьей долго накапливавшейся и торжествующе излившейся завистью. Это означало, что он вполне в состоянии свести внучку с кем угодно, если этот кто-то изволит посетить бывшую Японию. Выгодно выдать Милли замуж! Не дать дочери зачахнуть, как чахнет и прозябает она сама! Это стало для Анжелины если не идеей фикс, то чем-то близким. Она трудилась над своим планом, простым, но потому казавшимся ей вполне надёжным, не покладая рук. Милли порой почти ненавидела мать за это – и, в то же время, понимала её. Это ведь нормально на самом деле. Тут нет ничего необычного. Да что там – девочки старшеклассницы в Академии тоже любят посудачить «о мужчинах». В противовес разговорам о парнях, под которыми подразумевались в основном здешние же студенты — почти несерьёзных, сопровождаемых смехом и шутками, эти беседы велись тайным полушёпотом в укромных уголках коридоров и классов. Доверительно и строго по секрету, с румянцем на щеках, рассказывалось, как лорд N приезжал вчера в гости, и, хотя сам визитёр ничего такого не говорил, но все знают – это были первые смотрины, а скоро он будет свататься. Конечно, такие разговоры вели девушки-аристократки – у представительниц более низких сословий всё иначе, но для Милли здесь не было особенной разницы. Простые сплетни об обыкновенных мальчиках тоже наводили на неё скуку и тоску. И парня своего у неё не было. Ну, если не считать, конечно, Рональда. Рон Кардемонд уже третий год сох по Королеве, как иногда называли Милли в Академии за то, что она возглавляла Студсовет в качестве бессменного президента, и её характерную манеру им управлять. Милый – весёлый, подвижный. Он чем-то походил на неё саму, так что ей с ним было легко. А ещё Милли очень ловко — и, надо признать, порой совершенно по-свински — им помыкала. Но стать миссис Кардемонд, или хотя бы просто поднять отношения с Рональдом на новую ступень… Стоило только Милли попытаться представить что-то действительно серьёзное, например, себя у Рона в объятиях, как ей немедленно хотелось громко расхохотаться. Этот его носик-кнопка, немножко лопоухие ушки – похож скорее на какого-то забавного зверька, но никак не на любовника. А вообще… Если бы она сама только знала, кто для неё на любовника похож! В этом то и беда. Милли с негодованием отвергала все мамины проекты замужества, но не предлагала ничего взамен. Строго говоря, она вполне отдавала себе отчёт, что вечно так продолжаться не должно, и ей совершенно не хочется до седых волос оставаться одинокой старой девой, но всё это было где-то на периферии, в затылочной части её ума. А прямо перед глазами куда чаще скакали чёртиками такие мысли, которые добропорядочная взрослая леди должна была бы мгновенно с позором изгнать из собственной головы как совершенно неуместные. Например, после уроков биологии, на которых, помимо прочего, были упомянуты крокодилы – Нильский и Гавиал (эти живут в Голландской Индии), Милли стало интересно: а понимают ли эти рептилии друг друга: рёв, удары хвостом, какие-нибудь ещё жесты и знаки? И, если да, то не выходит ли, что они в каком-то отношении умнее нас, людей? Ведь, скажем, она сама, если с ней попытается заговорить житель Суматры или Явы, ровным счётом ничего не разберёт... Ну вот и о каком муже может быть речь с такими рассуждениями!? А ещё хуже то, что не желая думать о семье, о если ещё не детях, то обустройстве своего гнёздышка и очага, Милли не имела и Мечты — такой, которая могла бы заменить это всё собою не оставляя места для вопросов. Она не могла и не хотела пересечь на воздушном шаре Атлантику, изобрести лекарство от рака, или нарисовать новую Мону Лизу, глядя на которую сам Леонардо сказал бы «Браво!». Не чувствовала в себе задатков для величия. А если совсем откровенно, то и вовсе не знала, чем будет заниматься, что станет делать после того, как годы учения окончатся. И это с её собственной точки зрения было куда как горше, чем неимение парня и всего сопутствующего. Милли нравилась в Академии. В первую очередь не учёба, а сама атмосфера. Ну и, конечно, своя роль самой главной, пусть в этом и была хорошая доля напускного. Милли даже и не помнила, как сделалась президентом Студсовета – может быть вовсе под неё эту должность и придумали. Дедушка любил свою малышку, а ещё любил, когда дети учились сами себя организовывать и делать что-то сообща. С Милли же им приходилось этим заниматься постоянно. Конечно, у педагогов было куда больше скепсиса относительно её непрерывных фестивалей, праздников, конкурсов и тому подобного, но статус внучки директора – единоличного господина в Академии, спасал от явных упрёков и препонов. Ей нравилось управлять всем этим безумным скопищем постоянно соперничающих, подначивающих и подкалывающих друг друга клубов и секций, решать, кто на этот раз получит больше средств, более удобное помещение, лишние свободные часы. Порой она думала, что могла бы прямо сейчас легко освоиться в мире большой политики: баланс сил, учёт интересов разных групп влияния – всё это было Милли очень хорошо знакомо. Шутка, конечно, но своя доля правды в ней есть. Ей нравился состав Студсовета. Милашка Ширли, постоянно пытающаяся быть серьёзной и похожая из-за этого со своими щечками на впавшего в задумчивость бурундучка – так и тянет подшутить. Сейчас, правда, стало совсем не до смеха – у неё отец погиб при Нарите: Милли делалось холодно, когда она вспоминала похороны и заплаканное личико подруги. Сравнительно недавно вошедшая в Студсовет Карен Штатфилд – тихоня вроде бы, но что-то подсказывает, что и у неё есть свои скрытые чёртики. Рональд – про него она уже только что вспоминала, Ну и, конечно, Лелуш и Наннали. Вторая Большая Тайна Эшфордов. Милли в общем уже привыкла, что с ними вместе на иждивении дедушки живут принц и принцесса империи, тем более, что в повседневной жизни и быту на особ королевской крови они вовсе не были похожи. Конечно, это было странно, непонятно, загадочно. И раньше, маленькой девочкой, и теперь Милли всё никак не могла взять в толк, почему Лелуш и Наннали не расскажут о себе, не вернутся к отцу в Пендрагон? Да, они долго скрывались. Да, когда Чарльз Британский отправлял своего сына и дочь в Японию, он, вроде бы как, гневался за что-то на Лелуша – но не может же император злиться до сих пор! Сколько лет уже прошло! Не казнят же их, в конце концов, не повесят! Было что-то другое, какая то смутная опасность, связанная с так и не раскрытым убийством, с гибелью их матери, которая и теперь по-прежнему угрожала им. Дед явно что-то об этом знал – но, как всегда, предпочитал помалкивать. А родители… Милли и сейчас помнила тот вечер, когда лорд Артур вызвал их обоих к себе в кабинет на разговор. Не было будто ничего особенного – ни криков, ни ругательств, но когда Филипп и Анжелина вышли оттуда, они согласились не только смириться с существованием скрывающихся августейших брата с сестрой практически в одном с ними доме, но и твёрдо хранить их тайну. Ни достаточно болтливый отец никогда не обмолвился и словечком о том, что его семья вот уже многие годы даёт приют принцу и принцессе, ни мать ни разу не пыталась ни в одном из своих многочисленных планов использовать этого факта. Лелуш и Наннали росли, каждый в свой черёд начали учёбу в Академии Эшфорд, а Милли была рядом и… ничего такого не ощущала. Впрочем, нет… Сложно это так вот сформулировать… Наннали – она совершенно не похожа на принцессу. Ни с хорошей, ни с плохой стороны. В ней нет ни величия, ни спеси и снобизма. Вообще главное чувство, которое она вызывает у Милли, это искренняя жалось. Как же многого лишена эта маленькая и несмотря ни на что добрая и вежливая девочка! Родительская любовь, зрение, возможность самостоятельно передвигаться. Милли не считала себя особенно сентиментальной. Её вовсе не тянуло до слёз умилятся при виде маленького птенчика, котёнка или щенка. Но порой, когда Мили наблюдала за Лелушем и Наннали, тем, как трогательно старший брат ухаживает за своей беспомощной сестрёнкой, что-то влажное поневоле возникало в уголках глаз, и она спешила отвести взгляд. Ну а сам Лелуш… Он всегда был загадкой. Скрытным, причём не так, как это порой бывает – не угрюмым закрытым нелюдимом, но просто не показывающим окружающим, что же происходит у него в сердце. Порой Милли и вовсе казалось, будто всё, что она знает о нём: он души не чает в свой сестре, превосходно играет в шахматы, ну и что Лелуш — тайный принц, разумеется. Не рассказывал он и том, что над ним довлеет, почему ему нельзя вернуться и занять подобающее происхождению место. А оно было подобающим. Милли почему-то не сомневалась, что из Лелуша вышел бы настоящий принц, а может со временем и монарх. Несколько раз она пыталась с разных концов подступиться к нему, выспросить что-то, но он уклонялся, с поразительной ловкостью переводил тему в другое русло, а сказать в лоб, напрямик ей не хватало духа. Хотя вообще-то уж в чем себя Милли не упрекала, так это в излишней робости. Учился Лелуш хорошо – а мог бы блестяще, если бы не делал всё вполсилы. В нём было что-то от байронических героев эпохи романтизма. Чувствовалось, что ему как-то тесно, для него мало то, чем он вынужден заполнять сейчас свои дни. Милли не знала, чем Лелуш займётся после окончания Академии, останется ли рядом с Эшфордами, или уйдёт – а время это всё приближалось. Положим, пока Наннали учится, он тоже будет здесь, поблизости. А потом? Она сомневалась, знает ли он сам ответ на этот вопрос. Лелуш Ламперуж был достаточно умён, чтобы проложить себе разные дороги в жизни. Вот только какую выбрать? Милли с трудом представляла его себе… да кем угодно! С ним не вязался ни образ преуспевающего дельца, ни юриста, ни военный мундир, ни университетская трибуна. Эта неопределённость, да и не только она, привлекала Милли. Но нет. Она не была влюблена в Лелуша, хотя кое-кто в Академии и судачил об этом – разумеется, тайком, чтобы Королева не прознала: она и сама обладала достаточно острым языком, а применив свой авторитет и мобилизовав других учениц, могла бы просто затравить насмешками сплетницу и сжить её со свету. Однако Милли нравилось играть с ним, немного поддразнивать – его, а ещё больше – себя. Тайный роман с тайным принцем! …Довольно дёшево, если подумать – как в каком-нибудь бульварном чтиве, которым зачитываются немолодые тётушки в перерывах между вязанием и распоряжениями по кухне, где в духовке готовится гусь. А другой стороны… Но что говорить теперь? В любом случае всё вот-вот закончится. Сам! Это слово с недавних пор просто повисло в воздухе в особняке Эшфордов. Можно подумать, что стены начали негромко и взволнованно нашёптывать его, таким оно было вездесущим. Сам господин Главный конструктор! Сам начал постоянно захаживать в гости! Сам сделал предложение! Сам! Сам! Сам! Мать была в таком восторге, какого Милли просто не могла припомнить. Отец радовался по своему обыкновению не так ярко, шумно, даже, если можно так выразиться, яростно, но зато постоянно и светло. Он всё время улыбался, как мальчишка, которому просто так какой-то посторонний прохожий подарил леденец, или вручил сияющий шиллинг. Филипп Эшфорд начал называть свою дочурку «моя прекрасная леди» и даже «мадам» — растягивая и смакуя, будто хороший терпкий напиток. В радостном возбуждении находились буквально все, вплоть до последнего лакея. Под командованием леди Анжелины, которая ради такого случая сама взялась за дело, весь дом вымывался, вычищался, украшался, а в вазах стали регулярно появляться живые цветы. Парадоксальным образом, похоже, только два человека относились к происходящему более чем сдержано. Первой была Милли. А вторым, как кажется, её потенциальный жених. Граф Ллойд-Асплунд был у них уже раз десять – не меньше. И за всё время перебросился с невестой от силы таким же количеством фраз. Родители приписывали это застенчивости, общеизвестной странности поведения и даже боязни чем-то обидеть или разочаровать Милли. Ей же самой казалось, что гостю попросту нет до неё никакого дела. В общем, это было и хорошо – он беседовал с родителями о найтмерах, о технике, о таких вещах, в которых ни Филипп, ни Анжелина откровенно не разбирались, ну а их дочь – и подавно. Так что Милли не сильно расстраивалась своему неучастию в беседе. Разумеется до тех пор, пока гость, как гром среди ясного неба, не объявил о желании сыграть свадьбу. Когда граф Ллойд-Асплунд в первый раз посетил их дом – а это было уже довольно много времени спустя после недоброй памяти истории с нападением террористов на отель Лотос, где Милли тоже оказалась среди заложников, он путанно и нудно объяснял, что решился на визит, поскольку вообще посещает всех причастных к произошедшему. Узнает, как себя проявил Ланселот, что они заметили, если, конечно, успели и смогли. Ну а побывать у одноклассников пилота найтмера — Сузаку Куруруги он, мол, и вовсе просто обязан. Уже тогда Миллисента подумала, что всё это шито белыми нитками – и только укрепилась в своём подозрении после того, как наскоро опросив других членов Студсовета, переживших плен, убедилась: к ним долговязый и подслеповатый гость заглядывать и не думал, а вот к Эшфордам заходил на тот момент уже трижды. Графу Ллойду было что-то нужно от её семьи, и, почти наверняка, от деда. Милли и прежде видела таких вот навязчивых знакомых, с которыми никто не знакомился, и друзей, дружбы которых никто не желал. Писатели, журналисты, авантюристы и всевозможные прожектёры как один мечтали вовлечь в своё предприятие лорда Артура Эшфорда. Что поделать, опала и отъезд в Японию обнулили его влияние, но никак не уменьшили известность. И всех до одного таких вот ходоков ждала одинаковая судьба – дед не желал их принимать, а если те не понимали сразу или вели себя нагло, то просто приказывал прислуге выставлять их за дверь. Поначалу Милли была уверена, что и здесь всё произойдёт ровно так же: Хайрам Ллойд-Асплунд, выждав сколько положено, проявит интерес к патриарху семейства, обломает зубы и, ничего не получив, исчезнет из жизни Эшфордов так же, как появился. Когда он посватался, это было… Может граф думает, что семья по-прежнему богата, и за Миллисенту дадут хорошее приданное? Вряд ли – не похож Ллойд-Асплунд на человека, которого особенно интересует финансовый вопрос. Хм! Так то он вообще не похож ни на одного человека, их тех, кого Милли знает. Рассеянный, но не так, как отец – у того рассеянность лениво-расслабленная. Он постоянно забывает то об одном, то о другом, потому что и не давал себе особого труда это запомнить. А у Ллойд-Асплунда… Милли казалось, будто её новоявленный потенциальный супруг непрерывно что-то вычисляет, или молча обдумывает у себя в голове, а вслух граф говорит лишь постольку-поскольку — и даже сам раздражается, когда необходимость произносить эти пустые слова отвлекает его от главного невидимого дела. Периодически он словно сам себя перебивал. Граф мог длинно и нудно говорить о какой-нибудь чепухе блёклыми и повторяющимися словами, но тут что-то особенно для него важное как бы всплывало из глубины ума, охватывало – и Ллойд-Асплунд уже был неспособен беседовать о чём-то другом. При этом на новую тему он переключался так, словно все присутствующие уже в курсе его предшествующих рассуждений и умозаключений. Перейти от погоды к системе заземления найтмера? Нет ничего проще! Или заявить после попыток что-то отвечать отцу относительно итогов последнего чемпионата Одиннадцатой зоны по гольфу: - Кстати! А ещё я сейчас работаю над совершенствованием ходовой и двигателя нового найтмера – Ланселота. Ммм… Я уже о нём говорил. Аналогий с гольфом там мало. Но я постараюсь их найти. Да… И ведь находил! Своему проекту Ллойд-Асплунд мог посвятить целую оду. Пожалуй, он высказал в адрес самой машины и даже её пилота Сузаку больше комплиментов, чем перепало обеим сидящим за столом женщинам вместе взятым – и хозяйке, и её дочери - будущей невесте графа! Настоящий галантный джентльмен! Да что там комплименты – он даже и не смотрел почти в её сторону! И, если она хоть что-то понимает в чувствах, то стеснительность здесь совершенно ни при чём! Так почему же Милли не отказалась сразу? Не сказала «Нет»? Из-за родителей? Их радости – такой огромной, веры, что на этот раз всё складывается как нельзя лучше? Именно так, как им бы хотелось — а у матери совершенно точно буквально сбывалась главная мечта... Когда граф Ллойд-Асплунд озвучивал своё предложение, Милли не было дома – она задержалась в Студсовете. Иначе… Сиди она тогда за столом в гостиной, Милли, наплевав на все приличия, там же громко объявила бы, что тут не о чем разговаривать! Совершенно! Что она не желает даже этого слышать! Но вышло по-другому. Загадочные, будто бы освящённые изнутри каким-то сиянием лица, глаза мамы и папы. Их робкий, напряжённый и счастливый одновременно шепот. Долгие хождения вокруг да около, экивоки, ненужные подробности – а в итоге, громко, почти нараспев, вместе, держась за руки: он просит твоей руки. И немой вопрос: ну, что? Разумеется, Милли сама удивилась. Она выясняла подробности, что-то уточняла — от растерянности и из любопытства, но тем самым вливаясь в стремительно нарастающее ощущение аффектированной ажитации, от которой Филипп Эшфорд, не стесняясь подглядывающих слуг, даже слегка пританцовывал на месте. Милли не сказала самых важных слов. Она промолчала, что было мгновенно воспринято как знак согласия. И завертелись приготовления, заходил ходуном особняк. И мама, и папа словно скинули лет по пять или даже десять. Выходит…? Нет. Конечно, Милли было жаль и просто преобразившуюся Анжелину, и отца, но ведь это же просто глупо! Тут только отсрочка. Вредная и глупая пауза, после которой им будет только ещё больнее, чем если бы она все сделала сразу, потому что так они выстроят себе целые воздушные замки из иллюзий и радужных надежд на будущее. Не собирается же Милли на самом деле выходить замуж за этого долговязого, сутулого человека, про которого почти ничего не знает и главное — ни капельки не любит!? Нет, дело в другом. И в чём же? Милли была не из тех, кто склонен к долгому самокопанию. Она любила спонтанность и сюрпризы, ей нравилось действовать «по велению сердца», но здесь всё было слишком серьёзно. Впрочем, ответ пришёл быстро. Любопытство. С этим словом сразу стало как-то легче, проще, спокойнее. Вот причина и то самое чувство, которое заставило её смолчать. Милли любопытно, нет, ей просто ужасно интересно, что будет дальше!? А сказать своё «Нет» она ещё всегда успеет – если нужно, то даже перед алтарём. Будет скандал? Ну и что!? Наплевать! Эшфордам не привыкать к скандалам! А родители... Только что полная любви и сочувствия, Милли внезапно, даже и для себя, резко на них озлилась. Да, опозорятся! Огорчатся! Да! Ну и поделом! Они не должны были… И не смеют! Они… Не смеют так радоваться тому, что сами уже решили и распланировали за неё всю её судьбу и будущность! Да, именно! Они не смеют думать, будто знают, что для неё хорошо, и куда ей следует идти, когда она сама этого не понимает! У них нет права! Они не могут так твёрдо шагать в будущее твоими ногами, когда ты ещё совсем не… Совершенно не… Милли резко выдохнула. Теперь она досадовала уже на себя. Что же со мной происходит? Нечто важное назревает, что-то изменится, и свадьба тут совершенно не при чём – дело в ней самой. А это… Может, ей просто хочется понять, что в действительности нужно странному смешному длинному и тощему очкарику, который, как ей казалось, скорее и легче объяснился бы в любви одной из своих боевых машин, чем молодой девушке? Чего же тебе надо, граф Ллойд-Асплунд? Не я – это понятно. Но… Я это выясню! О! Выясню, а потом мы с тобой поиграем... На Миллисенту напал особый азарт, такой, который иногда проявлялся у неё в Студсовете и заставлял творить всевозможные глупости. Там всё это было баловством. А здесь… Она злилась! Сильно. Злилась по большей части на собственное поведение, на то, что чуть не расклеилась на пустом месте, стала о чём-то там рассуждать, запутала простое дело в разнообразных проблемах – своих и семейных, когда нужно совсем другое! Ты бы ещё порыдала тут у окошка, размазня! Собранность!!! Вот так… А теперь… В голове у Милли уже созрел план. Пока небольшой, простенький, но уже обещавший много… веселья. Она его невеста? Отлично! На правах будущей супруги она навестит графа на службе – посмотрим, как отреагируют коллеги и сослуживцы господина Генерального конструктора на новость о том, что он вот-вот сделается женатым мужчиной. А? Он никому и ничего не говорил? Как же так! Об их помолвке должно сделаться известно всему свету! Они же так любят друг друга! И посмотрим, дорогой женишок, насколько ты будешь последователен и смел! Тебе же ведь на самом деле тоже совсем ни к чему эта свадьба, не так ли? Ну и получи! А я, пожалуй, ещё сама заставлю тебя взять свои слова обратно! Тогда и родня будет не в очередной раз печалиться о том, какая непутёвая и капризная девочка Милли им досталась, но проклянёт коварного обманщика, а впредь будет куда как осторожнее и не станет так часто лезть с новыми кандидатами в женихи! Ради этого стоит постараться. Впрочем, дело вряд ли будет таким уж сложным. Хайрам Ллойд-Асплунд не знает её настоящей, просто не мог этого успеть, а невыносимой Милли быть умеет! Вся Академия Эшфорд это вам подтвердит.