Вечная призрачная встречная

– Лёвка! Дверь распахнулась, ударившись ручкой о стену, и отскочила от неё. Шурик влетел в гримёрку и принёс с собой запах дождя, дыма и почему-то пшеницы. Вышеозначенный солист продолжил лежать на диване, не собираясь подавать признаков жизни, и просто промычал что-то нечленораздельное. Бодриться перед Шуриком было незачем: все Лёвины маски он видел насквозь, мягко, совершенно непринуждённо счищал с него блестящую кожуру одним глубоким, проникновенным взглядом золочёных глаз. Лёвчик поморщил нос и вздохнул, не открывая своих — чуть опухших и офигевших от плотного концертного графика. Не дождавшийся его ответа Шурик чем-то грохнул прямо у него за спиной, а через пару секунд Лёве стало совсем темно: неугомонный друг, перекинув ногу через его бёдра, наклонился, уперев руки в диванный подлокотник по обеим сторонам от Лёвиной головы, и занавесил их лица от внешнего мира своей выглаженной шевелюрой. Запах пшеницы стал сильнее, так, что Лёвчик практически ощутил под пальцами прохладное стекло бокала. Захотелось цапнуть наглеца за кончик длинного любопытного носа. Лёва даже вознамерился приподняться, чтобы воплотить в жизнь план коварной мести, но не успел: его собственной переносицы коснулись тёплые губы, чуть обветренные, и он смущённо замер, как всегда не готовый к нежности. Напротив его приоткрывшихся глаз Шурины были совсем-совсем близко, тёмные и хитрющие. Живые. Лёве стало так хорошо от их вида, что он чуть было не ляпнул какую-то романтичную хрень, но Шурик, настроенный хулигански, уже разогнулся и осторожно тыкал пальцем в наполовину пустой мешок капельницы, подвешенный на стойке рядом с диваном, прямо у Лёвчика над головой. – Бодрит? – весело хмыкнул друг, глядя на него сверху вниз, и потянулся, чтобы взъерошить примятый темно-русый вихр на чужой макушке. Лёва ничего не ответил и только снова закрыл глаза. Его клонило в сон. *** Спустя десять лет, в новом, танцующем на краюшке адского котла мире полежать перед концертом на диване больше не удавалось. Всё время нужно было куда-то бежать, что-то снимать. Убеждать всех в том, что ты пока ещё не умер. Лёва по привычке прикрыл глаза, снимая какой-то новомодный игольчатый пластырь со сгиба локтя. Гримёрка опустела, гул голосов стих всего пару минут назад, оставив его с собой наедине... – Лёвка! Он не дернулся, хотя выкрик и прозвучал почти под самым ухом. Лишь подумал, что, сколько бы лет не прошло, сколько бы метаморфоз не претерпел Шурин голос, интонации его не менялись. В Лёвин адрес они всегда шуршали золотой поталью, искрили пузырьками игристого вина. Он обернулся на зов и раньше, чем увидел Шурика, почувствовал его ладонь на своей щеке и был утянут в быстрый, но нежный поцелуй. По обыкновению задохнулся сначала, но зажмуриваться не стал: залюбовался улыбчивыми морщинками вокруг любимых глаз. По-прежнему живых, против пламени всех костров инквизиции сияющих обожанием. Шурик отстранился, и только тогда Лёва заметил у него в руках свой концертный пиджак. Прижался ближе к чужой груди, чтобы другу было удобнее накинуть последнюю часть костюма на его озябшие плечи. – Бодрит? – шепнул Шурик совсем рядом с его виском, мурашками вздыбив над ухом короткий ёжик волос. – Ага, – хрипло буркнул Лёва, потеревшись своей щекой о его — гладкой о щетинистую, колючую и шуршащую. 31.03.24.