Ламашту

Налево? Нет, камушек в кольце еле заметно померк. Значит не на лево, значит прямо. И наверх. Сияние уголька стало немного ярче. Да. Граф уже минут пятнадцать петлял по запутанным полутемным коридорам консерватории изредка натыкаясь на людей. Из некоторых классов доносилась музыка: скрипки, фортепиано, какие-то духовые – видимо, тренировались студенты, но в целом было тихо и пусто. За окнами окончательно стемнело, время близилось к восьми вечера. Кольцо привело Графа ко входу в купольную башню. Там он поднялся по каменной винтовой лестнице и уперся по итогу головой в запертый на врезной замок увесистый люк. Уголек горел так, что палец жгло. Демон был совсем рядом. Причем, на тварь, по всем правилам запертую в экстре шестью печатями, Небесный огонь Содома никак не реагировал. А это могло означать только одно – демон консерватории пребывал здесь в первозданном инфернальном состоянии. Но это ж какую клетку в таком случае нужно соорудить, чтобы суметь сдержать его? Граф несколько раз поддел люк плечом, но тот, естественно, не поддался. Граф огляделся. Ему нужно было что-то острое. Этому трюку он научился еще в университете –– полезный, но не совсем законный, впрочем как и любая магия крови, с помощью которого будучи студентом, он учинил не одну шалость. Балясины рассохлись от старости, и Графу удалось отодрать колкую щепку. Он с силой надавил на нее подушечкой большого пальца, из которой тут же брызнула кровь. Прямо поверх места, куда был врезан замок, Граф очертил алым круг, вписал в него несколько символов, фигур и линий. Раненый палец он прижал к середине сигиллы, поелозил им, чтобы было больнее, а затем собрал это ощущение и мысленно послал в кровавые узоры. Долго ждать не пришлось. Что-то небольшое со свистом пробило оконное стекло, оставив в нём идеально круглое оплавленное отверстие. Белый то пропадающий, то вновь проявляющийся рваный лоскуток с округлой головой закружился вокруг Графа, затем приземлился на его руку, прополз ко всё ещё прижатому к замочной скважине большому пальцу. Лярва распахнула крохотную беззубую пасть и жирно облизала окровавленный ноготь. Тварюшка низшего порядка, мелкая паразитка, питающаяся негативными эмоциями и болью была в целом безобидна. Максимум после встречи с ней могла разболеться голова. Студенты из будущих Ключников уже давненько сумели подобрать сочетание геометрии и символов для приманивания этих потешных штуковин, и быстро сообразили, в каком качестве их можно использовать. Фьють! Еще одна дырк в стекле. Фьють, фьють, фьють! Вокруг Графа порхал уже целый десяток таких сущностей, привлеченных его кровью и болью. Они садились ему на плечи, путались темных волосах, облизывали сигилу, громко причмокивая. Граф уцепил одну из лярв за край драной юбочки и оторвал от своей руки. Тварюшка заверещал, потянулась, быстро завибрировала в попытке освободиться. Всё мельче и мельче, пока и без того нечёткой силуэт не размылся ещё сильнее. Граф прицелился в скважину и разжал пальцы. Фьють! Во всё стороны брызнул раскалённый металл. Часть крохотных капель попала на свитер, оставляя в нём дырочки с чёрными спекшимися краями. Вместо замка в люке осталась проплавленная дыра. – Есть! Граф смазал ладонью сигиллу и брезгливо стряхнул с себя приставучих лярв. Лоскуточки кинулись врассыпную, либо проделывая в окнах новые отверстия, либо врезаясь с писком в каменные стены и распадаясь в пар. Люк оказался даже тяжелее, чем он думал. Еле как, уперевшись спиной, Граф сумел поднять его и с чудовищным лязгом откинуть. Под куполом царила мгла. Сквозь запыленные стекла просачивался желтоватый свет уличных фонарей, рассыпанных созвездиями под стенами консерватории. Трепетал синеватый огонёк чадящей лампадки, подвешенной под самым потолком, протягивал по полу дрожащие тени. Граф медленно, не сводя глаз с представшей перед ним картины, поднялся выше. Середину помещения укрывал полукруглый купол из стекла. Толстые стенки с потеками, пузырями воздуха и недоплавившимся кое-где песком напоминали древние аптечные склянки. Они были мутноватыми и неровными, картинка находящегося позади них текла, плясала, причудливо преломлялся свет, рассыпающийся на искры и радужные всполохи. Весь пол был расчерчен кольцами разного диаметра, расходящимися от центра, будто круги по воде от брошенного камня. Линии были выполнены из впаянных в камень металлов разных оттенков: медь, серебро, золото, свинец, латунь. Круги между ними полнились символами, сочетаниями цифр, текстами проклятий и молитв одновременно. Прямо к ногам Графа тянулась симметричная сетка с сефиротами, и тут же ее окружала ажурная арабская вязь с крестами, пентаклями и даже рунами. Узоры и слова огибали сверкающие драгоценные камни и наполовину погруженные в пол запаянные пузырьки с различными жидкостями и порошками. По контуру помещения, в самом большом кольце, представляющем из себя желоб шириной в полметра, серебрилась медленно текущая вода. Таких сигил Граф никогда в жизни не видел. Какой-то винегрет, бред сумасшедшего, безумное сочетание несочетаемого и… одновременно с тем чертовски гармоничное и изящное полотно, гениально составленное и реализованное. Это кем нужно быть, чтобы суметь заставить все это работать? Сложность подобных расчетов не укладывалась у Графа в голове. Сикстинская капелла, бетховенская симфония номер пять, мраморный Давид Микеланджело, Джоконда в конце концов – Граф бы легко поставил в один ряд с ними эту великолепную печать. Вспарывая тишину, протянулась тонкая печальная нота. Граф вздрогнул. Нота оборвалась, повисла эхом в воздухе. За ней прозвучала вторая, закончившаяся раздраженным скрипом. За стеклом Граф различил сгорбленный силуэт. Кто-то сидел на полу спиной к нему, темный, огромный и косматый. Мурашки ливанули от кончиков пальцев по всему телу, не связанные с холодом или страхом. Совершенно противоестественные, колкие и непроходящие. Стало тяжело дышать. Графу пришлось ссутулиться – он не мог больше стоять ровно, сам воздух сделался тяжелее свинца, давя на плечи. Первобытные, всегда правые инстинкты завизжали о том, что нужно бежать, сердце дико заколотилось о рёбра, в ушах зазвенело. Снова как будто от боли истерично взвыла струна. Граф сделал шаг к стеклянной перегородке. Существо за ней насторожились, а затем поднялось на ноги и медленно обернулось. Вполовину выше Графа, оно взглянуло на него сверху вниз белыми глазами, окружёнными короткой, но густой щетиной ресниц. Корона с острыми зубцами, усыпанная дымчатыми халцедонами и битым стеклом, венчала его конскую голову с грязно-серым рогом во лбу. На плечи, покрытые чёрной шерстью, ниспадала лоснящаяся грива той же масти. Тварь имела мужское тело, жилистое и тонкое, опутанное рельефом пульсирующих вен. Кое-как оно втиснулось в красное бальное платье с пышной юбкой в пол, украшенное розами, кружевом, и то не полностью – расшнурованный корсет был разодран и натянут только до солнечного сплетения. В когтистой лапе демон сжимал исцарапанную старую скрипку с единственной струной. На груди, поверх растрепанного декольте, ровным желтым светом сияла сигилла, отчасти повторяющая рисунок на Соломоне – шестиконечную звезду в окружении символов. Однако, это не был нерушимый замок. “Вещь замкнутая в себе” – расшифровал с удивлением Граф значение печати. Сосуд и тьма, наполняющая его – “кли и хóшех”. Демон стал сам себе тюрьмой, не способный развоплотится из инфернальной плоти в духа, чтобы покинуть физический план существования. Графа качнуло, да так, что он упал на прозрачную стену, разделяющую его с тварью. Он больно саданулся щекой о ледяное стекло и осел на пол – как будто из него все силы разом вытянули. Демон с интересом склонил голову вбок и, присев на корточки, приблизил вытянутую морду к стеклу. – Назови мне свое имя, – выдохнул он без звука, одним только воздухом. – Щас-с, – Граф поморщился от подступившей дурноты, тряхнул головой, пытаясь отогнать ее. – Давай спляшу еще, че нет? Демон фыркнул – стекло рядом с его мордой запотело. Граф поднял глаза и исподлобья уставился в блеклые лошадиные бельма. – Ты Амдусиас. Я прочел твое имя в печати. Ваше высочество, великий герцог ада. Как же Каминский сумел запихнуть тебя сюда? – последнее он сказал тихо, скорее себе. Честно говоря, демона в инфернальной форме он видел впервые. Смотреть ему в глаза было невыносимо, но Граф смотрел. "Страх есть не что иное, как лишение помощи от рассудка" – так говорил Соломон. Дух бесплотный – орудие. А Ключник – тот, кто это орудие подчиняет и властвует над ним. Что будет, если мечник начнёт бояться меча? Амдусиас кивнул увесистой башкой. – Не говоришь… Знаешь, что нельзя, – слова его слышались как касания ушной раковины ветром – шелест, шуршание. – Clavis. – Он самый. – Меня пленили твои братья, не тот слизень, о котором ты сказал. Он ничто. Пыль. Смрадный ломоть похоти и тщеславия, – когти прошлись по скрипке, оставляя на мутном лаке глубокие царапины. – Настолько он плох, что т ы его осуждаешь? – Выпади мне сожрать его душу – я бы побрезговало. Выпотрошило бы только, – Амдусиас встал и, шурша подолами, закружил по своей тесной темнице. – Я даже завидую тем немощным обрубкам, коих и демонами-то не назвать. Вы запираете их в уродцах и используете как грязный скот. Хоть какие-то развлечения. А я изнемогаю здесь от бессилия. – Я не встречал еще таких болтливых демонов, – Граф немного отполз назад, чувствуя, как становится легче дышать. – Мне скучно, я радо любой беседе! – голос демона на расстоянии стал еле различимым, так что Графу пришлось прислушиваться. – Расскажи мне в таком случае о Каминском? – Зачем ты спрашиваешь меня о нем? – Амдусиас остановился и с любопытством скосил белый глаз на Графа. – Значит, есть повод. – Есть повод, говоришь… Послушай, Clavis, а давай услуга за услугу? – Договор? Совсем сдурел? Демон снова приблизился к стеклу, растягивая пасть с крупными желтоватыми зубами в безобразном подобии улыбки. – Твоя душа мне не нужна. Лишь сущая мелочь. А я поведаю тебе все, что знаю. – Глаз попросишь? – Нет, что ты! Просто щелкни по стеклу. Граф посмотрел на него с недоверием. – Щелкнуть? – Да, – Амдусиас упер скрипку в плечо. – Знал бы ты, как я давно не слышало музыки… И я готово за эту единственную ноту, поведать тебе все, что знаю! Ну, не смотри на меня так. Я не настолько глупо, чтобы пытаться обмануть Ключника. Щёлкнуть по стеклу. Щёлкнуть. В голове у Графа завертелись шестерёнки, пытаясь обнаружить подвох. Небо над консерваторией расчертила ослепительная молния. Оглушительно рявкнул гром, заставляя купол звенеть. По стёклам застучали крупные капли, зазмеились струи воды, размывая сияющий внизу город в акварельный набросок. Стекло, должно быть, заворожено, и Амдусиас не может к нему прикоснуться. Демон выжидающе смотрел на Графа свысока, воздев длинный острый коготь над скрипичной струной. Платье и вороная грива колыхались на несуществующем ветру. Граф нащупал в кармане куртки монетку, оставшуюся от сдачи за утренний капучино в кофейне, и щелчком запустил ее в купол. Металл бздынькнул о стекло, то зазвенело хрустально и мелодично. Амдусиас с наслаждением выдохнул, прикрыл глаза и повторил звук на скрипке. Любовно, едва слышно. Затем чуть громче. – Что ты можешь сказать мне о Каминском? – Граф, ожидающий чего угодно, перебрался на четвереньках ближе к люку. Амдусиас медленно опустил инструмент и приоткрыл веки, продолжая блаженно улыбаться. – Он лжец. Он жаждет славы и признания, но в нём нет ничего. Пустое место. Сегодня давали концерт. Ты слышал его? – Слышал, – кивнул Граф. – Его написало я. Всю его музыку написало я, – Амдусиас горделиво вскинул тяжёлую голову, раздувая огромные ноздри. – Я то, кто правило руками Баха, то, кто рождало музыку в голове у Моцарта, кто по ночам пело Бетховену. Я пальцы Рахманинова и смычок Паганини! Он снова вскинул скрипку на плечо. Чёрная сабля когтя лязгнула по струне, а затем полилась музыка. Одна струна. Всего одна струна. Но Граф замер, открыв рот и внимая. Звуки то кружили и выли как зимняя метель, то грели, будто весеннее солнце. Из пошлого разврата, от которого становилось горячо в паху, они без малейшей паузы взмывали до святой чистоты, рисовали пейзажи, птиц, звон ручья, смех, и тут же звенели клинками и ревели погибшими войнами с кровавой пеной на губах. Это были даже не слуховые ощущения. Граф внимал всем своим существом, чувствовал и понимал кожей. Это была исповедь падшего ангела, его тоска и память о рае, его стон и кипящая ненависть к Богу. Граф понятия не имел, откуда это сложилось в голове, но музыка летела всё выше, выше, захватывала его, несла яростным ураганом и гладила по плечам, точно родная мать. Амдусиас оборвал мелодию так резко, что Граф вскрикнул от неожиданности и разочарования. Хрустальный замок рухнул перед ним, разлетелся на мелкие осколки. – Что… это было? – прошептал Граф. Воцарившаяся тишина ощущалась, как кощунство. – Ты слышал эту музыку первым из всех смертных. И останешься единственным. Это – моё истинное имя, впрочем, недопетое до конца. Морок, мучительный морок... И как выбить его из башки? Граф тряхнул волосами, попытался встать, но ватные ноги подкосились. – Каминский… – прошелестел Амдусиас, – блудливый старый пес. Он приводил в мою темницу дев, чтобы впечатлить. Сколько их было? Даже и не упомню. – Божена… – еле выдавил из себя Граф. Язык плохо слушался, во рту появилась горечь и мерзкий металлический привкус. – Бо… – демон запнулся, зашипел, брезгливо передернул плечами. – Да, и такая была. Влюблённая в эту грязь дурочка, носящая под сердцем его ублюдка. – Она была… кхм… беременна от него? – Граф подался вперёд. Глаза его загорелись. – Была? – Её убили… – Ах, вон оно что. Это он сделал? – Я не знаю, – честно признался Граф, вспоминая слова Ламашту. "Тот кто презрел Бога, тот, кто жаждет власти и славы. Несёт отмщение". – И как Каминский к этому… кхм… отнёсся? К ребёнку? – А как бессердечное чудовище могло к этому отнестись?.. – Амдусиас устало опустился на пол. – Ненавидишь… кхм… его? – Граф ещё ближе придвинулся к люку. Демон сипло рассмеялся. – Но он того не стоит. Я знаю, что когда падут оковы, я убью его. Этого достаточно. О, – Амдусиас склонил голову на бок, – ты бледен, Ключник. Белее снега. Что случилось? Почему ты дрожишь? И Граф поймал себя на том, что его действительно трясёт. Аж зубы стучат. – Я… – он снова попытался встать – опять неудачно. Это не могла быть демоническая аура, нет. – Что со мной? – Ты не приметил? – с деланным беспокойством пророкотал Амдусиас. – Видишь это кольцо в полу? – он указал когтем на сверкающую по окружности помещения жидкость. – О, Clavis. Это ртуть. Граф раскашлялся. Больно и хрипло. – Черт!.. – сплюнул он. – Черт! – Тут её в воздухе столько, что можно отжимать из твоей одежды, – демон сипло и с удовольствием рассмеялся. Граф перекинул непослушные ноги через край люка и мешком свалился на лестницу. Он поднялся, хватаясь за перила, с трудом стащился по ступеням. В спину ему всё это время долетали обрывки шелестящего смеха и той самой ноты, которую он выбил четвертаком из купольного стекла. Виски пульсировали жгучей болью. Граф, оперевшись о стену брёл по тёмному коридору, когда услышал приглушенные голоса и тихий смех за одной из приоткрытых дверей. Не то, чтобы Графу было до этого дело, но проходя мимо в стеклянной вставке он разглядел Петру и Игнаса. Девушка сидела на преподавательском столе и обнимала целующего ей шею юношу, обхватив его бёдра ногами. Тот беспорядочно шарил руками под рубашкой Петры, наваливался всё сильнее, а она довольно хихикала и ерошила его до того прилизанные светлые волосы. Когда Граф спускался по лестнице, он столкнулся с отцом Петры. Тот летел вверх, красный и злющий, как черт. "Кажется, быть скандалу" – вскользь подумал Граф и, проводив мужчину мутным взглядом, опустился на ступени. Непослушными пальцами вытащил из кармана телефон – идти больше не было сил. К горлу подступала удушающая тошнота, а мир перед глазами темнел с каждой минутой всё сильнее. Каким-то чудом Граф натыкал номер Сикорского и, задыхаясь, прошептал в трубку: – Микки, мне нужна помощь…