Ламашту

Погода с утра была переменчивой. То беспощадно хлестал дождь, то выглядывало солнце. Тогда асфальт начинал парить, воздух становился влажным и душным, и хотелось скинуть верхнюю одежду, но стылый ветер тут же пробирал до костей. Тепло было обманчивым – апрель во всей своей красе. К вечеру мало что изменилось. Может, только стало еще противнее из-за того, что солнце уже так не припекало. Граф достал из кармана косухи салфетку и высморкался. Рано, рано он перелез в это клепаное недоразумение! Черная грубо выделанная кожа ничерта не грела, а наоборот, только накалялась на холоде. Из-за этого с самого утра как здоровая собака – с мокрым леденющим носом. Граф чихнул в ворот мешковатого свитера. – Будь здоров, – отозвался детектив Сикорский, распахивая перед ним тяжеленную резную дверь с медными кольцами-ручками. – Спасибо, – Граф еще раз швыркнул в салфетку и вошел в здание консерватории. Он ожидал тепла, но в просторном холле академии было так же невыносимо зябко, как и на улице. Только что ветер не кусал за уши и нос. – Она была пианисткой, – тихо продолжил свой рассказ Сикорский. Детектив понизил голос, и чтобы услышать его, Графу пришлось нагнуться к невысокому коллеге. – Очень хорошей. Вроде как наград куча, учеба на зависть всем. – Еще раз: как ее звали? – Божена Возняк. Приехала из Морыни четыре года назад, поступила в академию. В одиночестве снимала квартирку у станции, никого к себе не водила, пьянок-гулянок не закатывала. За все время ни одного мужика замечено не было. Мы об этом первым делом соседей расспросили. Они о ней только хорошее говорят: и приветливая, и красавица-умница, и вообще… – Красавица-умница… – Граф вздохнул. В памяти всплыли предсмертные хрипы и крики девушки. Наверное, видеть такое было бы совершенно невыносимо, раз от одних звуков у него подкашивались колени. Граф тряхнул головой, выныривая из этой мерзкой трясины, и огляделся. Дворец. Первая ассоциация, которая пришла ему в голову. Огромное, буквально улетающее ввысь помещение, наполненное лепниной, витражами, колоннами и портретами серьезных на вид мужей. Холл дышал лощеной и роскошной старостью, опьяняюще пах гортензией, большие вазы с которой были расставлены вдоль стен, был вылюблен и вылизан. Прямо напротив входа, сразу трех высоких распашных дверей, расположилась широкая, устланная алым ковром лестница с фигурными балясинами и широкими перилами из темного, жирно лакированного дерева. Она вела к просторной площадке, на которой был установлен мраморный юноша, едва прикрытый ниспадающими тканями. Скульптура была высокой и глянцево-белоснежной. Далее лестница раздваивалась в разные стороны, переходя в открытые балкончики с балюстрадой. Освещалось все это великолепие огромной хрустальной люстрой – мерцающая капля затапливала окружающее пространство ярким теплым светом. Несмотря на вечернее время, людей было много: туда-сюда сновали студенты с инструментами и книгами в руках, группка по всей видимости преподавателей о чем-то тихо переговаривалась, устроившись на диванчике в неглубоком алькове. Откуда-то с верхних этажей доносилась пестрая музыка. В общем потоке звуков особо проступало фортепиано, страдающее высоким переливчатым голосом. – О, вот он, наш крендель, – Сикорский легонько пихнул Графа плечом. – А? – Ну, ректор же, – детектив кивнул головой в сторону лестницы. По ней, под руку со смущенной девушкой в вечернем платье, спускался видный седовласый мужчина в отлично пошитом фраке. Граф бы, правда, никогда не выбрал для костюма такую ткань – попугаечно-зеленый богатый бархат, украшенный на плечах шитьем и бисером – но шестизначная цена в глаза бросалась сразу. Прямая осанка, неторопливые размеренные движения. Он мягко поглаживал девичьи пальцы на своем локте ухоженной рукой с длинными ногтями и увесистым золотым перстнем – голова единорога в россыпи крупных рубинов. Графу он уже не нравился. – Стоян Каминский? – обратился к нему Сикорский вечно надтреснутым голосом. – Господа? – зычно пророкотал ректор и, остановившись на последней ступени, сверху вниз надменно оглядел нарушителей своего покоя. – Мы из полиции, – детектив и глазом не повел – дешевый пафос его явно не впечатлил. Пусть Сикорский и не доставал Графу до плеча, но более брутального и нахрапистого мужика он еще не встречал. – Детектив Миколай Сикорский и мой коллега. Граф. – Майн год! – наигранно удивился Каминский. – Неужто Ключник? Он, тут же забыв про девицу, которая, как будто была просто аксессуаром для эффектного появления, шагнул вперёд и бесцеремонно подцепил руку Графа. – И точно! – он оглядел кольцо-ключ. Сейчас багровый уголёк был плотно закрыт прозрачным полукруглым колпачком. – Какая прелестная вещица! Не раскроете тайну: что за артефакт? Граф резко выдернул свою руку из чужих влажных пальцев. – Небесный огонь Содома, – холодно ответил он. Что за дебильная проверка личных границ? Ректор окинул его оценивающим взглядом и удовлетворенно хмыкнул каким-то своим умозаключениям. – Диковинка, однако, – потеряв интерес к Графу, он переключился на Сикорского. – Рад знакомству. Хотя, конечно, такой повод… Между тем, – встрепенулся он, – моя супруга. Одетт, – Каминский наконец вспомнил про свою спутницу, одиноко мявшуюся у лестницы. – Мадам, – Граф чуть ухмыльнулся и слегка склонил голову. Девушка ответила ему неуверенной улыбкой. Напуганная и красивая, как тропическая птичка. Сколько у них с мужем лет разницы? Двадцать, или даже тридцать? – Вы хотели поговорить, – ректор понизил голос. – Я так понимаю, о госпоже Возняк? – Всё верно. – Ужасная трагедия… – Каминский горько вздохнул. – Пройдемте в мой кабинет, детектив. Тут шумновато. А вы, – он обратился к Графу, – можете пока насладиться концертом моего собственного сочинения. Кичиться не буду, но он действительно весьма неплох. В Малом зале сейчас выступает академический оркестр, в котором солировала наша несчастная Божена. Студенты устроили благотворительный концерт в пользу её родителей. Вот вверх по лестнице и налево, – он пренебрежительно махнул рукой и двинулся прочь. Сикорский и Одетт пошагали за ним. Граф скрипнул зубами, а затем медленно, считая до десяти, выдохнул.