Twilight

Первый взгляд

Мама везла меня в аэропорт, опустив стекла в окнах машины. В Финиксе было плюс двадцать четыре, в небе ни облачка – безупречная синева. В знак прощания с городом я надел свою любимую блузку, с белым шитьем. В ручной клади лежала парка. На полуострове Олимпик в северо-западной части штата Вашингтон есть городок под названием Форкс, почти постоянно укрытый облачной завесой. В этом ничем не примечательном городке дожди идут чаще, чем где-либо еще в США. Оттуда, из этого унылого и вездесущего сумрака, мама сбежала вместе со мной, когда мне было всего несколько месяцев от роду. Там же я потом каждое лето маялся по целому месяцу, пока в четырнадцать лет не заявил наконец, что с меня хватит, благодаря чему в последние три года мой отец Чаён на целых две недели берет меня с собой в отпуск в Калифорнию. И вот теперь я отбываю в ссылку не куда-нибудь, а именно в Форкс – я обрек себя на это с ужасом, потому что ненавидел Форкс всей душой. А Финикс любил – любил солнце и обжигающий зной, любил этот кипучий, привольно раскинувшийся город. – Чонгук, – уже перед посадкой в самолет сказала мама в тысячный и последний раз, – тебе не обязательно уезжать. Мы с мамой похожи, только у нее длинные волосы и морщинки от частого смеха. Я заглянул в ее по-детски широко распахнутые глаза, и на меня накатил приступ паники. Как я могу бросить на произвол судьбы мою нежную, взбалмошную, легкомысленную маму? Правда, теперь ее опекает Фил, так что счета будут оплачены, в холодильнике будет еда, в маминой машине – бензин, а если она заблудится, то будет знать, кому позвонить, и все же… – Я хочу уехать, – соврал я. Врать я никогда не умел, но в последнее время повторял эту ложь так часто, что сейчас она прозвучала почти правдоподобно. – Передавай привет Чаёну. – Передам. – Мы скоро снова увидимся, – уверяла она. – Приезжай домой, когда захочешь, и я сразу же вернусь, как только понадоблюсь тебе. Однако в глазах ее отчетливо читалось, что для нее это будет непосильная жертва. – Не волнуйся ты так, – попросил я. – Все будет замечательно. Я люблю тебя, мама. На минутку мама крепко прижала меня к себе, потом я пошел на посадку, а она уехала. Четыре часа лету от Финикса до Сиэтла, еще час – на маленьком самолете до Порт-Анджелеса, потом час езды на машине до Форкса. Против перелетов я ничего не имел, зато перспектива провести час в машине с Чаёном меня немного беспокоила. Во всей этой ситуации Чаён проявил исключительное благородство. Он, похоже, по-настоящему обрадовался, что я приеду к нему на такой долгий срок. И уже записал меня в местную школу и даже собирался помочь обзавестись машиной. И все-таки неловкости в присутствии Чаёна было не избежать. Мы оба не особенно разговорчивы, к тому же я понятия не имел, о чем с ним говорить. Я знал, что мое решение здорово озадачило его: как и мама в свое время, я не скрывал, что терпеть не могу Форкс. Когда самолет сел в Порт-Анджелесе, шел дождь. Я не увидел в этом плохой приметы, а принял как данность. С солнцем я уже распрощался. Чаён встретил меня на полицейской машине. Как и следовало ожидать. Для законопослушных жителей Форкса он – начальник полиции Чон. Я сразу решил не затягивать с покупкой собственного транспорта, даже несмотря на нехватку денег, чтобы не ездить по городу с красно-синей «мигалкой» на крыше. Полицейские машины ужасно затрудняют уличное движение. Я неуклюже выбрался из самолета, и Чаён неловко обнял меня одной рукой. – Рад видеть тебя, Гук. – Он улыбнулся и машинально поддержал, когда я споткнулся и чуть не упал. – Ты почти не изменился. А как Рене? – У мамы все хорошо. Я тоже рад видеть тебя, папа, – мне не разрешалось звать его в глаза по имени. Из багажа у меня было всего лишь несколько сумок. Большая часть одежды, которую я носил в Аризоне, не смогла бы защитить меня от вашингтонских дождей. Мы с мамой объединенными усилиями попытались пополнить мой зимний гардероб, но он все равно получился скромным и легко уместился в багажник патрульной машины. – А я нашел неплохую машину, в самый раз для тебя, и совсем недорого, – объявил Чаён, пока мы пристегивали ремни. – Какую? – Меня насторожил тон, которым он уточнил, что эта «неплохая машина» будет «в самый раз» для меня. – Ну, вообще-то это пикап «шеви». – Откуда он у тебя? – Помнишь Билли Блэка из Ла-Пуша? Ла-Пушем называлась крошечная индейская резервация на побережье. – Нет. – Раньше он рыбачил с нами летом, – напомнил Чаён. Понятно, почему я забыл его: я старался вытеснять из головы мучительные и никчемные воспоминания. – Теперь он в инвалидном кресле, – продолжил Чаён, не дождавшись от меня ответа, – машину больше не водит, потому и предложил мне свой пикап. – Какого года? По лицу Чаёна я понял: он надеялся, что я не догадаюсь об этом спросить. – Билли столько трудов угрохал на мотор, и машина совсем не старая… Неужели Чаён думает, что я так легко сдамся? За кого он меня принимает? – Когда он купил ее? – Кажется, в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом. – Новую? – Вроде бы нет. Новой она была в начале шестидесятых. Или, самое раннее, в конце пятидесятых, – смущенно признался он. – Чаё… папа, в машинах я ничего не смыслю. Если она сломается, сам я починить ее не смогу, а автомастерская мне не по карману… – Вот увидишь, Чонгук, эта штука отлично бегает. Теперь таких не делают. Я мысленно отметил «штуку»: звучит многообещающе – почти как название. – «Дешево» – это сколько? В этом вопросе компромиссов быть не могло. – Знаешь, я вроде как уже купил ее тебе. В качестве подарка к приезду. – Чаён бросил в мою сторону беглый взгляд, его лицо осветилось надеждой. Ух ты, даром. – Ну зачем ты, папа! Я собирался купить машину на свои. – Ничего, лишь бы тебе здесь понравилось, – не сводя глаз с дороги, ответил Чаён. Выражать чувства он явно не привык. Я унаследовал от него эту стеснительность, поэтому произнес, тоже не глядя на него: – Как здорово, папа! Спасибо. Я очень благодарен тебе. Добавлять, что в Форксе мне просто не может понравиться, не стоило – зачем разочаровывать Чаёна? И, кроме того, я не собирался смотреть дареному пикапу в зубы – или в мотор. – Э-э… не за что, – пробормотал он, смущенный моей благодарностью. Мы перекинулись парой замечаний о погоде, которая была сырой, а когда разговор иссяк, молча уставились в окна. Да, здесь было красиво, спорить не стану. Сплошная зелень – обросшие мхом стволы, навес из густой листвы, папоротники под деревьями. Даже воздух, казалось, становился зеленым, проникая сквозь листья. Слишком зелено, как на чужой планете. Наконец Чаён привез меня домой. Он по-прежнему жил в маленьком доме с двумя спальнями, который купил вместе с моей мамой сразу после того, как они поженились. Единственная хорошая пора их семейной жизни – самое начало. На улице перед домом, который ничуть не изменился, стоял мой новый – точнее, новый только для меня – пикап: когда-то красный, а теперь выгоревший, с большими выпуклыми крыльями и округлой кабиной. К моему изумлению, он мне понравился. Хоть я и не знал, как ездит эта машина, я легко мог представить себя в ней. К тому же она оказалась одной из тех прочных железных тачек, которые просто невозможно «убить»: из столкновений с другими машинами они выходят без единой царапины, тогда как остальные участники происшествия превращаются в бесформенную кучу железа. – Ого, пап! Она мне нравится! Спасибо! Грядущий день уже не казался таким беспросветным. По крайней мере, мне не придется выбирать, что хуже – тащиться в школу под дождем на своих двоих или на полицейской машине с мигалкой. – Вот и хорошо, что тебе понравилось, – пробормотал Чаён, снова смутившись. Вещей было немного, и мы перенесли их наверх за один раз. Мне досталась западная спальня с окнами на улицу. Эта комната числилась за мной с самого рождения. Дощатый пол, голубые стены, высокий скошенный потолок, пожелтевшая тюль на окнах – все здесь напоминало о детстве. Когда я вырос, Чаён только заменил детскую кроватку и добавил к обстановке письменный стол. Теперь на нем стоял подержанный компьютер с проводом модема, прибитым скобками вдоль плинтуса. Такое условие поставила мама, чтобы нам было легче поддерживать связь. В углу по-прежнему находилось кресло-качалка времен моего младенчества. На втором этаже только одна ванная, общая для меня и Чаёна. Я решил, что как-нибудь сумею это пережить. Чаён хорош тем, что не стоит над душой. Он деликатно оставил меня одного, чтобы я мог спокойно распаковать и разложить вещи, – от мамы этого не дождешься. Приятно хоть немного побыть одному, не улыбаться и не делать довольный вид, с отсутствующим видом поглазеть в окно на дождевую пелену и ненадолго дать волю слезам. Рыдать я был пока что не в настроении. Приберегу слезы на потом, когда буду лежать в постели и задумаюсь о завтрашнем дне. Средняя школа Форкса ужаснула общим количеством учеников – триста пятьдесят семь человек, вместе со мной – триста пятьдесят восемь; дома, в Финиксе, в одних только старших классах их насчитывалось более семисот. Все здешние школьники выросли вместе, их деды знали друг друга еще детьми. А я окажусь среди них новеньким из большого города – диковинным, чудаком. Может, будь я похож на типичного парня из Финикса, это сыграло бы мне на руку. Но со своей внешностью я везде чувствую себя чужим. Как жаль, что я не загорелый спортивный блондин – волейболист или танцор из группы поддержки! В общем, я не соответствую представлению о жителях солнечной долины. Да, кожа у меня очень светлая, несмотря на солнечный климат Аризоны, оттенка слоновой кости, но нет ни голубых глаз, ни рыжих волос, обычно прилагающихся к такой белизне. Я всегда был стройным, но не подтянутым, далеко не спортивного сложения; мне недоставало координации движений, чтобы заниматься спортом и не позориться при этом – и не подвергать опасности себя и тех, кто окажется поблизости. Закончив раскладывать одежду в старом сосновом комоде, я взял сумку с туалетными принадлежностями и отправился в нашу общую ванную приводить себя в порядок. Расчесывая спутанные влажные волосы, я разглядывал свое отражение в зеркале. Возможно, дело было в освещении, но лицо уже успело приобрести нездоровый желтоватый оттенок. При подходящем освещении моя кожа может выглядеть красиво, она очень чистая и словно полупрозрачная, но многое зависит от цвета лица. Здесь же у меня вообще нет никакого цвета. Глядя на свое блеклое отражение в зеркале, мне пришлось признать, что я обманываю себя. Я чужой везде не просто потому, что выгляжу иначе. И если я не сумел прижиться в школе, где училось три тысячи человек, на что я могу рассчитывать здесь? Я с трудом сходился с ровесниками. А может, и с людьми в целом, вот и все. Даже с мамой, самым близким человеком во всем мире, мы так и не достигли согласия и полного взаимопонимания. Порой я гадал, действительно ли вижу своими глазами тот же самый мир, который видят все остальные. Может, у меня в мозгах глюк? Но причина, в сущности, не главное. Важнее следствие. И завтрашний день будет лишь началом.
 В ту ночь я никак не мог уснуть даже после того, как выплакал. Несмолкающий шум ветра и стук дождя по крыше мешали погрузиться в блаженное забытье. Я с головой забрался под старое вылинявшее стеганое одеяло, потом накрыл голову подушкой. Но уснуть смог лишь после полуночи, когда дождь наконец сменился бесшумной моросью. Густой туман – вот что я увидел, выглянув утром в окно, и почувствовал, как во мне просыпается клаустрофобия. Здесь никогда не видно неба, и кажется, что ты в клетке. Завтрак с Чаёном прошел тихо и мирно. Он пожелал мне удачи в школе, я поблагодарил, зная, что его надежды напрасны: удаче свойственно избегать меня. Чаён первым уехал в полицейский участок, который заменял ему семью. После его ухода я уселся на один из трех разномастных стульев за старый дубовый кухонный стол и окинул взглядом тесную кухню с темными панелями стен, ярко-желтыми кухонными шкафами и белым линолеумом на полу. Здесь все осталось, как раньше. Шкафы покрасила мама восемнадцать лет назад в надежде сделать дом хоть немного светлее. В соседней гостиной размером с носовой платок над маленьким камином на полке выстроились в ряд фотографии. Первая из них запечатлела Чаён и маму в день бракосочетания в Лас-Вегасе, на следующей мы уже втроем, в клинике, где я родился, – услужливая медсестра держит меня на руках, далее – школьные снимки. Смотреть на них было неловко – надо бы уговорить Чаёна убрать их, по крайней мере, на то время, пока я буду здесь жить. Находясь в этом доме, было трудно избавиться от мысли, что Чаён так и не оправился после расставания с мамой. Это смущало меня. Я не хотел появляться в школе слишком рано, но и дома мне не сиделось. Надев куртку, вроде той, что носят сотрудники биозащиты, я вышел под дождь. Он моросил по-прежнему, слишком мелкий, чтобы сразу же промокнуть под ним. Я вынул ключ, который мы всегда прятали под карнизом у двери, и запер замок. Хлюпанье новых непромокаемых ботинок раздражало, мне недоставало привычного хруста гравия под ногами. Не получилось даже остановиться и полюбоваться своим пикапом: я поторопился укрыться от сырого тумана, который клубился вокруг головы и словно льнул к волосам, забираясь под капюшон. В машине было сухо и хорошо. Видимо, Билли или Чаён вычистили кабину, но от бежевой обивки сидений по-прежнему слабо пахло табаком, бензином и мятной жвачкой. На мое счастье, двигатель завелся сразу, только очень шумно – пробудился к жизни, взревел и на полной громкости продолжал работать вхолостую. Ну что ж, должен же быть хоть один изъян у такой старой машины. Зато древнее радио работало, чего я никак не ожидал. Школу я отыскал без труда, хотя никогда прежде в ней и не бывал. Как и многие другие здания, она располагалась чуть в стороне от шоссе. Догадаться по ее виду, что это школа, было непросто; только указатель «Средняя школа Форкса» заставил меня притормозить. Несколько одинаковых школьных корпусов из темно-красного кирпича. Деревья и кусты здесь росли так густо, что о размерах школьной территории можно было только гадать. А как же казенная атмосфера? На меня накатила ностальгия. Где забор из сетки и металлоискатели? Я припарковался перед первым зданием, на двери которого висела неприметная табличка «Администрация». Поблизости больше никто не ставил машины, и я догадался, что это запрещено правилами, но все-таки решил узнать, как проехать к учебным корпусам вместо того, чтобы глупо нарезать круги под дождем. Нехотя выбравшись из уютной кабины, я зашагал по мощенной камнем дорожке между темных живых изгородей. Прежде чем открыть дверь, я сделал глубокий вдох. Внутри горел яркий свет и было теплее, чем я рассчитывал. Помещение оказалось маленьким, в приемной со складными стульями и оранжевым в крапинку ковролином теснились на стенах объявления и грамоты, громко тикали большие часы. Повсюду стояли комнатные растения в больших пластмассовых кадках – неужели им мало зелени снаружи? Комнату делила пополам длинная стойка для бумаг, заставленная проволочными лотками с яркими этикетками, приклеенными к лоткам спереди. За одним из трех столов, помещавшихся за стойкой, сидела крупная рыжеволосая женщина в очках. При виде ее лиловой футболки собственная одежда показалась мне неуместно нарядной. Рыжая женщина подняла голову. – Чем могу помочь? – Я Чон Чонгук, – сообщил я, и глаза женщины мгновенно осветились узнаванием. Кто бы сомневался, что я стану предметом для сплетен? – еще бы, сын этой ветреной особы, бывшей жены шефа полиции, наконец вернулся на родину. – А, вот оно что, – отозвалась женщина, порылась в опасно накренившейся кипе бумаг на столе и наконец нашла то, что искала. – Здесь твое расписание и карта школы. – Она подошла к стойке и выложила на нее несколько листов. Она перечислила мои предметы и классы, маркером разметила на карте маршруты и вручила мне карточку, в которой должен был расписаться каждый учитель. После уроков мне следовало принести ее обратно. Потом женщина улыбнулась и так же, как и Чаён, выразила надежду, что в Форксе мне понравится. Я постарался улыбнуться как можно естественнее.