Прекрасные и Проклятые

Разговор со Скоттом закончился слишком быстро, и Зельда чувствовала себя обделённой и обиженной. Она сильно разозлилась, соскочила со стула и отбросила его в сторону. Женщина редко отличалась терпением, а когда она не получала, что хотела её раздражительность только возрастала. Проходили часы, но Скотт так и не перезванивал, как обещал. Зельда упорно не хотела звонить сама из-за обиды на мужа, поэтому упрямо ждала, постоянно проверяя телефон и не выпуская его из рук. День подходил к концу, но никаких признаков жизни гаджет не подавал. Тишина одновременно раздражала и расстраивала её. Женщина всё-таки не выдержала и набрала единственный номер, который всегда отвечал на её звонки. Гудки… долгие нудные гудки, которые выводили её из себя. Тишина. Сердце Зельды упало вниз. Как он мог не ответить? Почему? Почему его номер недоступен? Она пыталась снова и снова, но результат был тот же. Всю ночь женщина не ложилась спать несмотря на уговоры врачей и ходила по вилле в обнимку с телефоном. На неё накатывали то злость, то страх, то обида, и она была готова бросить ненавистное устройство в стену, потому что, по её мнению, он не работал. К утру Зельда подняла на уши весь особняк: заставляла всех дозвониться до мужа и узнать, что с ним. Даже врачи попали под горячую руку, но и им было нечего сказать, потому что их последние отчёты по её состоянию тоже не получили никаких ответов и указаний. Чем больше людей пожимали плечами в растерянности и беспомощности, тем больше Зельда выходила из себя. Дошло до того, что она грозилась навредить себе, броситься из окна, если никто сейчас же не дозвониться до Скотта. Несколько дней тянулись в этом нервном ожидании. Никакой информации Зельда не получала. Вместо неё была только увеличенная доза успокоительного, которая едва справлялась с взвинченным состоянием женщины. Она никогда не знала в деталях, чем занимался муж, да и он сам не хотел посвящать её в свои дела, чтобы не волновать, так что даже не могла предположить причину его молчания. Оставалось только нажимать на заученные кнопки набора сотни раз снова и снова в надежде, что его голос всё-таки появится в динамике. Всё-таки проблески происходили: звонила Скотти, так же мало, но это было лучше, чем ничего; удалось получить весточку от Скотта, которая сообщала, что он в порядке, но возникли технические трудности, которые помешали связаться с ним. С обоими Зельда имела слабый и непостоянный контакт, который поддерживал её в более-менее стабильном состоянии, и она успокоилась. Врачи смогли спокойно выдохнуть и вернуться к стандартному режиму лечения. Всё на вилле вернулось на круги своя: телефоны звонили в обычное время, слуги не боялись заходить в комнату, когда там находилась Зельда, из окон больше ничего не вылетало. Однако этого спокойствия хватило ненадолго. Зельда устала получать новости о Скотте через посредников, которые передавали только короткие и почти бессодержательные известия. Теперь она начала не просто злиться, а по-настоящему нервничать и поддаваться приступам паранойи. Каждый раз, когда ей передавали что-то о муже, она требовала поговорить с ним лично, находя несправедливым, что он общается с кем угодно, но не с ней. Её сон становился беспокойным, она вскакивала по ночам с криками и металась по комнатам. Зельду преследовало неопределённое тревожное чувство. Она будто что-то предчувствовала, но не могла это ни описать, ни объяснить. Что-то постоянно не давало ей покоя и пугало, и это не могли притупить даже успокоительные и снотворное. Скотт всегда был честен с ней. Почему теперь всё изменилось? Почему он сам не скажет ей, что с ним всё хорошо? Почему он не разговаривал с ней, а только передавал формальные «я в порядке» через кого-то? Неужели это так сложно? Неужели он что-то скрывает от неё? Или это делает кто-то другой? Если с ним на самом деле что-то случилось? Почему тогда не говорят ей, она же его жена и имеет право всё знать? Если кто и врал, то точно не Скотт. Он бы не стал так с ней поступать. Не стал же? Эти и ещё тысяча вопросов постоянно роились в её голове, сменяя и цепляясь друг за друга. Они преследовали Зельду и днём, и ночью, не давая ни уснуть, ни отвлечься. Как можно было отвлечься? Всё вокруг принадлежало ему: сам дом, каждый человек, каждый предмет мебели, даже каждая травинка во дворе и каждая песчинка на пляже. Во всём было воплощено его нежелание соглашаться на меньшее, его стремление дать своей семье всё, его старания подняться над всем миром. Как не возвращаться к тревожным мыслям, если всё, что Зельда сейчас имела и чем жила, было результатом его трудов? Агрессия отошла на второй план, и Зельда начала всё больше уходить в себя. Её внешнее спокойствие начинало настораживать окружающих, хотя врачи видели, что внутри происходило что-то серьёзное, к чему она не подпускала даже их. Понемногу пациентка отказывалась принимать назначенные лекарства. Иногда её всё-таки заставляли их принять, но их действие заметно слабело с каждым днём. Затем она и вовсе держалась на расстоянии от врачей и большинства слуг, ища больше личного пространства в и без того огромном особняке. В одиночестве Зельда бесцельно бродила по комнатам, словно потерянный призрак, забывший о своём незавершённом деле. Действие лекарств всё слабело, и женщина чувствовала себя совсем иначе: она не понимала, проясняется её разум или его всё больше окутывал туман. Она ходила из угла в угол, будто в поисках чего-то, но она никак не могла понять, чего именно. Зельда чувствовала, что в её голове что-то было неправильно. Чего-то недоставало, что-то стояло не на том месте, из-за чего где-то создавались пусто́ты. Возможно, это были последствия лекарств, которые подтачивали её сознание, как струйка воды пробивает себе каналы даже в твёрдом камне. А если нет? Если успокоительные наоборот скрывали эти пустоты от неё, заполняя их сизой дымкой лжи? Белизна виллы резала глаза. Отражения в зеркалах, натёртых полах и отполированных каменных поверхностях искажали реальность и пестрили многогранными стеклянными звёздами, отбрасывая слишком много бликов, чтобы что-то видеть. Из-за переизбытка света хотелось закрыть глаза и спрятаться от него в самый тёмный угол, пока не настанет ночь, но и в тёмное время от света было не убежать: бесчисленные фонари на фасаде, вокруг лужаек и бассейна, вдоль пляжа, люстры и лампы в доме, украшенные стеклом и хрусталём, снова зеркала, отражающие и удваивающие колющий глаза блеск. Зельда не могла даже смотреть в окна, потому что за ними плескалось море, так же выжигающее взгляд переливами солнечного света на воде, и пряталась за закрытыми тяжёлыми шторами большую часть времени. Однако темнота тоже не стала хорошим помощником. Зельда постоянно видела, как что-то колыхало шторы, открывало и закрывало двери, кралось в углах и под мебелью, пугая её до смерти. В своём уединении женщина пыталась найти ответы на многочисленные вопросы, половину из которых она даже боялась задавать, потому что ответы на них могли её уничтожить. Перерывая свои воспоминания, Зельда всё больше запутывалась в тропинках, ведущих в прошлое. Она то ходила по кругу, то упиралась в тупик, то теряла направление, потому что дорога вела в никуда. Казалось, что правильный путь был где-то рядом, но что-то не позволяло ступить на него, прятало нужные ответвления за туманом и невидимыми стенами. Что-то постоянно наталкивало её на мысли о дочери. Скотти училась сейчас в Лондоне в частной школе. Она звонила ей раз в несколько дней, но разговоры с ней длились не дольше двадцати минут. Приближались летние каникулы, поэтому она приедет домой. Зельда помнила голос Френсис, как он звучал через динамик телефона, как он звучал в жизни, когда они прощались перед её отъездом. Помнила, как собирала с девочкой вещи, как вместе со Скоттом они устроили прощальную вечеринку… — …это платье тоже взять? — В мысли прокрался детский звонкий голос. — Конечно, дорогая, вдруг тебе захочется отправиться на прогулку, а на улице будет прохладно. К тому же, смотри, оно сделано из английского твида, — Зельда указала на маленькую бумажную бирку на боковом шве под юбкой, — ты будешь в нём как настоящая маленькая леди. Френсис сделала неловкий реверанс, оттягивая в стороны штанины белых летних брюк. — Ты уже маленькая леди, — в дверях детской, опершись о стену, стоял и улыбался Скотт. Девочка подбежала к отцу и с разбега запрыгнула ему на руки. — Беру свои слова назад, не такая уж и маленькая, — мужчина засмеялся, хватая Френсис и слегка качая её. — Намекать даме на её вес невежливо, папа. — Девочка серьёзно посмотрела на него серыми глазами, даже взгляд которых она унаследовала от матери. — Прошу прощения, миледи, я не хотел вас обидеть, скорее наоборот. — Папа просто хотел сказать, что ты подросла, Скотти, — сказала Зельда, сидя на полу и всё ещё держа в руках твидовое платье. — Конечно, подросла, — Френсис скорчила важную гримаску и спрыгнула с рук отца, — я же еду в другую страну. — Ты ведь была уже в другой стране вместе с нами… Было это воспоминание реальным или оно появилось когда-то в другое время? Зельда помнила то платье, о котором говорила с дочерью, помнила его мягкую ткань на кончиках пальцев, помнила, что тогда на улице шёл дождь, а через какое-то время над морем появилась радуга. Не могли такие мелочи быть выдуманными. Не могли такие мелочи остаться в памяти. Снова тупик. Эти игры разума утомляли её, но только они у неё и были: они могли помочь найти то, что она потеряла и забыла. Направления не было, но образы дочери и мужа постоянно звали её куда-то, появляясь отголосками и блёклыми серыми отражениями. С каждой неудачей Зельда чувствовала себя всё более растерянной и сбитой с толку, потому что она ходила то за одним призраком, то за другим, а они исчезали на полпути. — С днём рождения, мама! Френсис влетела в спальню родителей рано утром, размахивая листом бумаги. Девочка запрыгнула на кровать и сгребла под себя часть одеяла. — Я принесла тебе подарок! Просыпайся! Зельда с трудом понимала что происходит и сначала попыталась спрятаться под оставшимся одеялом и подушками от резкого шума. Девочка настойчиво прыгала на кровати, чтобы привлечь её внимание. Скотт, которого лишили одеяла в первую очередь, приподнялся на локте, чтобы увидеть источник суеты, и только улыбался, оставляя жену на расправу Френсис. Рисунок… Улыбка Скотта… Зельда помнила рисунок: яркими карандашами была нарисована их семья, а рядом стоял большой дом. Она помнила, что дочь нарисовала и море на заднем фоне. Но улыбка Скотта. Это не давало ей покоя. Она не могла этого помнить. Не могла даже видеть, потому что долгое время зарывалась в одеяло с головой в попытке спрятаться от маленькой налетевшей бури. Женщина побежала обратно в спальню, не разбирая дороги. Там она начала открывать все ящики, все коробки, выбрасывать всё их содержимое на пол и рассматривать каждый клочок бумаги в поисках того злосчастного рисунка. Это был последний, который Скотти оставила перед отъездом, поэтому он не должен был потеряться. Не должен. В спальне было только несколько фотографий их дочери вместе с ними, но рисунка не было. Следующей комнатой для поисков стала её студия. Возможно, Зельда повесила его где-то между своих картин, воздавая честь таланту Скотти. Женщина перебрала все холсты, альбомы, полки, где лежали краски, сорвала всё со стен. Ничего. Не мог рисунок просто так испариться. Потеряться тоже не мог. Родители бережно хранили всё, что Френсис делала: хотели сохранить о ней как можно больше, чтобы дочь оставалась в их жизни даже когда она вырастет. Зельда бросилась в детскую. Большая светлая комната в пастельных тонах теперь выглядела пустой. Конечно, мебель, игрушки, некоторая часть одежды осталась на месте, но без Скотти от детской осталось только название, пустая оболочка, потерявшая смысл своего существования, свою душу. На стенах тут и там на скотч были приклеены разные картинки, но и среди них Зельда не нашла того, что искала. Последним местом остался кабинет Скотта. Она не хотела туда идти и оставила это на крайний случай, потому что, во-первых, подарок был нарисован для неё, поэтому и должен был находиться при ней, а во-вторых, Зельда никогда не была в этой комнате без мужа, уважая его принцип отделять работу от семьи и не впускать одно к другому. Кабинет тоже был светлым и просторным. Светло-серые деревянные панели пополам со сдержанными зелёными обоями покрывали стены; высокие окна, обрамлённые серебристыми портьерами — Зельда помнила, что сама их выбирала когда-то — почти полностью занимали дальнюю стену, заливая комнату тёплым солнечным светом; кресла, стулья, диваны с такой же светло-изумрудной обивкой и деревом цвета светлого янтаря будто вообще не подходили к обстановке, но вносили в неё немного яркости; вдоль левой стены тянулось несколько стеллажей с книгами и бумагами, вдоль правой — широкий камин из светлого камня и ещё несколько полок. На зелёном цвете настаивала сама Зельда, считая, что он подходил её мужу больше всего, объясняя это проявлением его способности, украшавшей тело эспера ярко-зелёными полосами. Женщина чувствовала себя здесь не на своём месте, понимала, что её тут быть не должно, но ей больше ничего не оставалось. Попросить помощи было не у кого: Скотт находился вне досягаемости, поэтому приходилось действовать самой. Энергичный запал затух, как только Зельда вошла в кабинет. Больше не хотелось переворачивать мебель, сбрасывать на пол всё, что попадалось под руку, ломать и крушить. Она проходила вдоль шкафов, осматривая обложки книг и папок с какими-то бумагами. Ни надписи, ни названия, ни имена ничего ей не говорили и не помогали в поисках. К тому же её целью было не совать нос в дела Скотта — она просто искала рисунок дочери. Медленно Зельда подошла к письменному столу, стоявшему напротив окна. На идеально ровной поверхности всё лежало на своих местах и не было ни пылинки. По правую руку на подставке стояла чёрная перьевая ручка с золотой отделкой и его иницталами, рядом лежал тонкий серебряный нож для вскрытия писем и несколько других письменных мелочей; слева лежала стопка дорогой чистой бумаги с тонкими золотистыми узорами в левом верхнем и правом нижнем углах; чуть выше от них стояла деревянная коробочка с визитками и листочками поменьше; посередине, рядом с письменным набором, стояло две изящные рамки для фотографий: в одной была фотография одной Зельды, стоящей на пирсе в белом платье, а рядом снимок Скотта и Зельды с маленькой дочкой. Женщина зацепилась взглядом за фотографии и на несколько минут забыла о цели своего визита. Снимок на пирсе был сделан ещё до свадьбы со Скоттом. Они даже вряд ли были знакомы или общались не очень долгое время. Это было в доме её родителей на очередной встрече с их друзьями или во время какого-то подобного события. Зельда отказывалась позировать, но её всё равно сфотографировали, поэтому её поза на снимке получилась будто незавершённой, но Скотту почему-то этот снимок нравился. Вторую фотографию сделали около пяти лет назад, когда Скотти было не больше трёх лет. Это было что-то вроде парадного портрета семьи, сделанного для чистой формальности, но она таковой не выглядела из-за выражения неподдельного счастья на их лицах. Зельда чувствовала, что на снимке были будто совсем другие люди, которые, возможно, уже ушли из жизни. Эта картинка никак не сходилась с тем, что она имела сейчас. Картинка. Рисунок. Зельда очнулась, словно ото сна, и начала открывать ящики стола один за другим и выкладывать их содержимое на стол. Папки, файлы с документами, чтением которых она точно не хотела заниматься, какие-то отдельные бумаги с неизвестными именами… Всё не то. В одном из ящиков Зельда нашла картонную перевязанную папку, на обложке которой был приклеен клочок бумаги с выведенным неровным почерком Скотти её полным именем: «Френсис Скотт Фитцджеральд». Возможно, это было то, что нужно. Первым было её свидетельство о рождении, затем — несколько фотографий разных лет, старые рисунки, которые ещё было сложно назвать рисунками, мелкие поделки, засушенный цветок светло-розовой орхидеи, крошечные письма и записки… В конце был вложен файл с медицинскими документами: карта болезней, где были записаны все её простуды, прививки, показатели и так далее. Последним был выделявшийся из всего документ. «Свидетельство о смерти». Зельда не поверила своим глазам. Под заголовком ясно было написано имя её дочери: «Френсис Скотт Фитцджеральд», но дата была поставлена странная: 18 июня 2011 г. Скотти уехала в Лондон осенью 2011 года. Она не могла быть мертва… не могла. Не могла.