***
~ Ад — это другие ~
В каждом взгляде — флер воспоминаний.
В каждом отражении — мнимый лик.
Воплощая образ подражаний, -
иллюзорно насыщаем миг.
В мимолетных взорах — отвержение,
в проносящихся пейзажах — мрак.
Втайне заключая соглашение,
устремляем к ближнему свой шаг.
И покачиваясь в такт чужим движениям,
и вторя их жестам как родным, -
отзеркаливаем поведение
тех, кто видом нас своим пленил.
Так дивитесь же на ваше окружение, -
наблюдайте, не смыкая глаз.
Созерцая одухотворение, -
заполняйте пустоту, что внутри вас.
***
— «Милая, милая, милая, милая. Просыпайся, дорогуша! Марго, пора вставать!», — меня окликивает чей-то ласковый голос. — «Который час?» — этот голос мой, но звучит иначе, — он звонче и тоньше, чем сейчас. — «Десятый. Встанешь сейчас и успеешь к завтраку!» — я узнаю ее голос, но не помню ее лица. — «А что на завтрак?» — будничным хриплым ото сна тоном осведомляюсь я. — «Вишневый пирог с апельсиновым соком, — все, как ты любишь», — сомнения рассеялись в один миг, только один человек в моей жизни бесподобно его готовил, — моя мать. — «Шутишь!» — так по-детски невинно выражаю свое недоумение маленькая я. — «Вовсе нет, — стол уже накрыт, налетай, пока горячее! А не встанешь сейчас, — Леонарду достанется двойная порция», — с наигранным предостережением сообщает Элейн. И как только я вскакиваю и выбегаю из комнаты, кричит мне вслед: — «Не забудь почистить зубы, милая!» Но меня уже не остановить. Я несусь по лестнице на первый этаж, огибаю быстрыми маленькими ножками прихожую, и бегу дальше по коридору мимо гостинной, бесчисленных книжных полок, папиного рабочего кабинета, маминой коллекции янтаря и ракушек в стеклянном шкафу, мраморных изваяний ручной работы и старинных ваз, полных лилий и белых гвоздик, пока не добираюсь до заветной кухни. В предвкушении я закрываю глаза и тяну на себя ручку двери цвета слоновой кости. Как только я отворяю дверь, — на меня уставляются две пары глаз — серые и зеленые, ожидая когда же я займу свое место. Стол накрыт светлой однотонной скатертью и переполнен разными явствами, а в центре его красуется заветный вишневый пирог. Посадка гостей полукругом и обилие фарфоровых кружек, — все напоминает предстоящее чаепитие в лучших английских традициях. Помимо чашки с блюдцем, около каждого места стоит небольшая плоская тарелочка для сладкого и этажерка для «пустых калорий». Рядом с тарелкой сладостей емко втиснуты щипцы для мучного. Пахнет тостовым хлебом и яичницей с беконом с хрустящей корочкой, — все, как я люблю. Решив более не испытывать терпения ожидающих меня членов нашей небольшой семьи, я усаживаюсь на ближайший стул в предвкушении сытного завтрака. И тут все искажается, — вместо сладких булочек на этажерках — плесень, — вместо сидящих поодаль от меня отца и брата — трупы с замутненной высохшей роговицей, по которой ползают мухи, — вместо запаха свежеиспеченного хлеба и поджаренного до хрустящей корочки бекона, — в воздухе витает запах гнили… Я медленно поднимаюсь из-за стола, придерживаясь за край столешницы, и пячусь к выходу, не в силах отвести ошарашенных глаз от представшей передо мной картины, как со спины мне на плечи опускаются мамины руки, пригвождая к месту, — она наклоняется над самым моим ухом и каким-то загробным голосом произносит: — «Уже поела, Мэгги? Как тебе десерт?», — тут она резко поворачивает меня к себе, с силой хватая за запястье, — и я лицезрею ее разлагающуюся плоть, сочащуюся густой кровью. Я пытаюсь вырваться, но тут она ловит и вторую мою руку, заставляя посмотреть на нее. — Ее бесформенное лицо словно безумно улыбается мне из-под почерневшей плоти. В следующий момент она медленно сокращает расстояние между нашими лицами, и, пресекая мою попытку отвернуться, произносит: — «Я хочу, чтобы ты как следует запомнила это лицо, Мэгги. Посмотри, что ты натворила.» — я мотаю головой на ее слова, из глаз потоком текут слезы. Всхлипывая, я говорю: — «Отпусти меня! Нет, я ничего не делала!», — и с силой пытаюсь вырвать руки. Тогда она подносит мои ладони к глазам, по-прежнему удерживая меня за запястья, и понуждает внимательно их рассмотреть, — я вижу кровь, стекающую с тонких маленьких пальцев. Разразившись хтоническим смехом, она истерически спрашивает: — «Тогда как ты объяснишь это?», — и в следующий момент потоком изливает на меня из недр своего желудка — кровавое смузи из внутренностей. Происходящее далее всплывает перед глазами словно вспышками: Кровь застилает глаза и я перестаю что-либо видеть. Вспышка. Телом я лишь ощущаю, что мне не хватает воздуха… — Я тону? Вспышка. Пол под ногами исчезает… — Я падаю? Нет ответа и кругом сплошная тьма…***
Аннаполис. Вторник ~ (25.11.1986 г.) ~ 7:00 A.M.
На этом сон оборвался, и что-то монотонно-пикающее выдернуло меня из забытья. На часах 7:00 A.M., — пора вставать. Но сил совсем нет, и голова раскалывается. В иной раз я бы сказала, что пара таблеток аспирина и чашка кофе все исправит, но сейчас в моем воспаленном мозгу, прогрызаясь сквозь поверхность беспамятства, витала единственная мысль — что это, черт возьми, было? Что тогда произошло? Почему я ничего не помню? Как я могла это забыть? — Каждый новый вопрос порождал два следующих, — им не было числа, — они, как пчелы, роились в черепе. Мне было больно вспоминать, — какие-то обрывки моего прошлого проносились перед глазами, — я пыталась понять что запомнила последним, но это больше походило на поиск жемчужины в болотной трясине. Внезапно появился звон в ушах, который с каждой моей новой мыслью только усиливался. Я подорвалась с постели, однако встала слишком резко, отчего на мгновение мой взгляд застлала тьма, и легкое ранее головокружение только усилилось, увлекая меня на холодный клетчатый пол спальни. Разлеживаться было опасно, но и встать сил не было, как вдруг мне начало казаться, что я все еще сплю, хотя уже и в другом месте, может, — это сонный паралич, — одна эта мысль чрезвычайно напугала меня, и этот страх отрезвил, наполнив дрожащие руки силой. Воспользовавшись нахлынувшим адреналином, я рванула что есть мочи к шкафчику над раковиной и приняла ксанакс — стандартную дозу седативного для успокоения нервов, как завещал мне мой бывший психиатр. Постепенно шум отступал, но стоило мне взглянуть на себя в зеркало, — из ушей сочилась кровь. Приняв увиденное за наваждение, ибо мне становилось ясно, что я не могу более доверять реальности того, что вижу, — я сильно зажмурилась, и когда взглянула на себя вновь, — крови в ушах больше не было — ни засохших корок, никаких следов… Схватившись за голову и облокотившись о стенку ванной комнаты, я медленно съехала на пол, пытаясь собраться с мыслями, чтобы все обдумать. Не прошло и недели, как я уехала из Гейдельберга, а меня уже настигло прошлое, — я так давно не видела снов про дом, я помню фрагментами, — отдельных людей, образы, — вот мама гладит меня по голове, перебирает мои волосы, целует в лоб, но почему я совсем не помню ее лица… а фотографии сгорели, — сгорели вместе с домом 12 лет назад в забытой богом загнивающей Луизиане… — Все это началось так внезапно, может оттого, что теперь я живу в небольшом коттедже на отшибе в штате Мэриленд, чтобы ничего не мешало ясно мыслить, чтобы отдалить себя от этой суеты, может, теперь мне стало опасно оставаться одной? Тут было гораздо теплее, нежели в Гейдельберге, что создавало своеобразный контраст, но не унимало тревоги. По ночам вместо привычной тишины, разбавляемой треском сверчков и уханьем сов, мне чудятся крики, а когда за окном дождь — сплошное уныние и саспенс, а ведь когда-то я так любила засыпать под его шум, помнится правда, что кто-то держал меня тогда за руку… Что же со мной стало? Мне уже 27, а я ничем не умнее, чем в 15 лет, — я словно застыла на месте, — никуда не двигаюсь. Что я делала все эти 12 лет? Убегала от самой себя, с головой ушла в работу, только бы перестать мысленно возвращаться в тот день… Было совершенно очевидно одно, — так продолжаться не может, нужно что-то предпринять, — профессиональная помощь, как бы тяжело ни было это признавать, мне не помешает. Придется взять отгул на работе на пару дней и навестить старого знакомого.***
Балтимор. Вторник ~ (25.11.1986 г.) ~ 12:00 P.M.
В просторном кабинете, воздух которого был осязаемо насыщен свежестью, царила блаженная тишина, и даже мерное тиканье стрелок циферблата не могло нарушить наступившего покоя. Напротив обитого черным флоком клиентского кресла возвышался массивный стол. На красном дереве столешницы покоилась табличка с серебристой гравировкой, гласившая — «Алан Джей Хилл». Сразу за табличкой затаилась деревянная фигурка черной пантеры. Ее хищный взгляд с «Эффектом Моны Лизы», казалось, пронизывал стены кабинета насквозь. Антураж помещения был насыщен антиквариатом, отчего кабинет казался монументом ушедшей эпохи. Внимание привлекали фотографии, обращенные к стене. Их содержимое оставалось загадкой, недоступной для посторонних глаз. За креслом самого психиатра с высокой спинкой из черного флока возвышался шкаф с шестью полками — картотека его пациентов. Рядом со шкафом располагалась небольшая люстра, отбрасывавшая причудливые тени на стены. Позади картины стояло огромное кожаное кресло насыщенного бордового цвета, предназначающегося для созерцания вида из окна, однако на этот раз доктор Алан Джей Хилл не счел нужным им воспользоваться. Его фигура возвышалась у вольготного окна, загораживая собой единственный естественный источник освещения, заставляя комнату тонуть в полумраке, что только добавляло ей таинственности. Монотонно помешивая свежесваренный кофе, всматриваясь в уже наскучивший городской пейзаж, доктор наблюдал за сизым вороном, затаившимся на ветке невысокой сосны. Он привлек доктора прежде всего потому, что тот слишком явно выделялся на прочем фоне, — все было таким ярким и солнечным, и лишь он один был сгустком той непроглядной тени, которой так не хватало этому фальшивому городу. Но примечательно в вороне было еще и то, что он напомнил доктору Хиллу его старую знакомую. Стоило этой мысли промелькнуть у него в голове, как раздался звонок, что было странно, ведь первый прием был назначен сегодня только на 2:00 P.M., а сейчас на часах был полдень, иными словами, доктор не ждал гостей, более того в своих кругах он был достаточно уважаемым и достойным человеком, чтобы кто-то не оповестил его заранее о предстоящем везите. — «Кто бы это мог быть?» — загадочно протянул доктор Хилл, констатируя мысли вслух. Ответ не заставил себя долго ждать, когда звонок повторился снова, и доктор размеренным шагом не подошел к двери. Желая потянуть предвкушение от неизведанного, доктор Хилл не стал смотреть в глазок, и распахнул дверь в тот момент, когда звонок раздался в третий раз. — Ну надо же, помяни черта… — такова была первая мысль доктора, которую благо он не озвучил. — Перед ним стояла молодая девушка в синем бархатном платье с глубоким V-образным вырезом на спине. Он помнил ее также хорошо, как и в день их первой встречи — три года назад, он сохранил в памяти каждую незначительную, казалось бы, деталь ее внешности, — ничто не ускользнуло от его взора. Правильные черты лица; рост в 5 футов и 6 дюймов; янтарные глаза, оттеняющие веснушчатую бледную кожу, с лучевыми морщинками в районе носо-слезной и веко-скуловой борозд; и когда-то яркие, но сейчас выцветшие рыжие чуть вьющиеся на концах волосы с едва заметной проседью у корней; темно-русые брови «домиком»; тонкие бледные губы, складывающиеся иногда в очаровательную улыбку с ямочками; длинные ресницы; курносый нос и пронзительный завораживающий взгляд, всегда смотрящий как бы сквозь тебя, подмечающий незначительные детали; золотые сережки с геральдическими лилиями, олицетворяющими герб пращуров ее рода, которые она носила постоянно, практически не меняя. Он помнил даже аромат ее духов — L'Air du Temps с волнующим шипровым шлейфом, меняющимся в зависимости от температуры и иных факторов, ведущих себя всегда по-разному, — в помещении или на побережье, в холод, жару или дождь. Сегодня Алану казалось, что к основному составу белых гвоздик, пронизанных солнечными лучами, вносящих свежесть и воздушность везде, где бы ни появилась их обладательница, примешался изысканный запах синей фиалки с нотками грейпфрутового цитруса, оставляющий особый флер многоликого ненавязчивого аромата с изумительной кислинкой. — Аромат был такой нежный, хрупкий, цветущий, в нем сочеталось все — женственность, свобода, грусть и элегантность. Невероятно трогательные, одурманивающие духи, чрезвычайно подходящие по характеру их обладательнице. Доктор Хилл рассматривал гостью хищным взглядом, — он взирал на нее, как паук на мотылька. И так как с дальнейшими действиями доктор не торопился, погруженный в собственные ностальгические размышления, визитерша, все это время не с меньшим любопытством рассматривающая доктора, рассеяла их неловкое со стороны переглядывание: — «Могу я войти?» — решив обойтись без лишних прелюдий, начала она. — «Ну здравствуй, Маргарет. Проходи, прошу», — вальяжно отозвался доктор и мановением руки зазывающе указал ей на помещение. — «Спасибо, Алан», — соблюдая деликатность и посчитав обращение непосредственно по имени в приятельской манере за приемлемое приветствие, ответила Марго. Доктор Хилл проводил ее взглядом до кушетки-дивана в каретной стяжке напротив небольшого журнального столика, предназначенного для гостей. — «Могу предложить тебе кофе?» — задал дежурный для человека его профессии вопрос доктор, будучи любителем деликатесов и с особой обходительностью относящийся к вопросу вкусов. — «Да, я была бы очень признательна», — вновь соблюдая досадливые формальности, отблагодарила Марго, и, решив перевести беседу в более приятельский тон, заметила: — «А ты постарел, Джей. Небось снова оправдываешь переработки заботой о пациентах. Ты не пробовал отдыхать хоть иногда?», — Доктор Хилл был уже немолод в свои 35 лет, — он потихоньку лысел, убеленный сединой, но это ничуть не старило его, наоборот, вносило в его галантный образ этакую перчинку искушенности. Одет же он был просто и вместе с тем солидно — серый галстук в чёрную полоску, белая рубашка на пуговицах с металлическими запонками на рукавах, серый жилет, классические черные брюки и рыжие кожаные дерби фирмы Berwick с коричневыми вставками по бокам, являющиеся изюминкой его импозантного образа. — «Хах», — усмехнулся доктор Хилл, — «Всегда ценил твою откровенность, Маргарет, но тебе же всегда нравились мужчины постарше. Стараюсь ради тебя. А ты, должен заметить, ничуть не изменилась.», — подхватил ее оценивающий настрой доктор. — «Внутренне или внешне?», — уточнила Марго. — «Внутри мы все те же подростки, Маргарет. Не смотря на уставший вид, замечу, что ты похорошела. По-моему ты сейчас как раз в самом соку. — Женщина, достигшая зрелости.», — обескураживающе проникновенно, даже для самого себя, произнес доктор. — «Что ж, я рада, что кризис среднего возраста тебя миновал», — сыронизировала Маргарет. — «В самом деле, Джей, — выглядишь роскошно.», — также откровенно подметила она. Обменявшись любезностями, они провели время, что доктор Хилл заваривал кофе, в молчании, — каждый, думая о своем. Марго сидела спиной к доктору все это время, скучая и собираясь с мыслями, она перелистывала страницы глянцевого журнала по психологии со столика, перед которым сидела. Подойдя к Маргарет со спины, доктор Хилл поставил кружку кофе напротив нее со словами: — «Со сливками и без сахара, как ты любишь. Привычки же не меняются, верно, Маргарет, сколько бы времени ни прошло», — но выходить из-за спины не спешил. Не успела Марго дотянуться до заветного напитка, как Алан опустил свои руки на плечи девушки, отчего та невольно вытянулась и замерла, вспомнив приснившееся ей накануне. Тогда Алан, наклонившись над самым ее ухом, спросил: — «Ну и что привело тебя ко мне, Маргарет?» — это не было похоже на дежурный интерес, в его голосе слышались грозные нотки, отчего ситуация напоминала не приятельский разговор за чашкой кофе, а самый настоящий допрос. — «А ты не рад меня видеть, Алан?», — попыталась отшутиться Марго. На что доктор Хилл только крепче сжал ее плечи в своих руках, и Маргарет пришлось более серьезно отнестись к ситуации: — «Прости, я долго не выходила на связь, — у меня возникли сложности на работе, которые кажется и привели к тому, что мое состояние начало ухудшаться. Ремиссии пришел конец, Алан, — мои срывы все чаще, — боюсь, как бы это не повлияло на окружение, поэтому мне нужна твоя помощь», — не теряя самообладания в непростой ситуации, ровным голосом произнесла Марго. — «Значит, хочешь возобновить наши сеансы? Тебя не было полгода, ты не отвечала на мои письма, забросила терапию, не давала о себе знать, и сейчас заявляешься сюда как ни в чем ни бывало и просишь о помощи?» — маска учтивости спала, и доктор разом вывалил все накипевшее. Маргарет хотела было ответить, но руки доктора Хилла в тот же момент оказались у нее на шее и чуть придушили ее, не давая набрать достаточно воздуха, чтобы ответить. Тогда Алан Джей продолжил: — «Почему бы мне прямо сейчас не придушить тебя за подобное пренебрежение?» — с неким остервенением в голосе заметил он. Доктор Хилл был не из тех людей, предостережениями которого стоило бы пренебрегать, — и Маргарет это знала. Он был харизматичен, эксцентричен, даже несколько неуравновешен, но весьма обходителен, добр и заботлив по отношению к своим пациентам, хорош собой, даже несколько галантен и чертовски обворожителен, да, — он умел удивлять частой сменой интонаций в речи, расставлением акцентов, вкупе представляющими некую нервозную театральность, проглядывающуюся в его порой размеренных, а порой слишком внезапных и даже резких жестах. В такие моменты, — когда он показывал настоящего себя, свою темную сторону, — Маргарет млела от этого напора инфернальной энергии, от этой экспрессии, — она восхищалась этой его стороной, способной на то, о чем среднестатистические выходцы из серой массы и помыслить бы не сумели. Доктор Хилл был из тех мужчин, о которых Марго могла бы сказать, что они выглядят на миллион долларов, — и дело тут было вовсе не в масштабах влияния. Ей нравилось, что он подкреплял слова действиями, но иногда на него накатывало, и он откровенно перегибал. Хватка Алана стала жестче, — тогда Маргарет коснулась его рук, пытаясь выиграть хоть немного воздуха. Однако доктор был сильнее и сопротивляться было бесполезно, а жалкие попытки Марго расцепить его пальцы только позабавили Алана, на что он снисходительно ее ослабил. Сказать, что ему нравилось происходящее — ничего не сказать, в Марго его привлекало все, — но прежде всего то, что она была сильнее, чем казалась, а казалась она чрезвычайно сильной; податливость ее плоти, — всякий раз, как он касался ее гиперчувствительного разума, — она представлялась ему куском мрамора, из которого он, подобно Микеланджело, мог вылепить ангела, или же придать ему любую другую форму, отсекая все лишнее, вычленяя лишь самую суть; однако он всегда был осторожен с манией быть Богом, — от этого чувства тотальной власти, контроля, к которому стремятся все, но никто в полной мере не достигает, сложно было отказаться, — она пленяла и требовала большего, но Алан имел чувство меры, и всегда знал когда следовало остановиться. Они пребывали на грани меж нормой и крайностью, — и в этой грани находили отражения себя друг в друге, и в этой грани переплели свои жизни, навсегда образовав обреченную роковую связь. Иногда когда идешь по краю, — это единственное, что имеет значение, — мало кто хочет быть, как все. Собрав всю волю в кулак, Маргарет набралась сил и вполголоса сказала: — «И где же твое хваленое безусловное принятие, Алан? Ты можешь злиться на меня, ненавидеть меня, даже убить, — ты имеешь на это право, но права судить меня, — тебе никто не давал, как бы близок ты ко мне ни был», — задействуя ложные связки от нехватки воздуха, отчего к ее голосу примешались металлические скрипучие нотки, дала достойный ответ Марго. Марго знала, что играла с огнем, но также знала какой будет реакция доктора. Он залился смехом, словно ребенок, и убрал руки с шеи бывшей пациентки. После чего распустил ее длинные волосы, собрал их в своих руках и потянул на себя, накручивая на кулак, отчего Маргарет невольно поддалась за его рукой, и он зарылся носом в ее затылок, лишь бы снова почувствовать ее аромат. После чего сжав волосы крепче — не достаточно, чтобы сделать ей больно, но достаточно, чтобы зафиксировать, доктор Алан Джей Хилл, прикоснулся губами к шее Маргарет и оставил вдоль нее влажную дорожку языком, пробуя на вкус. — «Джей, что ты делаешь?!.. Перестань, прошу! Это уже слишком! Так на мне помешался, что не можешь держать себя в руках, стоит мне внезапно объявиться?!» — в сердцах прикрикнула на него Марго, раздраженная фривольным поведением ее бывшего психиатра. Опрокинув ее голову так, чтобы она могла видеть его снизу вверх, Джей надвис над ней, не выпуская волос из руки, наслаждаясь контролем за ее движениями, и шепотом произнес: — «Что же с тобой приключилось, милая Марисса? Я заметил это сразу, как ты вошла сюда, — некую перемену в твоем взгляде. Что ты видела, что так сильно потрясло тебя? Где ты была? Нам предстоит многое обсудить», — в блаженном спокойствии произнес доктор. — «Раз ты понял все с самого начала, к чему угрозы, Джей?», — в недоумении спросила порядком вымотанная его поведением Марго. — «А ведь раньше тебе это нравилось, не обманывай себя, Марго, — ты скучала по нам», — все также умиротворенно заключил он. — «Да, но и ты тоже», — согласилась с очевидным Маргарет. Триумфально улыбнувшись, доктор Хилл отпустил волосы Марго и отошел к окну своего кабинета, как он обычно делал, принимая у себя пациентов. Он был весьма польщен услышанным, и легкая улыбка коснулась его губ. Обождав немного, он продолжил разговор: — «Ты же не забыла о нашем договоре, Маргарет? Ранее ты весьма обходительно могла усидеть на двух стульях одновременно, весьма ловко тебе удавалось разграничивать личное и профессиональное, — для людей твоей профессии это необходимо. И до сих пор тебе удавалось быть моей пациенткой и делить со мной постель. Раньше тебя не пугало, если я узнавал слишком личные подробности твоей биографии в стенах этого кабинета. Я не наблюдаю этой перемены в тебе и сейчас. Позволь поинтересоваться, Марго, какую роль ты уготовила для меня на этот раз?», — вопросительно стрельнул в нее глазами доктор. — «Может, это прозвучит наивно, но сейчас мне как никогда нужен друг, Алан. Ты ведь знаешь, — мне не к кому обратиться. За время моего отсутствия я повстречала кое-кого, и вещи, которые я считала, что забыла, — теперь они снятся мне, Алан, мое прошлое преследует меня, — и это меня пугает. Я помню… — Что я помню? — Одна сплошная ложь. Моя память о детстве — это обрывки пленки. Словно самые значимые фрагменты вырезал киномеханик…», — с неким замешательством, отражающим ее внутренние противоречия, заключила Марго. — «Изливаешь мне душу, даже не узнав хочу ли я быть твоим другом? Ты же понимаешь, что наше с тобой личное взаимодействие возможно лишь при двух обстоятельствах, — либо мы кувыркаемся, — либо ты проходишь терапию. В рамках терапии, разумеется, я готов сделать исключение и сыграть любую роль, в которой ты пожелаешь меня увидеть. Тогда я переформулирую свой вопрос: Ты хочешь, чтобы я был твоим другом в личном взаимодействии или же в профессиональном?», — с напускной бравадой констатировал доктор. — «Хочешь конкретики, Алан?», — завелась Марго и продолжила: — «Хорошо, я тебя просвещу, только сначала позволь узнать: С каких пор ты стал таким ревнивым, Алан? Или ты уже не тот Джей, которого я знаю? С каких пор тебе не все равно на роль, отведенною мною тебе? В первую очередь — ты исследователь, — у тебя всегда на первом месте стоял профессиональный интерес. Вот почему ты любишь тяжелые случаи, вот почему ты так заботишься о своих пациентах, что готов стереть границы личного и профессионального. К тому же, те два года, что мы были вместе, — я проходила у тебя лечение принудительно, по долгу службы, — стандартная ежемесячная проверка, кто же знал, что она может выявить во мне. Думаешь, мы не продвинулись в терапии из-за нарушения личных границ? Перенос, контр-перенос, — мы через все это проходили, Алан. Крутить роман со своим психиатром, — это как необъяснимое желание трахнуть священника, или же самого Бога в его лице, желание недосягаемого, — это было всю историю, вспомнить хотя бы Эдемский сад, — гордыня, самый страшный из грехов, ведущий ко всем последующим. То, что я испытываю к тебе и до сих пор, — всегда можно объяснить, но это, черт возьми, нельзя опровергнуть! Я ничего не могу с собой поделать! Я верю лишь в то, что однажды это пройдет, что все это лишь способ очередного бегства. Так скажи, раз мы зашли в тупик тогда, не сумев, как и все, кто пытался до нас, балансировать между личным и профессиональным, то, стало быть, пора сделать выбор, — и решение должно быть единогласным. И не смей ставить мне ультиматумы, Алан. Я пришла к выводу, что мне нужна терапия вопреки моим желаниям, потому что мне это необходимо, потому что больше не имеет значения чего я хочу, — остается только выжать максимум из того, что имею. Кто-то скажет, что так говорят неудачники, упустившие все возможности в жизни, а я скажу, что так говорят люди, которые поняли жизнь, которые видели ее истинное лицо и не сдались после череды разочарований», — с надрывом в голосе закончила свой монолог Марго. — «Не высокого же ты обо мне мнения, Марго», — сказал с досадой Алан, присаживаясь на кресло напротив Марго, и, заглянув ей в глаза, — продолжил: — «В твоем случае я стер границу между личным и профессиональным, потому что это было необходимо для достижения ремиссии твоего состояния, — тебе необходимо было почувствовать себя принятой, а я не стану отрицать, что этого хотел, — в конце концов мы нуждались друг в друге. Я установил диагноз — дистимия, он развивался у тебя долгие годы, пока не был окончательно сформирован, — он был основан на страхе отторжения, — больше всего ты боялась быть отвергнутой. Все эти страхи уходят корнями в прошлое, но оно стало камнем преткновения. У тебя не хватало времени из-за работы, — ты попросила рецепт и сама ушла. Подбор лекарств требует времени, Маргарет. Что мы только не пробовали — феназепам, тразодон, флуоксетин, валиум, ксанакс. И что из того, что ты успела принять, тебе действительно помогло? Не надоело бороться с побочными эффектами? И сейчас ты пришла в том числе и потому, что таблетки уже не справляются? Как ты спишь по ночам, кошмары не мучают?», — прагматичным тоном произнес доктор. — «Хватит! Довольно анализа, — тебя не убедить, — ты либо согласишься, либо нет. Сообщи мне, когда надумаешь!», — прикрикнула Марго, вставая с дивана с намерением удалиться из этого треклятого кабинета. Многие конфликты, возникающие в ее жизни, она, будучи уязвленной тем, что ее в упор не слышат или не воспринимают всерьез, не видя смысла кому-либо что-либо доказывать, решала бегством, — и этот раз не был исключением. Да, она отмалчивалась, когда стоило бы сказать многое, но умела держаться, и могла уйти, сохранив достоинство. — «Уйдешь не попрощавшись, даже не притронувшись к кофе?» — с неким наигранным упреком и нотками обиды в голосе произнес Алан; после чего сразу дополнил свое обращение по принципу — «кнут-пряник»: — «Я добавил двойную порцию сливок, — ты ведь их очень любишь», — заискивающим тоном торговца произнес Хилл. И, к его радости, манипуляция удалась. Марго покрутила кружку на блюдце и обхватила ее руками, поднеся к губам, после чего сделала пару коротких глотков, осушив ее почти наполовину. Все-таки этот кофе был чертовски хорош, оставляя давно забытое послевкусие на языке. Иногда Марго казалось, что Алан источает такой же аромат, и что поражало ее больше всего, — так это как в своем деликатном хобби он не утратил тонкого обоняния, — оно даже ничуть не притупилось за годы его взаимодействия с кофе, что не могло не восхищать. Отвлекшись на свои ощущения от согревающего напитка, Марго некоторое время держала кружку неподвижно. От проницательного взгляда доктора Хилла, все еще находящегося напротив Маргарет, не мог скрыться слабый тремор и проступившие на ее руках вены, свидетельствовавшие, вероятно, о варикозе. Тогда он взял ее руки в свои, предупредительно забрав чашку, после чего он немного сжал их и поднес к своим губам, обдавая горячим дыханием. — «Ранее я не замечал у тебя этого тремора, — надо полагать, он появился у тебя недавно. Тебе действительно необходима помощь, Маргарет, — я рад, что ты это понимаешь, и я готов предоставить свои услуги. А на счет нас — было очевидно с самого начала, что эта связь обречена. Могу лишь надеяться, что выйдя из этих отношений, ты чувствуешь себя лучше. Хотя… по тебе и не скажешь. Причина кроется в другом, и я надеюсь, что мы вместе ее отыщем.», — ласковым тоном произнес доктор Хилл. — «Что-то ты слишком много надеешься. Надежда — это ошибка, Алан. То, что потеряно — не вернешь, только свихнешься… Но я благодарна тебе за отзывчивость, Алан. Это именно то, что я хотела услышать, — рада, что ты понимаешь», — теперь же благодарность Марго была искренней, — она действительно была признательна доктору за то, что ее, наконец, услышали. — «Ты ведь всегда получаешь то, что хочешь? Не так ли?», — после этих слов доктора Хилла, чувство подступающего кризализма Маргарет сошло на нет, что не могло, в очередной раз, не разочаровать. — «А ты всегда нарушаешь профессиональную этику ради шанса ремиссии?», — будучи довольно изобретательной в спорах, Марго нашла, что ответить. — «Туше!», — признался Алан и театрально развел руки. На что Марго также театрально закатила глаза, и, усмехнувшись, добавила: — «Пора прекращать паясничать. До смешного просто… Посмотри на нас, Алан, — хорохоримся, как малые дети, в попытке убедить себя в том, что поступаем правильно, зная при этом с самого начала, что это не так. Но мы все же делаем это наперекор правилам и границам, наплевав на последствия. Почему мы так поступаем, Алан?», — задала риторический вопрос Марго, на что доктор грустно улыбнулся, склонив голову набок. После всего накала страстей, свидетелем которых стали антураж кабинета доктора, Алан и сама Марго, задерживаться здесь более она не собиралась. Тогда Марго направилась к выходу и у порога развернулась на голос доктора Хилла, произнесшего: — «Оставим это до сеансов терапии. Я буду ждать тебя в четверг, в полдень», — со всезнающей ухмылочкой обозначил он. — «До встречи, Алан. Спасибо за кофе.», — по-приятельски попрощавшись, махнула ему Марго. — «Увидимся, Мэгги, увидимся!», — крикнул вдогонку Маргарет доктор Алан Джей Хилл. И дверь его кабинета с силой захлопнулась.***
Беттертон-Бич. Вторник ~ (25.11.1986 г.) ~ 17:00 P.M.
Марго сидела на песке в бухте Беттертон-Бич у восточного побережья Чесапикского залива, созерцая размеренные колебания зеленоватых вод, всматриваясь в причудливые световые переливы разбивающихся о скалы волн, подмечая шум морского прибоя. Ветер раздувал ее вьющиеся пряди в разные стороны, обдавая приятной прохладой, — так, что с каждым новым вдохом, легкие наполнялись свежестью. Ускользающее солнце игриво подглядывало из-за туч, поднося свои теплые лучи к ее бледному телу. Прикрыв глаза и концентрируясь на окружающих звуках, Марго пыталась раствориться в обволакивающем благоухании, погружаясь в калейдоскоп всплывающих воспоминаний. Она не пыталась найти что-то конкретное, позволив течению Леты унести себя в объятия прошлого. Это было подобно медитации. Всякий раз, как Марго была в расстроенных чувствах, она приходила к морю. Ее всегда влекли его спокойствие и безмятежность, его ярость и беспощадность, — оно умело быть разным. Кажется, именно то маленькое обстоятельство, когда она по неосторожности потеряла свой крестильный крест, купаясь в море в семилетнем возрасте, навсегда привязало ее к воде. Вода увлекала Марго тем, что, даже оказавшись в западне, всегда находила куда просочиться. Вода всегда прокладывала себе путь, даже сквозь камень, и, словно преодолевая «Сизифов труд», как никогда напоминала течение человеческой жизни. Утерянный крест был подарком ее отца, но, не смотря на всю вложенную в него ценность, — Марго была рада такому исходу, более того, она считала, что ему там самое место. Не считая ее благоговения перед могуществом морской стихии, у нее все же развилась талассофобия, — по большей части из-за иррационального страха всего неизведанного, но то был особенный страх, — он был куда сильнее обычной боязни глубины, — это был страх темноты. Темнота в конце концов — это невидимое и, следовательно, — неизведанное, она сгущается из-за страха большего, чем ужас неопределенности. Что там, — на глубине? — «Я не могу без содрогания думать о морских глубинах, которые вызывают у меня подводные существа, не видящие света, быть может, и сейчас скользящие по морскому дну». Отбросив все мысли, Марго наконец смогла сосредоточиться на дыхании. Ее веки были опущены, и под сплетением сосудов были заметны быстрые движения глазами из стороны в сторону, как это бывает в фазе быстрого сна. Однако для нее сейчас это было натуральнее любой реальности. — Марго увидела как пляж заволок туман, и стоило ей подойти к воде, как сзади послышался хруст веток. — Она повернулась на звук и увидела оленя, робко взирающего на нее своими черными бездонными глазами. Марго шла медленно, чтобы не спугнуть зверя, — она ступала по своим же следам на песке, ей хотелось погладить диковинное животное, но стоило ей протянуть к нему руку, — как он соскочил с места и скрылся среди сосен, быстрыми скачками рассеивая туман. — Только сейчас Марго поняла, что оказалась в лесу, — вернее, это был сосновый бор. Она осмотрела местность и решила пойти по ближайшей тропе в попытках выбраться из леса, ей только оставалось определить верное направление, но туман заметно осложнял дело. Будучи сведущей в делах топографии, Марго не составило особых проблем определить нужное направление. Чуть поодаль от намеченной тропы поблескивала небольшая лужица. Обнаружить сухой листок на ближайшем кусте тоже не составило проблемы, а маленькую металлическую острую шпильку Марго всегда носила с собой в качестве заколки для волос. Дальше — дело техники. Она взяла листок, потерла шпильку о волосы, после чего продела ее вдоль листа, и намагниченный конец иголки развернул лист, указывая направление севера. Потеряйся она в настоящем лесу, — пошла бы на юг, чтобы двигаться в направлении солнца, но сейчас она находилась у себя в голове, как бы дико это ни звучало, так что полагаться на направление солнца не приходилось. К тому же, из-за проклятого тумана неба все равно было не разглядеть, да и олень ускакал на север. Вступив наконец на тропу, она двинулась по следам животного. Время здесь как будто не текло вовсе, погода и лесной массив не менялись, — сложно было сказать сколько она уже идет и сдвинулась ли вообще с места. Может, и север вовсе был в другой стороне, и законы физики здесь не работали, — оставалось только гадать. — «Отлично, собственное подсознание насмехается надо мной», — с досадой сказала Марго. На сухой дерново-подзолистой почве не так легко разглядеть оленьи следы, но она смогла, и ориентирование по намеченному следу вскоре велело ей сойти с тропы. Стоило ей последовать в сторону последнего слепка оленьего копытца, как густой туман в той области развеялся, и она лицезрела перед собой белую лестницу, на вершине которой виднелась такая же белая дверь. — «Готова поклясться, что я где-то такую уже видела», — припоминала Марго. — «Точно, они ранее попадались мне на работе», — задумчиво произнесла Мэгги. Практически в каждом случае, когда мы забирались в действительно дикую местность (30 или 40 миль к ряду), в какой-то момент мы замечали лестницу посреди леса. Причем если бы это и был чей-то дом, — всего остального не было, — только дверь и лестница, ведущая к ней. Это почти как если бы вы взяли лестницу в высоком доме, отделили ее от крыльца и отнесли в лес. Когда я была еще стажером, я спрашивала начальство и более опытных сотрудников об этом, но другие офицеры просто говорили мне, что я должна игнорировать их, принимать как должное, что такие здесь сплошь и рядом, и я обязательно наткнусь на них снова. Я хотела подняться по этой лестнице, на что мне очень настоятельно рекомендовали этого не делать, — я никогда не должна подходить к ним слишком близко, трогать их, и тем более по ним подниматься. Все, как один, твердили одно и то же, как заговорщики, словно знали что-то такое, что лучше было бы не знать, и что раздражало больше всего, — никто не хотел объяснять почему, — все просто избегали этой темы. Единственное что было известно мне наверняка на счет этих мистических лестниц, — это то, что о них ходили весьма жуткие истории. Тогда я, как и все, стала игнорировать их, принимая за причудливую местную архитектуру. Но сейчас я находилась не в настоящем лесу, во всяком случае мне именно так казалось. А значит… Любопытство возобладало над здравым смыслом, и Марго вступила на первую ступень невесомой лестницы. Марго замерла в нерешительности, — она ожидала, что у нее пойдет кровь из ушей, или она упадет в обморок, но никаких изменений она не почувствовала, и никаких странных или пугающих звуков не услышала. Воодушевившись, Марго быстро взобралась по лестнице и оказалась у самой двери, — и тут замерла в колебании перед очередным неизведанным. Постояв так с минуту, Марго дрожащей рукой потянулась к ручке двери, уже намериваясь отворить ее, но вдруг заметила, что все звуки стихли, — не только леса, она не слышала даже собственного дыхания. Это было похоже на какой-то странный, жужжащий гул в ушах, но более угнетающий, чем можно было бы представить. Надо было решать — сейчас или никогда, дороги назад не было, — и она дернула ручку двери, взглянув на то, что та за собой скрывала. И каково было ее облегчение, когда Марго увидела все тот же эстуарий Беттертон-Бич. Переступив наконец через дверной проем, Марго вернулась на пляж, не обращая внимания на захлопнувшуюся за ее спиной белую дверь. Пляж, на котором она оказалось был тот же, что и прежде, только значительно стемнело, и солнце клонилось к закату. Кругом только и разговоров, что о море и о закате. Как чертовски здорово было наблюдать за огромным огненным шаром, тающим в волнах, и еле-видимый свет, словно от свечи, горел где-то в глубине. Отвлечась на мгновение на изящество окружающего пространства, Марго не сразу заметила собственную, как бы «вторую» фигуру, сидящую все в той же позе. Она заметно напряглась, наблюдая за своим вторым я как бы со стороны. Было не похоже, чтобы ее тело было в «сознании», поэтому Марго осторожно подошла и начала трясти вторую себя за плечи в надежде, что хоть так ей удастся выбраться из очередного кошмара. И бинго — вторая она раскрыла глаза, которые были неестественно черными, словно бы зрачок заполнял все глазное пространство, как у оленя, что она встретила ранее в лесу. И чем больше Марго вглядывалась в эти бездонные глаза, тем больше становилось очевидно, что ничего хорошего от этого «посетителя» можно было не ждать. В отчаянной попытке отшатнуться от уставившегося на нее существа в ее же обличье, Марго сама не заметила, как в один момент ее двойник вцепился ей в горло руками, повалил ее навзничь, принявшись душить, — по иронии судьбы ее душили уже второй раз за день. Хватка была мертвой, — расцепить ее было невозможно, тогда Марго через силу смогла процедить лишь: — «Кто ты?», — перед тем, как окончательно потерять сознание… Она очнулась распластанной на песке, в том же месте, где сидела в самом начале, — солнце уже скрылось за горизонт, посылая однако последние лучи ввысь, окрашивая небо в багряный. Отдышавшись, Марго смогла медленно подняться и сесть. Пытаясь придти в себя и осмыслить произошедшее, она наблюдала за гнездовьями крачек, пронзительно вопящих — «кряк-кряк», резко повторяя серию своих коротких и быстрых криков, словно предвещая угрозу надвигающейся опасности…***
Балтимор. Четверг ~ (27.11.1986 г.) ~ 12:30 P.M.
Дождь барабанил по зеленой черепице пятиэтажного кирпичного здания, отбивая монотонный ритм, который наполнял воздух свежестью и благоуханием земли. Небо заволокли тучи, а раскаты грома едва доносились издалека, словно тысячи мелодичных нот. В такую погоду больше всего хотелось найти уютное место и спрятаться от бушующей природы. Доктор Алан Джей Хилл расположился в своем кресле у окна и наблюдал зарницу, процеживающуюся сквозь «кисейные» облака. Он мерными глотками смаковал кофе, выжидая ее появления, предвкушая предстоящее им обоим. Сегодня он начал свой рабочий день с 10 A.M. и успел принять двух клиентов, но все его мысли в этот день были обращены к одной Мэгги, которая, подливая масло в огонь, опаздывала. Наконец прервав его томительное ожидание, раздался стук. Доктор Хилл взглянул на свои карманные часы с золотой цепочкой швейцарской фирмы Breguet и со внезапным энтузиазмом заключил — половина первого. Он поспешил открыть дверь. — На пороге в тонком белом плаще стояла Марго, с ее светло-рыжих, теперь уже потемневших от влаги, волос на паркет стекала вода. Она промокла насквозь, но не дрожала. Они без слов переглянулись. Доктор Хилл и слова сказать не успел, как Марго вальяжно прошла в прихожую его квартиры. Он помог ей снять промокшее пальто и предусмотрительно повесил его на вешалку. Сегодня она была в черном креповом платье с рукавами длиной ¾ вида «летучая мышь», расклешенным книзу ее левой ноги. Она всегда отдавала предпочтение в одежде утонченному стилю 50-х, ей нравился ретро-стиль прошлого, она всегда отдавала предпочтение хорошо забытому старому, впрочем, как и сам Алан. Стройность ее силуэта была подчеркнута терракотовым атласным поясом, свисающим аккуратным бантом с ее левого бедра, симметрично расклешенному вырезу. Закончив исследовать глазами Марго, уже успевшую занять место в кресле для пациентов, доктор Хилл отправился за полотенцем для нее. Вначале он подал ей кофе, а после и белое полотенце, в ответ на что она благодарно кивнула. Пока Марго промакивала волосы, доктор Хилл завел разговор: — «Почему ты стучала? Не работал звонок?», — внимательно наблюдая за ее действиями, начал Алан. — «Я звонила тебе, Алан, — много раз… И звонок работал. Ты просто не услышал его.», — отстраненно проговорила Марго. Ухватившись за переносицу, словно пытаясь унять мигрень, она добавила: — «Сегодня особенно мощные раскаты, наверное, они перебили звук твоего звонка. Можно было бы предположить, что такая элитарная фигура, как ты, Алан, будет сидеть у себя в кресле, погруженная в свои мысли, и прислушиваться к бушующей стихии, игнорируя назойливый звонок. И я вовсе не осуждаю, наоборот, поступила бы также.», — заключила Марго. Алан усмехнулся, после чего переменился в лице, придав ему более серьезный вид, плавно подводя разговор к обсуждению причины их сегодняшней встречи, не забыв однако поинтересоваться о причине ее задержки: — «Не могла же ты пытаться дозвониться 30 минут к ряду, начав, наконец, стучать? За это время и дверь можно выбить.», — саркастично заметил он. Марго подняла на него свои уставшие глаза, и чем дольше она смотрела на него, тем краснее они становились, пока из них медленно не начали стекать слезы, оставляя влажные дорожки от уголков ее глаз до подбородка. Она не всхлипывала, — это было похоже на немое стенание. Она, наверное, и сама не замечала, что плачет, — настолько она казалась отчужденной. Она отвела взгляд от доктора и склонила голову меж ладоней, пряча заплаканное лицо. Минутой после она вполголоса сказала: — «Прости, Алан, я опоздала». Улавливая каждую перемену в ее интонациях и поведении, доктор Хилл с нежностью добавил: — «Да, как и всякая красивая женщина», — решил подбодрить ее доктор. Не посчитав уместным его комплимент, Марго посмотрела на доктора и включалась в беседу: — «Я говорила…», — деловитым тоном произнесла она. — «Говорила что?», — подхватил Алан. — «Говорила, что ты пожалеешь, если позволишь мне плакать.», — закончила мысль Марго, буравя доктора Хилла отчаянным взглядом. — «Я не жалею.» — помотал головой доктор. — «Ты ведь не думал что будет так?», — снова не докончив мысль, задала вопрос Марго. — «Как именно?», — вновь пришлось уточнить Алану, вскинув брови. Марго взяла носовой платок у него со стола, и, вытерев с лица слезы, пояснила: — «Знаешь, — я разочарованна. Я думала мне станет лучше, легче. Думала, — это будет забавнее…», — пока она говорила это, уголки ее губ то поднимались вверх, то опускались вниз, — как это бывает, когда твои слова наполнены горечью разочарования, а в глазах застыла боль, и ты словно не знаешь куда себя деть, снедаемый противоречиями. — «…а все не так», — продолжил ее мысль Алан. — «Нет, — это ужасно. Не знаю, смогу ли я говорить сегодня, Алан. Зря я пришла, лучше бы я отменила сеанс, прости…», — сказала Марго, вставая с кресла. Но стоило ей встать, как ее тут же подкосило, и она, в попытках поймать равновесие, удержалась за стол доктора Хилла. Доктор моментально среагировал, поймав ее за руку. — «Все хорошо?», — поинтересовался он, все еще поддерживая ее. — «Да», — емко ответила Марго, как-то испуганно глядя на столешницу, что только что ее подстраховала. — «Присядь.», — сказал Алан, медленно опускаясь в свое кресло параллельно с ней, и когда она наконец заняла свое место, — отпустил ее руку. Марго шмыгнула носом, отведя взгляд в сторону окна, и сказала: — «Знаешь, я часа 4 просидела позавчера на пляже.» — «На Беттертон-Бич?», — поинтересовался Алан. — «Да», — облизнув губы и кивнув, подтвердила Марго и продолжила: — «С того дня все идет наперекосяк, — я совершенно несобранна, понимаешь. По правде, Алан, мне не дали отгул на работе, — мне поставили ультиматум, — сказали, что им нужно заключение психиатра, иначе меня больше не допустят к работе. Руководство можно понять, — от меня зависят жизни людей, а я не могу отличить — где фантазия, а где реальность!», — с досадой произнесла Марго. — «Так тебе нужно заключение?», — констатировал Алан. — «Знаешь, сначала я хотела попросить тебя выписать мне таблетки посильнее тех, что ты мне назначал, — просто, чтобы держаться колеи. Но после того, как тебя увидела… — после того что ты мне сказал в нашу недавнюю встречу, — я поняла, что так продолжаться не может, что мне нужно что- то предпринять, и что дело не в том, что ты бы на это не пошел. Я работаю там уже давно, очень долгое время работа была всем для меня, — делом всей моей жизни, Алан. Поэтому… так нелегко… признавать… что ты уже ни на что не годен. У всего есть свой срок, Алан, и я… — я видимо сломалась…», — всхлипывая, декларировала Марго. — «О, ты вовсе не сломалась, Марго, нет. — Тебя можно согнуть, но сломать тебя никто не сможет, даже ты сама. Ты сильнее, чем кажешься, а кажешься ты чертовски сильной, — и я не раз тебе это говорил. Это слезы человека не жалеющего себя, не признающего свою бесполезность, а человека неприкаянного, у которого пытаются отобрать единственное его место. — Все то, что кипело в тебе эти годы, — в один момент вырвалось, так что дай волю эмоциям, тебе полегчает, вот увидишь…», — с заботой произнес доктор Хилл. Подождав, когда подступающая к горлу желчь уляжется, Марго продолжила: — «И все же, — я для них пока ценный актив. Опыт как-никак. Наша команда давно сформирована, так что меня вряд ли спишут, — ты прав.», — согласилась Марго, немного приободрившись, и все же недоуменно водя взглядом по комнате, словно стараясь отыскать в ней что-то конкретное, но не в силах за что-либо зацепиться. Она чуть откинула голову, уставившись в потолок, и начала быстро моргать, отгоняя лавину подступающих слез. Заметив подобную перемену, доктор Хилл повторился: — «Ты снова себя подавляешь, Маргарет. Если слезы льются, — значит они должны быть пролиты, позволь себе опустошиться.» — «Знаешь, даже забавно…», — начала Маргарет, и, опустив уголки губ, с горечью продолжила: — «Мне кажется, я и забыла, — какого это, — плакать…», — констатировала Марго, переведя взгляд со стен кабинета на свои длинные пальцы: — «Знаешь, — в детстве я часто плакала. И… это было так сильно, — истерика по любому поводу. Я была очень чувствительным ребенком, — таких людей принято называть эмпатами. Я абсолютно не воспринимала сарказм, была чересчур серьезной, — не понимала, когда люди говорили одно, а делали или имели в виду другое. Я принимала все близко к сердцу, и в такие моменты меня просто накрывало, словно кто-то щелкал переключателем — как несправедливо все было… И вот после событий в Батон-Руж, — та чувствительная часть меня словно умерла, — умерла вместе с Леонардом, или я ее в себе убила, потому что я должна была быть сильной, потому что никто больше не мог обо мне позаботиться…», — погрузилась в рефлексию Маргарет. Она сидела так, размышляя над тем, что могла бы сказать еще, но словно слова застряли на кончике языка и никак с него не сходили. Наблюдая за запотевшим окном, глядя на скатывающиеся по стеклу крупные капли дождя, — она внезапно покрылась мурашками и начала растирать свои плечи, выдыхая пар изо рта, как ей показалось, обращая внимание доктора на температуру комнаты: — «Господи, как холодно…», — потирая уже колени, отозвалась о своих ощущениях Марго. Доктор Хилл встал со своего кресла и направился за пледом, на время оставляя свою пациентку одну. Накрывшись пледом, Марго повалилась на диван, и поведала еще один кусочек своего прошлого: — «В детстве мне казалось, что до неба — рукой подать. Вот почему мне так нравятся дожди, — они пахнут небом и напоминают о море, — отдают словно морской свежестью, называемой петрикором. После дождя дышать тяжелее, — чувство, что ты все никак не можешь надышаться. Что люди чувствуют, глядя на дождь? — Дождь смывает слезы с нашего лица, подобно аллегории божественных слез? Во время дождя, нам становится холодно, мы ощущаем, что кто-то еще сейчас плачет, что мы не одиноки в своем отчаянии. Иногда только мысль о том, что ты в чем-то не одинок, позволяет человеку найти необходимое спокойствие. Но дождь не может идти вечно. — Тучи рассеиваются, и вместе с тем высыхают слëзы. Когда дождь заканчивается, — от него остаются лишь лужи, отражающие небеса. Я помню поездку на море в детстве, — хорошо ее помню, потому что именно в ту поездку я потеряла свой крест, — подарок отца. Когда я возвращались с пляжа, — пошел дождь. Удивительно, но он был теплым. Теплый дождь падал мне на лицо, шею, руки, словно хотел согреть меня. Я стояла босиком на асфальте, подо мной уже струилась теплая вода, — надо мной было серо-желтое, наверно от пыли, небо. Никогда больше теплый дождь не шел…», — окончила свой анамнез Марго и подняла взгляд на доктора. — «Красивая аллегория на дождь, Маргарет. И все же, тебе не хотелось бы вспомнить что-то более существенное?», — начал подбираться к сути вопроса доктор. Маргарет снова схватилась за переносицу, пытаясь выровнять давление в ушах, с явной грустью заключая: — «Прости, Алан, надо было отменить сеанс, — зря я пришла…», — в очередной раз отстраняясь от прошлого, принялась за старое Марго. — «Ты пришла не напрасно.», — отозвался Алан. Маргарет подняла на него свои покрасневшие глаза, в которых читались проблески надежды. Тогда доктор Хилл, держа руки шпилем, продолжил: — «Что случилось позавчера?», — спросил он, устремляя свои зеленые глаза куда-то вдаль. Маргарет нервно сглотнула, брови ее поползли к переносице, а зрачки расширились, словно от осознания пережитого ужаса. Дойдя до пика напряженности, она словно бы переменилась в лице, отчего то стало гладким и спокойным. Вновь решив перевести разговор в иное русло, Маргарет самодовольно протянула: — «Пфф…», — она закатила глаза, — «Спросил бы лучше что случилось вчера.» — «А что случилось вчера?», — подхватил доктор. — «Здесь можно курить?», — внезапно поинтересовалась Маргарет. — «Как бы это не стало триггером к… — сама знаешь», — неодобрительно протянул Алан. — «Ты ведь еще даже не знаешь что это, папочка. Не переживай, мне это не страшит. Так, можно?», — с прежней развязностью повторила Марго. — «Я не могу тебе запретить, прошу.», — со смирением отозвался доктор. — «Славно.», — протянула Маргарет и достала из сумочки пачку гвоздичных сигарет Djarum, скуренную где-то до середины. Слегка постучав пачкой о ладонь, чтобы получше утрамбовать табак, повторяя знаменитый ритуал предсмака, Марго ловко выцепила одну из них зубами, стиснув ее меж вишневых губ. Не долго думая, Алан поднес к кончику сигареты зажигалку, издавшую эффектный щелчок, следствием чего стало медленное тление бумаги и потрескивание табака с выдыхаемым Марго едким дымом. — «Спасибо.», — медленно и расслаблено прошептала Марго одними губами, эстетично зажав длинную сигарету меж своих длинных тонких пальцев. — «Так что случилось вчера?», — повторил свой вопрос Алан. — «Чего только не случилось… — Тебе весь процесс или итог? Потому что итог один, — моя жизнь кончена.», — начала свой рассказ Маргарет, стряхивая пепел легкими постукиваниями длинного ногтя указательного пальца о сигарету. — «Тогда весь процесс…», — с заинтригованной улыбкой произнес Алан. Затянувшись в очередной раз, Маргарет продолжила с выдыхаемым дымом, которым итак уже пропитался весь кабинет доктора Хилла: — «Я решила развеяться. Села в машину и просто поехала, осматривая окрестности. Проехала миль 30, если не больше, бензин заканчивался, и я захотела есть. Изрядно устав от дороги, я заехала в ближайший бар в городке Лорел. Там так много неоновых вывесок, — не смогла проехать мимо, попала туда так внезапно, словно насекомое в ловушку Мёрике. Повезло хотя бы, что людей там было немного. Начала я с аперитива Aperol, потом сказала бармену плеснуть мне грязного мартини и водки побольше. И там был этот красивый синий коктейль, хмм… как же он назывался… — Memento Mori с вишнями на дня бокала, кажется. — Не смотри на меня так, Джей. Мне нужно было забыться, я устала глотать пилюли в мнимой надежде что что-то изменится. Мне осточертели все эти ярлыки, и я хотела просто ни о чем не думать. В общем, пока я напивалась, кто-то переключил пластинку в музыкальном автомате, — и меня вдруг так проняло. Такой крутой джазовый стиль с характерной «гуляющей» басовой линией, ритмичными щелчками и ударными, играемыми кистями. Я бы назвала эту песню лаунж-музыкой. Знаешь, меня все не оставляло ощущение, что я где-то ее уже слышала, может, в каком-нибудь нуарном фильме. Впервые я ощутила ностальгию, а не саспенс от погружения в давно забытое прошлое…», — выдержала небольшую паузу Марго, стряхивая пепел с сигареты. — «Я обожаю такую музыку, Алан, — она полна грез», — сказала Марго, свесив одну из своих бордовых замшевых туфель-капелек на переднюю часть стопы, оголяя пятку, и мерно ей покачивая. — «Я не смогла удержаться и пошла танцевать. Сначала я лишь немного покачивалась в такт музыке, — движения были плавными, но по мере нарастания ритма и последующего достижения кульминации, — они стали активнее, динамичнее, резче. А там еще такой пол — сетчато-треугольный черно-белый орнамент и красные занавески на стенах, мне казалось, у меня голова закружится. Я полностью растворилась в музыке, она по-настоящему опьяняла, — такого со мной давно не случалось. Мне казалось, я упаду, когда все кончится, но я не могла открыть глаз, словно очарованная, и веки были такими тяжелыми…», — с выдыхаемым дымом произнесла Марго, водя свободной рукой по воздуху в такт играемой где-то в глубине ее сознания музыке, словно дирижируя загадочной композицией. — «…И тут меня за плечи придержали чьи-то сильные руки, а музыка все не кончалась. Он пристроился сзади и начал подтанцовывать, — у него так элегантно это получалось, а как сексуально он двигал бедрами…», — сказала Марго, закусив нижнюю губу. — «Это надо было видеть… Такой экспрессивный, такой горячий… В общем, — это меня так взволновало…», — кокетливо произнесла она. — «После того, как закончилась музыка, я вернулась назад, — к барной стойке. А тут этот тип хочет познакомиться. На нем были вельветовые брюки и стильный свитер, — такой респектабельный. Купил мне выпить, — кажется, это был какой-то коктейль, а может текила. Короче, я уже довольно набралась, так что не отдавала себе отчет в том, что пью и в каких количествах, но и останавливаться не собиралась… Так долго быть в завязке и тут сорваться, но срывы — это ведь тоже часть выздоровления, не так ли, Алан?», — стрельнула на него глазами Марго и как ни в чем ни бывало продолжила: — «Мы еще немного выпили… — неплохо пообщались в целом, а потом он оплатил счет и спросил хочу ли я еще куда-нибудь. Я сказала, что отлучусь в уборную припудрить носик. Но, какая ирония, — туалет оказался общий, и у меня пудреницы с собой, конечно, не было. Но я не обратила внимание на это. И тот мужчина зашел за мной, тем самым предъявляя мне ультиматум своей эрекцией, — ультиматумов на работе и от тебя позавчера мало мне было, можно подумать…» — «И я ему говорю — «Эй, мистер, вы дверью ошиблись!». А он мне и ответил, что туалет тут для всех один — общий. И тут я запаниковала, понимаешь. Он подходил ближе, а я отступала назад, ища глазами пути отхода. Но было уже слишком поздно — он надвис надо мной и прижал к стене или я сама вжалась в стену, — уже и не вспомню. И тут мне так захотелось… Я в жизни не занималась сексом в туалете. — Серьезный пробел в образовании, правда… Хах… Прости, тебе не противно слушать?», — внезапно перевела свое внимание на доктора Марго. — «Отнюдь, Маргарет, отнюдь. Прошу, продолжай. Я весь в внимании.», — с явленным интересом отозвался доктор. Опустив глаза на дотлевающую сигарету, Марго продолжила: — «Вообще он был даже очень хорош собой, — умен, харизматичен, — приятная, в общем, компания, но сколько бы бокалов он мне ни купил, что бы ни сказал, — все равно оставался чужим человеком. А спать с первым встречным было бы выше моего достоинства, хотя я и задумалась на мгновение. Я помню, — он так заговорщески ухмыльнулся, и сказал, что мог бы воспользоваться мной здесь и сейчас, но не станет, потому что мой танец был таким чувственным… Он признался, что это песня — одна из его любимых и это он ее тогда поставил, — и если меня растрогала сама музыка, то его не меньше растрогал мой танец. Потом он добавил, что по мне пол бара слюни пускает и что если бы он не пошел сейчас за мной, — это бы сделал кто-то другой, и они бы не были так же вежливы, не смотря на то, что я явно из тех женщин, которые могут за себя постоять. Затем он поинтересовался приехала я на машине или живу неподалеку, на что я сообщила, что мой дом примерно в часе езды отсюда. Он сказал, что я слишком пьяна и в таком состоянии мне за руль нельзя, засну еще не дай бог по дороге, тогда он пообещал меня подбросить. И фаркоп у него нашелся, так что мне на утро даже за машиной возвращаться не пришлось. Всю дорогу назад меня мутило и бросало то в жар, то в холодный пот. Он снисходительно молчал, за что я ему была конечно очень признательна, да вообще много за что… Кажется, он дал мне что-то, что облегчило боль. Прощаясь, я и не знала чем его отблагодарить, и предложила деньги за выпивку и за то, что он меня подвез, но он отказался. Я недоумевала почему он мне помог, вряд ли в Лореле завелся бы такой альтруист, который помогает пьяным девушкам в барах и подвозит их до дома, ничего не требуя взамен. На что он сказал мне, что я уже кое-что ему дала, и что я очень впечатлила его, а впечатлить его непросто… А в Лореле он оказался по работе — проездом, так что этот красавчик оставил мне свой номер без обратного адреса и умчался в закат, предупредительно оповестив, чтобы я обращалась к нему, если мне что-то понадобится, — что угодно… А я ведь даже не спросила как его зовут… Это просто вылетело из головы, как и многое другое в тот вечер. Ну… вот и все в общем-то, потом я кое-как с бодуна проснулась и приехала к тебе.» — «Увлекательная история, Маргарет.», — улыбаясь, вынес вердикт доктор Хилл. Маргарет коснулась своего горячего лба рукой и остановила ее в районе виска, отведя глаза в сторону и медленно мотая головой. — «Не на такую реакцию я рассчитывала… Не на такую.», — замутненными глазами посмотрела на доктора Марго и утвердительно вскинула руку с отставленным указательным пальцем, указывая на доктора. — «А на какую реакцию ты рассчитывала?», — поинтересовался доктор Хилл. — «Как же холодно…», — отстраненно проговорила Маргарет, сильнее закутываясь в плед. — «Принести еще одеяло?», — заботливо предложил Алан. — «Ты надо мной насмехаешься? Не понимаешь? Мне холодно не из-за температуры в комнате, а из-за твоих слов… Может, мне стоило бы переспать с ним, тогда ты был бы более отзывчив?», — осклабилась Марго на равнодушие психиатра. — «Ты ожидала от меня ревности? После того, что мы обсуждали с тобой в прошлый раз? После того, что мы решили? Или решение принял я один? По-моему это ты настояла.», — заметил Джей. — «Послушай, я не здесь, перед тобой сейчас сижу не я, Алан. Ты был бы в шоке, узнав кто сидит перед тобой…», — раскаиваясь, пролепетала Марго. — «Нет, это именно ты, Маргарет. Без масок, без притворства. У тебя тревожно-избегающий тип привязанности, Маргарет. Как правило, подобный тип привязанности формируется от пренебрежения ребенком со стороны взрослых. У них же и правда не хватало времени, не так ли, Маргарет. Ты много раз об этом упоминала, — и вне сеансов тоже. Что касается ситуации с тем мужчиной — он повел себя благородно, на его месте я поступил бы также. Не знаю насколько честны его намерения, — звонить, если тебе что-то понадобится, — это может быть банальный предлог. Наверняка ясно лишь одно, — ты «попала» в его мир, тронула его за живое, что, как он сказал, не всякому дано, так что из головы он тебя выкинет не скоро. Все в твоих руках.», — провел анализ ситуации доктор Хилл. — «Подожди, вот так просто?», — недоуменно глядя на него, нахмурилась Маргарет. — «Ты самодостаточная и самостоятельная личность, Маргарет. Ты свободная женщина и вольна делать, что хочешь, тебе не нужно спрашивать у меня разрешения или считаться с моим мнением. И это вовсе не значит, что мне плевать на тебя, — это значит лишь, что я желаю тебе только лучшего для тебя самой, и готов поддержать в этом, если потребуется. Я не собираюсь вторгаться в твою частную жизнь, потому что уважаю твое личное пространство…», — осекся Алан. — «Что, прости? Личное пространство? Тогда что это, черт возьми, позавчера было? Да, у тебя были все основания злиться, но не так… Без рукоприкладства. Ты конечно был осторожен и не оставил на шее синяков или, тому хуже, гематом, но твою цепкую хватку вокруг горла я ощущаю до сих пор. Как ты это объяснишь?», — использовала возможность излить свой гнев на психиатра Маргарет. — «Прости, Марго. Право не знаю что на меня нашло. Я был не сдержан с тобой в тот день. Пойми, — ангелов нет, все мы люди в конце концов, у всех есть свои странности. Можно сказать, что я тоже сорвался… Одно из последствий смешения профессионального и личного.», — замялся в объяснениях доктор. — «Так стало быть, мы квиты?», — вскинула на него брови Марго. Алан кивнул. — «Так уж и быть, — закрыли тему.», — посчитав вопрос исчерпанным к облегчению обоих, уведомила доктора Марго. — «Моя первичная реакция была таковой, Марго, потому что я не увидел связи между этой историей и тем, что произошло с тобой в прошлом, за исключением музыки, конечно. Давай лучше сконцентрируемся на том, что ты помнишь о своим детстве для начала.», — вновь направил разговор в нужное русло Алан. — «На том, что я помню?», — вторила ему Марго, как бы задавая немой вопрос самой себе. — «Именно. Уверен, что даже то, что ты помнишь, — может не иметь четкой структуры. Может, если нам удастся восстановить изначальную последовательность, — что-нибудь да промелькнет само собой. Эта деталь может показаться незначительной, на первый взгляд, но на деле всякая мелочь может оказаться ключом к восстановлению пробелов в твоей памяти. Прежде, чем мы начнем, — ты должна понимать, что это длительный и болезненный процесс. Тебе решать, Маргарет, — я приму любое твое решение и пойму, если ты все еще не готова.», — закончил напутственную речь доктор. И назидание доктора безукоризненно сработало. — «Не уверена, что это и правда поможет с восстановлением пробелов, но картину я тебе обрисовать смогу.», — согласилась Марго с доктором. — «Итак…», — вальяжно протянул доктор, крутя в руках ручку, готовый делать пометки в личном деле Маргарет, которое ранее он извлек из своей картотеки. — «Итак…», — задумчиво протянула Маргарет, не зная с чего бы начать, отчего она вопросительно нахмурилась. Заметив ее выдержанную сосредоточенность и посчитав готовой к погружению в ретроспективу, доктор Хилл решил помочь ей с определением отправной точки: — «Расскажи все. Начни со своей семьи.», — подталкивал он ее. — «Ну…», — вначале замявшись протянула Марго, но, после собравшись, приступила к повествованию: — «У меня была типичная мещанская семья, — дом в Батон-Руж, бордовая Toyota Cressida. Отец работал ведущим автомехаником в солидной фирме, — по молодости служил во Фрипорте, штате Мэн, а мать была медсестрой в Больнице Святого Патрика в Провиденсе, штат Род-Айленд. Как истовые обыватели, — родители были помешаны на приобретении благ, — старое складировалось, новое продолжало покупаться. Их проблема была в том, что они не могли остановиться, — они были не самыми умными людьми и все думали, — вот сейчас я куплю еще одну вещь и тогда уж точно стану счастливым… Но на деле они были лишь рабами своих вещей, — маме нравилось менять украшения и наряды, но это доходило до абсурда, — у нее было 50 пар обуви всяких моделей и расцветок для разных нужд, казалось, вообще для всего на свете, но носила она каждую из них только один сезон, а потом они выходили из моды, и она, повинуясь потребительскому мышлению, покупала новую пару. В погоне за общественным статусом они утратили собственную индивидуальность, ассоциируя себя с тем, что имеют. А ведь у них была семья, дети… Но иногда мне казалось, что мы с Леонардом еще один столп их напускного дешевого благополучия, что мы такие же вещи. Да, они ценили то, что имели, что накопили таким трудом. И чем больше у них собиралось всякого барахла, тем больше они к нему привязывались. Знаешь, когда дом горел, — я не испытывала тревоги по поводу того, что очередную ненужную безделушку поглотит пламя. Они были из тех людей, — настолько одержимых идеей соответствия диктуемым нормам, что бросились бы в огонь, лишь бы спасти хоть что-то из их накопленного за жизнь «богатства». Неизлечимый шопоголизм, — вот оно, — истинное лицо капитализма. Капитализм постоянно расширяется, захватывая в свой круг все больше и больше внешних пределов, но он достиг сейчас своего абсолютного предела, поэтому он шизоподобен. Капитализм подавляет естественные желания и порождает искусственные, и в этом его противоречие, приводящее к безумию. Как писал один французский философ — Жан Бодрийяр: «Если член общества перестает покупать, он останавливается в своем развитии, в глазах окружающих он утрачивает свою ценность как личность, кроме того, он становится асоциальным элементом. Если он перестает покупать, он останавливает экономическое развитие страны». Это многое говорит об обществе, идеологически стремящегося к американской мечте. Хотя… все мы лишь потребители. И я люблю принарядиться, по большей части потому, что так редко бываю вне работы, что забываю какового это — чувствовать себя женщиной, так что скупила с десяток винтажных платьев и пару причудливых шляп. И снова то же идиотское мышление, — разве платье делает меня женщиной? Конечно, нет. Об этом долго можно говорить, но в сущности ничего не изменится. Я могу убеждать себя, что не имеет значения что на мне надето, как Мэрилин Монро в мешке из-под картошки в 1951-м, что стремлюсь к минимализму и аскетизму, но стремиться, — не значит достигать. Ведь только утратив все до конца, — мы обретаем свободу… Я не могу судить их, хотя уже сделала это, но о мертвых, как говорят, — либо ничего, либо ничего, кроме правды. Не стоит однако отрицать того факта, что они вкалывали, чтобы мы с братом ни в чем не нуждались. Они просто люди своего времени, как и мы все…», — не окончив рассказ, задумалась на время Маргарет. — «Знаешь, Алан…», — психиатр, внимательно слушавший Марго все это время, подался вперед. — «Я могла бы описать наш быт и прочие аспекты жизни, но я никак не могу вспомнить что тогда произошло, даже не знаю настоящей причины возгорания… — Я помню только, что я видела этот пожар… своими глазами.», — поведала об очередном пробеле в памяти Марго. — «Ну сколько раз повторять, Маргарет, если не помнишь — не терзай себя, освети события того, что случилось с тобой после. Начнем с простого — Сколько тебе было, когда это случилось?», — вновь задал ей направление Алан. Марго отчужденно кивнула и продолжила: — «По официальной версии пожарных служб — это был торфяной пожар. Дом был большой, но он был на окраине города, не с самыми хорошими почвами, конечно, родители не учли этот факт при покупке дома, а стоило бы, ведь земля под домом была бурой и рыхлой. Почвы, как и вся пропитанная гнилью Луизиана, были подвержены заболачиванию, что привело к образованию торфа под тонким слоем земли. Не известно сколько столетий он скапливался там и медленно тлел… В тот день была сильная сухая гроза, — одна из молний попала в почву недалеко от нашего дома, — это вызвало цепную реакцию, и огонь медленно распространялся по периметру, воспламеняя деревья и сухую траву, замыкая дом в горящее кольцо. Торф невероятно горюч, — он может, как губка, впитывать жидкость, и при этом продолжать гореть, — тушить его чрезвычайно сложно. Тогда сгорело почти 50 гектаров леса в округе. Эта версия кажется мне сомнительной, — это вполне мог быть и поджог. Тогда мне было 15 лет, Леонарду лишь 7, — он был, что называется, поздним ребенком. Больше всего мне жаль брата… — он всего этого не заслужил…», — с горечью призналась Маргарет, и, уняв трепет, нашла в себе силы продолжить: — «В тот день меня не оказалось дома только потому, что дядя увез меня послушать хоралы в его церкви. У отца был брат — Питер. Он был органистом в церкви благочестивой христианской общины и очень религиозным человеком. Он часто играл мне в детстве классическую музыку, очень любил Баха и оратории Генделя. Вообще он был человеком высокой культуры, по-настоящему разбирающимся в искусстве, а также был чрезвычайно умен, казалось, — он знал все на свете. Он напоминал мне паломника, живущего на отшибе в одном из трейлеров кемпинга своей общины. Луизиана славится франкоязычными реднеками каджунами и Сантерией — местной разновидностью Вуду. Дядя как раз являлся адептом оной. Детей и своей семьи у него не было. Моя мать часто болела, так что тоже не всегда могла уделять нам с братом достаточно времени, а отца порой сутками не было дома, — так часто он работал. Наше воспитание по большей части легло на плечи дяди. Он частенько брал меня с собой в церковь. Благодаря его влиянию я училась в двухклассной церковно-приходской школе 4 года с 6 лет. После пожара он взял надо мной опеку и отправил в частную школу-интернат Калвер-Крик в Алабаме. Там можно было жить и учиться, — для меня это было лучшим вариантом. Учитывая, что все вещи сгорели в том пожаре, — у меня ничего не осталось, ничего из многочисленных вещей, которые можно было бы распродать на аукционе или счета в банке, который можно было бы обналичить. Отец откладывал мне на колледж, но он держал эти деньги в сейфе наличными дома. Меня не пускали на пепелище после, — дядя делал все возможное, чтобы оградить меня от произошедшего. Он считал, что если я что-то вспомню, — это еще больше травмирует меня. Так что я даже не знаю могло ли что-то уцелеть… И вот, окончив Калвер-Крик, я поступила в колледж на геодезиста, параллельно участвуя в волонтерских экспедициях по поиску людей, где могли бы пригодиться мои знания местности. Со временем хобби перекачивало в работу. Я интересовалась этим еще тогда, потому что хотела помочь кому-то сохранить семью, раз уж я не смогла этого сделать, раз уж я знаю какого это…», — с грустью закончила Маргарет свой рассказ. Просидев в тишине какое-то время, Марго извлекла из сумочки 50-центовую монетку и начала перекатывать ее между пальцами, сообщая: — «Знаешь, мой отец делал так, когда нервничал, — брал любой предмет и вращал его в руках. Особенно он любил использовать для этого монеты.», — настольгически пролепетала Марго и добавила, явно припомнив что-то еще: — «Как и в каждой, кажущейся со стороны идеальной жизни, — у всех есть свои скелеты в шкафу. Например, у моей матери была склонность к таксидермии, — она орудовала в гараже и весь кабинет отца, который являлся для нас с братом запретной зоной, был увешан ее работами, но там было кое-что еще… Подобные запреты меня никогда не останавливали, поэтому однажды я подгадала момент и пробралась как-то в его кабинет, — там повсюду были эти чучела, а на стене висело ружье. Позже я узнала, что у него была коллекция таких ружей в гараже. Не знаю была ли у него лицензия на охоту, но это наталкивало на мысль, что он зачастую пропадал сутками напролет не из-за завала на работе, а из-за его хобби. К тому же, — это многое объясняло. Приезжал он назад на зеленом пикапе, привозя мертвые туши с собой. И складировал их в гараже. Как-то он и меня возил охотиться в сосновом бору… — на оленя. Сначала мы долго выслеживали его по лесу, и в конце концов нашли. А дальше… Я взяла двуствольное ружье в неумелые руки, папа встал сзади и показал правильную позицию для стрельбы, подробно проинструктировав по тому, как выбирать расстояние, прицеливаться, когда задерживать дыхание… И когда он подал мне сигнал, — олень дернулся, а я зажмурилась, и от испуга нажала на спуск… — Раздался выстрел… олень упал… Я подбежала посмотреть и заметила, что он истекает кровью. Я пыталась ему помочь, но он лягался… Дрожащими маленькими руками я пыталась остановить кровотечение, — нажала большим пальцем руки на артерию выше раны, чтобы хотя бы его ослабить, как учила мама. Надо было сделать жгут из одежды, что была на мне, и наложить чуть выше раны, но все было бесполезно, — выстрел задел бедренную артерию. Я ничего не могла сделать, — силы медленно покидали его, а я просто смотрела как он умирал. Прошло еще немного времени, и он уже не мог дрыгать ногами, как раньше, только тяжело дышал. Я не хотела оставлять его так, — в одиночестве, и легла рядом. Я смотрела в его черные глаза и видела в них свое отражение. Мог ли он тогда знать, что человек, пытающийся помочь ему, — и был тем, кто его убил… Я наблюдала за тем как поднимался и опускался его массивный бок, пока это не прекратилось… Когда он умер, — я посмотрела на синее небо, прорезавшееся сквозь покровы сосен, — на место, ставшее последним пристанищем в его короткой жизни… Потом отец освежевал его тушу, а мать сделала из внутренностей жаркое, а из шкуры — очередное чучело, чтобы ничего не пропало… Я собрала его кости и отправилась на то место, где он погиб, чтобы закопать их там, — мне почему-то казалось, что он должен был там остаться. Я потом еще не раз наведывалась туда, оставляя на импровизированном кладбище по одной белой лилии, — их постоянно уносили или склевывали птицы. Но его останки не были цельными, — рога мать оставила для своего чучела, как и его череп. И его когда-то живые глаза превратились в манекенную полую сущность…», — бормотала Марго полушепотом, медленно закрывая глаза. — «Мне жаль, что тебе пришлось через это пройти, — ты была всего лишь ребенком, делающим то, что от тебя ожидали. Не вини себя, Маргарет, — это вышло случайно…», — на что она только вымученно простонала. — «Касательно твоего текущего состояния, — рано пока делать выводы, однако у меня есть одна гипотеза, и чтобы убедиться в ее достоверности, — мне необходимо сделать тесты, чем, я надеюсь, мы займемся на ближайшей сессии через неделю. Дай знать, если тебя посетит инсайт раньше времени. Пока же я просто пронаблюдаю твое состояние, — тебе стоит поспать…», — дал доктор рекомендации, заметив, что Марго подозрительно молчалива. — «Маргарет, Маргарет… Мэгги!», — пытался добудиться ее доктор Хилл, но она уже не слышала его, провалившись в блаженную тьму забытья…