***
Я глотаю пилюлю валиума,
за закрытыми веками — мрак.
Мое тело покрыто вуалями,
предвкушая пленения шаг.
Поддаваясь гипнозу встречному,
раскатился волной томный флер,
а на голову, терном увенчанной,
громыхнул ритуальный хор.
Унося мои мысли печальные,
очертился кровавый узор.
Исчезая в набата звучании,
мой рассудок в морок погружен.
Громогласные песнопения,
скорбный плач безмятежных вод.
Мое тихое упокоение
разбивает осколками лед.
Архаичное черное марево
раскрывает сомкнутый взгляд.
Утопая в объятиях пламени,
синий бархат блестит на волнах.
***
— Сколько себя помню, мне всегда мерещилось зазеркалье. Я не смотрела на мир извне, лишь наблюдала со стороны за счастливой семьей, за этой красивой картинкой, на которой словно нет ничего настоящего, на которой мне не место. Говорят, что плохая картина в своей трагичности прекрасней, чем хорошая, ибо на ней запечатлена человеческая неудача. Скажите, какой вы видите картину этого мира? В ней столько несовершенного, верно? Сальвадор Дали говорил: «Не бойся совершенства, ты никогда его не достигнешь». В этой незавершенности есть своя красота, она даëт волю воображению, хотя мне на ум приходит только фантасмагория ужасающих образов, ставших следствием моей болезни. — Что же изображено на картине мира в вашем восприятии, Марго? — Это сложный вопрос, доктор… Но я попытаюсь… — Я вижу… моему взору предстает пейзаж… — пейзаж конца света. — Опишите мне его. Прежде всего, что для вас значит конец? — Концепция мира, в котором не осталось никого, кроме меня. Это мир одиночества, который ничем не хуже ада, и в котором нет имен. Томас Лиготти предвидел подобный конец. Он полагал, что в будущем, на одном из этапов эволюции, сознание человека разовьется до того, что сможет лишить его защитных механизмов, и тогда человек останется совершенно голым, наедине с молчаливо смотрящей в ответ пустотой. Стоит лишь однажды столкнуться лицом к лицу с ужасом бытия и уже не в состоянии будешь смотреть на мир иначе… — Касаемо проблем сознания и защитных механизмов, Лиготти всецело поддерживал установку Петера Цапффе, отвергающего любую возможность исцелиться от пессимистических диагнозов, поставленных человечеству Шопенгауэром. Расширяя выводы, сделанные Цапффе, Лиготти писал: «Мы должны препятствовать развитию собственного сознания, иначе, скоро обострившись, сознательное зрение навяжет нам чрезмерно четкое видение того, что видеть мы не хотим». — Да, именно так, доктор. Мы обращаемся к философии, когда теряем смысл жизни будучи не в состоянии придумать его самостоятельно. Но, как подсказывает мой опыт подобных поисков, — зачастую задаешь еще больше вопросов, чем находишь ответов… — Видите ли, Марго, вопросам о причинности и поиске смысла свойственно сопровождаться мыслительной деятельностью, представляющую собой работу для мозга человека. А если мозг работает, значит человек живёт. Здесь все намного проще. И тем не менее, Марго, вы говорили, что вы как бы наблюдаете за картиной со стороны, — отсутствуете на этом пейзаже, и все, что вы можете, — лишь наблюдать. Как вы думаете, почему на нем не нашлось для вас места? — Его мало увидеть, доктор. Вернее, чтобы его увидеть, нужно его прожить, по-настоящему прожить, — всего лишиться. С тех пор, как я увидела этот пейзаж, — я продолжаю себя терять. Мне давно не за что цепляться, — как я думала, но оказалось, что всегда было за что, и даже это теперь настолько хрупко — как фарфоровая чашка, стоит только слегка подтолкнуть… Почему только осознав ценность чего-то, — мы сразу же теряем это, а когда потеряли, — сожалеем о том, что не ценили этого раньше? Почему на красоту у нас всегда так мало времени? — Время — это высший хищник, самое эффективное оружие массового поражения, если угодно. И наше время ограничено, Марго. Это слишком ценный ресурс, чтобы беззаветно растрачивать его на красоту. Вопрос лишь в том, — есть ли в красоте хоть какая-то ценность, и стоит ли она потраченного времени? Однако, что кажется мне более значительным в природе вашего вопроса, Марго, — это то, как вы увидели этот пейзаж? — Мне показал его один мальчик год тому назад, — его звали Йохан. Я никогда не встречала таких, как он. Эта встреча и стала катализатором моего безумия. В один момент я осознала, что всю жизнь убегала от себя, — отрицала очевидное и притворялась, словно ничего нет, — хотя я всегда могла их видеть, всегда знала, что они есть и наблюдают за мной, — они всегда где-то поблизости, но я упорно подавляла и игнорировала это, — молчала о том, что важно, говорила, что мне все равно, иначе меня бы сочли чекнутой, мне никто бы не поверил… — Оставалось только продолжать приглушать мое искаженное восприятие всеми подручными средствами — табак, алкоголь, анальгетики, амфетамины, — ничто не помогало в борьбе с безответностью мира, в конце концов молчание — его приговор, а употребление подобных веществ становилось лишь триггером для последующих всплесков инфернальной энергии… Мне было мало обычных эмоций, — я устала жить в страхе, — мне нужно было что-то более значительное, чтобы почувствовать себя живой. Сильнее всего ощущаешь жизнь, когда слишком близко подходишь к грани, — слишком стремительно к ней приближаешься. Я находила успокоение в преодолении фобий, — часто риск был связан со всплеском негативных эмоций, неким профилактическим эскапизмом от рутины, проблем и стресса. Очередной побег от реальности, доктор Фелл. Самое странное, что большую часть жизни, мой мозг был как идеальное красное яблочко, — то есть я была довольно умна, но когда мне исполнилось 27… — как будто какое-то существо… — оно было в спячке, но очнулось и начало медленно прогрызать путь к поверхности. — Это называется постепенным развитием… — началом конца личности. Моя жизнь разделилась на до и после, понимаете… Кажется, тот мальчик что-то во мне сломал… хотя в начале это представлялось мне пробуждением… — Значит ли это, что пейзаж конца света, который вам показал Йохан, — трактуется вами как конец вашей личности, ибо сам конец в вашем понимании этой картины — это конец всему, — без исключений? Пытаясь изменить мир, Марго, — мир зачастую меняет нас. — И вам этого не избежать. Видите ли, механизм, что заложен в вас на генном уровне, — активировался, и последствия не заставят себя дого ждать. Неужели, вам не интересно, во что в итоге превратит вас ваша болезнь? Может, вы постигнете нечто большее, чем возможно вообразить, может, — она подарит вам ответы на давно застывшие на окостеневшем языке вопросы, а может, попусту сожрет вас изнутри, как и многих других? Вы знакомы с теорией архетипов Юнга? Он считал, что нельзя выделить точное количество архетипов, так как их бесконечное множество. Однако известно несколько основных. И знаете к какому из существующих архетипов относитесь вы, Марго? — Вы напоминаете мне этакого архетипичного шамана. Шаман является порождением первобытной культуры. Вы постоянно видите духов прошлого. Обладаете качествами, являющимися сопутствующими атрибутами будущего шамана — мрачность, нелюдимость, молчаливость, задумчивость, экстравагантное поведение, жажда аскетизма и умение моментально «отключаться» от окружающей действительности. Зачастую подобный архетип сопровождается, так называемой, — «шаманской болезнью». Духи насильно вовлекают вас в это ремесло, насылая ее, подавляя волю… Я все это к тому, что, может, ваша болезнь — не проклятье, а дар, который, впрочем вам претит, но который вы можете использовать, а не отвергать. Как Вам моя гипотеза, Марго? Не находите ее близкой по духу? — Я не знаю, доктор, не знаю… — Спасибо, Марго, — немного погодя, доктор Фелл добавил: — Я буду внимательно наблюдать за вашим превращением, Марго. Пожалуй, хватит на сегодня. Доктор щелкнул пальцами, и Марго, словно выйдя из транса, улыбнулась ему, после чего деловито спросила: «Ну, как все прошло, док? По-прежнему без изменений?».