Ô toi que j'eusse aimé,
Ô toi qui le savais
Ô toi que j’aime,
Ô toi qui le sais
Но я б тебя любил,
Мы оба это знали.
Но я тебя люблю,
Мы оба это знаем
Я любил тебя каждый день. А ты мне дал любить себя только три из них. Только три дня из всех, что я любил тебя, А любил я тебя до последнего вздоха.
— Стив, — шепнул Баки во тьму. Стояла новогодняя ночь. В другом углу комнаты крепко спали его сёстры, пока они со Стивом лежали на полу на самодельном матрасе. От идеи устроиться на кровати решено было отказаться — отчасти из-за того, что оба подросли за лето, и на кровати становилось всё теснее, а отчасти из-за того, что пол выглядел гораздо притягательнее — достаточно загадочный побег от повседневности, чтобы обстановка казалась фантастической. — Да? — ответил Стив, которому, как видно, не спалось. — Помнишь, как пару месяцев назад я тебя поцеловал? — Двадцать первого сентября. Как такое забыть. Стив наверняка тоже это помнил. — Ну? — донёсся осторожный, нерешительный даже ответ. — Тебе было противно? — Мне… — Стив лежал так неподвижно, что Баки испугался: вдруг тот уснул, так и не договорив до конца. — Язык проглотил? — слабым голосом пошутил было Баки, заранее зная, что шутка получится так себе. — Нет. — Раз не проглотил, тогда почему не… — Нет, мне не было… — перебил его Стив, будто решил, что лучше уж высказать всё поскорее, чем тянуть резину. — Противно мне не было. Баки растерянно поморгал в темноте. — А я тогда подумал… Стив одеревенело лежал рядом, точно натянутая пружина, словно вот-вот дал бы стрекача. Но ведь Баки же его знал. Стив никогда ни от чего не бегал. — Почему же тогда оттолкнул? Стив наконец беспокойно задвигался, сдвинул ноги. — Обязательно говорить об этом сейчас? Не обратив на вопрос ни малейшего внимания, Баки продолжил: — А то я хочу ещё. Стив перестал ворочаться. А потом будто выдавил из себя: — Я… Ты же знаешь… знаешь, да, что это неправильно? Баки долго хранил молчание. В какой-то момент у него участился пульс. — Знаю. — Сердце пропустило пару ударов. — Всё равно хочу. — Я… — уверенности в голосе Стива стало ещё меньше, чем прежде. Ладони у Баки превратились в самое настоящее болото, но он всё равно потянулся прикоснуться. Он нащупал руку Стива — такую же влажную, хоть и холоднее — и взял её в свою. — Ты подумай, ладно? — он стиснул Стиву пальцы, и тот пожал ему руку в ответ. — Просто подумай.Я тогда и не знал, как сильно тебя любил. И всё-таки уже понимал, что ты меня погубишь.
В ночь на пятнадцатое апреля 34-го года, когда голову кружил и дурманил густой и сладкий аромат цветущих деревьев, Баки повернул голову и увидел, что Стив уже смотрит на него — взглядом нежным, заворожённым, боязливым. Они лежали на пожарной лестнице: первая по-настоящему тёплая ночь позволила растянуться на железной решётке далеко за полночь. Звёзд в небе не было: свет их затмили городские огни, а вот с луной совладать они не смогли — круглая и таинственная, она висела в середине, ложным обещанием свисая с небес. Баки посмотрел Стиву в глаза и увидел в них лунный свет. Стив не шелохнулся, только судорожно вздохнул, отчего у него задрожала нижняя губа. Баки всмотрелся в его глаза, пытаясь найти в них обещание — и нашёл, прямо в расширенных зрачках. Боясь спугнуть это чувство, точно опасливое животное, Баки медленно придвинулся ближе. Придавленный сладким желанием, он страстно хотел прикоснуться. Стив отвернулся, и губы Баки встретились с мягким уголком его рта. Стив крепко зажмурился, пряча то самое обещание. Собираясь с силами, чтобы отстраниться, Баки прижался к его виску, вдыхая и выдыхая одного только Стива. — Всё хорошо, — пробормотал он. — Хорошо. Стив зажмурился ещё крепче и покачал головой. В ночь на пятнадцатое апреля 34-го года Стив оттолкнул Баки в пятый раз. И в ту же ночь Баки оставил все попытки.Ты был мне другом, Стив. Я бы любил тебя вопреки всему. Но я и ненавидел тебя — чуть-чуть. За ответное желание.
— Ты ревнуешь, — рявкнул Баки, и в груди у него лопнул шарик низменной радости, когда Стив замолчал и отшатнулся. Прожигая гневным взглядом, друг стоял, стиснув руки в кулаки. — Не ревную… — Ревнуешь. — По лицу Баки расползлась знающая, уверенная улыбка. — Да не ревную я! — Стив весь раскраснелся и скрежетал зубами, и с каждой секундой, видимо, злился всё сильнее, потому что не мог убедить в своей правоте даже самого себя. — Ты сюда захаживаешь, когда тебе вздумается, ешь нашу с мамой еду… — Чего? — Вот же засранец. — Ты же меня пригласил. Я же тебе сказал, что у меня планы, но пришёл всё равно, потому что хотел увидеть лучшего друга. Стив набрал воздуха в грудь. — Зря пришёл, раз всё равно навострил опять лыжи на свидание с красоткой, пока я разгребаю бардак на кухне, будто я тебе и горничная, и повариха, и уборщица, которая перемоет всю посуду, пока ты стараешься перетрахать весь восточный Бруклин. Радость, нарастающая у Баки в груди, вдруг замерла, а потом камнем рухнула вниз, оставив одну ослепляющую ярость. Всё вокруг застыло, сам мир застопорился, но Баки по-прежнему сгорал изнутри, и мир вдруг снова пришёл в движение, и он вместе с ним — приблизился к Стиву на шаг. — Лицемер ты, — прошипел он. Невзирая на огонь внутри, тон получился ледяной. Стив отвёл взгляд в сторону, и Баки возненавидел его ещё сильнее. Чёртов Стив Роджерс, храбрее кого не сыскать во всём Бруклине и кто ответил бы на любой удар, но сбегал от собственного сердца и тем топтал сердце Баки. — Ты же знаешь, — сказал ему Баки холодно, но в голос его закралось чувство, которое ни разу не удалось удержать. — Знаешь уже много лет. И вдруг на глаза ему навернулись горячие слёзы — непрошенные, но ожидаемые. — Ты же знаешь, — голос его сорвался на ноте, уже чересчур похожей на мольбу. «Ты же знаешь, что я тебя люблю». Стив посмотрел ему в глаза, и Баки сразу же понял, каким будет ответ. — Это неправильно, — раздались просительные слова, будто Стив умолял его с ним согласиться. Баки сдержал свои слёзы, заставил их замереть на месте. Пусть от них ему и не избавиться, но будь он проклят, если даст им пролиться. Он стиснул зубы и, подчиняя себе окаменевшие, словно мрамор, мышцы, выдавил улыбку. Коротко кивнул. И, точно статуя без шарниров, с усилием повернул голову. — Придётся тебе, значит, смотреть, как я трахаю весь восточный Бруклин.Порой я сомневался — ну ещё бы, Сомневался в том, что видел у тебя в глазах. Но ты мне хотя бы ни разу не соврал. По крайней мере не отказал мне хоть в этом.
— Скажи, — начал было Баки одним безоблачным летним днём, сидя на скамейке у доков. Ужасно хотелось закурить, но Стива мучила астма, так что Баки принялся обводить шов на брюках, чтобы занять подрагивающие руки. — Будь я девчонкой… — Он кивнул в сторону загорающих на пирсе девушек. — Ты бы согласился? — Бак. — Я просто спросил, Стиви. Только и всего. Стив развернулся к нему всем телом, полностью обратил всё внимание на Баки. — Зачем так допытываться, а, Бак? Разве из этого выйдет что-то путное? — Мне надо узнать… — Баки сглотнул, смутился от пристального взгляда Стива. — Может, я схожу с ума? Я один тут маюсь или... Мне надо узнать, а то вдруг... — Вдруг-вдруг. — Стив помрачнел — такой резкий контраст с палящим над ними солнцем. — От таких воздушных замков ещё никто не стал счастливее. — Язык у тебя, что ли, отсохнет мне сказать? — Доведённому почти до безумия Баки хотелось волосы на голове рвать. — Мне надо узнать, не свихнулся ли я окончательно. Так я один тут маюсь? Или же ты тоже меня хочешь? Стив побледнел. Не ожидал, наверное, такой откровенности. К несчастью для него, Баки на это было уже наплевать. — Ну? — Баки подался вперёд, будто бы мог добиться правды угрожающей позой. — Ведь я же вижу, как ты на меня смотришь, богом клянусь. Смотришь, как смотреть нельзя. Я это чувствую, когда ты меня трогаешь, слышу в твоём дыхании даже. Так я прав? Хочешь меня или нет? Хотел ли вообще когда-нибудь? Стив стиснул зубы и прищурился. — Да. Может быть, слово «нет» причинило бы меньше боли. Но потом Стив отвернулся, и груз одного единственного слова склонил чашу весов в его пользу. Взгляд у него остановился на девчонках. Те смеялись: две запрокинули головы, подставляя длинные шеи лучам солнца, а две наклонились, так что на глаза им упали волосы. — Живи мы в твоих воздушных замках, Баки, — глядя на колени, сказал Стив уже без гнева в голосе, — я бы на тебе женился и всё.Если бы только ты осознал, что замки те не воздушные. Это всё ты. Воздвиг границы, где тем не было места. То были твои воздушные замки, ты сам и установил ограничения для любви.
Потрёпанный блокнот лежал в нижнем ящике, между двух альбомов. Как только Стив ни старался его спрятать, и всё же найти блокнот оказалось проще простого. Не теряя времени даром, Баки вынул его и раскрыл. Стив скоро вернётся. Душ он принимал быстро, как в армии. Разумеется, Баки знал, кого изображали те рисунки. Знал, почему Стив их прятал. И всё же увидеть их хотелось, и раз именно он и служил вдохновением для всех набросков без исключения, кому, как не ему, на них и смотреть, ведь правда же? Он пролистал блокнот до середины, и со страниц на него взглянул он сам, растянувшийся на припёке: рубашки нет, грудь блестит в лучах солнца. Позади виднелась дымовая труба, а рядом с ней — бутылка пива, омываемая ничтожной тенью от трубы. На губах у нарисованного Баки играла чуть заметная довольная улыбка, но у лица его, привычного к самоуверенным ухмылкам, не совсем получалось изобразить неизменно беззаботное выражение: невзирая на все усилия, искреннее обожание скрыть не удалось. Вот, значит, как он смотрел на Стива. Он и знал, и в то же время терялся в догадках. И уж точно не думал, что чувства его настолько легко читались. Глаза его, хоть и нарисованные простым карандашом, переливались красками. Полуприкрытые, как у человека, чьё сердце согрето тёплым летним солнцем, они ярко сияли. Глаза, полные восхищения, огня, любви. И глаза эти художник выписал так тщательно, что стало ясно: тот любил модель в ответ. Баки проглотил горький комок в горле. Совсем рядом с блокнотом в ящике лежала нитка маленьких бусин с крестом посередине. Чётки, подаренные Стиву матерью на восемнадцатилетие. Баки вдруг захотелось их вытащить, пропустить холодные бусины между пальцев, а потом разорвать их, одну за другой. Захотелось уничтожить их все до единой, раскрошить подошвами ботинок. О своём Боге Стив с ним не заговаривал. Не потому, что Баки был иудеем — хотя он всего лишь праздновал Рош ха-Шана и Хануку, да и то в основном благодаря хорошей еде и отличной компании. Нет, его религия тут не при чём, всё дело в том, что Бог Стива вечно отнимал того у Баки.Ты никогда не любил меня так, как своего сияющего Бога. Надеюсь, на небесах тебе это зачтётся. Ты только прими-ка к сведению вот что: Ты всё равно голубой, хоть и не хочешь им быть.
— Ты что это делаешь? — раздался совершенно стальной голос Стива. Ну, само собой, он таращился на рисунки дольше, чем надо было. Само собой, Стив его застал. Баки же вечно везёт как утопленнику. — Я и не знал, что всё это время тебе позировал, — съязвил Баки. Да всё он знал. Знал и пыжился от гордости. — В личное не вторгаться так и не научили? — Стив прошёл в комнату прямо к Баки и вырвал блокнот у него из рук. — А тебя? — многозначительно подняв брови, показал Баки на рисунки. Некоторые из них, оторвавшись от корешка, выскользнули из блокнота и легли на пол. Стив дёрнул челюстью — понял, как видно, что его загнали в угол. Баки знал, что продолжать не следует, надо сделать вид, что ничего не произошло, но у него не вышло. — Рядом с кроватью хранишь, да? — Взгляд его намекающе потемнел, ожесточился. — И что же ты с ними делаешь-то, а? Дрочишь? Пристраиваешь рядом и мнёшь член, пока не кончишь? У Стива так сильно дрогнули пальцы, что бумага у него в ладони протестующе зашуршала. Он явно с трудом держал себя в руках. — И это всё? Только об этом и думаешь, да? — Он сощурился и с усмешкой выплюнул: — Одно только это тебе и надо? Чтобы я тебе отдался? Единственный, кто тебе отказал? На секунду Баки показалось, что и он разозлится тоже. Но он только лишь рассмеялся в ответ. — Ты и правда так думаешь? — Губы его скривила улыбка (полная печали, ведь только её он и чувствовал постоянно). — Продолжай себя этим утешать по ночам. Ты только знай, что вот это, — он дёрнул рукой между ними, — просочилось мне даже в кости. Из этого состоит уже мой костный мозг, и не обвиняй меня потом, что я тебе такого не говорил.Вот что я тебе скажу, Стиви. Мечтал ли я, что ты мне «отдашься»? Ещё бы. Ты же налил в меня бензина и поджёг. Конечно, мне хотелось. Хотелось раскрыть тебя так сладко, так нежно, толкнуться в то самое божественно узкое место и подождать, пока не прикажешь задвигаться, хотя я бы так сильно старался не шевелиться, что от пытки этой на глаза навернулись бы слёзы. Да, мне хотелось, чтобы ты мне отдался. Но в основном мне просто хотелось держать тебя за руку. Хотелось откинуть волосы у тебя с глаз. Хотелось тебя любить. И чтобы ты любил меня в ответ.