Белый сад

            Лаборатория. Глубоко-глубоко под землей. По ней туда-сюда сновал солдатским шагом юноша с короткими белоснежными волосами и в форме, подчеркивающую его фигуру и силу, выглядя чем-то обеспокоенным. За каждым его шагом безразлично следил мужчина в белом халате с черными круглыми очками, сидя за рабочим местом.       — …И они каждый раз начинают обсуждать сны. — юноша сдвинул брови, всё продолжая ходить взад-вперёд. — Заканчиваем бой, и вот они уже не по струнке стоят, а обсуждают — сны, фантазии, мечты. Никакой дисциплины. Профессор Ходжо, меня поражает, как они ещё выживают на поле сражений, раз находят время на такую ерунду.       — И ты заявился сюда пожаловаться на это, а? Сефирот, ты же знаешь — я так себе слушатель.       Юноша остановился, величественно фыркнув.       — Я никогда не жалуюсь. Но мне нужна ваша точка зрения.       Они посмотрели друг на друга.       По правде говоря, они терпеть друг друга не могли, но в то же время дорожили этой связью. Ходжо всласть наслаждался своим ходячим экспериментом, что жил в иллюзиях, а Сефирот чувствовал, какой этот ученый невероятно бездушный, что это странным образом его приковывало. Он не мог понять, почему, но хотел быть рядом с ним, как сын хочет быть с отцом.       — Слушаю тогда. — мужчина кисло улыбнулся.       Сефирот потупил взглядом.       — Я всё слушаю их, и понимаю… Что мне ничего не снится, я ни о чем не фантазирую, и ни о чем не мечтаю также страстно, как они. Это как-то… Нечеловечески.       Профессор Ходжо мерзко заулыбался, жиденько, как и его волосы. О, злая ирония! О, злая ирония! Ему было донельзя забавно смотреть, как его эксперимент слегка опечалено смотрит себе под ноги.       Если бы Сефирот увидел эту улыбку, он бы всё равно не смог бы разгадать её суть.       — И тебя удивляет, что фантазия на нуле? — спросил Ходжо, пусть и насмехаясь над такой заботой. Надо за эмоциональным состоянием своего творения всё же следить внимательно.       — Можно и так сказать. — к лицу Сефирота вернулась строгость, с которой он ходил. — Я просто хотел бы попробовать… С другими обсуждать такое… Чтобы был командный дух, хотя предпочитаю действовать один.       — И какие же они фантазии обсуждают?       — Ну… — паренек начал вспоминать. — Фантазируют, представляют прекрасных женщин и мужчин. Кто их идеал. Я этого не понимаю.       Ходжо не смог сдержаться, и громко посмеялся.       Хорошо будет, если его творение, став постарше, найдет прекрасную девушку с широким тазом и заделает побольше детишек. Тогда Ходжо наконец получит ответ на давно интересовавший его вопрос о потомках тех, у кого есть клетки Дженовы, и его давняя мечта нарисовать семейное древо, собрать данные и провести анализ, сбудется.       О, но если Сефирот будет сопротивляться.       Мужчина с некой паузой в разговоре посмотрел на паренька, а тот холодно посмотрел в ответ на него. За стеклами черных очков нельзя было прочитать, что было в его глазах, но явно что-то недоброе.       В любой момент можно просто схватить своё же творение, что жила как гордая белая голубка, сунуть в капсулу и выкачивать сперму. Он бы истошно кричал, просил освободить и терял бы сознание от таких нагрузок. Но никто бы не слышал его плач за толстым стеклом.       — …Тогда сделай то же самое. — наконец произнес Ходжо, отвернувшись к рабочему месту, и начав искать какие-то документы, лишь бы не смотреть в глаза того, кто всегда чутко чувствовал угрозу. — Представь свой идеал, не стесняясь.       — Не понимаю, правда. — разочарованно вздохнул паренек, закатив глаза и приложив руку к груди. Мастер в своем деле, но совершенный неуч в простой жизни. — Какая в этом польза для солдат?       — Они так нервы себе успокаивают. — бросил через плечо мужчина, что-то чиркнув ручкой на одном листе. — Ну, мне самому не понять. Моя жена — наука. Фантазирую только о ней.       Сефирот больше не стал докучать собеседнику, а только отвернулся и закрыл глаза. Он попытался… Представить. Фантазировать, как другие.       И с его губ само слетело:       — …Пусть это будет сильный человек, который хорошо сражается. С которым мне было бы не скучно. Мы могли бы вместе тренироваться.       Ходжо остановился.       — Что, одни бои в голове?       — Я попытался. — лаконично произнес Сефирот, пожав плечами. — Уже прогресс.       Профессор закатил глаза к высокому потолку, с вымученным выражением лица. Кажись, надо заранее подготавливать особую капсулу. Он повернулся к собеседнику, желая натолкнуть его на нужные рассуждения, но замолчал, ибо к его удивлению, парень без толики фантазии вдруг смягчился в выражении лица, и что-то достал из кармана груди.       — Меня к вам придти вот что натолкнуло. — юный солдат вдруг добро улыбнулся профессору, пусть это и была скромная, кроткая улыбка, и протянул конверт с письмом.— Мне вечно пишут фанатки, столько мусора. Но тут — стоящее.       Он развернул письмо под внимательным взглядом Ходжо.       «Здравствуйте. Я пишу не под настоящим именем. Можете называть меня Кластр Удайф. Я житель Нибельхейма, и хотел бы стать таким же сильным, как и вы. Я ещё слишком юн, и потому меня не берут в солдаты. Но это нормально. Я лучше всех читаю, пишу и считаю (могу уже до двести) среди ровесников, которые до сих пор показывают свой возраст пальцами. Так что уверен, меня когда-нибудь возьмут хотя бы в рекруты. Моя мечта — сразится с вами в дружеском поединке. Вдруг я выиграю? Я буду очень стараться, чтобы воплотить это в жизнь. Мы вместе с моей подругой тренируемся, и она просила передать от неё привет. Так что и вы постарайтесь, и не бросайте тренировки, чтобы не проиграть мне так легко.       Спасибо, что прочли!       С наилучшими пожеланиями, возможно, ваш будущий друг, Кластр Удайф.»       Сефирот прижал письмо к груди.       — Представляете, я не умею ни фантазировать, ни мечтать, не вижу снов, но кто-то другой может, несмотря на то, какой он жалкий, так ещё и думая обо мне. И это мне льстит невероятно.       Он звучал высокомерно и грубо, как и подобает при его положении героя, но на лице отразилось нечто светлое и чуткое. Ходжо оставалось только недоумевающе покачать головой.       — Тебя так бред малолетки растрогал?       Парень был пойман врасплох.       — Нет, не думаю. — а сам закрыл лицо письмом, скрывая сильный румянец. — Просто хотел спросить вас, неужели дети и впрямь лучше всех мечтают? Как мне так научится делать?       Ходжо встал с места, подошел к Сефироту, и положил руки на плечи. Парень поднял обеспокоенный взгляд, пряча письмо в карман. И видя насмешливый, бессердечный взгляд через стекло черных очков, он тут же опустил голову, закусив губу.       — Мечты, мальчик мой, это болезнь. — начал он издалека, жиденько улыбаясь сухими губами. — Фантазии — лихорадка. Говорю это, вечно придумывая что. Вот, даже сейчас делаю набросок будущего проекта. — он кивнул через плечо на стол. Там было что-то, что Сефироту точно не стоило бы увидеть. То, что ему не покажут, иначе у него затрясутся руки и его стошнит от ужаса. — В ней есть польза, но думается мне, она станет тебе вредом. — от этих слов юноша только сокрушенно вздохнул, стараясь как можно тише. Но Ходжо всё равно услышал, и продолжил давить. — Зачем она тебе? Ты итак идеален, хорош в бою, все твои физические показатели высокие. Ты можешь этому научится, но разве это стоит того, чтобы заболеть разумом?

***

      — Оно того стоило! Заболеть разумом того стоило, профессор! Хаха!       Хахаха! Хахаха! Ха! Пхахаха!             ха ха ХАХА хаа ха                                                                         ха      ха ха аХАХА                        АХАХА       х             а       хаха ахаха       ха                        ха       хах ХАХХА хаха            хха ха хааа            хахаха хах            ПХАХАХАХАХАХАХА!!! ах      хаха                         ха ха             ха       По лаборатории текли реки смеха. Профессор Ходжо напряженно смотрел, как на одной из капсул сидел однокрылый ангел, который в приступе смеха дёргал единственным крылом, и черные перья, как предзнаменование смерти, опускались на пол, кружили в воздухе вместе с пылью. Смех прервался.       — О, здравствуйте, профессор. Жаль, что вы ещё не подохли, но ничего, судьба всё исправит.       Мужчина не боялся. Скорее не был готов к этой встрече.       Он хотел бы поймать свою белую голубку руками, и…       — О!.. — брови чернокрыльного монстра поползли вверх, смотря вслед за взглядом другого монстра. — Всё ещё думаете, что моё тело принадлежит вам?       — Кхм. — Ходжо качнул головой. — Я бы хотел посмотреть, какие у тебя и Айрис были бы дети.       Сефирот прыснул, на миг отразив отвращение на лице.       — Что, она успела уже сбежать от вас? Какой вы неудачник. Вы не меняетесь, и так мне же лучше. Самому мерзкому человеку на этой земле, что гнойный прыщ на лице чудесной девушки, я могу и исповедаться.       Говоря всё это, он звучал и выглядел как и подобает ему — высокомерно, грубо и сидя по струнке. Но стоило последнему слову слететь с его губ, он тут же сгорбился, подтянул колени к себе, схватился за голову и тихо захихикал себе под нос.       От этого смеха были мурашки по телу.       С профессора не спрашивалось, хочет он или не хочет слушать. Поставили перед фактом — слушай. Однако, чего никто не знал, так это то, что он готов был выслушать. Не как профессор, удивленный результатом эксперимента. Не как заложник. А как мерзкий грешник, который в понятие греха не верил, единственный, кто мог проявить некое милосердие, слушая монстров и исчадий ада.       ...Сефирот тихо начал.       — Старые, новые вселенные… Отрывки прошлого, будущего… Предписанная мне судьба… Меня ничто из этого не волнует и не сводит с ума. Я непоколебим, воля моя выше всех. Куда бы я ни попал, там я буду следовать своим целям до конца. И плевать, сколько раз проиграю, я всё равно восстаю. Я же всё равно в итоге выиграю, а как иначе. Сколько бы ни пришлось вселенных перетерпеть. Старых, новых, далеких, причудливых и странных. Я непобедим, покуда есть понятие существования.       Он вдруг с силой схватил себя за волосы, будто хотел их выдернуть с корнем, и стиснул зубы. С минуту он бессмысленно рычал.       — …Но в каждой из них Клауд Страйф ускользает из моих рук, словно песок. В каждой из них он выигрывает и хочет забыть меня, как страшный сон. Кинуть в небытие. Он называет меня жестоким? Я просто делаю то, что должен. Что мне, как сыну Дженовы, надо сделать. У меня есть право мстить миру. А он? Вкладывает в нашу борьбу то, что никто не просил, чтобы было. А потом выигрывает и бросает меня во тьму. Только чтобы потом я восстал, вновь пришел к нему, и что опять? Что опять? Что опять? — у мужчины задрожали плечи, а в глазах отразилось желание оторвать самому себе голову. — Я с ним сражаюсь, потому что он дает мне отпор. Он сражается, потому что я угроза миру, его счастью, его друзьям. Всё так просто. Я хочу так думать. Но наша борьба уже давно перестала быть про жить или не жить этому миру. Это про надежду и отчаяние, любовь и ненависть. Это я жестокий? Вовсе нет. Это он не хочет принимать меня и мою волю, крутится и вертится из моих рук, относясь ко мне как к кошмару. Не как к живому существу. У меня так болит в груди, когда я думаю об этом. Я хочу быть кошмаром для всех, но не для него. Ведь отчаяние от рук кошмара не то же самое, что от живого существа, вы понимаете? Нет, конечно же не понимаете. О, я хочу сломать его окончательно, чтобы наконец он мне раз и навсегда проиграл, и запечатлеть в своей голове его выражение лица, когда он наконец отпустит меч из рук, упадет на колени и будет молить о пощаде. Не просто всё это. А чтобы это было раз и навсегда, чтобы мне не пришлось возрождаться в новых мирах.       По лаборатории опять разлился смех. От такого потока бреда даже голова профессора пошла кругом. Он ничего не понимал, но сидел неподвижно, не меняясь в позе и в лице.       — Я всё мечтаю и мечтаю об этом, фантазирую об этом дне так ярко, словно он перед моими глазами. — сумасшедший поднял руки к потолку, жалостливо сдвинув брови, словно хотел дотянутся до рая, хотя бы до скатерти со стола бога, и просил об этом выражением лица. — Как он плачет и просит меня проявить милосердие, раздевается и говорит, что теперь он мой. Я и впрямь заболел этой мерзкой болезнью, о которой вы однажды меня предупреждали. Она ослабляет меня, но я чувствую, как ею упиваюсь. Он из неё черпает силу, ибо каждый человек способен мечтать. Я же терзаю себе душу, фантазирую и так хочу, чтобы фантазии сбылись. И моя последняя фантазия о том, как он стоит нагим на коленях передо мной и признает меня богом, пока под нами тела всего человечества, никак не пропадёт из моего разума.       — …Пизданутый.       Даже Ходжо стало не по себе от услышанного. Его ещё никогда не одолевал такой страх. В том, как он приоткрыл рот, можно было прочитать неописуемый шок. Впрочем, на его месте любой бы так отреагировал.       Сефирот кратко улыбнулся, опустив взгляд на профессора. Это слово задело его всего на миг.       — О, я знаю.       Он спрыгнул с капсулы, и как пушинка, начал падать вниз.       — Ещё увидимся, профессор Ходжо. Желаю вам убиться заранее.       Едва его нога коснулась пола, он тут же разорвался на множество черных перьев, словно только из них и состоял.       Оставшийся в одиночестве мужчина только трясся всем телом, не в силах осознать, куда зашел один из его экспериментов.