В лучах погибшего солнца

      Выходило странное приятельство, завязанное на обоюдной тишине. Иоганн приходил к профессору по воскресеньям, после службы и сидел, пока Рудольф Шварцкопф, сам не замечая, съедал приличную порцию чего-нибудь, будь это жаркое или тёплый салат.       — А Вы кем работаете, Иоганн? — отставив чашку, спросил в седьмую встречу Рудольф.       Вот оно. Вопрос, после которого или их общение продолжится, или прекратится. Александр Белов судорожно подбирал формулировки, аналогов, которым, к сожалению, не было. Придётся сказать, как есть.       — Автомехаником в мастерской Фридриха Кунца, — затаив дыхание, Иоганн начал отслеживать реакцию профессора.       Мужчина нахмурился.       — И что же, с мотоциклами дело имеете? — в голосе Рудольфа появилась доселе не слышанная Вайсом сталь.       — Не приходилось, — ответил Иоганн. — Я больше по машинам… В Олае увлёкся этим делом, теперь, зарабатываю им на жизнь.       Рудольф Шварцкопф прикрыл глаза.       Юноша, что сидит напротив, из той же породы, что и мерзавец Ридель. Честен ли он с ним? Но разве это он осматривал и ремонтировал мотоцикл Генриха? Нет. За ремонт взялся лично владелец мастерской, всячески заверяя, что всё будет сделано в лучшем виде. А по итогу, переднее колесо сошло с оси (это ему потом скажут, что конструкция была ненадёжно закреплена — болты разболтаны и свежая сварка в труху) и его сын погиб в нескольких километрах от финиша. Это произошло неподалёку от Огре. Популярное место отдыха для активной молодёжи теперь у всех ассоциируется с трагедией на апрельских мотогонках по холмистой местности.       Тело сына привезли в городской морг поздно вечером, в темноте, словно боясь, что местные жители увидят. Хотя, и так уже все знали, что на трассе произошла авария со смертельным исходом.       Поначалу Рудольф не понял, что ему пытаются сказать молодые люди, неприлично толпящиеся на пороге дома. Потом не поверил. Как это, Генриха нет? Генриха нет? Это как?       Оказалось, что это тогда, когда тебя, подхватив под руки, вытаскивают из дома и запихивают в автомобиль, а затем везут по тёмной и будто незнакомой Риге. Ещё это узкий мрачный коридор, пропахший щёлоком и оцинкованный стол, на котором лежит тело самого дорогого, что есть в жизни.       Мужчину до сих пор преследовало фантомное ощущение влаги под пальцами — то ли вода, то ли кровь, пропитавшая висок с трогательно закрученными кудрями. Генрих воевал с ними каждое утро, стараясь уложить по последней моде, чтобы не топорщились. Он будто спал, таким умиротворённым было его лицо. Всего одна рана – неудачно подвернувшиеся камни: один под колесо, второй – под висок и сына больше нет. Если бы чуть-чуть ниже, то всё закончилось бы сломанной скулой. Шварцкопфы достаточно обеспеченная семья, чтобы оплатить пластическую операцию, которая, по большей части, исправила бы увечие. Но мертвецам операции ни к чему.       — И не беритесь, заклинаю Вас, Йоганн, — просил профессор. — Ни в качестве механика, ни в качестве водителя.       Вайс ответил медленным кивком, а Александр Белов отметил, что профессор, как говорится «был чёрным от горя». Чернота забилась в морщины, углубив и сделав жёстче, сизым пеплом опустилась на отросшие вьющиеся волосы и мазнула по подбородку, обозначив двухдневную щетину. Единственное, одежда была безупречно выглажена и накрахмалена силами домработницы.       Горе убивало профессора, поселившись, а грудной клетке и ослаблялось в те минуты, когда потухший, тихий дом посещал молодой механик.       Ближе к осени, когда половина пожелтевшей листвы уже лежала на земле хрустким и гниющим ковром, Александр Белов наконец увидел то, ради чего его отправили в Ригу. Чертежи радиооборудования, способные перевернуть мир и сделать страну-обладательницей новой технологии самой опасной и в это же время, самой защищённой. А над родной страной Белова уже давно нависли тёмные тучи, готовые пролиться на землю свинцовым дождём.       — Это похоже на схему радио, но странного, — отметил Иоганн Вайс, застав профессора в их привычном месте встречи – гостиной дома Шварцкопфов.       — Оно и есть, юный Йоганн, — шумно прихлёбывая кофе, Рудольф раскатал поверх чертежа другой. — У меня к Вам дело, мой юный друг: вы молоды, разбираетесь в технике, а автомобиль — это совсем непросто. Вас хорошо рекомендуют.       Он выжидающе посмотрел на механика. Иоганн вопросительно склонил голову на бок.       — Это, — палец профессора постучал по второму чертежу, — урезанная версия того, что Вы увидели первым. И если будет работать оно, то значит, и бо́льшая конструкция. Я немолод, как и мой товарищ по научным изысканиям. Мы оба, — Рудольф усмехнулся, — теоретики. Нам нужны Ваши твёрдые руки и острое зрение.       «Главное, не выдать своей радости», — твердил себе товарищ Белов.       На лице Вайса поступила неуверенность, всем видом вопрошающая: «А справлюсь ли я?».       — Мы с Талем в Вас, Йоганн, не сомневаемся, — убеждённо заявил профессор.       Так, Александр Белов стал работать в два раза больше: утром и вечером возил крейслейтера «Немецко-балтийского народного объединения» господина Себастиана Функа от дома до работы, днём выполнял заказы клиентов автомастерской, а вечером — собирал механизмы по чертежам двух профессоров. Белов, забирая время у сна, скрупулёзно копировал чертежи в двух экземплярах: для Центра и на случай контакта с врагом. В этом случае приходилось добавлять от себя (и инструкторов) несуществующие элементы там, где не надо, и убирать там, где они нужны. Он даже попробовал собрать итоговый продукт по своему чертежу — работало с перебоями и крайне неточно.        Профессору становилось хуже. Он чах от тоски по сыну и требовал к себе Иоганна всё чаще и чаще. Прийти к профессору удавалось не всегда, хотя Александр Белов настаивал на постоянном наблюдении. Но чертежи… они стали сложнее, времени на их копирование и переработку уходило всё больше и больше.       — Быть может, Вам отправиться на курорт? — осторожно поинтересовался Вайс, когда в очередной раз застал профессора прикольным к постели.       — Невозможно! — слабо, но раздражённо воскликнул Рудольф. Под иссушенной ладонью обретался обитый бархатом фотоальбом.       Иоганн сидел у его постели до поздней ночи. Они вновь молчали. Наверное, думал Александр Белов, профессору Шварцкопфу подошёл бы мягкий крымский климат. Сам он на берегах Чёрного моря никогда не был, но кто не знает о знаменитых здравницах? Да, в Крым бы профессора. Сейчас как раз бархатный сезон.       Рудольф сонно вздохнул и фотоальбом едва не упал на пол. Белов успел поймать увесистую книжицу в последний момент. Искоса посмотрев на мужчину и проверив, не проснулся ли, Александр открыл альбом.       Широкая улыбка и сощуренные глаза на фоне застывших в моменте серых волн и белесая, мягко падающая на лоб. Юноша на фотокарточке был чудо как хорош.       «Вот ты какой был, Генрих Шварцкопф», — с внезапной грустью подумал Александр Белов.       На плотных картонных страницах – вечная юность человека, которого ни Белов, ни Вайс никогда не видели. Покойный сын профессора был мало похож отца, разве что кудри… Снимки не передавали ни румянца, ни оттенка губ, почти на каждом снимке растянутых в приветливой и чуть лукавой улыбке. Хранила фотобумага и тайну его цвета глаз. И Белов, и Вайс вдруг подумали, что они с Генрихом могли бы стать хорошими друзьями. Как же, почти ровесники. Вайс так точно. Не могло быть у буржуа и сноба такой открытой улыбки.       — Генрих, Генрих! — вдруг выкрикнул Рудольф Шварцкопф. — Мой мальчик!       Сколько тоски было в словах мечущегося в кошмаре профессора. Александр отложил альбом и подойдя к постели Рудольфа Шварцкопфа, присел на одно колено. До чего же невыносимо было видеть чужое горе. Профессор метался из стороны в сторону и никак не мог вырваться из плена кошмара.       — Нет! — отчаянно выкрикнул он и обессиленно опал на подушки. Глаза Рудольфа, будучи закрытыми, были на мокром месте.       Александр осторожно погладил его по плечу.       — Генрих? — слабым голосом позвал мужчина, кое-как приподнявшись на локтях.       — Это Иоганн, герр профессор.       Рудольф, глядя на стоящего у его постели юношу, ничем не напоминающего покойного сына, тяжело вздохнул. Ему видится одно и то же: как сын прощается с ним перед гонками и обещает вернуться с победой, а он, уже зная, чем всё обернётся, силится отговорить его. Но губы во сне сшиты суровой нитью, а тело неповоротливое и непослушное. Этот кошмар повторяется из ночи в ночь.       — Ах, Йоганн, извините.       — Пустое, герр профессор, — Вайс подал ему стакан воды.       Рудольф осушил стакан в пару глотков, ощущая, что горло по-прежнему было изнутри, будто наждак.       — Вам, должно быть, пора. Изрядно задержал Вас.       Механик неопределённо пожал плечами.       — Сегодня я точно не в силах посмотреть Вашу работу, но заранее доверяю Вам. Плата на тумбочке. Идите же, Йоганн, и так по ночи придётся добираться.       Вайс медленно кивнул.       — Доброй ночи, герр профессор.       Худую спину провожал больной взгляд.