Капитан Грей

28 марта 1943 год, линкор "Нью-Мексико", где-то на середине реки Таве, на полпути в г.Суонси, 107-й пехотный полк, Англия "Дорогой Эдвард! Мои дела идут хорошо, даже замечательно. Пожалуй, служба в 107-м пехотном полку, под командованием полковника Батлера, стала лучшим поворотом в моей судьбе. Здесь я нашла свое место, несмотря на то, что всегда любила работать в одиночку. И здесь же я познакомилась с людьми, завоевавшими мое искреннее расположение. Полковник Батлер - честный, прямой, строгий, но справедливый человек, стал идеальным руководителем для меня. С его опытом, военным талантом и навыками административной работы он с легкостью мог бы стать генералом, но никогда не сделает это, если ему придется перейти на работу в штабе. Я чувствую в нем родственную душу - Раймонд Батлер такой же странник, как и я. Ему милее находиться на передовой, в гуще сражения, на острие атаки. Он создан для этой работы и какое же удовольствие работать с ним! Его, очевидно, не предупредили, что в качестве специалиста по решению сложных проблем пришлют меня, однако он ни словом, ни делом не показал, что сомневается в моей компетентности. Пожалуй, он сделал для меня больше, чем все мои предыдущие руководители - ничтоже сумняшеся позволил доказать, что все написанное в моем личном деле - правда, а не просто цветная бумага с закорючками. Он ставит цели и задачи, а я решаю их по своему усмотрению и пользуясь теми способами, которые мне удобны, привычны и эффективны. Неизменно получая нужный результат, он не скупится на похвалу, не осуждает мои методы и еще ни разу я не слышала от него упреки в чрезмерной жестокости. Он понимает, что есть свои, есть союзники, и есть чужие - наши противники. И быть снисходительным к врагу, да еще и в условиях военного времени - высшая мера глупости, которую я, к счастью, не наблюдаю. Всякий раз, когда я заканчиваю доклад по проведенной (и успешной!) операции, он отмечает, что из уст любого другого человека, он счел бы произошедшее ужасной авантюрой, но... у меня нестандартный склад ума, поэтому я вижу ситуацию под разными углами, что и позволяет мне выбрать лучшее решение. Когда он сказал это в первый раз, я чуть не прослезилась, веришь? Наконец-то мое руководство отметило мой ум и умение его применять для блага страны. Мы с ним словно две шестеренки одного механизма, идеально работающие друг с другом. Пожалуй с ним, я могла бы работать до самого выхода в отставку. Майор Иэн Винчестер - правая рука полковника. Несмотря на внешнюю непохожесть и отсутствие родственных связей (я проверяла!), он словно родной сын Раймонда Батлера. Никогда не встречала людей, настолько похожих по характеру, и я даже не удивлена, что он стал заместителем полковника. Вежливый, корректный, знающий все и обо всех, с незаурядным управленческим талантом - идеальный зам. Его не волнует, что я женщина, или что я спецагент, главное - какой я профессионал и насколько я могу быть полезна в полку. А я очень полезна, сам знаешь. Он всегда очень любезен с дамами, работающими здесь, любая из них может подойти к нему с какой-либо серьезной проблемой, связанной с притеснением от мужчин и получить защиту, помощь или дельный совет. Майор - настоящий джентльмен (возможно это связано с тем, что он является счастливым отцом пятерых дочерей и в женской психологии разбирается отлично!). Так что с ним я тоже хорошо сработалась. И наконец, хочу рассказать тебе о своем новом друге. Его зовут Джеймс Бьюкенен Барнс (да-да, его родители настоящие патриоты!), он сержант и снайпер, как и я. Мы общаемся всего месяц, но при этом отлично понимаем друг друга и разделяем многие интересы. Он прекрасно разбирается в мотивах моих поступках и действий, я ни разу не слышала от него замечаний о своем дивном характере или осуждение за неподходящий выбор профессии для дамы, что очень ново для меня. Он хорошо воспитан, умен, честен, благороден и очень дружелюбен. Бывают же такие обаятельные люди, которые просто притягивают к себе других! Светят для всех, как Солнце. Теперь я тоже греюсь под теплыми лучами этого светила. Не подумай ничего дурного - наше взаимодействие ни имеет какой-либо другой подоплеки, кроме боевого товарищества, взаимной симпатии и искреннего расположения. Я уважаю мнение Джеймса, а также нахожу его общество приятным и полезным для себя. Именно благодаря нему, я - интроверт и циник - неплохо вливаюсь в местное общество и даже завела приятелей среди сослуживцев, стерев пыль со своих социальных навыков. Ты ведь прекрасно знаешь, как трудно мне всегда было находить с людьми общий язык, не говоря уж о том, чтобы стать частью компании. Сержант Барнс был добр ко мне, и помог с адаптацией в большом коллективе, за что я ему очень признательна. Джеймс, как и ты, стал добровольцем после печальных событий в Перл-Харборе. К счастью, его семью и друзей не затронули ужасы бомбардировок японских самолетов (все близкие люди Барнса живут в Нью-Йорке, в Бруклине). Но именно тогда он понял, что его долг взывает к защите не только своей страны, но и всего мира от нацизма и разрушительной политики Германии, поэтому он и отправился на фронт, после прохождения обучения в Висконсине. Честно говоря, вы с ним довольно похожи, и я думаю, что мой друг мог бы тебе понравиться. Полагаю, вы нашли бы с ним общий язык и уже через минуту спорили о том, чья команда лучше - Бруклин Доджерс или Бостон Ред Сокс. Все верно, он является таким же страстным поклонником бейсбола, как и ты, и даже научил меня всем правилам этого спорта, которые совершенно не хотели задерживаться в моей голове, по причине полнейшего равнодушия к этой деятельности. Даже тебе в свое время это не удалось, но Джеймс Барнс обладает невероятным упорством в достижении целей и столь же безграничным терпением, позволяющим объяснять мне все тонкости между обычным хоум-раном и грэнд слэмом. Я бы очень хотела познакомить тебя с ним - разумеется, когда война закончится. Не думаю, что наши части могут пересечься в ближайшее время. Прошу, напиши мне, как ты добрался до "Энтерпрайза". В Тихом океане сейчас сложная обстановка, и я беспокоюсь за тебя. Если хочешь, расскажи о своих новых сослуживцах - я знаю, что к вам должно подойти подкрепление из базы на Мидуэй, или о ваших буднях - мне все интересно. Но не сообщай мне никаких подробностей ваших операций - ты ведь знаешь, что такое военная цензура. Не хочу, чтобы чужие равнодушные руки вымарывали строки из твоих писем - они слишком ценны для меня. Эдвард... Я знаю, что ты по-прежнему скорбишь по Клермонтам, и я тоже часто их вспоминаю. Никто не сможет заменить Гектора, но, быть может, ты найдешь и других друзей тоже?.. У тебя большое сердце, и я уверена, что твои товарищи могут помочь тебе залечить эту рану, пускай она никогда не исцелится полностью. Прости меня за эти нечуткие слова, но поверь - я желаю тебе самого лучшего, и мне больно видеть твое непереходящее горе. Или, быть может, это во мне говорит искреннее желание всех облагодетельствовать, раз у меня самой все хорошо?.. Не знаю. В любом случае, я жду твоих посланий, хотя на корабле всегда затруднительно с почтой, но если я узнаю какие-то новости из дома, то непременно тебе сообщу. Я отплыла в Англию на пять дней позднее тебя, а Летиция и юный Эдмур меня провожали. Племянник настойчиво просил, чтобы я обязательно вернулась домой, ведь он будет ждать нас обоих. Нас обоих, Эдвард!.. Поэтому не смей погибать геройской смертью, тараня японские самолеты в лобовой атаке. Иначе Летти тебя и на том свете достанет, ты же знаешь свою супругу! В любом случае, отец позаботится о них, пускай и станет ворчать о безголовых смельчаках, что оставили их дожидаться новостей с фронта. Он все равно любит тебя, что бы ты не сделал, хотя никогда не признается в этом. Желаю тебе удачи, дорогой брат. Люблю и бесконечно скучаю, твоя Астер". *** Я свернула письмо, убирая его в конверт, после чего заклеила его, ставя подпись. Сидящий рядом Джеймс, тоже решивший потратить время с пользой, раз уж мы плывем на корабле в Суонси, продолжил дописывать послание семье. Уже запечатанное письмо другу, лежащее рядом, вдруг привлекло мое внимание необычным адресом. "Лагерь Лихай, г.Уитон, Нью-Джерси". Тактичность и любопытство боролись друг с другом, но последнее победило с большим отрывом. Поэтому я немного скованно поинтересовалась: - Джей, ты вроде бы говорил, что твой друг из гражданских? Стив Роджерс, художник из Бруклина?.. - Барнс поднимает голову и замечает мой взгляд на конверт. - Все верно, глаз-алмаз. Стиви закончил Школу искусств Оберндейла с отличием, но сейчас с работой для художника в Нью-Йорке туговато, поэтому он нашел какую-то подработку на военной базе в Джерси, когда я отплыл в Англию. - И что он там делает? - недоуменно спрашиваю я, мысленно прикидывая, чем художник может помочь военным. - Может рисует агитплакаты или карикатуры на Гитлера?.. Не могу точно сказать, из-за цензуры в письмах мало что пропускают, а он теперь еще и на военном объекте находится, там и чихнуть лишний раз нельзя - все секретно. Барнс заканчивает второе письмо, убирает его в конверт и потягивается всем телом, как кот. Он светло улыбается и продолжает рассказывать: - Если честно, я рад, что сопляк хотя бы не на передовой. Ему неоднократно отказывали в призывных пунктах, но Стив рвется на фронт, словно ему там медом намазано. Хотя это я несколько утрирую. Просто его чувство долга, патриотизм и неуёмная справедливость превращает умного парня в пародию на Патрика Генри: «Дайте ущемлённому правосудию свободу или дайте мне смерть!», как-то так. Его мать, Сара, часто рассказывала сыну об отце-герое, погибшем в Первую мировую от горчичного газа. Он был пехотинцем и служить своей стране считал истинным патриотизмом. Когда Стив узнал, что меня взяли в тот же 107-й и призывают в армию, он весь извелся. Что бы я не говорил и не делал, он пропускал все мои слова мимо ушей, - Джеймс чуть устало качает головой, а серые глаза становятся грустными. - Если Роджерс что-то вобьет себе в голову - это уже ничем не выбить, он еще упрямее меня. Вот и нашел дорожку к военным, и раз уж его не призвали по состоянию здоровья, должно быть решил хоть так послужить стране. Пускай остается в Штатах, хотя бы за него сердце болеть не будет. - Понятно. Привык о нем заботиться? - мне и впрямь интересен его друг. Не верю, что Джеймса могла привлечь посредственность. Уверена, что этот Стив Роджерс не так прост, каким мог бы показаться непосвященному. Было бы неплохо однажды познакомиться. - Еще как. Я всегда хотел младшего брата, но у меня только сестры-близняшки, Рэйчел и Ребекка. Я люблю их, но порой с девчонками трудно, - он осекается, глядя на мою полную иронии улыбку. - Ну кроме тебя. Но ты-то - единственная в своем роде. Исключение. - Льстец, - с внутренним довольством отзываюсь я. - Ничуть, все так и есть, - нахально подмигивает мне сержант и продолжает. - Стив Роджерс еще в детстве был маленьким засранцем, упрямым и очень стойким. С необыкновенной силой духа, которой всегда было тесно в его мелком теле, с цыплячьей шеей и целым букетом всевозможных болезней. Но его мораль, кодекс чести, это чувство правильного - того, за чем следует тянуться, всегда притягивали меня, как магнит. Рядом с ним хотелось стать хорошим человеком, лучшим, чем ты был вчера. И по-прежнему хочется, - я внимаю его рассказу и мой интерес становится все сильнее. - Мы дружим с самого детства и я ни разу не пожалел, что он мой друг. Я горжусь этим. Астер задумчиво кивает. - Редко, кто обладает таким устойчивым моральным компасом. - Ты обладаешь, - мгновенно отзывается Барнс и я перевожу на него ошарашенный взгляд, молчаливо вопрошая в своем ли тот уме?! - Да-да, не удивляйся так. Ты верно и преданно служишь своей стране, не ожидая какой-либо благодарности... - Это моя работа! - я выпрямляюсь до хруста в спине. - Раз за разом выполняешь сложные миссии, постоянно рискуя жизнью... - Меня обучали и тренировали для этого, - да что он себе позволяет! - И только благодаря тебе, многие наши парни не рискуют жизнями в самоубийственной прямой атаке. Твои диверсии необычайно полезны, поверь, ребята уже оценили твой труд и очень тебе признательны, - все еще продолжает упорствовать Барнс, нахально блестя глазами и с каким-то внутренним удовольствием глядя на мое лицо. Узоры он там с меня считывает, что ли?.. - Это все еще не доказывает наличие у меня морального компаса, - отрезаю я, чувствуя, как начинают гореть щеки. Когда я вообще в последний раз смущалась?.. - Поверь, доказывает, - настойчиво повторяет Джеймс, расплываясь в широкой улыбке. - Астория Грей, ты - хороший человек. Смирись с этим, - и пока я не нахожу слов от возмущения этому упрямцу, и странным вывертам его сознания, он наклоняет голову, глядя на меня из-под фуражки, и наносит последний удар. - К слову, ты очаровательно краснеешь. Это может быть косвенным признаком моей правоты? - в ответ я посылаю воистину убийственный взгляд, но этот паршивец только хохочет и сбегает на верхнюю палубу, чтобы отдать свои письма старпому - позже тот отправит их вместе с прочей почтой. Западный ветер остужает мое лицо, и прислонившись к борту корабля, я медленно возвращаю самообладание. Джеймс - отличный парень, но порой его действия ставят меня в тупик. Надо же было до такого додуматься... Чутье на неприятности вновь настойчиво напоминает о себе. Почему адрес той базы с письма царапал мое сознание? Спустя мгновение я осознаю известный мне ранее факт. Лагерь Лихай - это не просто военный объект. Это закрытый правительственный объект, принадлежащий СНР. Гражданских туда не пустят ни под каким предлогом. Тогда что там делает Стивен Г. Роджерс?.. Я прямо физически ощущаю, как поскрипывают мои мозги, создавая и разрушая правдоподобные версии. Когда вновь окажемся на земле, я могу сделать запрос в СНР, благо уровень доступа позволяет, да и срочное средство связи с базой в Нью-Йорке у меня есть. Но. Этим я могу привлечь нежелательное внимание не только к себе и мистеру Роджерсу, но и к сержанту Барнсу, который вообще ни в чем не виноват. В такое время, как сейчас, праздный интерес к закрытому военному объекту может быть превратно истолкован, а подставляться просто ради любопытства... Поработав в двух секретных организациях, я четко усвоила две вещи. Первая - не все тайны должны быть раскрытыми. И вторая - за некоторые секреты приходиться платить кровью, а то и жизнью. Это того не стоит. Лучше оставить свои догадки и больше не спрашивать. Лучше пойду-ка отнесу письмо, а то скоро обед, не хотелось бы опаздывать. И, выбросив из головы все лишние мысли, я зашагала на верхнюю палубу. *** 29 марта 1943 год, линкор "Нью-Мексико", где-то на середине реки Таве, на полпути в г.Суонси, 107-й пехотный полк, Англия На следующий день мы с Барнсом отдыхаем после вечерней тренировки, стоя на носу корабля. Заняться было решительно нечем, хотя я заметила хищные взгляды Джеймса на кости, в которые играли такие же скучающие моряки. Господи, как люди отправляются в плавание на месяцы?.. Мы здесь третий день и я уже не знаю, куда себя приложить. Форма в порядке, оружие блестит от смазки, письма родным написаны, матросы несут вахты, а солдаты болтают и умирают со скуки... Хорошо, что завтра с утра мы уже будем в Суонси. Все-таки бескрайние воды - это не мое. Прерывая ленивый хоровод моих мыслей, замечаю Барнса, кидающего на меня испытующие взгляды. Приподнимаю бровь, давая понять, что заметила чужой интерес. Сержант наконец-то решается задать мучающий его вопрос. - Эдвард Р. Грей - это твой... родственник? - наконец спрашивает он. И кто тут спрашивается глаз-алмаз? Тоже ведь все примечает, умник. - Мой старший брат. Он сейчас служит пилотом Дугласа SBD на авианосце "Энтерпрайз" под командованием адмирала Холси в Тихом океане. - Ого, - у Барнса загораются глаза, даже несмотря на традиционную нелюбовь пехотинцев и летчиков. Мальчишка. - У вас в семье все военные? - отливающие серебром в свете заката глаза блестят, как у дикого кота. - Нет, я стала первой. А после событий в Перл-Харборе брат тоже отправился на войну, - я отвечаю довольно лаконично, потому что тема очень... непростая для всех нас. - Тоже решил стать добровольцем и отдать долг Родине? Или у него были личные мотивы? - все-таки Барнс снайпер от Бога. Ну или черта, надо ведь так попасть одним вопросом прямо в яблочко. - Скорее второе, чем первое. Это довольно длинная и непростая история для нашей семьи, - чуть печально отзываюсь я. Сержант притих и его лицо озараяет вспышкой понимания. - У вас кто-то был в Перл-Харборе? Если не хочешь, не говори, - кажется Джеймс уже пожалел, что спросил. - Были. Это длинная и довольно трагичная история, но если хочешь - могу рассказать, - я тоже тяжело переживаю произошедшее, пускай и не так остро, как Эдвард. Если поделиться с достаточно чутким и тактичным человеком этой горькой правдой, может быть мне станет легче? Порой этот груз слишком тяжело нести одному. - Расскажи, пожалуйста. - Хорошо. Я сжимаю руками верхнюю часть бортика, смотрю на спокойные синие воды реки Таве и размеренно начинаю свой рассказ. - С Гектором Клермонтом мой брат познакомился, обучаясь в университете. Они оба изучали экономику и управление финансами, жили в одной комнате в кампусе, общались с людьми одного круга. Очень быстро они обнаружили совпадение многих интересов и увлечений, поэтому их общение переросло в тесную дружбу. Я много лет знала его, Гектор часто навещал нас, приезжал в гости, умудрился понравиться даже нашему отцу - а это очень непросто. В общем, он стал близким другом семьи и это связь стала только крепче, когда мы породнились. Его младшая сестра, Летиция Клермонт, вышла замуж за моего брата и стала миссис Эдвард Грей, впоследствии родив моего племянника, Эдмура. Сам Гектор тоже женился, Эд был шафером на его свадьбе, стал крестным отцом его дочери Терезы, одногодки Эдмура, мы не могли представить себе жизни без их семьи. Я перевожу дыхание и говорю: - Гектор делал карьеру, его финансовый гений был отмечен военными, поэтому в 1940 году ему предложили работу в Перл-Харборе. Выгодные условия, хороший климат, красивая природа, единственное - далеко от нас, но звонки, письма и регулярные визиты никто не отменял. Клермонты переехали, обустроились на новом месте, супруга Гектора забеременела второй раз... все изменилось 7 декабря 1941 года, - я сжимаю руки на поручне, давя в себе бессильное бешенство. Джеймс почти не дышит, уже догадываясь, что последует дальше. - Это произошло в воскресенье, было почти восемь утра. У Гектора был выходной, и он решил прогуляться по парку с маленькой дочерью утром, пока на остров не опустилась жара. Его супруге было нехорошо, шестой месяц все-таки, поэтому она осталась дома. Когда более трехсот японских самолетов атаковали гавань, людей застали врасплох. Вначале пилоты бомбардировали линкоры, эсминцы, крейсер, аэропорты с нашей авиацией, потом снаряды посыпались на улицы города. Больницы, дома, площади... парки. Я понимаю, почему Япония начала атаку с кораблей и самолетов - хотели лишить США боевой мощи и флота. Но я категорически не могу понять, зачем было сбрасывать бомбы и расстреливать из пулеметов мирное население, которые вообще никак не могло им ответить. Старики, молодые мамочки с колясками, родители с детьми. Они были просто гражданскими, и никак не могли навредить Империи. Но летчиков это не остановило. Когда первый истребитель появился над парком, люди разбегались, напуганные бомбардировками города, искали укрытие. Кому-то повезло, они его нашли. Кому-то - нет, их обстрел застал на середине парка, где кроме клумб не было ничего. Гектор с Терезой были посередине. Он подхватил дочь на руки, бежал, надеясь укрыться хоть где-то. Но не успел. Тогда он сделал единственное, что мог - лег на землю и накрыл свом телом дочь. Его буквально изрешетило пулями. Все затихло, самолет улетел, люди начали вылезать из укрытий, чтобы помочь раненым, особенно детям. Тереза Клермонт вылезла из-под тела отца, не понимая, почему тот не двигается. И тогда появился второй истребитель, который открыл огонь по тем, кто выжил. Я глубоко вдыхаю прохладный речной воздух, и все так же, глядя на горизонт, чуть глуховато продолжаю говорить мерным голосом: - То, что осталось от Гектора и Терезы Клермонт, хоронили в закрытом гробу. Девочке было всего три года. Когда миссис Клермонт узнала о том, что случилось с ее мужем и дочерью... Это был страшный удар. От стресса у нее начались преждевременные роды, кровотечение не могли остановить несколько часов. Она погибла на операционном столе, шестимесячный ребенок, мальчик, тоже не выжил. Когда наша семья узнала о произошедшем на островах, мы были опустошены и разбиты. Особенно тяжело потерю переживали Эдвард и Летиция. Можно сказать, что у них обоих погиб брат - Эдвард был очень привязан к Гектору и малышке Терезе. Тогда Эд и решил пойти на войну, записался добровольцем. Опускаю голову, глядя на нос корабля, разрезающий водную гладь. - Дома был страшный скандал. Отец не был в восторге, когда я решила связать свою жизнь с армией, но когда туда решил отправиться его единственный сын и наследник... В общем, отец был категорически против, Летти горевала по брату, но не хотела лишиться еще и мужа. Я поддержала решение Эдварда, но опасалась, что он просто не сможет сражаться - либо впадет в ярость и глупо погибнет, либо просто не сможет - все же война в нашем воображении сильно отличается от реальности, а мой брат был исключительно мирным человеком... Так я думала и сильно ошибалась. Вначале Эдвард просто пылал злостью и болью, но он сумел перековать эти чувства в ненависть, острую, как клинок. Он видел цель - уничтожить японцев, и уже не видел препятствий, а шел прямо к ней. Он прошел все тесты, проверки и уложился в нормативы, хотя я не представляю, чего ему это стоило. У нас приличная разница в возрасте, брат старше меня на восемнадцать лет, поэтому когда его взяли в армию, ему уже исполнилось 43 года. Ты ведь знаешь, что верхняя возрастная граница для военных - 45 лет, а дальше или в штаб, или обучать новобранцев. Вот только Эд был очень хорош, а Америка нуждалась в солдатах, поэтому его все же взяли. Он обучался на базе военно-морской авиации на острове Мидуэй, проходил ускоренные полугодовые курсы пилотов. Дисциплины давались ему легко, глазомер у брата не хуже моего, а еще он прекрасный охотник, так что с оружием знаком. Что касается пилотирования самолета... раньше это было просто его увлечением, он поднимался в небо, чтобы освободить голову от лишних мыслей и обрести спокойствие в душе. Теперь он стал подниматься в небо, чтобы уничтожать врагов. 4 июня 1942 года он уже участвовал в своем первом сражении - битве за Мидуэй, взлетел с авианосца "Энтерпрайз". Эдвард хорошо проявил себя под командованием капитана Маккласки, сбил несколько бомбардировщиков, был одним из крыла, подорвавшего японский авианосец "Акаги". К слову, именно "Акаги" был флагманом, атаковавшим Перл-Харбор, с него взлетело множество истребителей. Он вернулся из боя без серьезных ранений, удачно посадил самолет, впоследствии получил звание лейтенанта и Военно-морской крест за отвагу. - Ему стало легче после боя? - Джеймс смотрит на меня пристальным взглядом и, похоже, догадывается каким будет мой ответ. - Не стало. Он говорил, что во время боя был пугающе спокоен, но после... его сжигала слепая ярость, хотлось рвать врагов голыми руками, месть пузырилась под кожей и не находила выхода. Эдвард был как оголенный нерв, и так всякий раз после боя. Затем была операция Уотчтауэр, битва за Гуадалканал. Сражения ненадолго затихли только в начале февраля 1943 года. Эдвард вновь проявил себя, уничтожил множество вражеских самолетов, бомбардировал авианосцы и линкоры, получил звание капитана. Жажда мести не исчезла, боль от потери Клермонтов чуть притупилась, но все еще дергала, как отравленная рана. В феврале ему дали короткий отпуск, чтобы навестил семью и оправился от легкого ранения. Я тоже выпросила пару недель у начальства, перед отправкой в Англию. Мы встретились дома, в Бостоне, много говорили с ним, и о войне в том числе. Он уехал первым, и я отпускала его с тяжелым сердцем. Посмотрев в серьезные глаза сержанта, я заканчиваю: - Потому что в сражении я живу войной, а он живет местью. Она как ледяная змея, свернувшаяся у него в груди. Подпитывает его силу и решимость в бою, но отравляет весь организм, подтачивает разум. Я боюсь того, что его собьют, или что шальная пуля попадет прямо в голову... но больше всего я боюсь, что он уже не сможет нормально жить, когда вернется с войны. Что он никогда не оправится. В этот миг между нами словно протянулась звенящая нить понимания. Джеймс молча обнял меня, и больше никакие слова не были нужны. Все уже было сказано. Я наклонила голову, прижимаясь виском к широкому плечу, затянутому в китель, пахнущим табаком, ментолом и чем-то неуловимым, принадлежащим только сержанту, и на сердце становилось немного легче. На корабль опускались вечерние сумерки.