(малыш), возможно, это имеет большее значение

Все тело Стайлза болело. От того, что он обхватил себя руками за живот, лучше не стало. Черт, это тянуло за его проклятые ребра так, что они стали болеть еще сильнее, но, по крайней мере, он чувствовал, что его руки могут удержать его разбитое сердце от выпадения из груди. Каждый раз, когда он закрывал глаза, он видел Лидию, бегущую к Джексону. Каждый раз, когда он вдыхал воздух, он слышал, как она говорит о силе настоящей любви. Каждый раз, когда его сердце билось, он вспоминал, что это сработало. Но он даже засомневался, что именно это и причинило боль. Потому что с тех пор, как это случилось, он не мог остановить свой мозг от воспроизведения действий Скотта. Тот «план», который он разработал. План, о котором он так и не рассказал Стайлзу. Взгляд Дерека, когда Скотт так его использовал. Боже правый, какой же он идиот. Но это еще не все, потому что план Джерарда тоже не остался без внимания. Его дразнящий голос эхом отозвался в голове Стайлза, и он вспомнил, как Джерард дразнил его перед тем, как пустить электричество по венам. Следующий вздох раздался с хрипом, и Стайлз понял, что дрожит. Он почти не чувствовал дрожи из-за боли, поселившейся в его теле, но она была, заставляя боль усиливаться, и с каждой секундой она становилась все невыносимее, пока он стоял и смотрел на потрескавшийся цемент под ногами. Он думал, что ему было больно до того, как он проехал через чертову стену, но, черт возьми, он никогда не чувствовал такой боли. На самом деле, он даже не задумывался, не из-за боли ли он до сих пор просто… стоит. Обнимает себя и смотрит в пол. Пытаясь не рассыпаться. Потом он вспомнил, что у него нет джипа, чтобы доехать до дома, и никто больше не потрудился остаться. Черт. По крайней мере, он так думал, пока не услышал шаги, эхом разносящиеся по складу. Его сердце бешено заколотилось, и страх, знакомый и едкий, обжигая горло, забрался в желудок. Что самое ужасное? Он даже не мог поднять голову, чтобы посмотреть, не Джерард ли вернулся, чтобы добить его с того момента, как он был оставлен умирать. — Так, так, так, — раздался знакомый голос, который Стайлз даже не предполагал, что когда-нибудь услышит снова. — Человек, ставший символом стаи, остался совсем один? Стайлз не повернул головы, хотя голос Питера Хейла доносился откуда-то справа от него. На самом деле, Стайлз вообще не мог заставить себя пошевелиться, чувствуя, как по коже пробегает дрожь. Дрожь не может быть хорошей, не так ли? — Стайлз, — раздался голос Питера, уже гораздо ближе. — От тебя воняет. Это простое заявление вызвало нечто похожее на смех из его охрипшего горла. Это не смех, не совсем смех, однако на выдохе он жжет, тянет за разбитую губу и заставляет ребра болеть. Он попытался прикусить губу и заглушить звук зубами, но лишь заскулил от боли, когда зубы впились в нижнюю губу. Боже, он практически забыл, как костяшки пальцев Джерарда рассекли ее. Черт, как же больно. Питер встал перед ним, и Стайлз… уставился на него. Впился в него взглядом. Наконец он нашел в себе силы оторвать взгляд от потрескавшегося цемента и окинуть взглядом внушительную фигуру Питера Хейла. Этот человек, тщательно сложенная фигура перед ним, — не тот, кого они убили в прошлом году. Не мог им быть. Шрамы, покрывавшие лицо Питера, исчезли. Осталась только гладкая кожа, которую подчеркивала ухоженная козлиная бородка из темных волос. Он… черт, он красив. Действительно красив, и Стайлз слабо выдохнул, глядя в голубые глаза Питера. Голубые глаза, которые становились все ярче и ярче, пока не засияли. — Кто сделал это с тобой? — В его голосе послышалось рычание, от которого по спине Стайлза пробежала дрожь, но это… это не от страха. Нет. Стайлз не боялся Питера так, как когда-то. По крайней мере, с Питером он всегда знал, что тот — чудовище. Он никогда не притворялся тем, кем не был. Не то что Джерард. Черт. От одной мысли о его имени он начал хныкать, но изданный им сдавленный звук он даже не узнал. Но прежде чем он успел подумать об этом, последовал тихий вздох, и всепоглощающая, сковывающая его боль начала ослабевать, медленно, так, что дыхание вырывалось из легких, пока они не стали гореть. Только после того, как боль утихла, когда его мысли начали медленно проясняться от дымки боли, которой они были затуманены, он осознал, что Питер пошевелился, и большой палец прошелся по его челюсти. Его взгляд упал на большой палец, который теперь держал его подбородок, и он задохнулся, увидев черные линии своей боли, бегущие вверх по запястью Питера, по его мощному предплечью и исчезающие под рукавом его v-образного выреза. Очень низкого выреза, не мог не заметить Стайлз. Его голова закружилась в попытке понять, что, черт возьми, происходит, но он только наблюдал, как настоящая любовь превратила Каниму в оборотня, так что ничего не было понятно с самого начала. Казалось бы, справедливо, что и это не будет логичным. Как бы Стайлз ни пытался прогнать свои мысли, тот факт, что Питер Хейл схватил его за подбородок и вытягивал из него боль, просто не поддавался объяснению. Он глубоко вздохнул — впервые с тех пор, как очнулся в поле за домом, корчась от боли, — и его колени ослабли. На долю секунды он испугался, что сейчас рухнет на пол, но тут Питер оказался рядом, его руки обхватили Стайлза за талию и притянули к себе, пока он не оказался прижатым вплотную к его груди. Теплая, сильная рука скользнула под футболку, и боль снова стала утихать, пока Стайлз не почувствовал себя невесомым. — О, Боже, — вздохнул он в шею Питера, прижимаясь разбитой губой к его теплой коже и совершенно не чувствуя ее. Его мысли все еще метались, но чем больше боли уносил Питер, тем труднее было собрать воедино хоть что-то, имеющее смысл. Но что он точно знал, так это то, что он тяжело дышит прямо в горло Питера, прижавшись губами к его самому уязвимому месту, и что-то в этой ситуации заставило его сердце учащенно забиться. — Почему… что ты делаешь? — спросил он, хотя ему казалось, что он знает, почему, даже находясь в полуобморочном состоянии и едва ли в состоянии собрать связную мысль. Но он не был уверен, что хочет это признавать. — Ты для меня особенный, Стайлз, — сказал ему Питер, и это был ответ на все вопросы. Если бы мозг Стайлза не был похож на кашу, он бы понял, что это за «все». А так он не смог найти слов, чтобы ответить, и вместо этого издал звук, который звучал так же отчаянно, как и его чувства. С тех пор как Стайлз решил, что хочет увидеть мертвое тело, ничто не имело значения, почему, черт возьми, все должно быть иначе? Вместо того, чтобы что-то сказать, Стайлз прижимался к нему, находя в себе достаточно сил, чтобы сжать их тела. Питер чертовски силен, и Стайлз всерьез порадовался этой сверхъестественной силе, когда от облегчения потерял сознание, а Питер… продолжал держать его. Боже, как хорошо, что перестало болеть. — Не останавливайся, — прошептал Стайлз, и, умоляя, прижался лицом к горлу Питера, и ему показалось, что он мог бы раствориться в его коже. Ему безумно казалось, что там он будет чувствовать себя в безопасности. Рука Питера прошлась по его спине, гладкая ладонь мягко прижалась к его коже, пока пальцы не нащупали край джинсов. — Только если ты скажешь мне, кто это с тобой сделал. На этот раз, когда Стайлз рассмеялся, в его смехе было еще меньше веселья. Питер крепко обхватил его за спину, и Стайлз наконец нашел в себе силы обнять его в ответ. Это получилось слабо, но Питер прижал его к себе так крепко, что он едва сумел вернуть… ну, объятия, поскольку Питер обнимал его и, если Стайлз сосредоточится на своих ощущениях, прижался к его лбу. Боже, неужели Питер Хейл пометил его запахом? Стайлз позволил ему? Да, ладно, скоро ему придется кое в чем признаться, если это не прекратится. Прежде чем он успел пуститься в размышления, Питер негромко рыкнул. — Это был Джерард? — его слова прозвучали так же невнятно, как и слова Скотта, когда он разговаривал с клыками. Что-то в этом было, в том, что он знал, что клыки Питера обнажились, и это заставляло его сердце учащенно биться в хорошем смысле этого слова. Стайлз кивнул. Почувствовал, что его начинает тошнить. Он прошептал «И Эллисон», прижимаясь к коже Питера, несмотря на то, что чувствовал себя совершенно напуганным. Питер снова зарычал, и от этого звука он ощутил невероятную опасность. Боже, он в полной заднице. Затем Питер поднял его на ноги. Стайлз пискнул, но Питеру, похоже, было все равно: он начал идти со Стайлзом на руках, делая широкие, размашистые шаги, пока Стайлз не почувствовал прохладный металл своей малышки у себя на пояснице. Только после этого Питер отпустил его и отошел, но не раньше, чем убедился, что Стайлз аккуратно прислонился спиной к своему джипу, а его руки нежно прошлись по рукам Стайлза. Не замечая движения своих рук, он запутался пальцами в рубашке Питера и крепко прижался к нему. Он понятия не имел, что делает, но не хотел отпускать. Его глаза нашли глаза волка, и они снова засияли. Он открыл рот, но не знал, что сказать. — Оставайся здесь. Стайлз быстро замотал головой, хотя и почувствовал легкое головокружение. Он прикусил нижнюю губу, и сердце забилось быстрее, чем за всю ночь, а в животе завязалось что-то неприятное. — Я не… — Стайлз запнулся, не зная, что еще сказать. — Ни одно сердце, кроме наших, не бьется настолько близко, чтобы это могло представлять угрозу. Если я не услышу биение, никто не сможет добраться до тебя раньше, чем я, — серьезно заверил его Питер. Его глаза все еще горели, и Стайлз поверил ему, даже не расслышав ровного сердцебиения. Питер снова зарычал, а потом добавил: — Никто больше не причинит тебе вреда, Стайлз. Стайлз кивнул головой, хотя и не знал, почему он ему верит. Что-то в глубине души говорило ему, что Питер говорит правду, и он хочет поверить. Питер казался довольным, но перед тем, как уйти, он поднял запястье Стайлза, то самое, за которое он ухватился много лун назад, и прижался открытым ртом к его точке пульса. Стайлз с широко раскрытыми глазами наблюдал, как Питер осторожно опустил его руку, прежде чем отпустить, а затем продолжал смотреть, как Питер уходит в глубь склада. Его фигуру поглотили тени, и Стайлз остался один. Черт. Черт, нельзя не признать, что это было. Боже мой, что, черт возьми, он делает? Стайлз не знал. Такое ощущение, что он вообще ничего не знал. Чем дольше Питера не было, тем яснее становилось в голове, хотя боль потихоньку начала возвращаться. Что он точно знал, так это то, что, стоя в пустом складе, он чувствовал себя в большей безопасности, чем когда-либо за последние месяцы, и все из-за монстра, который все это начал. Но… это ведь неправда, не так ли? Даже когда Стайлз думал об этом, он понимал, что Питер Хейл ничего не начинал, и он никогда не был тем монстром, за которого его все принимали. Нет, это Ардженты начали. Питер лишь закончил. Время двигалось странно, пока Стайлз ждал Питера, полный надежды, которая казалась неуместной, но занимала всю его грудную клетку. Стайлз застыл на месте, глубоко дыша и не дрожа, слава богу, но он не мог сосчитать, сколько времени прошло. Он постукивал пальцами по ногам и обнаружил, что теперь, когда ему не так больно, в голове стало пусто. Он пытался уловить свои мысли, но они все время ускользали, словно его мозг отрыли и не оставили ничего, кроме запаха Питера — какого-то темного, лесного и мускусного — и его тепла. Теперь, когда Питер ушел, покинул его и, возможно, уже не вернется, холод пробрался обратно, просочился в его грязные ботинки, поднялся по усталым ногам, прополз по ноющим ребрам и… Голубые глаза разорвали темноту. — Питер, — прошептал он, широко раскрыв глаза, и увидел, как Питер появился из темноты, шагая вперед с таким выражением лица, что у Стайлза скрутило живот от чего-то горячего и пьянящего. Он не мог отвести взгляд — да и не хотел, — и наблюдал, как волк стаскивает рубашку через голову — Святой, мать его, Христос, Стайлз, оказывается, гей, — чтобы стереть черную кровь с рук. Затем, прежде чем Стайлз успел осознать происходящее, Питер остановился перед ним на расстоянии вытянутой руки и притянул его обратно в свои объятия. — Назови меня суеверным, милый, — начал Питер, усмехнувшись, когда Стайлз слабо выдохнул, — но я не собираюсь рисковать. Если я смог восстать из мертвых, то уверен, что и охотник уровня Джерарда сможет. Тебе больше не придется беспокоиться об этом ублюдке. — Да, насчет этого, — начал Стайлз, изо всех сил пытаясь связать слова в единое целое, пока кровь бушевала между его щеками и членом. Питер без рубашки. Питер без рубашки. Черт возьми. — Мне кажется, что я упускаю много информации. — Я объясню тебе по дороге домой, — сказал Питер, прикоснувшись губами к виску Стайлза. Его рука снова скользнула под футболку Стайлза, и Стайлз застонал, прижимаясь еще ближе и закрывая собой всю голую кожу, чтобы не допустить чего-нибудь нелепого, вроде стояка, только потому, что очень твердая грудь Питера находится прямо под его щекой. Питер захихикал, когда Стайлз обмяк на нем, и глубоко вдохнул, прежде чем хмыкнуть. — Мм, милый, ты сейчас божественно пахнешь. — Крипервульф, — прошептал он, чувствуя, как его щеки раскраснелись, когда он понял, чем, должно быть, пахнет Питер. Питер насмешливо смотрел на него, и Стайлз пробормотал: — Хм… Я не думаю, что Роско доберется до дома? — Моя машина, Стайлз. Я позвоню, чтобы твою забрали и обслужили утром. — Судя по тону Питера, это очевидный вариант действий — Стайлз не мог не удивиться, как, черт возьми, он смог прочитать тональность этого человека, — но… — О, нет, Питер, я не могу… — Стайлз запнулся, зажмурив глаза и чувствуя, что краснеет еще сильнее, и пробормотал: — Я должен отвезти ее домой. Я не могу позволить себе отбуксировать ее. — Почему это важно? — спросил Питер, отступая назад. Когда Стайлз наконец осмелился взглянуть на его лицо, его лоб очаровательно сморщился. В порыве смелости, или глупости, или, на самом деле, повреждения мозга Стайлз потянулся вперед, чтобы разгладить складку легким движением большого пальца. На мгновение время словно остановилось. Питер смотрел на него горящими глазами и с раздутыми ноздрями, пока Стайлз проводил большим пальцем по его скуле, а затем опустил руку на теплую грудь Питера. После того как молчание затянулось настолько, что Стайлз почувствовал неловкость, Питер прочистил горло. — Я позвоню в службу. Тебе не о чем беспокоиться, дорогой. Стайлз… понятия не имел, что, черт возьми, он должен на это ответить. Черт, он вообще не понимал, что происходит, но это похоже на что-то хорошее. Может быть. Возможно. — Нам нужно найти Бойда и Эрику, — прошептал Стайлз, его голос дрожал от страха, когда он вспоминал, как оказался в подвале вместе с ними. — Они были в подвале вместе со мной, и я не знаю, что с ними случилось. — Как только ты окажешься в безопасности, я займусь ими, — ответил ему Питер, и Стайлз снова ему поверил. Он не знал, почему. Он вообще не понимал, почему за последнее время ничего не произошло, но ничего из происходящего не казалось ему неправильным. Питер смотрел на него так, будто Стайлз не просто избитый подросток, и это было правильно. Стайлз так давно ничего не считал правильным, что пока готов это принять. Возможно, он совершает самую большую ошибку в своей жизни, но ни один из его друзей не заметил, что ему больно. Никто не спросил, все ли с ним в порядке. Скотт не пришел за ним. Им было все равно. Но Питеру было не все равно. Питер остался со Стайлзом, подошел к нему и сразу же заметил, что ему больно. Он забрал его боль, а потом пошел и сделал так, чтобы Джерард больше никогда не смог причинить ему боль. Стайлз по-прежнему убежден, что следующие полтора десятка лет ему будут сниться кошмары, но, по крайней мере, он уверен, что Джерард никогда не станет для него чем-то большим, чем плохим сном. И Питер дал ему это. Питер — единственный, кто заметил, что ему больно, и, безусловно, единственный, кто что-то с этим сделал. Может быть… может быть, это имеет большее значение, чем то, кем был Питер. Это важнее, чем все то, что Питер сделал, убив свою семью и испытав такую боль, что его последний вой до сих пор преследует Стайлза в его снах. Может быть… Господи, но, может быть, все то, о чем Питер умолчал, все то, о чем Стайлз знал, — может быть, это имеет большее значение, чем все остальное.