***
Она никогда не остается у него, как и он у нее. Они осторожны. Во всем. Они почти не разговаривают при всех, почти не смотрят друг на друга. Только пару раз Гермиона чувствовала, как Малфой задевает ее ладонь пальцами, когда проходит мимо, и дует на ее шею, когда стоит рядом. Она всегда покрывается мурашками. Даже если он просто стоит рядом.***
Колин достает с чердака плетеный стол и ставит его под кроной раскидистого дерева, почти у самого озера. Он приносит стулья, Анабель накрывает стол льняной скатертью и все садятся пить лимонад. И даже Малфой. Гермиона задумывается о том, как много Колин готов сделать для Анабель романтичного и приятного: он собирает и дарит ей полевые цветы, помогает с приготовлением ужина, рассказывает стихи, когда они вечером сидят в гостиной, и робко обнимает ее перед сном. Для них с Малфоем все это невозможно. Гермионе и не хочется. Она себе не врет. Ему достаточно схватить ее за руку в коридоре, прижать к стене, задрать кофту и обвести языком сосок, чтобы Гермиона начала задыхаться. Потом все ее тело горит и она ждет вечера. Вечер меняет это место до неузнаваемости. Дневное тепло и расслабленность сменяются тревогой и напряжением. Все в один миг становятся похожими на собственные тени. Но не она. Гермиона как будто оживает. Снимает с себя маску вместе с одеждой.***
— Я сразу поняла, что мы рождены друг для друга. И в этом нет ничего сложного, — Падма подносит к губам бокал виски и делает едва заметный глоток. — Нужно слушать свое сердце, — она стучит пальцем по левой груди. — Оно всегда подсказывает. В гостиной горит камин, и его теплого света хватает, чтобы Гермиона могла украдкой разглядывать Малфоя, сидящего в кресле в десятке футов от нее. — И если ты не совсем слепец, то всегда найдешь того, кто нужен. А дальше просто держитесь друг за друга, — она пожимает плечами, будто только что произнесла что-то очевидное, но мудрое. — Сколько вы женаты? — спрашивает Малфой, глядя на собственный бокал. — Полтора года, — почти с гордостью говорит Падма. — М-м, — Малфой картинно поджимает губы, — это, конечно, срок. Стоит прислушаться к твоему богатому опыту. Он перехватывает взгляд Гермионы и едва заметно улыбается. Она улыбается ему в ответ. — Ты не чувствовала, Гермиона? — Падма поворачивает голову и смотрит слегка затуманенным взглядом. — Дин мог быть тем самым. Он же хороший парень. Ей хочется ударить Падму. Наверное, дело в алкоголе, хотя выпила она немного, или же в том, что Падма лезет не в свое дело. Или в том, что рядом Малфой. — Может, слишком хороший, — выдавливает Гермиона. — И когда ты это поняла? До вашего расставания или после? — Падма подается вперед, будто требуя ответ на свой вопрос, и Гермионе кажется, что Падма давно хотела задать этот вопрос, но никак не решалась, а вот сейчас, когда в этой комнате Малфой, когда спрашивать совсем неуместно, — решилась. Взгляд Малфоя внимательный и цепкий, но этого не заметить, если его не знать. — Вот сейчас и поняла, когда ты сказала, что своего человека почувствуешь сразу. — Она делает паузу. — Тебе было с ним плохо? Гермионе вдруг становится легко. Она не хочет обсуждать бывшего, но хочет быть честной. И не только с собой. — Мне было никак. Она останавливается, задумывается и понимает очевидное. — Но это было привычное. — Гермиона бросает взгляд на Малфоя. — Безопасное «никак».***
Он приходит в ее комнату под утро, ложится в постель, поворачивается на бок и засыпает. В утренних лучах солнца Гермиона смотрит на его спину и затылок, и вдруг понимает, что не знает, как так получилось. Как получилось, что Малфой приходит к ней досыпать. Она поворачивается к нему спиной, прижимается к его пояснице своей и погружается в сон. Гермиона снова на острове, снова с Малфоем, и туман касается ее щиколоток. Только теперь ей не страшно. Они рядом, они близко, и его тело такое знакомое, и его губы такие понятные. Она гладит его спину, забирается под свитер, проводит пальцами по груди с широким шрамом и откидывает назад голову, подставляя шею поцелуям. Она стонет, но Малфой заглушает ее стон своим ртом. Во сне все острее, но когда Гермиона выныривает из сна, чувств меньше не становится. Жар, пульсирующий под кожей, продолжает пульсировать, горячие руки все еще касаются ее тела, от волны ощущений она выгибает спину и хватает ртом воздух, но ладонь резко накрывает ее губы, и у самого уха она слышит: — Тише. — Почти нежно. — Я не заглушал комнату. Гермиона приоткрывает глаза и видит его в лучах утреннего солнца. Губы и глаза припухли, на щеках и подбородке щетина. Волосы растрепаны больше, чем когда-либо. Она видит его таким впервые. Как будто он снял даже не первую маску, а третью. — Все еще спят, — шепчет она и тянется, чтобы его поцеловать. Щетина царапает кожу, и это приятно настолько, что мурашки бегут по ее телу до самых стоп. От Малфоя пахнет теплом, мятой и им самим. После ночного сна этот запах особенный. Им хочется пропитаться, он возбуждает и расслабляет одновременно, и Гермиона не знает, как это себе объяснить. Она стягивает с Малфоя футболку и понимает, что их может выдать даже шуршание: эти комнаты слишком маленькие, но забывает об этом, когда он нависает над ней и почти ложится сверху. Она старается дышать глубже, чтобы не переходить на стон, но ощущения такие острые и чистые, что получается плохо. Она закусывает свой палец, когда он спускается к ее груди, зажмуривается — когда целует живот, перестает дышать — когда касается губами лобка. Шорты спускаются по бедрам, и только в этот момент она понимает, что случится дальше. Зажимается, садится, упирается в его плечи, которые сейчас где-то на уровне ее колен. — Что ты хочешь? — спрашивает она едва слышно. Он поднимает глаза и ухмыляется. Как всегда, когда ему очевидно, но нужно произносить вслух. — Ты знаешь. Она сглатывает. Она знает. Смотрит на дверь, тянется к палочке, которая лежит на тумбочке, почти под рукой, и накладывает заглушающее заклинание. А то, что происходит дальше, впечатывается и в ее память, и в ее тело. Гермиона думала, что это будет как-то по-другому, что его движения будут выверенными и точными, как движения его палочки, как движения его губ, когда он произносит заклинание. Но Малфой закрывает глаза, опускает ей с десяток грязных комплиментов, и все происходит так, будто это удовольствие в первую очередь для него. Ее ноги упираются в его плечи, ее бедра дрожат и она почти не дышит. Потому что ей одновременно хорошо и страшно. Потому что он принимает ее целиком, наслаждается ею и не скрывает этого. Потому что от этого хочется плакать. Ее оргазм острый, яркий, громкий, она цепляется за его запястья и Малфой переплетает их пальцы. Он стонет вместе с ней, как будто кончил сам. Ее влагалище пульсирует вокруг пустоты, и его отчаянно нужно заполнить. Им. Целиком. Гермиона тянет его вверх, на себя, Малфой отрывается от нее с трудом, успевает только провести ладонью по губам, как она целует его сама. Отчаянно жадно, слизывая свой вкус, толкая язык в его рот, переплетая с его языком, который только что довел ее до оргазма. Сама задирает свою футболку, чтобы прижаться голой грудью к его горячей груди, сама просовывает руку между их тел и обхватывает член, сама направляет его в себя и кусает плечо Малфоя, когда он медленно в нее погружается. Она думала, что после оргазма не будет чувствовать ничего, но Гермиона захлебывается ощущениями. Все внутри как будто обнажено, она взрывается от каждого толчка, забывает, что наложила заглушающие на комнату, и боится дышать. Кажется, он тоже забывает. Малфой целует ее щеки, веки, скулы, двигается плавно и будто осторожно, но глубоко. Кажется, так глубоко, как никогда. Одеяло запуталось в ногах и им обоим уже жарко, по бедрами стекают капли пота, Гермиона проводит языком по его соленой шее и ей кажется, что она кончит снова. Когда Малфой замирает, зарывается в ее волосы и кусает мочку, Гермионе хочется поглотить его полностью. До последней капли.***
Иногда ей кажется, что он ее исцеляет, иногда — что отравляет. Она принимала его по капле, а теперь ее накрывает волной. Раз за разом. Каждым взглядом, каждым вздохом, каждой улыбкой. Он не просто проникает под кожу, он уже там, и она перестала считать его чужим. Это опасно настолько, что Гермиона не спит всю ночь. Ворочается, встает с постели и меряет шагами комнату. Потом понимает, что он может услышать, и заглушает комнату. Самое частое ее заклинание здесь. А на озере снова туман. Жизни, боль, страхи, страсть, нежность — все это остается на берегу, на озере — туман, на острове — дух. Это место живет по своим законам. И Гермионе их не изменить.***
Малфой получает письмо. Сова прилетает, и он тут же отправляет ее обратно, Анабель едва успевает накормить птицу. Малфой стоит у кухонного стола, читает письмо и с каждой секундой его лицо становится все более пугающим. Он бросает на Гермиону взгляд, кивает и поднимается к себе. Она не выжидает долго и идет за ним, входит в спальню и видит, как Малфой собирает сумку. Земля уходит из под ног — теперь Гермиона понимает, что значит это выражение. — Мне нужно уехать. На пару дней, может, больше, — он складывает вещи с помощью магии и делает это удивительно быстро. Она открывает рот, чтобы сказать хоть что-то, но ни одной внятной мысли не рождается. — Гистеон приезжает через два дня…— произносит она, наконец. — Обнимешь его за меня. Малфой напряженно сводит брови, явно вспоминая, что мог забыть и что нужно взять. Подходит к письменному столу, выдвигает ящики. — Его нужно будет допросить, — Гермиона шагает ближе и складывает руки на груди. — Допросишь. — Малфой, он будет мне врать, как врал на допросе, как врал аврорам! — теперь злость накрывает ее. Он поворачивается, резко выдыхает и отвечает: — Значит, залезешь к нему в голову, порежешь память на лоскуты и рассмотришь каждый. — Его ноздри дергаются. Холодная ярость. — Не мне тебя учить нарушать правила.***
Дом без Малфоя пустой. Так не должно быть. Он полон людей. Они с Малфоем не вели долгие беседы в гостиной, не гуляли у озера, редко перебрасывались шутками за ужином. Чаще у них был короткий разговор до и долгий — после. Они говорили обо всем, но никогда о войне. И теперь она понимает, что одинока. Не чувствовала одиночества здесь ни разу, потому что ее вечно отвлекал Малфой. Сначала спорами, потом загадкой, потом собой. Она предвкушала вечер и ночь, а теперь не хочет, чтобы заходило солнце. И еще ей тревожно. Малфой был защитой для всех. Сейчас их главная защита — дом. Ночью второго дня Гермиона поступает ужасно. Она заходит в спальню Малфоя, ложится в его постель, накрывается одеялом и утыкается носом в его подушку. Она вдыхает так глубоко, как только может, и на секунду все ее тело замирает от такого огромного и яркого счастья. Наверное, это и есть эйфория. Гермиона лежит на спине, уставившись в потолок, с подушкой Малфоя, прижатой к груди, и в голове нет ни одной мысли. Только почему-то снова хочется плакать.