1096 год. Осень.
Холодный ветер, спустившийся на эту бренную землю с могучих Карпат, развивал пурпурный плащ, крепленный на скудные по количеству латы из дорогого светлого железа. Чёрный конь под всадником встрепенулся и поскакал вперёд, оставляя за собой разорённую деревню с бездыханными телами крестьян. Опять. Крестоносцы ушли из венгерской деревушки, не найдя в ней провианта. Опять. Олин мелкий лорд уже пал голодной смертью, а до Константинополя было ещё идти и идти. Но он знал, что он то не умрёт. Ещё ни разу не умирал, хотя пора бы давно. Бессмертный праведник вступил в поход за верой..........
Великий град Константинополь поражал ещё не походе, добивая красотой ворот. Для европейских рыцарей такая роскошь и была искомой Землёй Обетованной, Раем, пределом мечт. Родные земли может и были богаты, но не так. Там был серый камень, плохой свет лучин и смрад ям, стоит выехать за город, а тут было истинное имперские величии, не снившееся ни одному Карлу. Великий город, правда, знавший лучшие времена. И Фёдор знал его лучшие времена. Когда то давно он, бессмертное тело, перешёл в новую столицу из Рима. Он видел расцвет империи. Сейчас Рим пал. И Фёдор боялся увидеть закат. Поэтому и пришёл сюда. Император Алексий I воззвал к помощи. Урбан II откликнулся с превеликим удовольствием. Всё же льстило, что Патриарх Константинопольский не смог совладать с яростными турками, а вот Папа Римский — другое дело. Даже полвека не прошло с раскола, удивительно, до чего доводит нужда. Фёдор смотрел на всё это пренебрежительно. Люди, с обоих сторон погрязшие в пороках, спорили как правильно верить, забывая при том, что правил то и нет особых. Господь — это любовь, а не убийство. Неверные — заблудшие души, которым надо помочь, а не омерзительные враги, которых надо утопить в крови. Главное — вера. Но к ней давно примешалась политика. И, даже понимая, что послал Папа крестоносцев вовсе не за веру, бессмертный пошёл спасать город, долгое время бывший ему домом. Фёдор остановил вороного скакуна на холме при городе. Алые глаза глядели на стены, за золото щитов, на резные ворота, на чудные храмы за ними. Южный ветер не был холодным даже осенью. В Римской империи всегда было жарко, душно, пьяно и хорошо. Ветер раздувал плащ, плащи рыцарей впереди, знамёна и стяги, на которых, кроме гербов благородных домов, виднелись лики святых. В груди поднималось чувство, что возможно всё будет не зря, ведь многие и правда устремились через половину мира ради веры. Но чувства обычно лживы. Только вот взгляд алых уставших глаз упал вниз, под стены великого града, где встретил не самую приятную картину. Сотни людей. Бедняков. Точно, они же ушли годом ранее. Ушло многим больше, но почти все их тела остались у стен первых городов на пути к Иерусалиму. Чтож, люди лишними не бывают. Фёдор усмехнулся и дёрнул поводья. Лошадь пошла вниз. Чем ближе к стене, тем больше шума, от которого неприятно плыл разум. Несколько сотен бедняков, брошенные константинопольцами на произвол судьбы, лишь бы не мешались в городе, пытались устроить что-то похожее на родной дом, но выходило скудно. А может и хорошо, просто Фёдору, за не одну сотню лет в роскоши привыкшему к ней, не понравилось. Мужчина сошел с скакуна и протянул поводья. Мальчишка-оруженосец из свиты забрал коня и удалился к лагерю лидеров их похода. Фёдор глубоко вдохнул местный душный воздух и оттянул воротник. Донельзя жарко для поздней осени, но снять мешающие слои одежды выйдет только к вечеру. Идти в толпу бедноты ему не было никакого резона. Но сердце звало, а за почти тысячу и сотню лет жизни Фёдор понял, что сердце слушать надо. Сердце направляет Господь Бог, указывает на то, что нужно сейчас и потом. Точнее, кто. Это чувство он научился распознавать к исходу третьей сотни лет. Этот трепет в груди, лёгкое покалывание в ребрах, вели его к беловолосому ангелу, что разным разумом преследует его во все времена. Последний Коля, а за годы Федор понял, что только это сокращение подходит большинству воплощений, умер тридцать лет назад, от простой инфекции. Набирал воду, заработал занозу, с ней грязь и проклятие, оттого и умер. По неясной игре Бога, времени прошло достаточно, чтобы столкнуть бессмертное тело и бессмертную душу ещё раз. Задумавшись о вечном, Фёдор не заметил, как крестьянская лошадь перед ним забрыкалась и встала на дабы, уронив карзины. Большие копыта стали бить хозяйку, что повалилась на землю. Люди вокруг всполошились и старались разойтись, все, кроме двоих: один шёл вперёд, не замечая ничего мирского, второй бежал ему наперекор. От резкой хватки вокруг талии и дальнейшего толчка вбок Фёдор вышел из транса. Последовал удар, лязг тонких доспех от удара о случайный камень, боль пришла чуть запоздало. Плащ из дорогого пурпура плавал в грязной луже дай Бог без конского испражнения, земля с мокрой грязью налипали на доспехи и ткани костюма в местах, где лат не было. Смольные волосы тоже, впервые с конца восьмого века, оказались в грязи. И сверху придавливало тело. Первое, на чем остановился взгляд, была белая коса. Ну как белая. Грязно-белая, серо-охристая, с торчащим мусором. Одна из тысячи. Один поворот головы, и алые глаза встретились с разноцветными стеклом чужих очей. Взгляд недоумевающий и с толикой страха, был направлен в сторону, будто мальчишка сначала сделал, а потом только решил начать осознавать, что он всё-таки сделал. — Месье, Вы в порядке? — обеспокоенный, чуть дрожащий голос юноши донесся до слуха Фёдора. Как же он красив. Впрочем, как и всегда. С каждой их встречей Фёдор ощущал что-то новое в груди. С веками удивление сменялось на раздражение, после на принятие, на интерес, на необходимость. И вот он снова тут, с этими чарующими глазами, с этой от природы бледной кожей и пушистыми, вечно припорошенными снегом ресницами, облачными волосами. Точнее, сейчас грязными, совершенно противными, но, боже, он знает, насколько очаровательно-магическим они могут быть, если отмыть. И он отмоет. — Я… — начал было Фёдор в ответ, как беловолосый юноша редко отвернулся. Проследив его взгляд, алые глаза наткнулись на валяющуюся неподалёку женщину в луже крови. Та самая хозяйка лошади с проломленным копытом черепом. Характерный запах сразу наполнил всё вокруг. -… в порядке. Можешь с меня слезть. — Ох, простите, месье. Юноша резво встал и принялся оттряхиваться. Однако через пару секунд что-то для себя осознал и немного дёргано подал руку поднимающемуся благородному человеку. Фёдор руку принял и спокойно встал, принимаясь брезгливо рассматривать последствия своего спасения. Нет, конечно, он размазанной головы проблем было бы больше, но и это не слишком приятно. Мокрая грязь с волос капнула за шиворот, заставив неприятно поморщиться. — Да уж, не рад Вам город. — пошутил юноша, но словив неясный тёмный взгляд налитых кровью глаз, стушевался. — Прошу не казнить. Резко сжавшись до размеров ребёнка, мальчишка с белыми волосами попытался скрыться. Но Фёдор его отпускать не хотел. — Коля же, да? — вслед крикнул он, ожидая, пока юноша вздрогнет и, сильнее вжав голову в плечи, повернётся, робко подходя. — Николя. — мальчишка сжался сильнее, недоумевал и боялся. — Обычно сокращают до Ники, но как месье изволит. — А род? Парнишка смотрел с недоверием и страхом, все ещё сжимаясь. Оно и понятно, будь он сам простым крестьянином, и заговори с ним рыцарь, тушевался бы так же. — Нет рода больше. Сын Яна, пахаря, что червей неверных кормит. — отозвался в итоге Коля, вновь на намереваясь уйти. Ещё не знает, что не суждено. — Идём со мной. — юноша резко обернулся, смотря всё с прежним страхом и недоверием. — Ты спас меня, дай хоть накормлю. Не ждёт же никто. — Верно. — Коля кивнул, часто заморгал и увёл разноцветный взгляд в пол. — Не ждут. Фёдор поджал губу и кивнул. После чего развернулся и, махнув рукою в призыве идти за ним, направился в лагерь знати. Беловолосый мальчишка поспешил следом. По замыслу Отца Небесного, умрёт он через год. Не жили его Коли дольше года после знакомства ещё. А значит надо крепче держать, пока год не истёк.…........
Вокруг было слишком шумно, но Фёдор умел концентрироваться. Гул людей в импровизированной таверне, где доблестные рыцари ожидали, пока константинопольцы их пустят в свой город, отошёл назад, уступая звукам одного единственного человека. Николя, такой реальный и живой, сидел напротив и жадно ел довольно грубую пищу, захватывая все крошки пресного хлеба. А Фёдор, уронив голову на согнутую в локте руку, неотрывно следил за каждым его движением. Мальчишка, конечно, ел, но поглядывая настороженно. По виду человек благородный, статный, не то, чтобы старый, богатый, и, самое пугающее, имя знал. И пока, что главное, ничего не потребовал взамен. Да и что бедный крестьянин в сотнях километров от родного дома мог бы дать взамен? Фёдор осторожные подглядывания, конечно, замечал. Не первый Коля на него так смотрит, наверно, с тех пор, как он решил их искать, все. Поэтому он тяжело вздохнул и переменил свою расслабленную позу на более ровную. — Как ты тут оказался? — решил разбавить тишину между ними Фёдор, надеясь так сбить напряжение мальчишки. Однако тот вздрогнул и выпрямился, отряхнул руки и посмотрел ровно, удивительно смиренно. — Если Вы что-то от меня хотите… — но решительность ушла, стоило Фёдору напротив физически отмахнуться. — Мои мотивы восходят к вещам, которые ты не помнишь. — Я вижу вас впервые. — Но не я тебя. — Коля моргнул своими неземными разноцветными глазами и наклонил голову вбок, на манер щенка. — Если будет легче, считай, что напоминаешь ушедшего навеки дорогого мне человека. Юноша хмыкнул и пожал плечами, взявшись за новый ломоть хлеба. Пока дают, надо есть. — Так мой вопрос. — напомнил бессмертный, вглядываясь в грязное лицо. — Отец привёл. Священник воззвал, Пётр позвал, отец повел. — коротко ответил Николя, отводя глаза на небо. — Так ты борешься за веру? — Неверные не беспокоили мою семью, пока мы не пришли сюда. Чем ближе эта Земля Обетованная, тем больше в душе сомнений в Господе, да простит Он меня. Милосердие Его будто оставило нас. — стекляшки-глаза опустились вниз, Коля замер, кажется, затаил дыхание. — Не в Боге дело, а в оружии. — фыркнул Фёдор, складывая руки на груди. — Не Бог виноват в том, что люди, не взявши мечей и воинов, пошли Дьявола бить. Только вот юноша отчего то завёлся. Его лицо исказила гримаса отвращения, в глазах виднелась боль и ненависть. И врятли именно к нему, скорее к Нему. — Вы можете так говорить, пока ваша семья цела или отсутствует, пока Вы не видите смертей близких. — кулаком мальчишка ударил по столу, заставив Федора вздрогнуть от неожиданности. — Пока от голода не умирает братишка, пока венгры не насилуют сестру, а соратники, клеймя шлюхой, забивают камнями, пока ночью не просыпаетесь от криков второй, пущенной в круг и умершей через недели мукой, пока безбожные турки не забивают камнями твоего брата, на стреляют телом твоего отца, не уводят к себе брата. — Коля говорил чётко, отрывисто, полутоном, смотря ровно в алые глаза напротив. В собственных плескалась озлобившая боль. — Вот тогда дело в оружие, а не в Боге. Увы, в глазах юноша не нашёл ни брезгливости, ни непонимания, ни страха. Он нашёл отреченную вселенскую грусть и полное понимание. Столь глубоки были эти глаза, что Коля чуть не упал в это кровавое море. Вдруг он понял, что человек напротив видел боль и многим больше и дольше. Стало совершенно не по себе. — Хоть кто остался? — совершенно спокойно, тем же голосом, что и до этого, спросил Фёдор. Коля сел ровнее, опираясь на спинку. Он откашлялся, прикрыл глаза и вновь стал смотреть куда-то в стол. — Мать в Руане. Если жива ещё. — снова тяжёлый вздох. — Но я уже не думаю о встрече с ней на грешной Земле, лелея надежды на Небо. Фёдор кивнул. В прочем, как и всегда. Мальчишка молод, одинок, беден, кому-то принадлежит. И по глазам видно — жаждет свободы больше всего на свете. Верит в то, но не так, а как правильно…да кто в целом знает? Между ними поселилось молчание. Николя уже не ел, а просто тупил взгляд куда-то в стол. Бессмертный не мог оторваться от мальчишки. И просидели бы так дальше, если бы в недотаверне не появился Бульонский. Мужчина резко привлёк к себе всё внимание, в том числе и странной парочки. — Римляне наконец пустить нас изволили! — громогласно заявил он. Среди знати прошёлся радостный возглас. Всё уже устали и лелеяли идею оказаться в уютных домах константинопольцев. Фёдор поднялся из-за стола со всеми, но вот уходить не спешил. Николя подскочил сразу же, как аристократ стал подниматься, и теперь лишь выжидал. — Пойдёшь со мной? — обдумав варианты, которых всё-таки было не так много, предложил Фёдор. Коля моргнул по очереди обоими глазами, обдумывая. Все это звучит странно. Но, у него нет ничего, что было бы ценно потерять, он знает, чувствует, что умрёт и скоро. Бывает чувство, что ты не знаешь, куда идти, зачем идти, но чувствуешь, что рядом с определенным человеком тебе будет лучше. И, ведомый этим чувством, проведением Господнем, юноша кивнул. — Пойду. — и, чуть помолчав, добавил. — Зачем бы Вы меня не звали.