Допредставлялась

Жизнь в приюте была такой... серой, что ли. Однообразной и утомляющей. Чёткое расписание со строгим режимом сна и приёмами пищи откровенно раздражало. В своей жизни я ненавидела планы и расписания: бесили они меня до ужаса. Но тут выбора особо не давали: или послушание, или голодовка и отработка. В родном теле со мной вряд ли бы что-то случилось (я частенько пренебрегала приёмами пищи), но для новой тушки питание было критичным вопросом. В первые дни я отказывалась от еды, но после почти обморока от слабости пришлось есть. В задрипанном приюте из съедобного был только хлеб, от всей остальной пищи тошнило, и глотать её приходилось не жуя. Но человек — тварюшка живучая, ко всему привыкает. Даже к ужасной на вкус еде, отсутствию телефона и интернета. К потере семьи, как оказалось, тоже. Спустя месяц сил на слёзы не оставалось, глаза высохли, и даже в самые тяжёлые моменты оставались сухими. Я запретила себе думать о маме, папе, братьях, сёстрах, друзьях… Много кто остался там, куда я никогда не попаду. Впиваюсь ногтями в ладонь, чтобы поменьше думать. Небольшие ноготки вонзаются со всей силы, но всё ещё недостаточно больно. В прошлой жизни я лёгким сжатием кулака приводила себя в чувство, а сейчас… Не думаем об этом. Мир, куда я попала, на первый взгляд ничем не выделялся: всё казалось таким же, как и в моем родном, только немного старым. Шутка ли, попасть почти на сто лет в прошлое. Ещё и в Англию, с минимальными знаниями английского. Просто сказка. Языковой барьер в этот раз исчезал гораздо быстрее, говорить становилось легче с каждым днём. То ли общение с детьми так сильно качает социальные навыки, то ли память прошлой владелицы хоть чем-то помогала. Короче, в этот раз вышло от силы месяца два — и я уже более-менее свободно излагаю свои мысли. Жизнь входила в свою размеренную череду, и я училась заново существовать в теле ребёнка. Маленький рост, слабые ручки, что даже таз с водой еле поднимают, и отвратительное чувство, что вами все помыкают и командуют. Этому телу только исполнилось восемь, и особо оно до появления меня ничем не отличалось. Эмми была сообразительной, но всё же ребёнком. Оценки по предметам скакали: то, что нравилось, схватывалось легко, но то, что ребёнок не переносил, едва-едва держалось на удовлетворительном уровне. Поэтому с математикой была беда. С физикой, впрочем, тоже. Зато на истории и чистописании девочка блистала. У неё явно был гуманитарный склад ума, и естественные науки вызывали стойкое отвращение. Что ж. Раз Эмили теперь я, то и играть будем по моим правилам. Когда начнётся химия, ставим её в приоритет, как и биологию, а пока стоит подтянуть любимую математику и хоть в одной из жизней попытаться выучить физику. После университет, вроде фармацевтика тут только начинает бурно развиваться, а потом работа в аптеке. Немного осложняет всё то, что я девушка… Эх, как же трудно жить во время половой дискриминации, но, кажется, в это время женщинам уже можно было учиться в высших учебных заведениях. Примерный план был составлен, и даже на первый взгляд казался неплохим. Осталось только вспомнить о том, что я забыла. Ах да, Вторая Мировая. Страшное словосочетание, на самом деле. Англия в это время была более-менее спокойным местом, но… Бомбёжки, мобилизация, отсутствие пропитания… Долгих пять лет придется выживать. Ещё хуже было то, что это время выпадало на то, что я могла бы учиться в университете. После войны явно будет поздновато поступать, да и не уверена, что после долгого перерыва вспомню хоть что-то. В такие моменты вспоминалась семья, которая могла поддержать и помочь. Думать о близких было больно до сих пор, и, если честно, сомневаюсь, что когда-нибудь что-то изменится. Время лечит, но не всё можно было забыть и просто принять как факт. Лично я не смогу. Воспоминания о семье были как незажившая рана. Они болели, саднили, зудели где-то на краю сознания. Это расстраивало настолько, что хотелось рыдать навзрыд, и глупое детское тело лишало привычного самоконтроля, хотя и обещала себе больше так не делать. Я всхлипнула. Потом ещё раз. А потом тихо заплакала. Холодный осенний день, колючий ветер, дурацкая война. Всё в этом чужом мире пугало и заставляло жалеть себя ещё больше. Хотелось броситься в объятия кого-то теплого и большого, чтобы заслонил от всех невзгод и просто пожалел. Холодная осенняя погода вторила моим мыслям. Она была такой же серой и унылой, что ещё больше тянуло в пучину тоски по дому. Сверху зашелестело остатками листьев дерево, закаркали вороны и заскрипела калитка у входа. Ветер подул сильнее, сдувая горячие слёзы, холодя щеки. Стало зябко. Вот бы сейчас эти слёзы стали огромным озером и спрятали меня от всего мира, чтобы я сама растворилась в этой гуще воды и стала лишь маленькой незначительной каплей. Вода всегда успокаивала меня и дарила чувство душевного равновесия. Это было привычно, знакомо и правильно. Я прикрыла глаза и попыталась это представить. Просто, чтобы отвлечься и остановить подступающую истерику. Воображение создавало какие-то сумбурные картины непонятно чего, и всё это выходило настолько нелепо, что тянуло смеяться, и я не стала сдерживаться: захохотала на всю округу. Что-то тёплое и ласковое коснулось щеки, будто большая рука погладила. Я подалась вперёд и прильнула к фантомной ласке. Иногда такое бывало: я чувствовала несуществующие прикосновения и успокаивалась, чувствуя воображаемую поддержку. Способ борьбы с тревогой, придуманный лет в четырнадцать, всегда помогал, но длился буквально пару секунд, чего было откровенно мало для полноценного успокоения. Ощущение чужой руки на щеке не проходило, и я распахнула мокрые глаза. Вокруг меня блестела водная гладь, в которой я была словно в коконе. Ладони сами потянулись потрогать, убедиться, что не сон, почувствовать, что это не очередная галлюцинация. Вода была мокрой. И тёплой. От удивления слёзы высохли и я просто застыла: вода плодом воображения не являлась. Это было странно. Внезапно вода задрожала и упала. На меня. Мда. — Да бля… — Эмили? Где ты успела облиться?! — воспитательница Роза выскочила словно из-под земли. — А ну, живо переодеваться! Пока я удивлённо хлопала глазами, она потащила меня за руку к зданию приюта. И тогда я впервые обратила внимание на вывеску на входе. Над дверью висела покосившаяся выцветшая надпись: «Приют имени Святого Вула». Что ж, это многое объясняло. Здравствуй, мир Мальчика-Который-Выжил.