Конечно, я приеду

Рацио полюбил эту аудиторию в тот же день, когда подписал трудовой договор с университетом. Огромные окна во всю стену позволяли солнечному свету заполнять пространство до краев, и от этого поднималась из глубины примитивная радость, доставшаяся от самых примитивных предков. Сейчас Рацио болезненно жмурился и не понимал, что тогда с ним было не так. Солнце, пространство, заинтересованные взгляды студентов, которые может и не знают точно, чего хотят в жизни, но прямо сейчас им интересно узнать — все это больше не будоражило в нем ничего, кроме глухого раздражения. Да и глаза те редко горели, чаще — слипались от скуки. Рацио смутно припоминал, что раньше бы что-то сделал с этим. Мелом кинул, а потом стал бы объяснять агрессивнее и чувственнее, чтобы у каждого в аудитории загорелись и глаза, и сердце, как у него самого. Но не сейчас. Он чаще рассказывал материал монотонно, слипшимися пластами текста, а его мысли были совсем о другом. Наверное, это то, после чего из профессии стоит уйти, но он не может. У него ипотека на двадцать лет, на хорошую трешку, и мебель из икеи, и в виде хобби — растения из ашана, на лечение которых уходит в три раза больше, чем они стоили. Это все, конечно, мусор. Первостепенное значение имеет духовная пища, а все остальное вторично. И все же, хочется быть сытым. Особенно, если ты никогда не знал голода. Да и никто не уходил. Преподаватель, который любит свою работу — исключение, а не правило. Тяжелая бюрократическая система перемалывала всех. Первыми под зубья попадали те, у кого глаза горели сильнее всего, кто пылко клялся не быть как пропахшие пылью и нафталином старики, которые скрипят под нос что-то, что даже им самим не интересно. Глаза Рацио горели очень ярко. Но когда это было? Огонь успел покрыться слоем времени. Его безэмоциональный монолог прервал громовой раскат. Это распахнулась и стукнулась о стену дверь. Рацио вздрогнул, с него слетела пелена скуки и задумчивости. Он повернулся, полный праведного гнева и готовый отчитать незваного пришельца, и… — Прошу простить за опоздание, профессор, — радостно и громко сказал мужчина в кричаще-изумрудной рубашке и белом, прости господи, боа, которое лежало у Рацио в шкафу на верхней полке и ждало самого парадного мероприятия. Дождалось. Студенты оживились и стали рассматривать бесстрашного незнакомца, который додумался в первый раз почтить профессора Рацио своим присутствием в конце сентября, еще и под самый конец лекции. Да и на типичного серенького физмата этот слепящий яркостью мужчина похож не был. — До конца лекции осталось три минуты, — отчеканил Рацио, глядя на него самым холодным взглядом из своего арсенала. — Вы могли бы и не приходить. — Две минуты и сорок секунд, — поправил Авантюрин и спустился вниз, чтобы занять место прямо перед Рацио. Усевшись и поправив боа, он обворожительно посмотрел на мужа и произнес так, будто они одни, и пара десятков студентов не смотрят на них с большим интересом. — Так не будем терять ни секунды. Прошу вас, продолжайте, профессор. Рацио поджал губы, отвернулся и стал записывать на доске уравнение, которое к теме относилось весьма посредственно. Ему просто была нужна причина не смотреть на группу. Двое студентов не очень далеко от него стали что-то обсуждать негромко, но и не трудясь понизить голос до шепота. Рацио вдруг осознал, что его очень раздражают низкие басовитые голоса и разговаривающие не по теме лекции студенты, а еще, возможно, тема их обсуждения, которая, в целом, была понятна. Рацио кинул в их сторону мел, почти не целясь, но попал точно в плечо одного из них. Прыщавый широкоплечий юнец с глазами теленка ойкнул и посмотрел на профессора с удивлением и какой-то обидой. — Потрудитесь соблюдать правила приличия или выйдете за дверь. — сухо произнес Рацио. — Это всех касается. Студенты поутихли, но шепотки на грани слышимости не исчезли. Рацио решил это так и оставить. На каждого не хватило бы мела. Он ни разу не посмотрел на Авантюрина, но тот не отводил от него взгляда. Рацио чувствовал, что у него прямо сейчас загорится спинка пиджака от такого пристального внимания. Как только две минуты и сорок секунд истекли, Рацио строго посмотрел на студентов, которые в первый раз с начала года не торопились покидать аудиторию и неправдоподобно медленно собирали вещи, поглядывая то на профессора, то на незваного гостя. Выпроводив за дверь последнего, он закрыл ее на ключ и развернулся, скрестив руки на груди. — Итак? Авантюрин уселся на парту и стал болтать ногами, потом подставил лицо солнцу и беспечно улыбнулся. Строгий взгляд Рацио на него не действовал. — Пришел забрать мужа с работы. А зачем дверь закрыл? — уточнил он невинно. — Будем целоваться? Рацио закатил глаза, потом скосил их на часы. Сегодняшний день, как и многие предыдущие, был таким бестолковым, что он даже не следил за временем, просто позволил пучине поглотить себя. Веритас хотел устроить полномасштабный разнос, но решил перенести его до того момента, когда они останутся одни. — Я думал, у меня еще одна лекция, — пробормотал он и добавил: — Тогда давай покинем аудиторию, пока сюда не начали ломиться. — Очень правильная и нетривиальная идея, док, — улыбнулся Авантюрин. За дверью еще не успела собраться толпа, но уже подтянулась пара студентов. Они машинально поздоровались и явно удивились тому, что профессор Рацио заперся в аудитории с мужчиной, который явно не был профессором Скрюллумом или кем-то еще, с кем они могли посекретничать по рабочим делам. Рацио мысленно цыкнул на Авантюрина, которому понадобилось вырядиться в чрезмерно хорошо притягивающий внимание вульгарный образ. Завтра ему придется весь день отбиваться от вопросов разного уровня тактичности о том, кто же этот загадочный мужчина и с какой целью нужно было запереть дверь. Рацио заранее затошнило от этого. Он не был трусом, не боялся осуждения и ничего не скрывал. С таким прямолинейным характером и жесткими методами преподавания ему ни раз доводилось выслушивать нелестные комментарии, прямые оскорбления и выражения сомнения в компетенции. Это Рацио абсолютно не тревожило, потому что касалось только его. Но лишние вопросы затрагивали еще и человека, которым он больше всего дорожил. Рацио мог подставить под удар себя, но не его. Он почти успокоился и уже придумал рассказ про сумасбродного давнего друга, который не может ни секунды прожить без внимания, но когда увидел, что синий форд Авантюрина припаркован прямо перед входом, у него задергался глаз. — Что побудило тебя совершить эту громкую акцию? — спросил он, громко выдохнув, когда двери машины захлопнулись и они остались одни. — Если ты про одежду, то я просто хотел достойно выглядеть перед Ахерон. — Что тебе от нее нужно? — нахмурился Рацио. Непристойное поведение вызвало в нем гнев и недоумение, но они обычно быстро проходили. С Ахерон было сложнее. Он не хотел в этом признаваться, но удивительная нежная близость его мужа и начальницы вызывала в нем смесь ревности и зависти. Он не понимал, где эта строгая, безэмоциональная женщина в неизменной двойке и Авантюрин, яркий и шумный, болезненно нуждающийся во всеобщем внимании, завернутый в сотни слоев золотой и меховой брони, нашли точки пересечения. Впрочем, он не сомневался, что точки эти есть, и они значительны. Просто эта часть жизни Авантюрина была для него закрыта. И все же, их встречи напрягали Рацио. — Да так, ничего конкретного. Посидели, потрещали, порешали кое-какие вопросики. — он перегнулся через Рацио и залез в бардачок, достал серебристую с розовым пачку орбита, привычно предложил Рацио. Веритас отказался таким же привычным покачиванием головы и привычно сказал: — Твой жаргон отвратителен. Авантюрин довольно улыбнулся. Он знал, что Веритасу нравится. Не жаргон, а живость и искренность. В салоне разлился сладко-розовый запах. Авантюрин завел машину. — Сейчас домой заедем, переоденешься, вещи возьмешь, — сказал он как бы между делом, следя за всеми зеркалами сразу. — Только быстро. Будем аскетами. Прелесть автомобильных поездок в том, что учишься обходиться малым и понимаешь, что весь этот хлам не так и нужен. — Какая поездка? — с раздражением спросил Рацио и нахмурился. Забывшаяся было злость разгорелась снова. Он проговорил, чеканя каждое слово: — Ты думаешь, что можешь все решить за меня, не предупреждать ни о чем, и я соглашусь? — и чуть спокойнее добавил: — Да я и не могу, ты же знаешь, у меня завтра рабочий день, рано вставать. — Мы едем на родину. — ровно ответил Авантюрин. Его прохладный голос сразу потушил Рацио. — К тебе домой? — спросил он с удивлением. В их паре так сложилось, что эту тему они не затрагивали. Никогда. Авантюрин чуть скривился и дернул плечом. — Мой дом — это там, где живем мы с тобой, где мы делали ремонт, куда мы выбирали шторы и тарелки, чтобы на них золотые полосочки по оттенку совпадали. А там — родина. Не больше. — И все же, у меня завтра пары. — продолжил стоять на своем Рацио, хотя серьезность Авантюрина его смутила. — Я даже не знаю, как долго ехать. — Всего день на машине. Чуть меньше даже. — Авантюрин, — с угрозой произнес Рацио. Авантюрин хмыкнул, не отрываясь от дороги. — Я договорился с Ахерон об отпуске, договор лежит у нее на столе. — Для этого нужна моя подпись. — Думаешь, я не знаю твою подпись? — закатил глаза Авантюрин. — Ты сам не так чисто ее пишешь, как я. — А ты думаешь, что можешь просто решить все за меня и не оставить мне выбора? — повысил голос Рацио. — Я думаю, что ты слишком долго не оставлял выбора мне. — ответил Авантюрин. Его брови хмуро сошлись к переносице, нос чуть сморщился, как у скалящейся собаки. Рацио редко видел его таким. Авантюрин привык постоянно носить маску необузданной веселости и чаще использовал пассивную агрессию. — Сколько лет ты не был в нормальном отпуске? Как только есть возможность выдохнуть, ты сразу загребаешь себе еще больше работы двумя руками! Рацио, мне неделя отпуска с собственным мужем снится по ночам, понимаешь? Вот до чего ты меня довел. — добавил он с ноткой шутливости, но все равно достаточно серьезно, чтобы Рацио не мог это проигнорировать. Он продолжил спокойнее: — Я на родине не был ни разу за все эти годы, да и ты тоже, вообще-то. Устроим небольшое дорожное путешествие, вернемся уже в пятницу вечером. Отдохнем, побудем наедине, разведаем местность. Если не хочешь, — добавил он, окончательно успокоившись, — тебя, конечно, никто не заставит. Никто в этом сраном мире. Так что, решай. Они приехали. Рацио посмотрел на мужа, сосредоточенно припарковывающего машину, и не смог найти в себе ни капли раздражения на этого человека. Он вздохнул и признал поражение. — Что брать? — Теплый худос, если холодно будет, ну и сменную одежду. — ответил Авантюрин и довольно улыбнулся. Все-таки он больше был похож на бесхитростную собаку, чем на умного кота, хотя и пытался это скрыть. — Все, что нужно, я взял, а что не взял — купим. — Мои… — Я попросил соседку из квартиры по диагонали присмотреть за цветами, — опередил его Авантюрин. — Думаю, за три дня она их не убьет. — С красными волосами? — Да. Та женщина недавно въехала, и Рацио всего пару раз сталкивался с ней на лестничной клетке, но она производила благонадежное впечатление, и о ней хорошо отзывался Авантюрин, который на второй день пошел знакомиться. В их паре он отвечал за коммуникацию. Рацио поднялся, переоделся и кинул в спортивную сумку несколько трусов и носков, толстовку с капюшоном, спортивные штаны и пару футболок. Он прошелся по комнатам, дал возможность взгляду зацепиться за что-то нужное. Решил взять пару книг, а наушники оставил. Все-таки, рядом будет Авантюрин. В сердце вдруг стало тепло от мысли о том, что ему ничего особо и не нужно, кроме Авантюрина. На лестнице он написал в чат с Гертой, Жуан Мэй и Скрюллумом, что его не будет три дня, и на всякий случай отключил телефон. Побоялся, наверное, что они сейчас позвонят трое разом и вправят мозги. Какая родина, доктор? У вас студенты и растворимый кофе с печеньем «юбилейное» в перерывах. У вас просторная квартира и нормальная жизнь, пора задуматься о собаке и ребенке. Ты же не был никогда легок на подъем, Рацио. Так с чего бы? — Дай родителям позвоню с твоего. Авантюрин протянул золотистый самсунг. Рацио отстучал пароль, который был тот же на каждом новом телефоне — дату своего рождения, нашел в списке контактов «Мама» с желтым сердечком, позвонил. — Какавача! Привет, дорогой. — раздался в трубке радостный голос. — Это я, мам. — Веритас? Что-то случилось? — заволновалась мама. — Телефон мой сел, а он за рулем, — соврал Рацио, потому что и сам себе не смог бы объяснить, почему настолько испугался неодобрения чата гениев. — Мам, мы с Авантюрином уедем из города на несколько дней. — Куда? — Друзья с юга к себе позвали, — опять соврал Рацио. Стало немного совестно, и он снова почувствовал себя подростком, который со строгим и серьезным лицом рассказывал родителям, что они с другом будут пять или шесть часов подряд решать пробники егэ по математике. Как будто ему в семнадцать лет требовалось столько времени на эти посредственные задания. Он же не мог сказать, что Авантюрин без видимых предпосылок решил навестить родные края, а Рацио за столько лет даже не узнал, где эти края находятся хотя бы примерно. Говором, словечками и повадками он был неотличим от москвича, и Рацио так и думал первое время, пока Авантюрин с прищуренными от удовольствия глазами не опроверг это. Но и Екатеринбург не был ему родным. Никаких одноклассников и друзей детства, никаких воспоминаний о бурном подрочестве, когда они с пацанами глушили водку прямо на этой вот улице. О родственниках и речи не шло. Авантюрин был сиротой, только не ясно, при живых или мертвых родителях. Но он не говорил, и Рацио не спрашивал. В настоящем его муж был самым лучшим и надежным, а прошлое должно оставаться в прошлом. Нет, даже если бы и знал, не сказал бы. Мама, конечно, со всем теплом приняла Авантюрина в семью, но о таких личных вещах пусть он сам ей расскажет. Или молчит до конца, его право. — Ну хорошо тогда, сынок. Отдохните там и привезите нам красивую ракушку. И… — она вздохнула, как начинает вздыхать абсолютно каждая женщина после рождения ребенка. — Будьте осторожны на дороге, ради нас с папой. Хорошо? — Хорошо, мам. Пока. Он отключился и вставил телефон в держатель. — Только ничего не говори. — попросил он, и голос прозвучал несоизмеримо моменту жалко. Все-таки врать человеку, который тебе доверяет, паршиво. Авантюрин пожал плечами. — У меня нет морального права осуждать ложь. Да и, знаешь, тебя я вообще не осуждал никогда и начинать не планирую. — Да ну? — поднял бровь Рацио и хмуро предположил, стараясь вывести его на эмоции: — А если бы я сменил работу на низкооплачиваемую, и нам пришлось бы урезать семейный бюджет? — Если бы эта работа сделала тебя счастливее, то я был бы только рад. — улыбнулся Авантюрин. — С милым рай и в шалаше, а у нас даже целая квартира. А что насчет тебя? Есть что-то, за что ты меня осудишь? — Нет, — с серьезной важностью ответил Рацио, будто давал клятву в ЗАГСе. — А если я ударю ребенка? Рацио посмотрел на него с глубочайшим осуждением, и Авантюрин засмеялся. Веритас закатил глаза и отвернулся к окну. Впрочем, оба знали, что его оскорбленные чувства остынут очень скоро. Незнание конечной точки пути еще не тревожило его, но чем дальше они отъезжали от дома, тем сильнее становился зуд внутри. — Челябинск, — сжалился Авантюрин. Конечно, он знал о склонности Рацио контролировать все, что происходит вокруг него. Веритасу показался странным его голос, и он повернулся, чтобы спросить, но сразу закрыл рот. Губы Авантюрина были плотно сжаты, уголок истерично тянулся вверх, глаза остекленели. — Авантюрин, — осторожно позвал Рацио. Он редко видел мужа таким, и каждый раз пугался. И каждый раз пытался казаться тем самым взрослым, который победит все на свете, но чувствовал себя ребенком, который не может ничего. — Ая, — напряженно ответил Авантюрин. Рацио не умел говорить с людьми, особенно о чувствах, особенно когда кому-то больно или страшно, и надо его успокоить. Сложные химические реакции в мозгу не были его областью специализации, тут бы лучше подошла Жуан Мей. Впрочем, она понимала чувства еще хуже. За годы совместной работы и довольно близкого общения она ни разу не сказала, что «гении» ей дороги. Это только Скрюллум и говорил, а Рацио с Гертой молчали со сложными лицами. Не знали, как выговорить «друзья» или «важны». Скрюллум всегда говорил то, что должен был, а Рацио думал, что это очень храбро и глупо, и что он бы так не смог. А сейчас надо смочь. Он выдохнул, как перед прыжком в холодную пропасть, и постарался выдать лучшее, на что был способен: — Я не знаю, что там было, но это уже не важно. Оно больше не имеет власти над твоей жизнью. Едва не дрожащими пальцами он коснулся руки Авантюрина, лежащей на руле. Тот хмыкнул, и в этом простом звуке было столько всего сложного, что профессор Рацио смог выцепить только горечь. Она была на поверхности — в тоне голоса, морщинках возле рта и глаз, в многолетнем молчании. Но Авантюрин не собирался признавать ее победу. — Боюсь, имеет, — он медленно сжал руль до побелевших костяшек, затем выдохнул и добавил чуть-чуть более воодушевленно: — Поэтому мы и едем туда. Наверное, он пытался подбодрить их обоих, двух напуганных детей. Рацио посмотрел на него опять, только внимательно, как смотрят на человека в первый раз, по внешнему считывая внутреннее и предугадывая прошлое и будущее. Они обязательно проводили вместе каждый вечер и все выходные, и за годы Авантюрин мог бы стать обыденностью, привычной деталью быта. У мечт заведено будучи достигнутыми терять свою ценность до последней ржавой десятикопеечной монеты. Но Авантюрин не мечта, и поэтому Рацио часто смотрит на него вот так, внимательно, и понимает, как сильно любит этого человека. Не только за его любовь, заботу, внимательные жесты, но и за эту внутреннюю силу. Она уседает до тлеющего уголька, а потом разгорается в пугающий пожар. Авантюрин удивительно гибок, но только для того, чтобы в нужный момент стать тяжелым острым камнем. — Бежишь навстречу страхам, как обычно? — спросил Рацио с нежностью в голосе. — Все или ничего, — со смешком ответил Авантюрин и переключился на деловую задумчивость. — Остановимся в Челябинске на ночь, рано утром поедем дальше. Успеем до полудня. Может, даже до десяти. Готовься меня сменить под вечер, я кофе перед сном пить не буду даже ради тебя. — Хорошо, — послушно согласился Рацио и повернулся к окну, обмякнув в кресле. Он не мог не смотреть на Авантюрина все это время, но боковым зрением подмечал и то, что они проехали свой не дорогой, но и не дешевый район, хорошо знакомый пышущий изобилием благородный центр и смутно знакомую окраину. Рацио точно был здесь пару раз, видел эти серо-коричневые потертые временем девятиэтажки. Их построили в другой стране, для другого времени и других людей, и Веритас чувствовал в их стенах какое-то тепло. Он знал, что до обещанного утопического рая было далеко, но не мог не верить в то, что эти дома строились на совесть заботливой рукой тех, кто хотел построить будущее. Но сейчас эти добродушные и наивные, как телята, коробки неловко жались друг к другу, словно бездушные гиганты нового времени их пугали, как и само время. Рацио иногда смотрел на это и смутно чувствовал, что они все что-то потеряли, что-то очень большое и важное настолько, что невозможно перевести это в слова. В нем начинали говорить бабушка с дедушкой по матери — врачи во втором поколении, и по отцу — инженерка и профессор, словно он был их продолжением, словно у него где-то остались воспоминания о том, как он сам строил что-то и знал, что строит будущее. Рацио знал, что это все не имеет смысла. Наделять конструкции из кирпича, стекла и бетона присущими живым организмам качествами — удел гуманитариев разной степени утонченности. Верить в реинкарнацию — стезя адептов специфических верований, вроде буддизма. Жалеть о чем-то — просто глупо. Веритас не был глупцом, но его все чаще подтачивала тоска, которая от вида этих памятников умершей эпохи становилась только сильнее. — Найди в сумке подушку. — велел Авантюрин. Рацио порадовался возможности заняться хоть каким-то делом и потянулся за уродливо-вычурной, но такой знакомой сумке, с которой Авантюрин встретился еще до их с Веритасом знакомства и не расставался никогда. Там нашлось несколько павербанков золотистого и розового цвета, большая пачка влажных салфеток, сильный запах духов, который уже впитался и в подкладку, и в кожу Авантюрина, и, наконец, две подушки для шеи. Фиолетовая и желтая, идеальная примитивная гармония, противоположные концы цветового круга. Очередной кокетливый намек на притяжение противоположностей. — Обязательно воспользуюсь. — Уж пожалуйста. Я купил их очень давно, чтобы они смотрели на меня и говорили: «Авантюрин, заставь своего доктора слетать с тобой на Шри-Ланку или хотя бы в Турцию, мы не хотим пылиться без дела, мы хотим увидеть мир!» — он выдохнул, закончив свой маленький экспрессивный спектакль, и добавил снова по-деловому: — Найди приличную едальню по дороге. — Разве может быть приличным заведение, которое называют едальней? — закатил глаза Рацио, но телефон взял. Авантюрин громко рассмеялся. — Уж простите покорно, профессор, трехзвездные мишленовские рестораны обычно не ставят на выезде из города возле дороги. — Трехзвездочные. — Жизнь в приличном районе разбаловала тебя, Веритас. — Избаловала. — Звонит. Рацио замолчал, не находя слов. Авантюрин довольно улыбнулся, будто в чем-то победил.