Довериться врагу

«Что бы ни случилось, ты не должна жить ненавистью. Поклянись мне в этом перед Буддой, дочь. Поклянись!» «Чангэ, остановись. Просто уходи!» «Ваше Высочество, зло нужно безжалостно искоренять! Изменнице Ли Чангэ место в камере смертников!» «Принцесса, отдайте мне печать наследного принца, и я пощажу посланника…» «Мне нет дела до Ючжоу. Моя задача — вернуть печать наследного принца и тебя в Чанъань…» «Прежде всего, я генерал Тан, и должен обеспечить безопасность жителей. Если вы этого не понимаете, Ваше Высочество, никакая печать вам не поможет…» «Они не оставят тебя в покое, пока печать в твоих руках. Но если вернешься, твой дядя простит тебя. Прошу тебя, вернись со мной в Чанъань, Чангэ, и все будет по-прежнему…» «Учитель, я хочу остаться с вами. Я стану вашим генералом!» «Дайчжоу повержен! Подкрепления не будет!» «Сражаться или сдаться — всего лишь стратегические решения. Главное — чтобы люди жили стабильной жизнью и не страдали от военных действий…» «Цена жизни людей в Шочжоу — моя голова. Только отдав свою жизнь, я могу дать им шанс на спасение. Доверить жизни жителей Шочжоу принцессе Тан — лучший конец для меня…» «Хочу, чтобы ты лично сдался мне, признал хозяином и повиновался. Тогда я пощажу Шочжоу…» Перебивая друг друга, голоса атаковали со всех сторон, вызывая яркие вспышки боли, без усилий пробивавшие тьму, окружавшую ее измученное сознание. Она совсем не чувствовала своего тела и не могла даже понять, была ли боль физической природы или так страдала ее душа, но ощущения были крайне мучительными. Прошла целая вечность прежде чем, каким-то необъяснимым образом, Чангэ начала осознавать, что все это — непроницаемый мрак, голоса, и, возможно, даже боль — просто дурной сон. И еще одна вечность — прежде чем ей удалось сбросить его липкую паутину и вспомнить, что произошло и где она находится. Она лежала на тонкой подстилке из сухой травы, брошенной на землю в самом углу тесного барака. Около двух десятков мужчин-рабов разного возраста спали вповалку прямо на земляном полу, наполняя внутренность барака хриплыми стонами, храпом и неприятными запахами немытых тел. «Командующий Ли мертв. Ты — просто раб Соколиного войска», — подкинула память слова пленившего ее тегина. Она обменяла свою свободу на жизни жителей Шочжоу и теперь, когда тегин сдержал свое слово, едва ли проживет долго. Бежать не было ни сил, ни желания, да и куда она могла бы податься теперь, когда все, кто был ей дорог, мертвы, а родной Тан стал не менее враждебным, чем вражеская степь? Чангэ не обманывала себя: если до сих пор ей и удавалось выдавать себя за юношу, то только потому, что во время боев никому до этого не было дела. Но надолго ли сохранится ее секрет, если придется постоянно находиться среди мужчин, да еще и под строгим надзором стражей? А когда они поймут… спасти от бесчестья сможет только смерть. Она бы покончила с собой еще в Шочжоу, но тегин Соколиного войска оказался слишком предусмотрительным. «Если ты умрешь, я утоплю Шочжоу в крови», — холодно процедил он, бросая ей теплую одежду взамен легкого траурного халата, в котором Чангэ вышла к вражескому войску с сундуком, хранящим голову губернатора Гунсун Хэна, чтобы сдать город. Ей пришлось смириться и в оковах пройти от Шочжоу до стана Соколиного войска, на всем пути ощущая на себе пристальный взгляд тегина. Она позволила себе не принимать ни еды, ни питья из вражеских рук, что, кажется, никого не взволновало, но в итоге к концу трехдневного перехода осталась совсем без сил, да еще и не совсем зажившие раны — от стрелы тегина на плече и от меча того, кто убил Адо и кого она следом отправила в Диюй, на правом бедре — снова открылись и дергали болью, той самой, из сна. Даже удивительно, что с этой болью она все же умудрилась провалиться в сон и немного поспать, судя по тому, что перед тем, как она закрыла глаза, в бараке кроме нее находились только пятеро парней-ополченцев, приведенных в лагерь одновременно с ней из захваченного Дайчжоу. Чангэ осторожно села, чуть ли не до крови закусив губу, чтобы удержаться от стона боли, прострелившей раненое бедро, потом поднялась, опираясь рукой на деревянную стену, и медленно двинулась к выходу из барака. Необходимо было глотнуть свежего воздуха и поискать что-нибудь, что поможет завершить ее теперь бесполезную жизнь. Снаружи было достаточно тихо. Большинство обитателей стана уже спали, и только группы из трех-четырех воинов неслышно передвигались на фоне горящих в нескольких местах костров, по всей видимости, обходя территорию. Чангэ сделала несколько опасливых шагов прочь от барака, намереваясь укрыться за сваленными неподалеку бревнами и оглядеться, но ее выдал звон цепи от оков на ногах, и тут же неизвестно откуда дорогу ей заступили три рослых воина. — Эй, что ты здесь забыл? — коверкая ханьские слова, грубо спросил один из них, угрожающе опуская руку на рукоять своего меча. — Рабам не положено выходить без сопровождения, особенно по ночам. Иди обратно. — Я… мне нужно… — попыталась оправдаться Чангэ, с притворной стыдливостью прижимая руку к низу живота. — Для этого там тун есть, нечего тут шастать и гадить, — не поддался на ее игру воин, схватил Чангэ за раненое плечо и резко развернул к бараку. Ошеломляющая боль накатила так внезапно, что Чангэ не смогла удержаться от болезненного вскрика. И в то же мгновение за спинами воинов раздался звонкий мужской голос, что-то возвестивший приказным тоном на чужом языке. Обернувшись, она увидела, как, прижав к груди сжатые в кулаки правые руки, воины расступаются, пропуская вперед молодого мужчину, почти юношу, с симпатичным улыбчивым лицом. Впрочем, в данный момент он был серьезен. — Тегин желает тебя видеть, — внимательно оглядев Чангэ, сказал он. — Иди за мной. Его голос показался Чангэ знакомым, но боль мешала сосредоточиться и понять, где она могла его слышать. Не говоря ни слова, она с трудом заковыляла следом, благодаря небо за то, что он ее не торопил.