Письма на кленовых листьях

Даня знает, что он хорош собой. На его внешность ведутся, за светлыми ресницами пойдут куда угодно. За его ликом отправятся даже в самые недра Ада. И он уже сидит там, среди кипящей лавы мыслей и костров разочарований. Стоит в центре пентаграммы, скалится, не подпуская в круг, но манит к себе. Он умеет торговать своим телом — на него ведутся. Умеет подать себя с нужной стороны, найти подход к каждому и заключать сделки с наиболее выгодными условиями. Но только к себе найти подход не может. Собственное отражение ненавистно. Искренне не понимает почему люди любуются и восхваляют его. Мертвецки бледная кожа, с большими мешками под глазами, неестественно светлые ресницы — и ладно будь он альбиносом! Но брови-то какие-то тёмные, тонкие слишком, нос крупный и губы незаметные, белые, как снег. Даня в себе красоты не видит. Он смотрит на братьев и те, пусть и очень похожи по общим чертам — цвет волос и глаз один, лишь оттенки радужек немного разные, — всё равно выглядят лучше. Даже Электросталь и Подольск выглядят живее, привлекательнее, чем он, а у них с экологией хуже. И обычно никто не сомневается в том, что Химки — эгоцентрик. Да если бы так было, может ему жилось бы проще? В этом он не уверен. Он совсем не психолог. Его братья, признаться, тоже. Но Женя, вечно покрывающий его нелестными словами, как-то сам догадался об очень триггерных темах Дани. Возможно по реакции понял, что обсуждать его внешность дело очень бестактное. В тот весенний и дождливый день, когда Женя что-то понял, они незаметно переместились из офиса отца в ресторан. Место не очень располагало к разговору, неловкое молчание давило на обоих, но Балашиха был как-то настойчив и они уже договорившись поехали в Химки. Беседы до самого утра с братом о жизни были новым, приятным открытием. Как-то пришло понимание, что с семьёй говорить легко и приятно, просто к каждому нужен подход — кто-то скалит на тебя зубы, но не даст незнакомцу и слова лишнего сказать, а кто-то мелочь незаметную, но приятную, сделает. Когда Андрей замечает, что что-то с Данилой не так, тот стоит в туалете уставившись в зеркало перед собранием, немигающие смотрит на своё отражение. Кривится, разглядывая каждую деталь лица и фигуры, будто вообще никогда себя не видел. Сказать, что Даня тогда испугался — ничего не сказать. Когда тебя ловят на грани истерики, мозг просто отказывается функционировать и выдавать слаженные, чёткие мысли. Мытищи как-то одним своим взглядом смог его успокоить, а потом и приобнять. Самое неловкое объятие за всю жизнь Химок, но хуже от этого не стало. Волновало только, что минимум двое людей, кроме него самого, теперь знает о его проблеме. И не хотелось, чтобы ещё кто-то знал. *** Идея красить ресницы приходит случайно — в офисе сотрудница прямо на рабочем месте красилась. Конечно он знал, что такое не останется незамеченным, но всё же рискнул. Долго ходил по магазинам косметики, рассмотрел множество вариантов, но всё же что-то да купил. И синяки под глазами замазать, и румянца на щёки добавить и может блеск в глазах появится. Денис, душа добрая, разрешил использовать его дом для «семейных» попоек. И пока Даня занимает единственную ванную, подкрашиваясь перед приходом друзей, Денис за дверью матерится: — Даня, ёбаный ты в рот, я ссать хочу! — Сейчас, — спокойно покрывает светлые ресницы чёрным цветом. Уже несколько месяцев он не может смотреть на себя без грима. Это тяжело назвать макияжем, однако Женя, когда заметил чёрные ресницы, предлагал пойти в визажисты. Как он себе только это представляет? Быть воплощением города и визажистом, смешно. Подольск вообще ничего не сказал на его новое хобби, но точно заметил перемены. И только Денис долго-долго пытался вбить Дане в голову, что он и без косметики выглядит нормально. Дане «нормально» не надо. Ему надо так, чтобы «лучше всех». — Истеричка Романовская, — Даня из ванной выходит вальяжно, совсем не слушая очередную волну мата от друга. Привык уже, что Мурино скорее питерское быдло, чем потомок царской семьи, как его отец. На кухне Женя и Андрей суетятся. Снеки по тарелкам рассыпают, проверяют холодное ли пиво. Андрей в аптечку несколько раз заглядывает, чтобы быть точно уверенным, что от похмелья что-то найдётся. — Ты скоро Денчика доведёшь, — Балашиха закидывает пару чипсин в рот. — И он твою косметичку тебе в зад засунет, — смеётся со своих же слов. — Он только на словах Лев Толстой, — отмахивается Даня, подхватывая тарелки. Уносит их в гостиную, где они собираются провести ближайшие несколько часов. Первый усаживается в кресло, ноги вытягивает и ждёт остальных. На звонок в дверь кто-то из братьев реагирует — Химки бесцельно листает социальные сети. Копошение, шуршание пакета и звон бутылок. Что-то в коридоре падет, слышится благой русский мат почти как у Дениса, но голос другой. Невольно сглатывает вязкую слюну, глаза опускает, изо всех сил старается сделать вид, что не замечает ничего — сердце начинает стучать в ушах. Он Татищева полгода не видел, тогда Даня ещё не красился. А он ведь придурок тот ещё, «пидорских» замашек не выносит. А Даня Серёжу хочет схватить, спрятать за пазуху и никому не отдавать, но скорее кулаком в лицо получит, чем хоть каплю нежности. — Здарова, — и этот хриплый, прокуренный голос почти над ухом раздаётся. — Чего молчим? Мемы интереснее, чем я? Ну мы тебе намутим приколов сегодня, если надо. Даня телефон выключает, цокает и глаза закатывает. — Тебя ждал, чучело, теперь развлекай меня, — ловит взгляд чёрных глаз, еле держится, чтобы не отвести свои, смущённо покраснев как помидор. — Ебать у вас флирт элитный, — Женя с холодным пивом заходит порхая. Ставит на столик, завершая композицию их весёлого вечера. А Серёжа всё на Даню смотрит пристально, совсем не мигая. Уже и Денис из туалета вернулся, теперь стоит настраивает плойку, и Андрей под боком Жени устроился, перехватив один из геймпадов. Эти гляделки уже всех начинают смущать — все приличия давно отброшены в сторону, но перебор как-то. — Ты нахера лицо разукрасил? У Дани почти вырывается «чтоб ты спросил». — Тебя ебёт? — ответ не лучше, да ничего другого не выходит. Пальцы дрожат, думает: защищаться или бить? Магнитогорск цокает, закатывает глаза на манер Дани, делает шаг в сторону, увеличивая расстояние. — У тя ресницы пиздатые, а ты их углём прячешь, дебил, — сам как-то тушуется, шею почёсывает. Ловким движением хватает банку пива и открывает, настойчиво пихает в руки Дани, а он автоматически сжимает холодную банку пальцами. Серёжа рядом с Денисом падает, заводит с ним разговор И эта тема плавно сходит на нет, но Даня весь вечер в голове крутит эти мысли. Ему Женя что-то такое говорил, но иначе, мягче. Только вот слова от брата и любимого человека воспринимаются по-разному. От слов Серёжи и сердце и разум содрогаются, чувства вытесняют одно другое. То, что Серёжа даже и не подумал кричать на него, обзывать «лестными» словами и не разбил нос — до Дани доходит только под градусом. Не первая бутылка выпита, не один час прошёл. Все ещё соображают, только Женя виснет на каждом, пьяно смеясь уже неясно с чего. Его Денис придерживает, хотя самого шатает неплохо, но другому упасть не даст. Андрей, как самый трезвый, ношу в виде «Женя-ёб-твою-мать», тащит в гостевую спальню, потому что она ближе всего к туалету. А ему он понадобится ещё. Серёжа весело фыркает — Московские ребята смешные все до коликов в животе. — Не, я щас откинусь, — Даня старается встать с ковра, на который переместился со временем, но мир кружится, он почти падает назад. Крепкие руки держат его надёжней любой стены — прижимают к себе, Даня спиной чувствует горячее тело и довольно характерное зловоние табака. — Куда тебе, принцесса? — Серёжа эти слова на ухо почти мурлычет, а Даня на месте готов кончиться и на небеса попасть. — Ванная, — указывает курс. Теперь его как Женю ведут вглубь квартиры и он не признается, что идёт медленнее, чем может, чтобы продлить контакт с Татищевым. Даня о прохладную раковину руками опирается, лбом в зеркало бьётся — оно тоже холодное, помогает немного. Серёжа не выходит, наблюдает. И под его взглядом Химки решает, что не может терпеть. Хватает жидкость для снятия макияжа, ватный диск и тщательно вытирает лицо, стараясь не ткнуть себе в глаз. — Бля, это надолго? Я тут поссу, не против? — Серёжа не особенно церемонится, и после даниного «валяй», дверь прикрывает и к унитазу ползёт. Убирая косметику с глаз, пытается не цеплять в отражении фигуру друга. Должно же быть у него хоть какое-то уединение, даже если Даня слышит и шуршание одежды, и плеск воды, да? Даня включает воду и начинает умываться аккурат к тому, как Серёжа подходит руки помыть. Оба тянутся за одним полотенцем, но Татищев перехватывает почти грубо. Возмутиться Даня не успевает: Серёжа осторожно прикладывает полотенце к его лицу, промакивая от влаги. Звон в ушах граничит с болезненным. Вот-вот и сердце из клетки рёбер вырвется, прыгнет в эти заботливые татищевские руки и будь что будет. Серёжа горячей ладонью щёку накрывает, поглаживает — Даня дышать перестал. Немного ещё — сам перестанет существовать. А мозолистые пальцы по ресницам ведут, глаза прикрываются сами собой. — Так гораздо лучше, — шёпот у Серёжи едва слышимый. — Завязывай с этой хернёй, ты и без этого красивый, — руку не убирает, наоборот, уже прижимает к алеюшему лицу, улыбается так легко и мягко. На Даню никогда никто не смотрел так нежно. — Ты пьян, Серёж, — Московский тоже голос не сильно повышает. Не отстраняется, нет, только ближе жмётся, для надёжности ещё своей ладонью сверху накрывает. — Естественно, — соглашается со смешком. — Но как это помешает тебе быть красивым? — У нас сейчас «что у трезвого на уме, то у пьяного на языке»? — Даня невольно вторит его смеху, смелеет под таким взглядом и ближе жмётся, совсем груди прикасается. — Я тебе это в любом состоянии скажу. — Ловлю на слове, — Даня от всего этого не понимает где его пьянит алкоголь, а где Серёжа — но от второго ведёт похлеще сорока градусов. Татищев выдыхает в самые губы Дани, почти целует их, но медлит. Ищет согласия — Даня его даёт, укладывая руки Серёжи себе на талию, свои на плечи закидывает и сжимает их. Такой долгожданный поцелуй из снов и мечт воплощается сегодня в квартире их общего друга– — Выходите! Всем надо в туалет! –который стоит прямо за дверью, и только из приличия её не распахивает настежь. Губы у Серёжи сухие и горячие. В эту ночь они украдут друг у друга много поцелуев — Даня в этом уверен.