***
Пока Антон убегает поговорить с остальными, узнать, что в итоге было решено на время сегодняшней ночлежки, Арсений остаётся в своей квартире. Как он уже подмечал, всё в доме осталось в таком же виде, в каком было оставлено, а именно: в жутчайшем беспорядке. Да, он сказал Шасту, что убираться здесь нет никакого смысла, но всё равно убирается. Пыль протирать попросту нечем, поэтому Арсений только расставляет аккуратно вещи, оставленные сваленной кучей на столе и у его ножек. Арс собирался быстро, в панике, брал только самое необходимое в своём видении необходимых вещей. Для многих вот скрипка была бы не необходима, а у Арсения вот так. Есть в квартире ещё одна комната. Туда они не заходили вместе с Антоном. Несмотря на то, что эта комната была названа Арсением кабинетом, в ней стояла кровать и шкаф для одежды. Мало ли, вдруг кто в гости приедет… На столе в кабинете всё так же валяются папки с неоформленными до конца отчётами педсовету, разрослась во что-то невообразимое плесень в кружке с тем, что когда-то было чаем. Сейчас чая, конечно, нет, а вот плесень цветёт и пахнет, так что зажав нос и рот рукой Арс выкидывает кружку в окно. Ещё над столом висит пробковая доска для прикрепления чего-то важного кнопками. Ну, Арс и прикреплял важное, только не по работе, а для своего ментального равновесия. Фотографии, распечатки, стикеры с мотивирующими и вдохновляющими цитатами. Повезло, что комната не на солнечной стороне и далеко от окна: ничего не выцвело из-за солнца, фотографии почти такие же чётки. Его дети из Питера, фотографии с похода в кино и парк аттракционов, маленькая фотокарточка с одним единственным словом «Борись», вырезанные цитаты из книг Политковской, как крепкая пощёчина, чтобы не забываться. И даже пара цитат Шастовой «Русской Трои» здесь есть. — Твою мать, — тянет шёпотом Арсений, сдёргивая с доски вырезанную из газеты фотографию. — И где я мог его видеть, — стонет, досадуя на собственную память, Арс. — Действительно, где! Где Арсений мог Шаста раньше видеть? Может, на собственной доске, на вырезанной фотографии с первой полосы с кричащим заголовком «Предполагаемый автор книги «Русская Троя» предвещает апокалипсис»? — Идиот, — шипит Арс на самом себя, пряча фотографию в карман. Арсений выходит из квартиры, сбегает по лестнице вниз, выбегает из подъезда в поисках своих. Большая часть так и осталась рядом с домом, Антон обсуждает что-то с Женей и Даней, пока Майя выслушивает какую-то проповедь от Ярослава. Влететь сейчас в эту группу с криком «я знаю, где тебя раньше видел!» кажется неловкой глупостью. — Всё просто, — разводит руками Трещин, обрывая спор Дани и Жени. — Егор Борисович, Ярик и Майя идут спать, а мы будем сидеть на въезде в город ждать своих. Что тут размусоливать вообще? — В целом, я думаю, он прав, — пожимает плечами Даня. — Шаст с Арсом пусть идут отдыхать, а мы… — Так. Стоп, — выставляет перед собой ладонь Трещин. — С Шастуном понятно, а Арсений почему не с нами? Или вы думаете нам будет лишним один человек, если мы ночью на заражённых наткнёмся? — Арс нужен мне для спокойного сна, — выдавливает из себя улыбку Антон. — Тебя что-то не устраивает? — Вообще-то да, — морщится Трещин. — После всего спокойный сон у тебя меня не устраивает. — Не начинайте, — шипит Женя, предупредительно зыркая на Шаста и Сашу. — Просто заткнитесь и делайте, как было сказано. — Мне казалось, ты против такого режима, — усмехается Трещин. — Майя, Ярик скакали на лошадях целый день. Егор Борисович и рыжий были за рулём. Но нет, их мы оставляем на ночное дежурство, а Арсения отсыпаться отправляем! — Слушай, если тебе так завидно, можешь тоже спать пойти, я только рад буду, — фыркает Женя. — Меньше ебли мозгов будет! Но дело же не в этом, дело в том, что ты просто Шасту хочешь чем-то насолить! — Не поднимайте шум, мы не знаем, есть ли поблизости заражённые, — шикает Егор Борисович. — Саш, заткнись и делай, что нужно. Майя, Ярик, я, Антон и Арсений будут отсыпаться. А ты, Женя и рыжий будут дожидаться наших. Всё ясно? — Так точно, — плюясь ядом, фыркает Трещин, тут же уходя подальше от остальных. — И ты даже слова ему не сказал? — удивлённо спрашивает Майя у Антона. — Не хочу, — тихо роняет Шаст, отходя к лошадям. — Интересно, почему бы это, — тянет Майя, провожая Антона взглядом. — Я рассказал кое-что, что с его глубоко сострадательной натурой не позволяет ему больше на Трещина огрызаться, — фыркает Женя. — Я бы сразу рассказал, но я же Шаста знаю, он бы себя и должником в итоге сделал. — Трещин написал статью, — начинает злым шёпотом Арсений, но Женя его прерывает. — Какую статью? Что вы вообще знаете? Боже, как легко исказить видение картины, если не видишь её целиком. — Ну просвети нас, — сужая на Женю глаза, скрещивая на груди крепко руки, требует Майя. — Это была не полноценная статья, это был обычный эмоциальный высер в твитере и… — Ох, ну это всё меняет! — взмахивает ладонями Арсений. — Раз не пошло в печать, то и хуй с ним, всего-то написал пост, который чуть не довёл человека до самоубийства! — Ты помнишь, что тогда было? Насколько мне известно, помнишь херово, — качает головой Женя. — А вы, — смотрит он на Майю, — даже если и помните, то всё равно не видите полную картину, потому что он ваш сын, вы про него всё знали и иначе, как совпадением, для вас это быть не могло. Но посудите сами, как это выглядело со стороны? Важнейшая конференция, а тут наш главный герой слёг с гриппом, не полетел и по случайнешему стечению обстоятельств не оказался в самолёте, который сбили. — И это было причиной смешивать с грязью, не разобравшись? — всплёскивает руками Арсений. — Из-за этого, из-за того, как это якобы выглядело со стороны, Шаст должен был понять и простить? — Нет, не из-за этого, — качает понуро головой Женя. — Но я хочу, чтобы до вас пока хоть первая часть этой ситуации дошла. Примите во внимание факт того, что это мы, друзья и семья Шаста, знали его на все тысячу процентов, знали, что он не крыса, что реально заболел вовремя, что всё это… Случайность. А для других? Всё это выглядело слишком неоднозначно, более чем просто «слишком». — Трещин — обычный провластный… — Ну с хуя ли «провластный»? — всплёскивает руками Женя. — Тебе не приходило в голову, как это я, со всеми моими взглядами, которые ты уже мог заметить, оказался в одном издательстве с «провластным»? Или ты думаешь, у нас там по факультетам делили? Грифиндор и Слизерин, провластные и борцы за свободу! Никаких несостыковок не видишь? — смеётся раздражённо Женя. — Многие говорят про то, что вы с Шастом во многих вещах не сходились взглядами… — О, то есть, и я провластный? Спасибо, Арсений! — Я этого не говорил! — протестует Арс. — Моя деятельность, связанная с борьбой Шаста, была скорее волонтёрской, я занимался этим в свободное время, описывал то, что хотел описать, в нерабочее время. Наше издательство избегало тем политики в целом! — Стоп, что? А почему тогда?.. Женя усмехается, глядя Арсу в глаза, кивает, мол, то-то же, неужто начало доходить? — Трещин был редкостным пацифистом, считал, что абсолютно все дела политики — это разжигание ненависти между людьми. И вместо того, чтобы бороться за свободу слова, лучше бы обратили внимание на глобальное потепление. Таким он был журналистом, таким человеком. Я писал о том, что касается политики от себя, за бесплатно, Арсений, чтобы где-то осветить то, что считал важным или интересным, чтобы где-то помочь Шасту. Но в целом-то я занимался не политикой. Чернобыль — это же больше не политика, Арс. С развала СССР уж как. От издательства мы писали о разных мероприятиях, об экологии, о благотворительных акциях. О здоровье, о чистоте природы, те ещё друиды, знаю. Арсений рассматривает Женю с ещё большим непониманием. Допустим, понятно, как его в это всё затянуло, он подружился с Антоном, да и с характером Жени, будучи представителем притесняемой ориентации, он сам участвовал в борьбе. У Жени были личные мотивы. Но как тогда в это всё вообще затянуло Трещина? Арсу почему-то представлялось, что тот был агрессивным провластным журналистом, который то и дело сталкивался в дебатах на политические темы с Антоном. Но всё выходит иначе? Как, получается, всё пришло к этому? — Первый раз, когда Антон встретился с Трещиным, это касалось начала распространения этой ебучей болезни, — вздыхает прерывисто Женя. — Саша сразу предупредил, что не будет отсылок к политике, если Антон идёт к нему, чтобы пожаловаться на заговор властей, секретное создание биологического оружия и попытки сокрыть всё это — то Шасту не к нему. — Не понимаю, — хмурится сильнее Арсений. — Трещина волновал сам факт болезни, как она проявляется, как людям себя обезопасить, как это лечить. У Шаста не было ни одного ответа. Он рассыпался в проклятьях, называл эту болезнь «шуткой смерти», описывая симптоматику, изменение ДНК. Но всё это… Звучало на грани фантастики, — усмехается горько Женя. — И Трещин бы поверил, если бы Шаст дал хоть одно весомое доказательство. Но он не дал. Не показал статистики, на которые отсылался, не назвал ни одного своего информатора. После закрытия и посадок членов издательства… Он так боялся снова подставить кого-то, что не привёл ни одного весомого аргумента в доказательство своих слов. — И Трещин решил, что Шаст просто ищет внимания? — морщится Арсений. — Или пытается посеять в людях панику, что сам Саша так не любит. Он не прикрывал власть, он лишь не поверил в слова дико взбудораженного мужика, которого видел впервые в жизни. А кто бы поверил? — Но он не мог не знать Антона, — качает головой Майя. — Наверняка он знал его как твоего друга, и как того, кто участвует… — В чём? В политике? А вы чем слушали, когда я говорил об отношении Трещина к этой сфере социальной жизни? — хмыкает Женя. — Знаете, какое у Саши было незыблемое убеждение? Все политики лгут. А Шаст, будь он писателем, социальным психологом, но он всё-таки… — Был политическим деятелем, — кивает с тяжёлым вздохом Арсений. — Да. И для Саши это выглядело так, будто Шаст просто пытается посеять панику, чтобы отвлечь от чего-то другого. Политики так делают, — пожимает плечами Женя. — Отвлекают внимание общественности, чтобы провернуть что-то под шумок. А потом сбитый самолёт, на котором Шаста почему-то не было. Всё так совпало, так логично срослось в глазах Трещина, что… — Женя не договаривает, головой качает, тяжело вздыхая. — И всё дело в этом? — спрашивает Арсений. — Нет, я не к тому, что этого недостаточно, но… Такая острая реакция Трещина, она была из-за того, что он думал, что Шаст хотел его использовать для политической авантюры с отвлечением внимания? — Эго тут ни при чём, — качает головой Женя. — Дело в составе пассажиров… От нашего издательства там была одна журналистка, — кивает медленно Женя, впериваясь пустым взглядом в землю. — Они были друзьями… Трещин был в неё влюблён больше пяти лет. Повисает тишина. Майя качает обессиленно головой, уходит к лошадям, к Антону, чтобы, видимо, переговорить на эту тему с ним. Но Арс остаётся с Женей. Всё куда сложнее, чем кажется на первый взгляд, да? Как и всегда… — Он не хотел разгромить Шаста тем постом, это был лишь болезненный крик человека в горе, попытка найти виноватого в собственной, в личной трагедии… — Как она там оказалась, если ваше издательство… — Как и я, она посвящала свободное время, вызвалась добровольцем, — вздыхает Женя. — Там мог быть я, но я был… Я был в больнице после Чернобыля. Вся наша жизнь — нелепое, пугающее или удачное стечение случайностей, Арсений. Зависит ли что-то от нас? Мы влияем на что-то или всё-таки это что-то влияет на нас? — Я не знаю, — качает головой Арсений. — И так, и так, это работает в две стороны… — Да… И нам остаётся лишь бороться или мириться. Иногда смириться — лучший выбор, иногда нет. Я всё думаю в последнее время, — Женя замолкает на пару минут, Арсений думает, что продолжения уже не будет, но замечает выступившую на чужих губах кровь. — Прости, — откашливаясь и сплёвывая кровь, кряхтит Женя. — Говорить стало в разы сложнее, — усмехается он охрипло. — Кажется, мне осталось куда меньше, чем говорили врачи. Хотя… Их прогноз был с учётом моего посещения больниц, терапии, лечения. А у меня этого давно уже нет. Я умру куда быстрее, чем через год. — Как думаешь, — Арс зажмуривается, головой качает, этот вопрос слишком жестокий. — Говори. — Как думаешь, сколько тебе осталось? — всё-таки выдавливает из себя этот вопрос Арсений. — Думаю, от силы месяц, — улыбается грустно Женя. — А может пара недель. Не знаю, — пожимает плечами так беспечно, будто не о собственной смерти говорит. — И в связи с этим… Я вот всё думаю, Арсений, стоит ли оно того? — Что именно? — Я-то ладно, мне осталось недолго, я рвусь в город, в этот план Шаста, потому что понимаю, так или иначе, но я умру совсем скоро. А уйти всегда хочется эффектно, если знаешь, что это неизбежно. Но вы-то, — тянет Женя, склоняя голову набок. — Разве оно того стоит? Революция, напоминание о себе, месть? Стоит ли идея жизни? — Я не знаю, — тихо выдыхает Арс, опуская глаза. — Ты нашёл детей, тебе есть, о ком заботиться, для кого стараться, Шаст нашёл тебя. Может… В вашем случае правильный выбор — смириться? Зачем бежать с разбегу в стену, когда можно развернуться и пойти куда угодно? — Отговариваешь меня от… — Да, Арсений, отговариваю, — кивает Женя. — И хочу, чтобы ты отговорил Антона. Это всё не стоит его жизни. Мы не знаем, что там сейчас, за стенами города. Не знаем, есть ли там что-то похожее на прошлую власть, а если есть, то… Мы так её ненавидели, почему рвёмся обратно в её лапы? За что так себя ненавидим? — Шасту не нравится мысль, что он сбежал, не нравится думать, что там люди, которые до сих пор могут испытывать давление и… — Давление, — кивает Женя. — Зато у них защита от заражённых, еда, вода, дома. Пока всё это, пока болезнь не уйдёт, разве плохо, что у них есть защита? Хоть какая-то защита… Если у Шаста получится, разве не станет это ударом по безопасности тех людей? Сейчас они в безопасности, а когда болезнь уйдёт… Тогда они сами начнут думать, что делать. — Видимо, это те самые вопросы, в которых вы с Шастом не сходились мнением, — хмыкает Арс, собираясь уже от Жени уйти. — Я лишь хочу, чтобы он прожил свою жизнь, а не умер за идею, которая стала для него хуже этого вируса… Как легко посеять в человеке сомнение. Так же легко, как и заставить его сражаться. Думая о том, стоит ли поддаваться на фактически манию Шаста напомнить о себе, продолжить борьбу за старую идею в реалиях, для которых она может быть больше неактуальной, или стоит прислушаться к словам Жени, Арсений понимает, что слишком мало размышлял об этом самостоятельно. Арс не провёл самостоятельный анализ, не рассчитал переменные. Он хотел бороться, хотел найти смелость в себе раньше, поэтому бездумно пошёл на поводу желаний Шаста. Только ведь прошло время. Прежняя борьба Антона была из любви, но сейчас все, кого он любит, рядом с ним, под его опекой и ответственностью, но он продолжает говорить о заражённых, о людях, которых не знал и не знает. Это уже не из любви, это из вины. Может, оттягивая Арсения от Антона, Трещин на самом деле пытался не Шасту насолить, а в своём понимании помочь? Для него ведь Антон — человек, ведущий всех рядом с собой на смерть. Может, это была попытка спасти Арса? Женя же говорит, что нужно Антона убедить смириться, ценить ту жизнь, что есть сейчас, да, не ахти, но вот они объединятся с другим лагерем, они смогут защищаться, выращивать нужное количество еды, охотиться. У них есть свобода от того, что раньше сковывало, пусть и получили они свободу не в том виде, в котором представляли. Пойти с Антоном, чтобы удовлетворить свою старую потребность и избавить Шаста от чувства вины. Отстраниться от него, чтобы спасти себя. Убедить Антона отказаться от старых идей для его же блага. Эта развилка ещё более жестокая, чем предыдущая. И все варианты в ней придуманы не Арсом, а кем-то другим. Первое предложил Шаст, второе строится из поступков и слов Трещина, третье — просьба Жени. Арсу нужно прийти к собственному решению, к тому, что будет удовлетворять его принципы и видение будущего, но собственные мысли не получается упорядочить. День был тяжёлый, в голове от всех эмоций — белый шум. Что Арсу помогало в последнее время привести свои мысли в порядок? Что помогало прийти к верному решению? — А Леся же вернётся? — срывается с губ само. Антон, к которому Арсений подошёл незаметно даже для самого себя, смотрит немного удивлённо. Кивает. — Мне нужно с ней поговорить, — чуть хмурясь, кивает сам себе Арс. — Я могу чем-то помочь? — В целом, мы уже распределили работу, — качает головой Шаст. — Нашли открытые квартиры, где можно будет уложить поспать маму и других, кто будет спать. Главное не потеряться, — улыбается Антон, вычёсывая гриву лошади. — Ты можешь пойти передохнуть, если хочешь… — Я думал, погулять по городу, но уже темнеет, да и ты занят, а по одному лучше не ходить, — качает головой Арс. — Пойду тогда домой, сделаю запись в ежедневнике пиздеца… Надо же с этим работать. — Надо, — улыбается сочувствующе Антон. — Стой, Арс, вот, возьми, — Шаст протягивает Арсению коробок спичек и керосинку. — Не пиши в темноте, — улыбается мягко Антон. — Спасибо. Приходи, как закончишь тут… Мне же надо с кем-то обсуждать написанное. — Приду сразу, как с лошадями разберусь, принесу тебе запеченную картоху потом. — Даня будет запекать или Женя? — А что? — Если Даня — я спокоен за посуду, если Женя… Всегда хотел попробовать картошку, приготовленную белорусом, — усмехается Арс. — Только если вежливо попросишь, — фыркает со спины Женя. — Пожалуйста-пожалуйста. — Уломал, — смеётся Женя. — Были бы у нас яйца, я бы и драников вам захуярил, но… О, у нас же было сало! — Теперь у меня живот урчит, — бубнит недовольно Антон, глядя вслед помчавшему к машине Жене. — У меня тоже, — улыбается Арс. — Всё, я пошёл, приходи потом, я тебя жду!***
— Картоха! — торжественно заявляет Шаст, заваливаясь в квартиру с миской картошки и жаренного сала. — Вовремя, — улыбается измученно Арс. — Меня как раз перестало тошнить после написанного, — вздыхает он тяжело, перенимая из рук Антона миску. — Это на двоих? — Угу. Романтический ужин в свете керосиновой лампы заказывали? — А он будет действительно романтическим? — взмахивает коротко бровями Арсений. — Ну-у-у, это зависит от нас двоих, — пожимает плечами Шаст, проходя вслед за Арсом на кухню. — Наверно, я не вовремя с такими предложениями. — Почему? — хмурится Арсений. — Ты сам сказал, ты только написал то… — Не надо, Шаст, — обрывает как можно мягче Арсений. — Это было, это прошло. Я пишу это всё, чтобы это ушло из моей жизни, а не чтобы на неё продолжало влиять, помнишь? — Помню, — расплываясь в расслабленной улыбке, выдыхает Антон. — Давай тогда поедим спокойно, а потом… — Спокойно? Ты же говорил, что ужин романтический? — посмеивается Арсений, ставя на стол миску с картошкой и керосинку. — Если честно, я понятия не имею, как это делается, — шепчет Антон по секрету, склонившись к уху. — Это типа надо глазки весь ужин строить друг другу? — Ага, именно это и называется романтический ужин, — смеётся Арсений, садясь на табуретку. — Просто приятная атмосфера и всякие милые штучки в общении, Шаст. — Ты очень красивый. — Желательно, чтобы они были к месту, — сощуривая весело на Антона глаза, добавляет Арс. — Слова о том, что ты красивый, просто не могут быть не к месту! — взмахивает ладонями Шаст, усевшись напротив. — Ну да, — посмеивается Арсений, вытягивая вилкой одну запечённую картофелину. — Хм… Если у них есть сало, это ведь значит, что в лагере Жени есть скот, ну, кроме тех, что дают молоко… — Женя говорил, что у них много домашних животных, — кивает Шаст. — Кажется, их лагерь действительно хорошее место для нас всех. Электричество, больше домов, у наших там может найтись своя квартира, ну, в смысле, среди оставленных в заброшенных домах. — Шаст, — тихо зовёт Арсений, опуская вилку. — Ты не думаешь, что лучше было бы остаться в том лагере? Я имею в виду… Не рваться в город? — Если ты передумал, я пойму, Арс, — улыбается грустно Антон, переводя взгляд к картошке. — Я не знаю, я переосмысливаю, но в чём я уверен точно, так это в том, что если я остаюсь, ты тоже… Тоже должен остаться. Точнее, не то чтобы ты мне что-то должен, и я не смогу оставить тебя силой, — тараторит, путаясь в словах, Арс. — Я бы просто… Просто хотел, наверно, уже остепениться. Понимаю, как это звучит, особенно после всего, что я говорил, после того, что было раньше. Но, может, правда в том, что время ушло? Моё время для проявления смелости, твоё время для борьбы, это просто… Мы словно люди, застрявшие мыслями и сердцем в трагедии, которая ушла. — Ты думаешь, ушла? — хмыкает горько Шаст. — Я думаю, что ты достаточно сделал. Может… Может, мне нужно проявить смелость и твёрдость, заработать для себя искупление, но что, если… — Арсений жмурится, чуть качая головой. — Что, если проявление стойкости, твёрдости для меня в теперешних реалиях не такое, какое было бы в прошлом мире? Что, если сейчас моя твёрдость должна проявиться именно в том, чтобы не отпустить тебя? Что, если, идя за тобой, вслед за твоим желанием или даже манией, — это и есть слабость для меня в этом мире? Что, если это никакая не сила? В чём сила идти на поводу твоего чувства вины? — Чувства вины? — переспрашивает шёпотом Антон, поднимая уязвимый взгляд к Арсу. — Я говорил, я боролся из любви, Арс. — Прошедшее время глагола, — вздыхает тихо Арсений. — Что ты сказал про прошедшее время глаголов в своих старых книгах? Оставить их в прошлом… Факт того, что ты сказал в прошедшем времени, кричит о неактуальности… — Женя, да? — резко морщась, спрашивает Шаст. — Что?.. — Женя тебе это в уши ввёл, — взмахивает ладонью Антон. — Я слышу в твоих словах его мысли. — Он заставил подумать об этом, но не говорил, что делать! — Да, именно так журналисты и делают. Просто заставляют подумать, — усмехается горько Шаст. — Я сказал, я повторюсь, если ты не хочешь, если передумал, я не заставляю тебя… — Я думаю не о себе! — вспыхивает Арсений. — Я думаю о тебе, Шаст. И знай о том, что мы задумали, больше людей, тебе многие бы сказали, что это путь в никуда. Это дорога к смерти, Шаст. Я слышал, что ты говорил, когда мы нашли выбравшихся из лагеря Савину с Колей, я слушаю твои слова постоянно. Задолго до нашего знакомства даже, — тихо добавляет Арс, вытаскивая из кармана вырезку из газеты и кладя её на стол. — Вот почему ты казался всегда знакомым… Я видел твоё лицо, видел… Но твоё имя никогда нигде не варьировало. Шасту бы отпустить какую-то шутку о том, что он здесь не очень вышел, но не до шуток совершенно. — Я задам вопрос, который, как мне кажется, сделает тебе больно. Не знаю, почему, но я чувствую, — тихо говорит Арсений, внимательно следя за каждой чужой эмоцией. — Почему ты нигде не подписывался своим именем? Почему даже в заголовках, где была твоя фотография, не было видно твоей фамилии? Почему у человека, который так активно участвовал в борьбе за демократию, не было имени? — У нас вообще не любят называть тех, кто не из «наших», Арс, — хмыкает серо Шаст. — Нет. Наоборот. Имена светились. В списке иноагентов, в новостных сводках, в разговорах других оппозиционеров. Но твоего имени не было нигде. Будто бы ты очень хорошо следил за этим, будто так и было нужно, будто ты прикладывал к этому усилия. — К чему ты клонишь? — резко сужая на Арсения глаза, напрягшись, спрашивает Антон. — Не к тому, о чём ты подумал, — вздыхает тихо Арс. — Я не считаю тебя двойным агентом или крысой, Шаст… Как и уверен в том, что ты не боялся засветить имя, своё — нет. Ты больше думаешь о близких, о семье, логично было бы предположить, что за маму беспокоился, не хотел ей проблем. — Но? — Но мне кажется, это не всё, — признаётся Арсений. — Что-то ещё в твоём имени… Что-то, что заставило тебя взять псевдоним, что-то, что заставило отрезать от себя фамилию и отчес… — Арс замолкает резко. Всё так очевидно, всегда было очевидно. — Что случилось с твоим отцом? — едва шевеля губами, спрашивает Арсений. — К чему эти разговоры вообще начались, — вздыхает тяжело Шаст, качая головой. — Вот тебе и романтический ужин, мы безнадёжны в романтике, Арс, знаешь? — Не увиливай, — раздражается Арс. — Не начинай это представление с перебиванием и забалтыванием! Это никакая не загадочность, Шаст, я хочу понимать тебя, я хочу знать, что у тебя болит! Арсений сверлит взглядом слишком упрямо. Антону бы как-то от этих глаз, от этого взгляда спрятаться, но вспоминаются снова слова Иры. Пора перестать бегать от того, что кажется трудным, это останавливает рост, это прямая дорога к дегенерации личности. — Что с ним случилось, Шаст? — твёрдо повторяет Арсений, только вот глаза его переменились, чувствует, что слишком давит, и готов в любую секунду отступить. — Его забрали, — глухо говорит Антон, сдаваясь. — Повязали на одном митинге… У него было больное, слабое сердце. Он не выдержал условий русской тюрьмы. И всё-таки мотивы были очевидны. Стоило только закончить сборку всех деталей Шастовой картины. — Я не хотел светить именем, не хотел, чтобы это связали так, будто я мщу за отца. Я не мстил, я старался для всех, я… Я не мог это так оставить, — на дрожащем выдохе говорит Антон. Арсений передвигает свой табурет к Шасту, обнимает его крепко за плечи, прижимая макушку к своей груди. — Я не мстил, — повторяет упрямо Антон, и непонятно, кому он это говорит: Арсу или самому себе доказывает. — Да, это стало толчком, но я не сделал злость и желание мести своей главной движущей силой. Я не мстил за него… Арсений подтягивает Шаста за руки вверх, заставляя подняться, уводит его в спальню, забрав со стола керосинку. Они укладываются в постель, стряхнув лишнюю, грязную одежду с себя, оплетаются всеми конечностями друг вокруг друга. Дело не в том, что Шаст не мог действовать из желания мести, дело в том, что он не хотел быть таким человеком, таким деятелем политики. Для этого ему и нужен был кто-то, горящий злостью. Кто-то вроде Арсения. — Ты ответил им вдоволь, — шёпотом говорит Арс, приглаживая русые волосы на виске. — Ты заставил их расплатиться сполна. Но сейчас, Шаст… Сейчас, боюсь, нам действительно стоит задуматься о том, как организовать собственную жизнь. Твоё рвение поражает, но… Нам ты нужнее, Шаст. Тем, кто есть в нашем лагере, тем, кто будет в другом лагере, ты нужен своей семье, своим друзьям. Может, пора пересмотреть приоритеты? Но это мои мысли, которые я не могу тебе навязывать. Если навяжу, если отговорю тебя против твоей воли, ты же не успокоишься, вечно будешь утопать в сожалении, что даже не попытался. Либо ты сам передумаешь, либо другого выхода, кроме как пытаться, нет… — Я не знаю, я ничего не знаю, Арс, — осипло шепчет Антон, вжимаясь носом в плечо. — Тебе надо решить. Если ты не изменишь своего решения, я пойду с тобой, мы все пойдём с тобой. А если нет, мы заскучать не дадим, у нас и здесь столько проблем, что твои дипломатические замашки ещё как пригодятся, — с мягкой улыбкой успокаивает Арсений, гладя по волосам. — Может, тебе нужно поговорить об этом и с другими? С Олесей, например. Знаю, что ты не хочешь её вмешивать, но если планируешь обойтись только мной и Женей — шансов слишком мало. Три человека против защищённого города? Это верная смерть… — Уповать на удачу не приходится? — горько усмехается Шаст. — На удачу уповать можно всегда, но всерьёз на неё рассчитывать — самоубийство. У нас слишком мало людей для подобной аферы, не говоря об информации. Нельзя планировать революцию без банального знания теперешней системы. Куда мы идём? Мы не знаем. Мы ведь даже не можем сказать, что в городах до сих пор есть что-то вроде власти. А если есть? И если как-то получится с одним городом… Ты ведь не успокоишься, пойдёшь к следующему, на всю Россию нам жизни не хватит, Шаст… — Стоит ли любая идея человеческой жизни, — тихо говорит Антон. — Женина головоломка… Наверно, когда смерть дышит в спину, чужая жизнь воспринимается иначе… — Он беспокоится за тебя. Как он сказал мне, он-то сразу вписался, потому что терять ему нечего, но мы… Как бы это жестоко ни звучало, мы не умираем, сами, получается, на смерть идём. Обдумай это всё ещё раз, пожалуйста, взвесь заново, Шаст. Стоит ли оно того в наших реалиях? Если объединимся с другим лагерем, у нас будет еда, дом, электричество, мы сможем жить спокойно, защищать своих, может, будем находить новых людей. А те, кто уже заражён, их никакая революция не спасёт. Разве что научная. — Это будет эгоистично… — Нет, Шаст, бросить своих, чтобы удовлетворить собственную задумку, — это будет эгоистично, — твёрдо говорит Арсений. — И мы выбираем оказаться эгоистами в своих глазах или оказаться ими в глазах десятков наших. — Я подумаю над этим ещё раз, — шепчет Антон. — А теперь давай спать, завтра тяжёлый день… — Я надеюсь, ты не решил просто втихую в одиночку это теперь провернуть, — подозрительно тянет Арс. — Такое геройство — точно полный идиотизм. — Обещаю не быть таким идиотом, — улыбается грустно Шаст, туша огонёк в керосинке. — Ты прав, надо обговорить это с Олесей… За этим приходят к нашей ведьме, за упорядочиванием мыслей… — Она, конечно, скорее всего, будет тебе мозги своими арканами засирать… — Я воспринимаю это как художественную метафору, — с улыбкой говорит Шаст. — Думаешь, — улыбка в голосе гаснет, — она решит, что я всё-таки ушёл в минус после падения прошлого мира? — Сейчас ты действительно рвёшься в бой, в котором наверняка погибнешь… Так что, вполне возможно, что твой Повешенный ушёл в минус. Не надо жертвовать себя неизвестно чему, Шаст, лучше посвяти себя тому, что умеешь, тем, кого знаешь, кто рядом… Давай спать. — Мы не обсудили твою сегодняшнюю запись в… — Сейчас не совсем к месту, да и керосинку уже потушили, слишком темно для чтения. Я описывал первую неделю. Начинающийся кошмар. Я изначально не блистал здоровьем, но им нравилось, как на неповреждённом теле расплываются гематомы. Получали удовольствие, ломая впервые мне ногу… Ну и насиловали впервые с особенным удовольствием, — едва слышно шепчет Арсений. — Я же был… «Охуеть, какой узкий», — давя в себе тошноту, шепчет Арс. — И это тоже, моя история наталкивает меня на мысль, что мы с тобой не должны соваться в город. Там у людей есть другие люди, есть что-то, а такие, как я… Те, кому не на кого рассчитывать, те, кто остался снаружи городов и попали в руки таких ублюдков… Может, нам стоило бы позаботиться о них? Антону есть, о чём подумать. Может, с изменениями реалий, пора изменить и направленность своей деятельности. Может, Арсений прав и стоит все силы пустить на сохранение и объединение своих, на спасение тех, кто остался один, кто был брошен и забыт. Заботиться о своих. Объединять лагеря. Находить отбившихся одиночек. Спасать тех, кто оказался у ублюдков. Может, его миссия не пытаться разрушить то, что ему не нравится, а построить с нуля то, что он видит идеальным миром для своих? Есть, о чём подумать.***
— Добрейший денёчек, — с усмешкой будит с утра Антона и Арсения Леся. — Привет, — расплывается в разморенной улыбке Шаст. — Боже, посмотри на него, отоспался и выглядит блаженным, — фыркает Ира, разглядывающая книги, на полке Арсения. — Всё прошло хорошо? — резко садясь в кровати, так, что мушки начинают летать перед глазами, выпаливает Арс. — Да, — кивает Ира. — Довезли твоих детишек до лагеря, отдали их на откармливание и прочие восстановительные процедуры Стасу и Серёже. Дима занимается Вероникой. Всё не так плохо, как казалось внешне. — Что это значит? — быстро одеваясь, спрашивает Арсений. — Большая часть бед у неё из-за дико воспалённых дёсен, — говорит Леся, подтверждая вчерашние слова Антона. — Поз уже варит какие-то настои из коры дуба, сказал это очень эффективно при подобном. Пару зубов придётся удалить, но жить будет. — А брекеты… — Снимет, — кивает Ира. — Это будет очень болезненная для больного рта процедура, но выбора нет. Главное, что она поправится. — Слава Богу, — со слезящимися глазами выдыхает Арсений. — Слава Позу, — хмыкает Ира. — И Кате. Они тебя с того света вытащили и с Вероникой справятся. — Чудесные новости, — облегчённо улыбается Шаст, медленно одеваясь, сев в кровати. — Андрея удалось сплавить? — Ага, — тянет саркастично Ира. — Это значит нет? — Это значит нет, — кивает Леся. — Более того, поскольку в лагере значительное пополнение, кое-кому удалось выбить у Стаса свою кандидатуру на уход из лагеря. — Что?.. — Классная фотка, Арс, — доносится с кухни голос Оксаны. — Окс! — вскакивая на ноги, уносится на кухню Шаст. — Ты зачем с ними увязалась? А кто охотиться будет??? — Во-первых, там всегда есть Журавль, во-вторых, там теперь на пару голов больше охотников благодаря тем, кого вы нашли и привезли. В-третьих, всё равно Стас не разрешает пока охотиться, несмотря на то, что мертвяки уже свалили от лагеря подальше. Короче, не кипишуй, всё под контролем, — подмигивает Антону Оксана. — Мы уже всех разбудили, все в дворе жгут костёр, Даня без своих чаёв жить не может, — посмеивается Олеся. — Вот только вам давали отоспаться до последнего, сказали, уже надо будить. — Вы думали, что мы так крепко спим, что аж втроём будить пошли? — усмехается Антон, возвращаясь с Оксаной в спальню. — Надеялись, вы тут сосётесь, а мы хотели подглядеть, — фыркает Олеся. — Вся наша женская суть трепетала в предвкушении. — Ну простите, что разочаровали, — буркает недовольно Арсений, уходя на кухню. — А… Картошка же оставалась с вечера… — Ой, — поджимает виновато губы Окс. — Прости-и-и? — Вот так спасибо, Оксан, — смеётся Арсений, возвращаясь в спальню. — Какой план? Завтракаем и выдвигаемся? — Лагерь не так далеко по словам Егора Борисовича, — кивает Ира, присаживаясь на край стола в спальне. — Недолго ехать. Вы готовы давать свою оценку великих критиков? — В данную минуту — нет, мозги ещё не проснулись, — бормочет сонно Шаст. — Ну так просыпайтесь быстрее со своими мозгами, — усмехается Окс, подхватывая Иру под локоть. — Мы пойдём, приходите быстрее. Проводив из квартиры святую троицу в лице Иры, Олеси и Оксаны, Шаст с Арсением заканчивают сборы. Арсений уже собирается выходить из квартиры, как из другой комнаты, из кабинета, его зачем-то окликает Антон. Арс ждёт продолжения вчерашнего разговора, но Антон говорит совершенно другое. — Для чего эта комната? — Использовал её как кабинет, — пожимает плечами Арс. — А кровать зачем со шкафом? — Мало ли, гости, — пожимает плечами Арсений, желая как можно скорее ускользнуть от этой темы. — Ты жил один, не в ладах с семьёй, друзей не было, но… Комната для гостей? — скептично тянет Шаст. Вот уж не там его внимательность проявляется. — Шаст, слушай, ну всякое же могло произойти, мало бы появился друг, или сестра бы решила навестить, — пытается отмахнуться Арс. — Пошли, нас ждут. — Ты ждал его, да? — тихо спрашивает Антон. — Я не настолько самовлюблён, чтобы думать, что итальянец приедет за мной сюда, — отшучивается Арсений. — Не итальянец. А тот мужик, который буквально… Тот, с которым ты жил в Питере, тот, который тебя выжил оттуда, шантажировав… — Шаст, пойдём к остальным, — просит с тяжким вздохом Арсений. — Почему ты его ждал? — упрямо стоит на месте Антон. Арсений снимает с плеч рюкзак, ставит рядом с собой с тяжким вздохом, смотрит на Шаста, внимательно разглядывающего лицо. — Хотел верить, что он пожалеет, — пожимает плечами Арс. — Хотел думать, что приедет за мной, извинится, раскается. Хотел думать, что… Хоть что-то для него на самом деле значил. — Он тебя не заслуживал, — тихо говорит Шаст, качая головой. На такой вывод Арсу остаётся только горько смеяться. Ну да, конечно. Правда в том, что того Арсения, из прошлого мира, подобный мудак более, чем заслуживал. Мудак и трусливый молчун, прекрасно они друг друга стоили… — Не заслуживал, — упрямо повторяет Антон, подходя к Арсу вплотную. — Молчать и делать хорошее, лучше, чем делать что-то херовое. — Звучит как цитата из пабликов с волками, — усмехается горько Арсений. — Может и так, — улыбается грустно Антон. — Но это правда. Он тебя не заслуживал. Пошёл он нахуй, м? — Пошёл он нахуй, — кивает с тихим смехом Арсений. — Арс, ты прекрасен, — заверяет Шаст, поднимая лицо Арса к себе за подбородок. — И ты заслуживаешь самого лучшего. — Ты заслуживаешь самого лучшего, — качает головой Арсений. — А я получаю то, что заслуживаю… — Нос откусить? — Пожалуй, откажусь от такого заманчивого предложения, — фыркает Арс, пытаясь выкрутиться из рук Антона, но тот не даёт, обнимает за пояс, прижимая к себе. — Я останусь со своими, — шепчет Шаст, прижимаясь лбом ко лбу Арсения. — Позабочусь о них, о тебе. В первую очередь я должен… Я должен научиться думать в первую очередь о тех, кто остался вообще без какой-либо защиты и поддержки. Но я так плохо строю планы и упорядочиваю действия и цели, — тянет с улыбкой Шаст. — Мне нужен кто-то, кто будет отлично с этим справляться. Кто-то, кто сможет упорядочить все мои мысли и чувства. Не знаешь, кто бы это мог быть? — Кажется, Олеся прекрасно с таким справляется, — хлопает ресницами Арс, будто бы не понимает, на кого Шаст тут намекает вообще. — Козёл ты, — фыркает Антон, прижимаясь к губам мягким поцелуем. — Зубы бы почистить где-то… — Козёл! — Может. Зато какой чистоплотный, — смеётся Арсений, прижимаясь лбом к плечу Шаста. — Прошло мало времени, Шаст, ты ещё не обдумал до конца, чтобы делать выводы, так что… Не торопись, не будь мной, не хватайся за первую же предложенную кем-то мысль, осознай всё сам. Пиши… Да, напиши всё, что думаешь на листе бумаги, а я вырежу и потом аппликацией упорядочу абзацы так, чтобы получилась структура, в которой чёрт ногу не сломит. — Думаешь, получится? — Ну хоть это попробовать без потерь и последствий мы можем, — кивает Арс. — Постепенность и чёткий план, Шаст. Сейчас мы идём завтракать. Послушаем от наших, как они вчера съездили, побольше хочется послушать, а то девчонки так сухо рассказали, мне хочется больше сплетен. — Придурок, — фыркает Шаст, но слово это звучит у него так уж любовно, словно это такое же милое прозвище, как «солнышко». — Сплетни ему нужны… — Нужны, — кивает деловито Арс. — Узнаем, что да как, а потом поедем… Слушай, а если у них есть электричество, — воодушевляется резко Арсений, убегая в спальню. Антон подглядывает заинтересованно за тем, как Арс роется в шкафчике своего стола, ищет там что-то, а через минуты две вытаскивает маленькую коробочку, из которой достаёт две флешки. — Там были… Фотографии и музыка, — засовывая флешки в рюкзак, кивает Арсений. — Может… Может, я снова смогу послушать музыку? Ну, ту, которую слушал раньше. — Я тоже взял жёсткий диск, который хранил, на случай, если получится найти комп с питанием, — кивает с улыбкой Шаст. — Там… Много видео. И… У меня есть накаченные фильмы. Если бы получилось… — Мы могли бы посмотреть кино, — неверяще шепчет Арсений, таращась на Антона. — Я будто полжизни уже не видел ничего такого… Пошли быстрее! — утягивая Шаста за руку, командует Арсений. Только на выходе из квартиры Антон его останавливает и целует долго в губы, прижимая к себе. И почти не бурчит потом, когда Арс снова говорит про чистку зубов.***
Возле разведённого посреди бывшей детской площадки костра, сидя буквально на качелях и каруселях, завтракают. Олеся с Ирой рассказывают о том, как они добирались до лагеря. Как по плану Майи остановились в заброшенном городе и смогли найти во вскрытых гаражах пару канистр с бензином, чтобы дозаправиться. Дорога прошла спокойно, даже на мертвяков нигде не наткнулись. Разве что слышали, как из школы рычат хищники, запертые в заброшенном классе Арсением и Антоном. Даже как-то тоскливо становится, когда-то это ведь были люди… Айгуль разговаривает с Женей, которого то и дело разрывает кашлем, но без крови, и на том спасибо. Трещин клюёт носом над дымящейся чашкой чая. Даня с Андреем, которого не смогли заставить остаться в лагере, разгадывают найденный кроссворд. Ярослав спит на карусели, а Майя пытается вычесать кудрявое гнездо у Шаста на голове. Заканчивают с завтраком спешно, когда Егор Борисович командует выезжать. В машине с Антоном на переднем сидении Трещин, но он спит, так что никаких склок не происходит, за рулём Майя, а рядом Арс с дрыхнущим Даней. В целом после этой ночи много, кто отсыпается. И Айгуль, Жене, Оксане и Ире тоже поспать бы не помешало, но едут гордо на лошадях, затевая даже какие-то игры между собой. Антон с разрешения Арса читает старые записи в ежедневниках. Иногда Шаста с чего-то разбирает хохмой, и Арсений тут же подскакивает на месте, заставляя пояснить за хихиканье. Впрочем, всегда после объяснения смеётся с Антоном. Дорога действительно недолгая. То ли ехать оставалось не так много, то ли время прошло быстро в компании Шаста, но Арсу кажется, что приехали они чуть ли не за пятнадцать минут. На деле ехали куда дольше… — Долго мы будем друг к другу делегациями ездить? — усмехается высокая смуглая женщина, встречающая Егора Борисовича на импровизированном контрольном пункте. — Тебе то что, Рената, ей-богу, — фыркает Егор Борисович, вылезая головой из окна машины. — Открывай уже. — Большая женщина, — как-то больно уж мечтательно тянет сбоку проснувшийся Даня. — Господи, стукни его по голове, чтобы обратно отрубился, — хохочет спереди Егор Борисович. — Ну что… Добро пожаловать? — улыбается он, косясь на Антона через зеркало заднего вида. Машина проезжает в лагерь. Глазам открывается целый посёлок у реки. Чуть поодаль виднеется большое, ограждённое здание гидроэлектростанции. И огоньки, много огоньков горящих окон и лампочек. — О дивный старый мир, — усмехается Шаст, смотря на Арсения, ностальгично улыбаясь. Арсений улыбается так же.