***
– А вот папа говорит, что все беды идут оттого, что людям ума не хватает, – поучительно тянет Савина, выставляя в сторону Коли указательный палец. Арсений наблюдает за этой маленькой философской дискуссией между Колей и Савиной уже полчаса. Тема их обсуждения «Истоки мирских проблем». Знал бы Арсений, что у этих двоих дитёнышей такие заумные, отнюдь не детские разговоры, когда они наедине друг с другом, побольше бы времени проводил с ними. Да и если уж говорить честно, Арс соскучился по детям, по их разговорам, мировоззрению, взглядам и идеям. От этой мысли хочется отмахнуться, не потому что «мужчине не полагается», а потому что такие мысли неизбежно приводят его рассуждения к одному и тому же абсолютно всегда. Что стало со всеми детьми, которых он учил? Эта мысль всегда вгоняет в тоску и полное чувство безнадёжности. Вспоминаются слова Антона, вопрос, видел ли Арсений среди заражённых детей, знает ли он, что детский организм не выдерживает, дети умирают спустя несколько суток после заражения… Арс не может об этом думать. Он забыл так много из прошлого мира, забыл о многом, что было в его собственной жизни, путался в своей биографии, когда пытался её пересказывать самому себе в пустой хижине, чтобы просто говорить, чтобы не забыть свой голос, чтобы не спятить в одиноком вечном молчании. Забыл многое, не может вспомнить лица из прошлого мира, Антон и те, кто боролся с ним бок о бок, даже если и светились на экранах – их лица забыты. А лица детей, которых учил, – нет. Стоят чётко в памяти большие карие глаза Егора, вечно завивающиеся русые волосы Арины, она терпеть не могла колоски, но мама ей их вечно заплетала. Родинка у уголка губ у Вадима, шрамик на брови у Назара, перевёрнутую из-за поджатых вечно губ в попытке спрятать брекеты улыбку Вероники. Арсений помнит их всех, мысль о том, что могло стать с этими детьми, с его детьми, – убивает. Они как-то ставили несколько песен из мюзикла «Школа рока». Там по сюжету тоже мужчина становится преподавателем музыки в школе, никак не может поладить с детьми, а потом узнаёт их лучше, знакомится с проблемами этих детей, выводит их из тьмы. Арсений, какой бы неприступной крепостью и холодным куском негнущегося металла себя не показывал с взрослыми, с коллегами, – с детьми он был настоящим собой. В этом была главная ошибка Антона, который брался анализировать выбор его профессии. Шаст сказал, что Арсений выбрал работу педагогом, чтобы почувствовать свой авторитет, превосходство. Это было не так. Наоборот. Он пошёл туда, к тем, среди которых не надо играть не пойми что. Не изображать из себя важного, хуя бумажного. Дети, в отличие от взрослых, ценят искренность, любят дурашливость, дают волю фантазии и не обременены теми мыслями, которые душат взрослых. Рядом с ними Арсений чувствовал себя живым. Не был он холодным колючим учителем из какого-то видео с порнхаба, где сексуализируется-романтизируется вообще не пойми что. Нет. Арсений рядом со своими детьми был самым настоящим плавленым пластилином, а не гранитной плитой, переслащённым горячим шоколадом, а не кофе без молока и сахара. Только с ними позволял всплыть на поверхность тому, что взрослым в нём не нравилось. И не важно, в каких отношениях ты с этими взрослыми. Не нравилась никому мечтательность и дурашливость Арса ни в романтических, ни в рабочих, ни в дружеских отношениях. Не находил он своего человека… Находил такое только в детях. Вот его причина работать учителем, это, а не желание почувствовать превосходство. Антон ошибается на его счёт, но оспаривать – значит, открыть душу для аргумента. Арсений не уверен, что готов. В реальность возвращает то, что каким-то образом философская дискуссия переросла в ссору, которая вот-вот, да и перейдёт в мордобой. Арсений со смехом растаскивает Колю с Савиной. – Давайте лучше журналы почи… – Мы уже всё прочитали, – отмахивается Савина, не давая Арсу договорить. – И всё разгадали. И все книги с учебниками, что были «под наш возраст» прочитали. Единственное, что нам остаётся это говорить друг с другом. К сожалению, – высовывая язык, добавляет Савина. – Ой, а мне прямо к радости с тобой общаться! – взвизгивает Коля, голос которого начнёт ломаться только через лет пять-шесть. – Что за крики? – спрашивает голос Антона с входной двери дома. Шаст разувается на пороге, проходит в комнату Савины, разглядывает с мягкой улыбкой Савину и Колю, которые по его приходу притихли, переводит взгляд к Арсению. И ничего не меняется: ни мягкая улыбка, ни тёплый взгляд. Арсению до безумия хочется, чтобы Антон оказался «тем человеком», чтобы ему можно было открыться, чтобы рядом с ним тоже можно было стать плавленым пластилином, но у Арсения то и дело выставляются в попытках бессмысленной защиты на ровном месте колючки. То сам себя накошмарить горазд, то ляпнет что-то Антону, подрывая доверие с его стороны. Арсению до безумия хочется, чтобы Антон оказался «правильным человеком», чтобы можно было в его руках стать кружкой горячего переслащённого шоколада, но у Арсения столько дерьма за плечами, столько тараканов в голове и душевных травм, что оказываться у кого-то в руках либо дико страшно, либо мерзко. – Всё хорошо? – спрашивает Шаст, чуть хмурясь. Спрашивает именно у Арсения. – Я просто слишком много хочу, – грустно усмехается Арсений, отводя взгляд в сторону. – От себя в первую очередь. – Савин, Коль, вас просил Серёжа к нему позвать, – машет ладонью в воздухе Антон, как бы поторапливая. Дети синхронно кивают, обуваются, одеваются быстро в сенях и убегают, даже не удосужившись прикрыть за собой дверь. Шаст прикрывает. – Что такое? – спрашивает шёпотом, возвращаясь в комнату. – Если переживаешь из-за мамы, то всё нормально, Арс. Было бы очень странно с учётом всего, если бы она судила за такое. Нет, всё нормально, я сразу сказал, она болезненно воспринимает что-то, что якобы обязана была давно знать обо мне как родитель, – тараторит чуть нервно Шаст, то и дело прерываясь на гулкие глотки. И чего так нервничает, если всё хорошо? – Мы поговорили спокойно, я объяснил ей, почему не поднимал с ней эту тему, да я и не то чтобы для самого себя её поднимал. Ну подмечал за собой как-то, что мужики могут нравится, ну подзалипал там иногда в одинаковой мере что на девушек, что на парней. Ну было там кой-чего на третьем курсе первого вуза, но там правда больше по пьяни, но тем не менее было, да и… Это помогло окончательно прийти к пониманию того, что, ну да, могут мне мужики нравится. Но потом всё так закрутилось, столько дерьма, что… Совершенно не до этого было, – кивает чуть рвано, будто бы пытается убедить себя в собственных словах. «Не до этого было». Говорит Шаст. «Не позволял себе быть счастливым, сделал счастье наградой, которую получит только в том случае, если одержит победу в своей борьбе». Вспоминает Арсений слова Олеси. – В целом ей таких объяснений хватило. Мы поговорили и конкретно о тебе, она не против, типа… Ты ей нравишься, вроде как, несмотря на то, что ты ляпнул при первой вашей встрече, – усмехается нервно Антон, а глазами, чуть расширившимися, бегает по лицу Арсения непрерывно. – Она не против. Лишь хотела понять, как так получилось, что она не знала, что я… И в общем… Да… Всё правда в порядке, у неё нет каких-то вопросов к тебе, и ко мне теперь – тоже. Полный порядок. – Если полный порядок, – чуть изламывая бровь, тянет Арсений, внимательно разглядывая чужое взволнованное лицо. – Чего ты нервный такой? – Да потому что… Блять, – Шаст прикрывает на мгновение лицо ладонью, убирает уже через секунду, чуть рвано, смотрит снова на Арса. – Это тупо прозвучит. – Я готов, – усмехается уголком губ Арсений. – Ты очень грустный. – Что, прости? Арсений заставляет себя нахмурится. Арсений глушит боль, остро кольнувшую грудь. Прячет в сощуренных на Антона глазах влагу, которая вот-вот да и свернётся в полноценные капли. – Говорил же, тупо, – бормочет Шаст, уже отводя взгляд окончательно, втыкается глазами в пол у своих ног. – Я правильно понял, расслышал? Ты нервничаешь, потому что показалось, что я грустный? – Не показалось, – качает головой Антон. – Я понимаю, что времени прошло не так много, но я всё-таки успел понять тебя во многих моментах, увидеть с разных сторон, но наверняка ведь не со всех ещё, далеко не со всех… Ты удивлять не перестаёшь, но речь не об этом… За всё время с тех пор, как мы тебя нашли, я ни разу не видел у тебя такое выражение лица. Это… Другое. – Объясни. – Что бы ни происходило, о чём бы ты ни думал, выражение твоего лица в, назовём это так, тёмные моменты либо хмурое, задумчивое, либо вообще отсутствующее, непроникновенное, либо… То, о чём мы уже не раз говорили: злой взгляд и раздражённая улыбка. Но сейчас было другое, и у меня ощущение… Ощущение, будто бы я подглядел что-то донельзя интимное, – чуть сбито, путаясь в словах, пытается объяснить Шаст, всё так же глаза не поднимая. – Я же не знаю, что у тебя в голове, Арс. И многого о твоём прошлом не знаю. И мало ли тебя мамина реакция как-то особенно зацепила, я не хочу, чтобы тебе было херово, как и не хочу, чтобы ты о маме херово думал. – Боже, Шаст… Арсений вздыхает тихо, поднимается со стула у Савининого стола и подходит к сгорбившемуся Антону буквально в один шаг, обхватывает его ссутуленные плечи своими руками, прижимает к себе. – Я рад, что Майя нормально всё приняла, правда. Но я не об этом думал. Я ведь наблюдал за вами, было понятно, что она не откажется от тебя, не возненавидит из-за чего-то такого. Мне, конечно, несколько обидно за себя, потому что меня в своё время так никто в семье принять не смог, – вздыхает с горькой усмешкой Арс. – Но это уже дела таких далёких лет… Может, немного завидую тому, какая у вас с Майей связь, дружба и любовь, но больше я рад, что вот такое в мире есть, это дарит надежду. Антон сгребает наконец своими руками в ответ, сжимает крепко в объятиях, чуть повисая на плечах. Шаст становится мягким, чуть разморенным и до безумия тактильным, по наблюдениям Арса, в двух случаях. Первый: утро и Шаст выспался, проснулся в хорошем настроении, а мозг ещё не отошёл до конца ото сна. Второй: Антон находится в несколько шатком эмоциональном состоянии, где преобладающие эмоции – неуверенность и волнение; ищет себе опору. И сейчас явно второй случай. И всё, что остаётся Арсению, да нет же, не остаётся, всё, что ему хочется сделать сейчас, – обнимать это горе луковое, поставившее себе для этих места и времени кучу непосильных целей, отчего и мучается теперь. Хочется повторить Шасту, что он нужен. Непонятно, к чему именно сейчас будут эти слова, но Арсений просто чувствует необходимость. А может, это вина, ведь каждый раз теперь, видя, что Антон не железный, что довольно нервный (или правильнее сказать чуткий?), в каждый из таких моментов теперь будет вспоминать то, что наговорил, глядя Шасту в глаза. И как потом лицо Антона переменилось. Никогда ещё Арс так не жалел о словах. Подумал, что Антон манипулировал им, наговорил гадостей, а Шаст только и делал, что пытался помочь и понять. И продолжает сейчас. Пытается успокоить что-то, что сам не понял, но отчётливо в глазах Арса увидел. И фраза «ты нужен» почти уже слетает с языка, губы складываются, но Антон начинает говорить первее. – Если не в этом дело, то почему тебе так грустно? Как бы, блять, это ни звучало, Арс, это… Это всегда так, я не могу это видеть, я, когда вижу, что кто-то из дорогих мне людей начинает грустить, именно грустить, у меня какой-то срывной нерв начинается. У меня однажды случилась полноценная паническая атака, когда я увидел, что мама плачет, в школе ещё. А с тех пор в этом плане вообще ничего не изменилось. – Обещаю больше не грустить, – улыбается успокаивающе Арсений, чуть отодвигая Антона от себя за плечи. Рассматривает, чуть щурясь, улыбаясь, лицо Шаста, оглаживает большими пальцами выступающие косточки на плечах сквозь ткань кофты, касается губами кончика носа. – Так не пойдёт, ты должен рассказать. Я хочу, чтобы тебе не было грустно, а не чтобы ты это тупо не показывал и скрывал. Мы ведь… Уже говорили об этом, тебе нельзя ничего вглубь заталкивать, Арс, на твоё здоровье, которое, к слову, и так под большим вопросом, это плохо влияет. Не хочу, чтобы тебе становилось хуже. – Всё у меня нормально со здоровьем, – буркает смущённо от всех этих откровений Арс. Кажется, Антон после разговора с мамой часто теряет какую-то свою броню. Разговоры с Майей заставляют Шаста открыться, сбросить с души все доспехи, говорить прямо, искренне. И потом, после этого разговора, ему нужно время, чтобы свою защиту отстроить обратно, а до этого искренность, которая доходит до острой уязвимости, остаётся. – А провалы в памяти – это нормально для здоровья? – начинает причитать Шаст. – А бессонницы и недостаток витаминов, массы тела – это нормально для здоровья? А рвота при воспоминаниях о том, что было, – тоже нормально? Или кошмары и головные боли – это эталон нормы здоровья? – Шаст, – тянет чуть осуждающе, пусть и с улыбкой. – Только в бабушку мою не превращайся, хорошо? Мне опекуны не нужны, я сам за собой… – Мг, как же, – перебивает Антон, за что тут же получает укоризненный щипок в бок. – Ай, ну вот… Как будто не правду сказал, – ворчит он, повисая снова у Арсения на плечах. – Нет ничего плохого в том, чтобы дать кому-то о тебе позаботиться, – шепчет на грани слышимости. – Ты гордый человек, Арс, поэтому полностью заботу о себе в чьи-то руки не отдашь, но хоть часть… Ты же сам сказал, что мы вместе будем работать над ежедневником пиздеца. Сказал, что будешь это со мной обсуждать. То есть, это готов доверить мне. Но ещё одна крупица станет перевесом? – Дело в детях, – сдаётся Арсений, прижимаясь щекой к чужой шее, прикрывая глаза. – В моих детях. – Твоих? – удивлённо переспрашивает Шаст. – Ну, в смысле, в моих учениках, – с тяжким вздохом уточняет Арс. Антон от него отстраняется, сводит брови жалостливо, разглядывает внимательно лицо. Он уже понял все Арсовы мысли, понял природу грусти. – Что с ними теперь?.. Этот вопрос, несмотря на то, что его прочитали уже во взгляде, Арсений всё-таки произносит вслух. От Антона не хочется прятать взгляд сейчас. В целом не хочется с тех пор, как Шаст перестал на него давить, пытаясь прощупать границы самообладания и гордыни. Сейчас, если Антон и бесит, и раздражает, то это скорее нечто весёлое, игривое такое, а не серьёзное. Нравится ему Арсения побесить, играется так, не выводит всерьёз, как юродивый котёнок, который на кой-то чёрт то и дело на маму кошку с укусами прыгает, а потом убегает от неё. – Наверно, я уже никогда не узнаю ничего ни о их жизни, ни о судьбе… Иногда мне кажется, что не знать это и к лучшему. Не уверен, что я смог бы принять… Понимаешь, – добавляет одними только губами, вжимаясь пальцами в чужую спину из необходимости защиты. – Всегда пугала мысль о том, что, если что-то случится, то не найдёмся с другими людьми, с родственниками, с подопечными, ни с кем. И вот случилось… И действительно: вся связь утеряна. Кстати, Шаст, когда Серёжа рассказывал про лагерь, про тех, кто был в составе вашей компании изначально, он не называл Майю… – Её не было с нами с самого начала, – кивает медленно Антон, отстраняясь, утягивает Арсения за руки к Савининой кровати, усаживаются рядом с другом другом на краюшке. – Но мы же знали о начале заражения, пытались об этом говорить, а нас затыкали. Мы понимали, что, скорее всего, рано или поздно рванёт так, что… В общем, было ожидание этого всего, хоть и надеялись на обратное до последнего… С теми, кто жил со мной в одном городе, с Позовыми, с Серёжей, с Шеминовыми у нас был договор. Если начинается полный хаос. Мы собираем всё необходимое и встречаемся в одном нашем месте, а потом думаем, что делать дальше. Знали, что следует держаться подальше от густонаселённых пунктов, если болезнь дорвётся до масс… Надо было подождать с неделю. Если кто-то за неделю не доехал до назначенного места, – вздыхает тяжело Шаст, отрешённо кивая. – Тем, кто собрался, надо выдвигаться в глушь, набирать продукты… Не ждать. – Были те, кто не доехал? – осторожно спрашивает Арсений. – Были, – кивает Шаст. – С нами была какое-то время одна женщина, Света, она была женой одного моего коллеги… Когда в городе начался полный хаос, шумихой воспользовались, чтобы убрать незаметно тех, кто давно должен был быть убранным… Мне повезло уехать рано, я прибыл на место раньше всех… Света сказала, что его убили, пристрелили. – Я… В лагере нет никого с именем Света… – Да, – кивает Антон, впериваясь пустым взглядом в пол. – Она умерла. Ещё в первый год. Всадила себе нож в горло. – Боже, – Арс прикрывает лицо ладонью, рвано вздыхая. – Мне жаль. – Многие не выдерживают. Когда мы обыскиваем заброшенные дома… На каждой третьей вылазке находим трупы самоубийц. – Я однажды нашёл труп в петле, – чуть жмурясь, выдыхает Арсений. – Я понимаю их, их решение, точнее… Наверно, правильнее будет сказать, их страх и отчаяние. – Но ты слишком упрямый, – улыбается измученно Шаст. – И слишком вредный. – Есть такое, – горько усмехается Арс. – Я уже говорил об этом тебе, только один раз я пытался покончить с собой, когда у тех мразей оказался. Но больше… Нет, никогда. – Надеюсь, так оно и останется, – улыбается мягко Антон, приобнимая за плечи. – Мы не можем знать того, что случилось с другими людьми. Нет смысла думать о худшем, как и надеяться на лучшее – не то чтобы сильно имеет значение. Надо думать о том, кто есть сейчас, стараться спасти их, себя… Блять, прости, если это херово звучит, я не хотел обесценивать то… – Всё в порядке, Шаст, я всё понимаю, – Арсений качает коротко головой, прижимается виском к чужим ключицам, вслушивается в биение взволнованного сердца. – Я всё понимаю… Но от этого не легче, знаешь? – Знаю, – вздыхает тихо Антон. – Я и сам часто думаю о тех, кто раньше был рядом… – Ты не дорассказал, как вы нашлись с мамой. – Да. Точно. С мамой у нас была договорённость. Если обрывается связь, она сидит дома и ждёт, пока я за ней приеду. Время ожидания: две недели. Вот и весь план, – пожимает плечами Шаст. – Знать бы, что с моими родственниками… Мы не особо ладили, но я всё равно не пожелал бы им чего-то настолько херового, надеюсь Омск стал одним из защищённых городов… Мама, тётя, двоюродная сестра – у нас были весьма натянутые отношения, но не хотелось бы, чтобы с ними случилось что-то плохое… – А папа? – Он умер ещё до этого всего, – качает головой Арс. – От старости. Хотя не уверен, что это правильная формулировка. Ему было едва ли за шестьдесят. – Сочувствую… Знаешь, я надеюсь, не принижу сейчас движения за права женщин в России, но нам бы и права мужиков кто подтянул. – В каком смысле? – Средняя продолжительность жизни мужчин в России в прошлом мире была шестьдесят лет. Это на самом деле очень мало. Ну вот задумайся. Это типа я уже пол своей жизни прожил, а тебе вообще уже пора готовиться… – Шаст, – предупредительно тянет Арсений, заметно хмурясь, Антон с этого только усмехается тихо. – Прости-прости, – машет ладонями. – Шестьдесят лет. И типа это всё из-за того, как в странах постсоветского пространства воспитывают «мужиков». Все эти «не реви, будь мужчиной», «чё ты ноешь, как баба», «мужики не жалуются на жизнь» и прочее говно формируют у мужчин кучу всякого дерьма. Из-за этого они терпят до последнего ухудшения своего здоровья, не обращаются за мед помощью. Из-за этого ебашат как ни в себя. Из-за этого копят в себе столько херовых эмоций, что менталка, нервы тупо не выдерживают. Вот и пожалуйста, здравствуй высокая ранняя мужская смертность. А ещё в статистике по самоубийствам большая часть суицидников – это мужчины. Причём огромный процент военных и служащих, у которых есть доступ к огнестрельному оружию. Пиздец какой-то… Мне когда эта статистика с расшифровкой от Олеси пришла… У меня волосы дыбом встали. Наговорили в детстве о том, что должен уметь терпеть боль, не показывать слёзы, а потом люди дохнут, не дожив до семидесяти. В двадцать первом веке, блять. И возвращаясь к тому, с чего я начал… Типа нет организации, которая защищала бы права мужчин, а права женщин вот защищают… Понимаешь, что дело не в гендере. У нас тупо херово по всем фронтам прав человека. Было. Сейчас вообще хуй разберёшься. – Знаешь, о чём я сейчас подумал? – неожиданно даже для самого себя расплывается в тёплой улыбке Арс. – Ну-ка, – тянет Шаст отчего-то несколько настороженно. – Когда случилась вся эта херня с ссылкой в Сибирь, когда я после работы смотрел в ютубе разные видео, ну, мои рекомендации, думаю, понятны… Типа там Шульман, Жанна Немцова, Эйдельман, курс понятен… Я думал, они такие смелые люди… Вот бы и мне тоже… Вот бы мне тоже найти в себе такую смелость, знаешь? Я был уверен, что я бы смог оказаться в центре этой борьбы с другими людьми, если бы… Если бы только как-то вышел на нужных людей. Фактически молил о том, чтобы однажды, когда-нибудь судьба свела меня с этими людьми. И пусть несколько запоздало, но всё же, – улыбается теперь больше грустно Арсений. – Так ведь и получилось. Мы нашлись. Ты нашёлся, – улыбка становится живее, ярче. – Ща засосу. – Умеешь же ты всё испортить, – смеётся, закатывая глаза, Арс. – Вот зачем? – Сосаться? Кажется, люди так проявляют чувства, но я туговат в этом, знаешь? – Придурок, – усмехается Арсений, бодая лбом в плечо. – Преподавал бы со мной филематологию? – усмехается уголком губ Шаст. – Это ещё что? – Наука о психологических, культурных и физических особенностях поцелуев… – Так. Пора мне, – резво поднимается на ноги Арс, уносясь быстрым шагом в сени. – Там есть целая классификация поцелуев! А научное название поцелуя – оскуляция! А ещё разные теории возникновения поцелуя как жеста! – кричит Шаст уже вдогонку Арсению, нагоняет его в сенях, ловит за плечи. – Ну куда ты убега… О боже, ты с хуя ли такой красный? – прыскает со смеху Антон. – Как говорила моя бабушка, не дури мою голову! – скрипит в край смущённо Арсений, выпутываясь из чужих рук и буквально вываливаясь на улицу, чуть не навернувшись на крылечных ступенях. – Это так забавно, – всё посмеивается Шаст, догоняя, идёт плечо к плечу. – Ты такой разный, Арс, ты в курсе? – Знать бы, что именно ты хочешь сказать, – буркает Арсений. – Хочу сказать, что ты очарователен. – Да Боже ты мой, когда это кончится! Это твоё новое развлечение? – шипит Арс, резко останавливаясь на месте. – Теперь не только бесить меня хочешь, но и в краску вгонять??? – Ты очень сильно мне нравишься, – с солнечной улыбкой, чуть щуря глаза, говорит Шаст, кладя руку на сердце. – Это невыносимо, – одними губами лепечет Арсений, качая головой, уносится к костру в центре лагеря, где уже собираются все на ужин. – Шаст! Арсений с Антоном оборачиваются синхронно на окрик Стаса, ждут, пока тот подбежит к ним. Что Арсу отдельно нравится в Стасе (о Боже, он и правда так подумал) – это то, что, начиная разговор с кем бы то ни было, он не просит другого человека уйти. Как будто бы нет между ними здесь никаких секретов. Судя по оклику, ему нужно поговорить о чём-то именно с Антоном, но вот Арсений стоит рядом с ними, и Стас не просит оставить их с Шастом наедине. Это по-странному льстит. – Слушай, насчёт второго лагеря, – приступает сразу к делу Стас. – Я поговорил со всеми нашими, кстати, – резко хмурится Шеминов, глядя на Арсения. – Со всеми, кроме тебя, ты куда пропал после обеда? – Бегал там… Разное, – пожимает плечами Арс, улыбаясь про себя Стасовому замечанию. – У меня нет собственных мыслей касательно другого лагеря. Точнее, нет, не совсем так. Если вы решите объединится, я пойму, если нет – тоже пойму. И в том, и в другом случае есть свои плюсы и свои риски. А вы здесь живёте в разы дольше моего, так что я думаю, что вам виднее, как оно решится в итоге. Я вам доверяю. – Спасибо, – усмехается с толикой удивления Стас, хлопая Арсения по плечу. – Так вот, Шаст. Ты высказал своё опасение касательно того, что мы не знаем тамошний контингент. И это является ключевым опасением многих в лагере. У нас слишком дохера ребят пострадали от незнакомых людей, сам понимаешь. – Хотите отправить меня туда для проверки обстановки, – догадываясь о планах Стаса, хмыкает Шаст. – Да, в целом угадал, – кивает Стас. – Но не одного, конечно. К нам делегация приехала, вот и нам надо. Типа… Я, конечно, доверяю нашим, которые впечатлены тем лагерем, Майе, Дане, Гороху, да всем нашим, но… Понимаешь… – Они были так впечатлены электричеством и доброжелательностью, что могли не увидеть скрытой угрозы. Понимаю. И я уж точно доверяю маме, а ещё я знаю Женю, верю ему. Но, как говорится, доверяй, но проверяй. Пока сам всё не увижу, судить не возьмусь. – Именно поэтому и хочу тебя попросить съездить к ним, – кивает Стас, облегчённо выдыхая. – Ты же не против? – Конечно, нет, – качает головой Антон. – Более того я сам это предложить хотел. Рад, что мы пришли к одинаковому выводу, – улыбается Шаст. – Арсений едет со мной, – беря Арса за локоть, больно уж серьёзно добавляет он. – А у Арсения спросить не надо? – нарочито возмущается Арс. – Арсений, вы поедете со мной? – Поеду, – буркает Арс, отводя взгляд в сторону. – Арсений едет со мной, – повторяет Шаст, прямо-таки светясь. – Э, да без проблем, – чуть теряясь от этой сцены, хмыкает Стас. – Но не только вдвоём. Надо решить, кто ещё с вами поедет. Типа в ту сторону вы будете ехать с ребятами из того лагеря – окей. Но обратно? Обратно я вас одних не могу отправить. – Как показала практика, мы вдвоём вполне можем… – начинает было Антон, но Стас, тут же раздражаясь, его перебивает. – То, что вы слиняли посреди ночи из лагеря, не говорит о том, что это был положительный опыт, который надо закреплять! Я не могу и не буду так рисковать вашей безопасностью, – тыкая в сторону Антона указательным пальцем, шипит Стас. – Будет организована полноценная группа. Чтобы вас туда и обратно сопровождали свои. Группа в классическом количестве: семь человек. То есть, кроме вас ещё пятеро. – Ладно, как скажешь, не кричи на меня, – бормочет Шаст. – Хотя нет! Нихуя не ладно. Классическое количество в семь человек больше не актуально! У нас минус два человека, Стас… – А если отправим меньшую группу, может быть минус ещё неизвестно сколько, – прерывает Шеминов, рассекая воздух ладонью. – Шаст… Сколько я волос потерял, боясь за твою жизнь и безопасность ещё в прошлом мире??? Скоро зубы от поднятых нервов сыпаться начнут! Я боюсь за тебя, шпала ты лопоухая, сколько можно это повторять! Я твоему отцу обещал, что… Да что я нервы трачу, пойду с Майей поговорю, ей ты слова против не скажешь, – машет ладонью Стас, разворачиваясь. – Не надо, Стас, не надо. Хорошо. Я тебя услышал. Семь, так семь! Прости, – поджимая губы, извиняется шёпотом Антон. – Только скажи мне с уверенностью, что оставшихся хватит на работу в лагере… – Хватит, – твёрдо говорит Шеминов. – Тебе напомнить, сколько нас было в самом начале, Шаст? И что? Как-то же справлялись. Вот и сейчас справимся. И лучше мы тут чуть поднатужимся, чем сэкономим на вашей защите, ясно? – Предельно, – улыбается задабривающе Антон. – Давай тогда во время ужина поговорим об этом со всеми. Проведём отбор тех, кто с нами поедет. А ты… – Я останусь в лагере, надо заниматься с Дариной расчётом посевов, я знаю, что если мы с тобой разделяемся, то можно быть спокойным и за ту, и за другую часть наших. Но если мы оставим лагерь без нас двоих… – Да, конечно, я всё понимаю, не подведу, – обещает Шаст. – Я уверен на сто процентов, что мама поедет с нами, но остальных… Кто вызовется, угадать не могу. – А гадать и не надо, просто спросим, огласив цель твоей поездки. – А ты будешь цель оглашать при гостях? Они не обидятся? – хмурится Арсений. – На что? На то, что мир ебанулся и все не знают, кому можно верить, а от кого стоит держаться подальше? Боже, ну понимают они всё, – машет рукой Стас. – Сами же к нам с такой же целью приехали. Стас машет рукой, чтобы Арсений с Антоном шли за ним. Они усаживаются с остальными у костра, но из-за гостей привычный порядок мест несколько смешивается, многие сидят не на своих местах, а как бы вразброс с членами другого лагеря. Айгуль сидит между Олесей и Машей, рассказывает им что-то, тараторя, а Леся с Машей смехом заливаются, подкидывая дров в огонь этой шутки, доводя друг друга уже до хохота. Трещин разговаривает о чём-то со старшим Савицким, показывая шрам от ожога на внутренней стороне предплечья, закасывая рукав. Коля с Савиной носятся от Серёжи, накладывающего порции, ко всем, раздавая эти самые порции. Егор Борисыч обсуждает что-то с мягкой, разморенной и немного усталой улыбкой с Дариной и Оксаной. Может, для Арсения этот день – целое путешествие по парку аттракционов, катание на эмоциональных горках с самого утра, но вот сейчас он чувствует себя неожиданно счастливым. Странно, необычно, Арс совсем от этого чувства отвык, забыл, что при радости приятно щекочет в груди и животе, позабыл, как оно бывает, когда улыбка сама расползается по лицу. – Бонжур, мисье один и мисье второй, – усмехается Женя, усаживающийся рядом с Антоном со своей порцией картошки и мяса. – Как ваши делишки? – Вполне неплохо, – улыбается Шаст, чуть продвигаясь по бревну в сторону, чтобы освободить Жене больше места, вжимается боком в Арсения. От Антона исходит приятное тепло, хочется вообще всей поверхностью тела в него вжаться и греться на чужом теле, как на песке пляжа в Италии. В Шасте вообще есть что-то итальянское: его разговорчивость (болтливость), активная жестикуляция, выразительность, даже можно сказать, несдержанность мимики. Шаста очень легко представить с фирменным итальянским жестом, будет стоять посреди Венеции и кричать «Si! Si! Si!». В какой-нибудь широкой белой одежде, солнечных очках и куче украшений. Мысль о том, что хотел бы оказаться с Антоном в Италии неожиданно сильно смущает. В целом все эти мысли о Шасте довольно сомнительные. Да, он Арсу нравится, но до абсурдной романтичной мечтательности не хотелось бы допускать дело. Арсений заставляет себя сосредоточиться на чужом разговоре. – Вот ты мерзкий человек, Шастун, – фырчит Женя, ковыряя свою картофелину. – Как так можно? Столько лет знаем друг друга, дружим, а поверить мне на слово, что патриотичных фанатиков, каннибалов, насильников и прочих "приятных" людей нет у нас в лагере, не можешь. – Я всегда таким был, ты же знаешь, – улыбается снисходительно Антон. – Мне необходимо самому проверить информацию. На слово не могу, Жень. Если бы речь шла только обо мне, лишь о моём переезде в другой лагерь, я бы тебе поверил безоговорочно. Но я не один, и на мне, как и на Стасе, лежит большая ответственность и за это место, и уж точно за этих людей. – Хм… Сделал свой лагерь маленькой Россией? – Что, прости? – Ну, раньше ты точно так же говорил о гражданских. «Если бы на кону стояла только моя жизнь и свобода, я бы может и кинулся грудью на амбразуру, но в том-то и дело, что за мной огромное количество людей, и я не хочу подавать им в качестве примера самоуничтожение. Так мы точно ничего не добьёмся, а только на руку им сыграем». Цитата слово в слово. – А зачем ты запоминаешь мои слова так точно? – морщится Шаст. – Профдеформация, – весело хмыкает Женя, пожимая плечами. – На самом деле я буду только рад, если ты поедешь и посмотришь всё своими глазами. Но зная твою придирчивую натуру, – тянет Женя, морща нос. – Даж не знаю. – То, о чём ты говоришь, припоминая мне дни, давно минувшие, не было придирками, это было честным наблюдением, – закатывает глаза Шаст, принимаясь за свою порцию. Арсений отвлекается, когда рядом с ним кто-то усаживается, чуть задевает его плечо. Сбоку от него села Майя, она улыбается ему мягко, отчего в груди снова радость больно уж неадекватными бабочками трепещет. Они ничего не говорят друг другу, только кивают, улыбаясь, вслушиваются в разговор Антона и Жени. – Слушай. Перед обсуждением любого термина необходимо уточнить, что для твоего партнёра по обсуждению этот термин значит. Так что объясни, пожалуйста, что такое «честность», Шаст? – Прямое преподношение информации в том виде, в каком она есть, – не задумываясь, отвечает Шаст. – Без лжи и утайки. – А как же твои любимые призмы восприятия? То есть, если для меня вот эта херня именно вот такая, это моя правда, но ты видишь её по-другому – это значит, что в твоих глазах я пиздабол? – Вот, блять, не скучал я по твоей душности, – буркает Антон. – Честность – это честность. Как сделал, так и сказал. Что услышал, то и рассказал. По каким на самом деле причинам что-то сделалось, те причины и озвучил. – Ну и что дальше? Вот я поехал в Чернобыль для репортажа. Понимал я риски? Конечно. Но тем не менее поехал, потому что для меня информация дороже золота, потому что интересные новости для меня дороже жизни. Айгуль, – кивает Женя на девушку, сидящую с Олесей и Машей по другую сторону костра, – считает, что я просто самоубийца, мол, меня всё так доконало, что это был неосознанный порыв наконец выпилиться. Как понять есть ли в этом доля истины? – Вот поэтому мы не работали вместе, – бормочет Шаст. – Мы не работали вместе, потому что тебя дико раздражало моё умение разглядывать монету не только с одной и со второй стороны, но и по рёбрам, о которых все забывают. О том, что нет чёрного и белого, а сплошные оттенки серого, мы говорили, но и других красок хватает, а ты их старательно игнорируешь, – пожимает плечами Женя. – Простите, что влезаю, но можно попросить конкретику? – с надеждой спрашивает Арсений. – Помнишь я говорил о том, что настаивал на экспертизе, проверке через комиссию врачей психического здоровья людей, стоящих у власти? – чуть морщась, бурчит Антон. – Это он мне в уши ввёл, – тычет обвинительно в сторону Жени вилкой. – А потом такой: «Тох, ты совсем дурак, я же тебе просто варианты накидывал!». А я реально помчал документы с запросом оформлять! – Это было дискуссия за выпивкой! Я тебе ещё теорию с рептилоидами накидывал, что ж ты не оформил документы на проверку их принадлежности к землянам! – М-да, – тянет со смешком Арсений. – И сказать нечего… – Хорошо, – явно начинает беситься Шаст. – Что тогда в твоём понимании «честность»? – Открытое демонстрирование своих взглядов. И нет гарантии, что эти взгляды – истина. Если человек реально верит в рептилоидов… – Да что ты к этим рептилоидам докопался! – А ещё люди верят в заговор гномов, это вообще угарная штука, даже какие-то видеоархивы есть на эту тему, – срывается на смех при виде бесящегося Антона Женя. – Знаешь, какой прикол белорусского языка мне кажется очень кричащим? – Нет… – В белорусском есть слово «сумленнасць» и «сумнеўнасць». Очень созвучные слова, не правда ли? Так вот первое переводится как «честность», а второе как «сомнительность». Понимаешь, к чему я? Очень сомнительная штука, эта ваша честность, – усмехается Женя. – Особенно, если позиционировать её так, как ты, как декларацию правды. У каждого своя правда, Шаст. – Как говорила бабушка Арса, не дури мою голову, – выставляя в сторону Жени ладонь, закрывает эту дискуссию Шаст, вызывая смех что со стороны Жени, что со стороны Арсения с Майей. По окончанию ужина Стас громко хлопает несколько раз в ладоши, привлекая к себе внимание. Он объявляет всем о своём решении касательно другого лагеря, а после объявления, что отправят для оценки дружественности и безопасности обстановки Шаста, по лагерю среди своих проносится гул облегчённых выдохов. Такое доверие Антону отчего-то льстит Арсению, вызывает у него гордость за Шаста. Вот и приехали. Нет, не надо нестись дальше симпатии и поверхностной влюблённости, не надо, глупое сердце! – С Шастом уже в списках сопровождающих Арсений и… Майя, да? – Майя рядом с Арсом активно кивает. – Ну, конечно, – усмехается Стас. – Нужно ещё четыре человека. Кто хочет? – Я поеду, это и моя сверхспособность, – усмехается Леся, поднимая руку. – Оценивать обстановку и людей, я имею в виду. – Заяц, ты не поедешь, – обрывает Стас, видя как за Олесиной спиной поднимается рука Макса. – Ты нужен мне тут, как и Журавль. Будете нам с Дариной помогать с огородом. Ира, – тянет несколько удивлённо Стас, видя поднятую руку Кузнецовой, косится на Шаста, который улыбается успокаивающе, кивает. – Хорошо… Леся, Ира, Майя, Арсений, Антон. Ещё двое. – Я тож поеду. – Даня, ты только недавно с прошлой вылазки, не надо… – Как и Майя! – возмущается Даня. – У нас с ней уже отработанная химия. – Что у тебя с мамой, прости? – Да, блять! В том смысле, что мы всегда на вылазках вместе, если надо защищаться, мы чувствуем друг друга, спокойны за спину, у нас налаженный механизм действий. – Ты закрыл меня в кладовке, когда на нас напал тот ублюдок! – возмущается Майя. – Для твоей же безопасности, – буркает Даня, сдуваясь на глазах. – Ну один раз же такое было, а до этого сколько раз… Да и… Ну, Май… – Поедешь, ладно, – с какой-то странной жалостью во взгляде утверждает Данину кандидатуру Стас. – Последний кто? – Шеминов замечает чью-то поднявшуюся руку. – Андрей? Поедешь? – Нет, просто так руку вытянул, – буркает себе под нос Андрей. – Не бурчи, Айра, – тянет нараспев с улыбкой Шаст, закидывая голову назад, чуть отклоняясь, чтобы взглянуть на сидящего позади него Андрея. – Твоя компания будет очень кстати, твоя паранойя не даст мне упустить из виду ни единой детали. Но странно, что ты идёшь на это, сто-о-олько новых людей… – Мне надоело сидеть в лагере, – наклоняясь к Антону, шепчет Андрей. – Стас не выпускает на охоту, я не могу сидеть в стенах, мне нужно куда-то… – Душа требует приключений, я понял, – усмехается Шаст. – Айра поедет с нами! – говорит уже Стасу, выравниваясь в спине. – Значит, так. С Егором Борисовичем мы уже всё обговорили, – заключает Стас. – Завтра на рассвете Шаст, Арс, Ира, Олеся, Даня, Майя и Айра должны будут уже выдвинуться. Ночные дозорные у нас… Так… Майя с Даней должны поспать перед дорогой, сегодня придётся сменить дозорных. Сейчас с этим разберёмся, но пока другое. У Егора Борисовича одна машина, мы можем дать две… – Лучше одну, – качает головой Шаст. – Пусть две машины будут при лагере. Так лучше, Стас. – Тогда не рассядемся, – шепчет на ухо Шасту, качая головой, Андрей. – На машину пять пассажиров. Допустим все с того лагеря сядут в свою. Пятеро наших – в нашу. Ещё двоих куда посадим? Хотя я согласен ехать на лошади. Не хочу ни с кем в машине тесниться. – Кто-нибудь, кроме Андрея, готов ехать на лошади? Дорога длинная, – предупреждает Антон. – Мы могли бы с тобой на лошади, как в прошлый раз, – шепчет Арсений. – Я рад, что ты привык к моей близости, Арс, – отзывается шёпотом Антон, – но у тебя всё ещё прихрамывает нога, а дорога реально дальняя, судя по тому, что мама с Даней успели мне рассказать. Я не хочу, чтобы ты вредил своему здоровью, хорошо? – Я поеду на лошади, – вызывается Ира. – Не хочу со всеми в машине тесниться. – Слушай, – резко поворачивается к Андрею Шаст. – А ты с Ирой не пытался подружиться? – Очень смешно, – фыркает Айра, уводя взгляд в сторону. – А у нас Айгуль с Женей тоже на лошадях, – влазит в разговор Ярослав. – То есть, если что места у нас есть. Ну или можно меняться, кто скачет, кто едет в машине, чтобы всадники успевали передохнуть. – А, отлично, – кивает быстро Стас. – А чего вы с Айгуль на лошадях, если в машину все могли уместиться? – хмурясь, спрашивает у Жени Шаст. – Ну, я за компанию, а Айгуль не смогла устоять перед своим наследием и… Ай, блять! – дёргается Женя, когда через костёр в него с другой стороны прилетает кожаная перчатка Айгуль. – О, уважаемая Айгуль из рода, не знаю какого, я принимаю ваш вызов, – паясничает Женя, поднимая с земли перчатку, ссылается на древний рыцарский обычай: брошенная перед кем-то перчатка – вызов, поднятие перчатки – принятие вызова. – Жень, я ничего не понимаю, ты под картошкой, как коты под валерьянкой. – Сука, люблю её, не могу, – смеётся весело Женя. – Так вот. Давайте, наверно, тогда расходиться будем? А то уже поздно, а вставать на рассвете… – Да, мои ребята, кто не едет завтра, – обращается ко всем Стас, – останьтесь, пожалуйста, составим план ночных дежурств на сегодня. Те, кто вызвался ехать, пожалуйста, идите отдыхать, вас ждёт долгая дорога. В целом, как Стас сказал, так и делают. Ну, конечно, кроме Шаста, который остался для того, чтобы убедиться лично в том, что в лагере без них будет хватать людей и получится распределить обязанности и дозор днями-ночами. И только после этого, прихватив за локоть Арсения уходит домой. Майи в комнате нет, а значит, пошла помыться, очередь из завтрашних путешественников для принятия душа уже выстроилась, а Арсений с Антоном из-за разборок со Стасом очередь благополучно проебали. Поэтому и сидят долго, идут мыться самыми последними. Когда Арсений возвращается домой, утирая влажные вымытые волосы посеревшим полотенцем, Антон – уже и привычно будто бы – лежит в его кровати. Читает что-то в свете свечи, бормочет себе под нос, подчёркивает какие-то фразы в книге. – Это действительно стало привычкой, – усмехается Арсений, скидывая с себя кардиган, вешая его на спинку стула. Даже не замечает за собой этого действия, не обращает внимание на то, что всегда в этом подобие халата с Антоном спал, чтобы прикрыть максимально кожу. Сам не замечает, как пропитывается к Шасту всё большим и большим доверием. – М? – Антон отводит чуть отрешённый взгляд от страниц, смотрит на Арсения, а по нему видно, что мыслями всё ещё в мире книги находится. У Арса от этого что-то умилительно тёплое в животе скручивается и улыбка снова на губы лезет. – Говорю, это вошло в привычку. Спать вместе, – чуть посмеиваясь, шепчет Арсений. – Тебя это не смущает? – Из моих привычек меня смущало грызение ногтей в школе, теперь курение, но спать рядом с тобой, если это привычка, нет, не смущает, – улыбается Шаст, щуря сонные осоловелые глаза. – Ложись. Надо отдыхать. – Шаст, – окликает Арсений, шире улыбаясь. – М? – Ты такой комфортный, – прыскает со смеху Арсений. – Это ещё что значит? – то ли бурчать пытается, возмущаться, то ли скрыть смущение Шаст. – То и значит, – усмехаясь, склоняется над чужим лицом Арсений, чмокает коротко в родинку на носу. – Хорошо с тобой… – Ты становишься таким падким на романтические откровения перед сном, – усмехается довольно Шаст, прикрывая глаза. Арсений мычит в ответ что-то неразличимое. Не задувая свечу, усаживается на край кровати, чуть подталкивая Антона к стене. Арсений так давно не чувствовал такой вот тёплой и в чём-то даже наивной (как в детстве), беспричинной, казалось бы, радости, так долго жил, будучи лишённым всяческих проблесков счастья, что совершенно забыл… Нет, даже не само это чувство, хотя и это тоже. Он забыл определённую свою особенность, присущую этому состоянию. Едва Арсений укладывается в нагретую Антоном постель, забирается под одеяло, кутаясь в нём, изо рта вырывается давно уже забытый звук. Вот она особенность разморенного по-тёплому, чувствующего счастье Арсения: в кровати, кутаясь в одеяло, из него вырывается этот странный нечеловеческий звук. Из него вырывается самое настоящее кошачье мурчание: раскатистое, рычащее, гортанное. Самое настоящее кошачье «мр-р-р-р-р». Как только приходит осознание вырвавшегося звука, тут же всё тело сковывает напряжение. Арсений замирает в кровати деревянной балкой, боится вдохнуть, только видит боковым зрением, как медленно к нему поворачивает лицо Антон, даже боковым зрением можно увидеть его высоко поднятые брови. – Это что было? – вырывается у Шаста очевидный, логичный в своём смятении вопрос. Только наравне с удивлением в голосе отчётливо слышится расползающаяся улыбка. – Ничего не было. Ты ничего не слышал. Понятия не имею, о чём ты говоришь, – тараторит шёпотом Арсений, заливаясь краской, все силы сейчас уходят на то, чтобы к Антону спиной повернуться. Только вот Шаст не даёт, ловит за плечи, перехватывает, укладывает спиной на кровать и нависает над лицом Арса, подперев свою голову рукой, поставив локоть на подушку. – Арс? – с ещё более широкой улыбкой спрашивает Антон, разглядывая Арсения так, будто видит впервые, но Арс на него не смотрит прямо, потолок вообще-то куда интереснее. – М? – Что это было? – Это слишком странно, – сквозь свистящий резкий выдох тараторит Арсений, тут же закрывая лицо ладонями. – Это слишком странно, – повторяет, выделяя интонацией «слишком», – Я тебе сегодня рассказывал о своей странности, я ловлю панику, видя грусть другого человека. Поделись и ты со мной своей странностью, – с не сходящей улыбкой просит Шаст, а по его голосу становится ясно: не отцепится, не отстанет. – Это всегда так было… С детства ещё. Когда вот… Я даже не знаю, как это состояние описать, – бормочет смущённо Арсений. – Когда после дня остались в большей мере сильные положительные эмоции, чувство какого-то торжества, радости… А потом ты ложишься в кровать, и достигается какая-то высшая точка блаженства, эйфории, комфорта, – всё так же тараторит шёпотом. – А ты ещё и место нагрел, и одеяло такое мягкое, и ты рядом, и мне так хорошо спустя неизвестно сколько лет… И… Это с детства, я не знаю, – выдыхает громко, смущается окончательно, зажимая крепко ладонями лицо. – Ты мурчишь от радости? – с неверящей усмешкой спрашивает Антон. – Заткнись, ради Бога, просто заткнись, – умоляет Арсений, резко выдёргивая из-под своей головы подушку и накрывая ей лицо. И казалось бы, это уже такая непреодолимая стена: подушка на лице – только Антон даже такое препятствие минует с лёгкостью. Он заползает каким-то образом лицом под край подушки и шепчет прямо на ухо Арсу: – Ничего милее в моей жизни не было. И это вообще-то унизительно, страшно унизительно. И уровень смущения грозится довести Арсения до инфаркта, вот вам и ранняя мужская смертность! Ещё в первую неделю общения с Антоном, когда Арс даже ходить не мог, лежал на лечении у Позовых, а Шаст приходил к нему каждый день поговорить, тогда ещё Арсений точно определил: Шастун здесь – главный злодей. Он забирается Арсению в голову, выуживает из него откровения такие, которые Арс бы не позволил себе ни с кем другим. Мало головы, ещё и в сердце лезет беспардонно, без приглашения! Арсений вообще-то был очень строго воспитан, требования высокие, а тут… Антон умудряется в себя влюблять даже теми вещами, которые Арсений терпеть не мог: непрошенная тактильность, бесцеремонность, громкость, болтливость, умение провоцировать, любовь пораздражать ради веселья. Нет. Всё-то ему в Антоне нравится! – Я задушусь этой подушкой, и это будет на твоей совести, – обиженно бубнит в подушку Арс. – Пожалуйста, не надо, – просит с улыбкой Антон, стягивая подушку с лица. Влезает в его личное пространство, стирает границы зоны комфорта, рушит защитные стены. Как тот демон из мультика серии «Гора самоцветов», которую они любили смотреть с детьми. То исполняет твои желания, как только о них заикнёшься, то носится по твоему пространству, крича: «Всё порушу, поломаю!». Очаровательный такой, потрясающий, многогранный, удивительный. – Мне кажется, я слишком сильно в тебя влюбляюсь, – ляпает совершенно бездумно, замирая в тёплых зелёных глазах, в которых отражается огонёк свечи. – Я не против, – улыбается мягко, кладя ладонь на шею. Его пальцы оглаживают трепетно щёку, и Арсений, прикрывая глаза, чувствует каждую полосочку чужого отпечатка на своей коже. Зачем Арсений это сказал? Может, продолжает себя наказывать за старое молчание? Ну если уж наказывать, то до конца. – Мне страшно. – Почему? – всё с той же мягкой улыбкой спрашивает спокойно Шаст, очеривая пальцами контуры лица. Пальцы из-за всей лагерной работы у него довольно шершавые, кожа сухая, жестковатая, из-за чего щекочет тонкую кожу лица. Арсений морщится немного, а из Антона это выбивает тихий смешок. – Если я окончательно к тебе привяжусь, как бы там ни было, я слишком рискую стать несчастным… Если я не смогу полностью открыться человеку, которого выбрал, я буду в вечной тоске, – шепчет Арсений, чуть сильнее жмурясь. – Если я полностью откроюсь… Какова вероятность, что мои странности, особенности, называй как хочешь… Если мои грани тебе не понравятся… – Арс… – Я хочу, чтобы человек, который мне нравится, был в отношениях со мной. Со мной, а не с тем, кого он во мне видит. То, про что вы говорили с Женей, разность восприятия, разность взглядов. Я… Мне страшно, что тебе нравится кто-то другой, тот я, которого ты во мне увидел, а не тот, который на самом деле, я слишком… Я иногда сам не понимаю, кто я и какой, но что я знаю точно, так это то, что после раскрытия одной из моих граней всегда всё заканчивалось. Раскрывал я свои взгляды на политику; расслаблялся рядом с человеком и начинал с ним баловаться, играясь; или показывал ту часть себя, которая обросла колючками, – исход один, Шаст. Я вечно остаюсь один, я остаюсь ни с чем. И я пытался какое-то время жить с человеком, который мне нравился, играя того, кого он хочет во мне видеть, и всё, вроде как, было хорошо, я был так несчастлив на самом деле, это жизнь в вечном спектакле, а не жизнь, а я так не хочу такого, так не хочу, Шаст… Я слишком много думаю? – Нет. Да. Я не знаю. Ты прекрасен. – Шаст, соберись, – прыскает со смеху Арсений, переводя пусть и смешливый, но всё-таки уязвлённый взгляд к Антону. – Кажется, я тоже слишком сильно влюбляюсь, – шепчет сбито на выдохе Антон, вжимаясь лицом в ключицы. – Мне в таком случае тоже есть, чего бояться, Арс. Я, наверно, должен бояться того, что не я тебе нравлюсь, а тень той борьбы, в которой ты хотел участвовать. Можем ли на данный момент ответить на это хоть что-то? Можем с уверенностью сказать, что нам нравимся мы, а не то, что мы друг в друге нашли? Существует ли вообще это «нравится» отдельно от того, что нас привлекает в какой-то детали? С точки зрения психологии влечение и агрессия… У них ноги из одного растут, похожие чувства, похожие действия. Страсть или желание сжать, укусить – агрессия, которая рождается во влечении и… – Шаст, пожалуйста, мне и так тяжело. – Да, прости, – смеётся тихо Антон. – У тебя есть любимая картина? – Что? – Ну… Написанная картина любимая есть? Живопись, Арс. – Э… Не знаю. – Подумай. Только из того, что ты видел собственными глазами вживую. Не картинку в интернете, а оригинал картины вживую. – К чему вообще это… Ладно. «Лунная ночь на Днепре» Архипа Куинджи. – И почему-то я не удивлён, – усмехается Шаст. – Это ещё что значит? Антон перевешивается через Арсения, задувает свечу, укладывается обратно и уже привычно подтягивает Арса за плечи к себе, укладывает у себя на груди, обнимая руками со всех сторон. – Вообще я эту тему начинал к тому, что вот картина, да? Она тебе нравится как в целом, так и по отдельным элементам. Визуально и по смыслу. С картиной, если даже она очень красиво написана, если тебе не понравится её сюжет, она не будет твоей любимой. А если сюжета не будет, ну, допустим, это просто натюрморт, то не сильно она у тебя в памяти и отложится. Я хотел провести параллель между людьми и картинами. Если нам что-то полюбилось в живописи, то нам понравилось в этом всё. С человеком часто так же. Истории из вот твоего примера, когда открываются неожиданные какие-то моменты, где вы просто не можете никаким образом сойтись во взглядах, – это о том, что картина была невнимательно рассмотрена. Или у человека зрение херовое, – усмехается тихо Шаст. – Если в тебе чего-то не замечали, значит, стоило лучше смотреть, прежде чем записать тебя в свои любимые картины. Это не твоя вина, Арс. Люди умеют сначала кого-то заромантизировать до райских высот, а потом обвинить в том, что ты не такой идеальный, обвинить в том, что ты не ангел, а такой же человек, как и все. Это не твоя вина, это их ментальная близорукость. Я уже говорил сегодня, что пока не знаю тебя абсолютно со всех сторон, но чем больше ты доверяешься мне, тем больше… Арс, это мурчание было самым милым, что я слышал в своей жизни. – Прекрати, – буркает Арс, оплетаясь руками вокруг чужого живота. – Ты… Знаешь, вот такой вредный, противный, гордый козёл-Пьеро, но ты очень мне нравишься. Топ самых странных комплиментов, – бурчит сам на себя Шаст. – Я хотел сказать, что в моих глазах ты уже, знаешь ли, не подарок, но я говорил: мне с тяжёлыми людьми проще, приятнее, интереснее, чем с простыми. Они мне понятней. А когда ты раскрываешь себя с какой-то тёплой, мягкой стороны у меня вообще сбой системы головного мозга от приступов умиления. – Шаст, прекрати, я прошу тебя… – Ты уже столько всего мне доверил, а вот эту тёпленькую часть до сих пор прячешь, бережёшь. То ли оттого, что это твой внутренний ребёнок, которого надо прятать, то ли оттого, что это самая беззащитная твоя грань, которую слишком страшно отдать чужим пальцам. Но я хочу, чтобы ты понял… Есть только одно в людях, что меня отталкивает, это, блять, их причастность к установлению авторитарного режима. Ты устанавливал? Точно нет. Даже пытался идти против него. Так что вряд ли ты чем-то сможешь меня спугнуть, мне уже слишком многое нравится в тебе. Мне нравится твоё «назло». Мне нравится твоя вредность. Мне нравится твоё смущение и, когда бесишься, тоже нравится. Мне нравится твоё доверие. Мне нравится твоя упорядоченность во всём. Мне нравится, как ты думаешь, говоришь, излагаешь мысль, как пишешь. Ты мне… Понравился сразу. И тут уж ничего не изменишь, только в одну сторону меняется: всё больше мне нравишься. Арсений не уверен в том, дышит ли он вообще. Только жмётся крепче всем своим телом к чужому теплу, льнёт к рукам, которые гладят спину поверх майки. И обидно, досадно Арсению только от того, что не нашёл Антона раньше. С другой стороны, кто знает, что бы там было, может, сейчас всё вот так только благодаря тому, что они встретились именно в этом времени, в этом мире. В голове играет старая песня на испанском «Мне нравишься ты», а именно строчки «мне нравится мечтать, мне нравишься ты» и «мне нравится ночь, мне нравишься ты». «Что я буду делать, я не знаю. Что мне теперь делать, я не знаю». – У нас всё хорошо сложилось, Арс. Главное не усложнять там, где всё хорошо, потому что сложного и херового хватает. Не ломай себя. Не прячь себя. А я буду рядом, – обещает Шаст, касаясь губами лба, зачесав влажную отросшую чёлку ладонью. Давно Арсению так сильно не хотелось расплакаться в чужих руках. И этот человек ещё у него спрашивает, что ещё значит высказывание о том, что он комфортный. Действительно. Вообще непонятно. – А почему ты сказал, что не удивлён выбором моей любимой картины? – бормочет уже сонно Арсений. После задувания свечи комната полностью погрузилась во мрак, усталость свалилась на плечи, но не давила, а плавно растеклась по всему телу. А руки Антона, гладящие спину, будто бы эту усталость во что-то тёплое, приятное преобразовывают. – «Лунная ночь на Днепре». Очень тёмная картинка, в которой прямо-таки магическим образом передано сияние луны. Будто бы её рисовали фотолюминесцентной краской, но нет, обычной. Но эффект так передан, что картина получилась магической, светится по-настоящему, будто лампочку сзади на месте луны прикрепили. Ночь. Полнолуние. Спящая деревушка у Днепра, в котором, так же сияя, отражается лунный свет. В тебе чувствуется что-то такое. Не знаю даже, как это объяснить. Вода, ночь, луна, тишина – ты часто ощущаешься так. Ты знаешь, что Куинджи на его выставке с этой картиной обвиняли в мошенничестве? Говорили, что он лампу за полотном поставил? – А ещё говорили, что он душу дьяволу продал за эту картину, – тихо смеётся Арс, уже засыпая. – Люди, когда завидуют чьим-то умениям, постоянно пытаются эти умения обесценить. Да это у него от родителя талант такой, да это она насосала, да это человек просто одарёнышем родился, вытянул золотой билет, да это он не сам достиг, его продвинули. И прочая хуйня. Сами не смогли чего-то добиться, и начинается это завистливое перемывание костей. – Угу. То лампочку за полотно поставил, то душу продал, а то, что он сидел месяцами в химической лаборатории, выводя уникальный цвет, пф, кому это интересно, это же получается, он реально работал, чтобы такой эффект получить, а не просто с сатаной поебался. – Арс. Мы как две бабки-пенсионерки, которые под подъездом сидят и бубнят, – прыскает со смеху Шаст. – Ничего, мне по возрасту уже положено, – Арсений почти не дёргается, когда из-за сказанного Антон чуть щипает в бока. – А у тебя какая любимая картина? – «Девятый вал» Айвазовского. – Не удивлён, – усмехается разморено Арс. – Борьба выживших моряков, ухватившихся за мачту потопленного корабля, с морем, которое им неподвластно… – Засыпай, Арс, тебе надо отдыхать, – шепчет с тёплой улыбкой Антон, снова целуя в лоб. И словно бы только и ждал этой команды от Шаста, Арсений моментально проваливается в глубокий и действительно качественный сон.***
Утром их будит Майя. Собираются довольно быстро, умываются в ведре с чистой водой, принесённой с утра прямо под крыльцо Андреем. Оказывается, это он носит всем вёдра под крыльцо для утреннего умывания, Арсений даже не знал, не задумывался, будто бы само по себе появлялось. Как Шерлок думал, что чай не миссис Хадсон варит, а тот появляется сам по себе, как девочка из какого-то фильма-сказки, название которого Арсений не может вспомнить, думала, что горячее молоко по утрам возле её постели появляется волшебным образом. К Андрею в последнее время симпатия формируется, есть в нём что-то родное будто бы. Арсению он напоминает папу. В тех моментах, в которых папа ему нравился, а не пугал. Задумчивый, тихий, делающий всё для семьи, замкнутый и отстранённый. И что отдельно напоминает в Айре папу, так это уверенность, что за маской этой задумчивости и молчания прячется что-то очень живое, яркое, но преданное и израненное. Собираются у костра. Стас поднял пораньше Журавля, чтобы тот организовал ребятам что-то вроде ссобойки на каждого. Дима передал уже сложенные продукты для перекуса в дороге Егору Борисовичу, который будет водителем в одной машине, и Дане, который будет вести машину другую. Для лошадей стандартный набор в виде сушенных долек яблок и груш с прошлого года и кубиков сахара (сахар кончается). Лошади уже готовы к дороге. Собираются рассаживаться кто по машинам, кто по лошадям. – Как зовут твою лошадь? – с улыбкой спрашивает Арсений, подходя к Андрею, прикрепляющему к седлу сумку и лук с колчаном. – Коня, – поправляет Айра. – Его зовут Гелос. – Э… Гелос – это же бог смеха, да? – тянет несколько скептично Арсений, надеясь, что его недоверие Андрея не обидит. – Наших лошадей называл Даня, – пожимает плечами Айра. – Он… Хотел передать что-то от хозяина лошади ей через имя. – Может, он хотел передать что-то тебе через имя лошади? – изламывает брови Арс. – Потому что… – Дане лучше знать, – бормочет Андрей. – Он считает, что я смешной. – Э… В каком смысле? – Мы дружим. Он знает обо мне больше, чем кто-либо здесь, – пожимает плечами Андрей. – Оксана сказала, что ты ни с кем в лагере не общаешься, разве что со Стасом по делу или с Шастом, если уж пристал. – А кому виднее, общаюсь я с кем-то или нет, мне или Оксане? – чуть раздражаясь, ведёт плечом Андрей. – Ты чего Андрюху обижаешь? – удивлённо спрашивает Даня, закончивший заправлять машину перед дорогой. – Не обижаю я, просто разобраться пытаюсь. Почему ты назвал лош… коня Андрея в честь бога смеха? – Потому что Андрей смешной, – усмехается Даня. – Мне нравится его юмор, строящийся на пиздеце, который он пережил. Представить себе не могу, сколько он плакал, чтобы… – Не смей, – строго обрывает Айра, а Даню разносит рядом с ним смехом. – Андрей не скрывает это, но скромничает, он раньше комедией занимался, на открытых микрофонах в разных заведениях выступал, – пожимает плечами Даня. – Ему дохуя пришлось пережить, он немножко очерствел, – тянет Даня, обнимая одной рукой Андрееву шею, чуть повисая на ней. – Но в целом он у нас та ещё булочка с корицей, да, Айра? – С кем можно поменяться? Я передумал ехать, – бурчит смущённо Андрей, пытаясь выпутаться из Даниной хватки. – У вас тут демонстрация чистой мужской любви, или что происходит? – любопытно влезает Шаст, закончивший обсуждения поездки со Стасом. – Я тоже хочу поучаствовать… – Шаст, – окликает сбоку Поз. – Вот это ещё возьмите с собой. Там пузырьки с настойками, я подписал, приклеил этикетки, что для чего. Если вдруг кто-то простынет, если как-то поранится и надо будет рану обработать, если, не дай Бог, кто-то траванётся, для живота там есть настой. – Спасибо, Поз, – улыбается широко Антон, перенимая из рук Димы торбочку со звенящими в ней пузырьками. – Что бы мы без вас с Катей делали, – искренне говорит он, обнимая провожающих их Диму и Катю по очереди. – За Савиной с Колей следите внимательно, я, конечно, в прошлый раз на них так наорал, что вряд ли они ещё когда-то в такие приключения полезут, но… Пожалуйста, присматривайте за ними. Кстати, – резко хмурится Антон. – Стас! – Да? Что такое? – Ты узнал у Коли с Савиной, где лазейка в заборе, через которую они из лагеря сбежали? – Блять, забыл совсем, – качает головой Стас. – Спасибо, что напомнил, займусь этим сегодня, не хватало нам ещё дырок в заборе. – Ага, – кивает Шаст. – Так, ну с мелкими мы попрощались, с остальными тоже… Можем выдвигаться? Все готовы, всё собрали, что надо было в дорогу? Арсений ничего не отвечает, только рюкзак на плече подкидывает, как бы демонстрируя, что готов. В рюкзаке у него, конечно, не сильно полезные вещи для вылазок. Совсем немного сменной одежды, в том числе тёплые носки, перчатки, шарф и шапка, если вдруг опять похолодает (тело у него всё ещё плохо само себя греет). Сегодня в целом, несмотря на то, что ещё только рассвет, довольно тепло, сыро, но это пройдёт с утром. Сейчас для ощущения тепла Арсению хватает джинсов и майки с кофтой на застёжке. Кроме одежды, почти и нет ничего. В основном книги: два ежедневника, один «для пиздеца», второй маленький, дорожный, для пометок, а с ними ещё книга Харитона Бродячего для чтения в дороге, чтобы скоротать время. Ну и всякое там для поддержания чистоты: кусок мыла, щётка, полотенце. Так. Получается, всё-таки много набрал, да? Но рюкзак не чувствуется тяжёлым. А может, у Арсения просто много сил сегодня, потому что впервые за долгое время он хорошо поспал? Наверное, так. – Если из сумок надо что-то забрать, забирайте, а потом закидывайте в багажник. Так и делают, в целом, из сумки что-то забирают только Арсений и Майя, и оба берут себе книги, чтобы почитать в дороге. Немного смущает, что Шаст себе почитать ничего не взял, это значит, что он будет ничем не занят, а это в свою очередь значит, что кто-то будет чесать языком без остановки. Хотя рядом будет сидеть Майя, и, если что, она-то Антона заткнуть сможет. Женя, Айгуль, Андрей и Ира седлают лошадей. Остальные, попрощавшись с провожающими, рассаживаются по машинам. В машине Арсения только ребята из своего лагеря: за рулём Даня, рядом с ним на переднем сидении – Олеся, а на трёх задних местах сидят Арс, Майя и Антон посередине между ними. Выезжают. Даня спрашивает у Леси, не хочет ли она завести какую-нибудь ведьминскую песнь, а то скучно в тишине ехать. Олеся говорит, что лучше будет в это время молиться, чтобы Даня со своей способностью отвлекаться на всё подряд не вмазался во что-то по пути. Под эти шутливые пререкания Леси с Даней, под завязавшийся сбоку разговор Майи и Антона Арсений открывает, улыбаясь, книгу и продолжает читать с того момента, на котором остановился в прошлый раз. Дорога будет долгая.