***
Времени ещё далеко до утра, ещё даже не рассвет, только-только начинаются предрассветные сумерки. А Арсений просыпается, но не привычно от собственных злых снов с воспоминаниями, не по нужде собственного организма. — Куда ты в этот раз собрался? — бурчит недовольно спросонок Арс, которого разбудили попытки выползти из кровати. — В этот раз по-настоящему в туалет или у нас новые приключения? — Нет, не приключения. И не туалет, — сипит скрипуче Шаст, и причина его пробуждения в момент становится ясной. — Пить хочешь? — хмурится Арсений, разглядывая сонными глазами севшего в кровати Антона. — Не вставай, — Арс дотягивается до стола, открывает вслепую нижнюю дверцу шкафчика, вытаскивает оттуда воду, которую набрал прошлым утром в бутылку. — На. — Спасибо, — так же сипит-скрипит Антон, перенимая бутылку. Пьёт он удивительно громко, каждое «глыть» вырывает из Арсения какой-то отнюдь не взрослый смешок. Ну правда. В его-то возрасте смеяться с подобных звуков? Это же уровень детского сада и школы: угорать с пуков, икоты и отрыжки. Но Антоново «глыть» почему-то смешит безумно. — Ну и чё ты ржёшь? — бурчит Шаст наконец нормальным своим голосом. — Лошади тише пьют, Шаст, — пряча улыбку в уголках губ, пожимает плечами Арсений. Антон передразнивает его, бурчит что-то недовольно, а Арс перенимает из его рук бутылку, сам пьёт. — Ты только что вытер после меня горлышко? — удивлённо спрашивает Шаст. Арсений от нового смешка чуть ли не захлёбывается водой, давится со смеху от того, с какой возмущённой интонацией, с каким лицом Антон это спросил. — Прости, я не замечаю уже за собой этих действий, — качает головой с тихим смехом. — Это уже как рефлекс. Не обижайся. Правда, не подумав, это сделал. — Был брезгливым? — Почему «был»? — смешливо вздёргивает бровь Арсений. — Хотя… Да, с теперешними условиями, прежней брезгливости не получается, с ней было бы слишком тяжело. А тяжело и без того. Поверь, к тебе у меня брезгливость атрофировалась. Зря два раза целовались, что ли? — посмеивается Арсений, убирая бутылку обратно в шкафчик. Он укладывается обратно, подтягивает одеяло к щеке, глаза прикрывает. Но через мгновение приходится открыть веки, потому что Антон почему-то не ложится обратно, рано ещё вставать, надо досыпать свои несчастные пару часов. Но Шаст не торопится возвращаться в сон, смотрит на Арсения отчего-то хмуро и задумчиво, разглядывает внимательно, почёсывая ногтями заросшую щёку. — Три раза, — говорит вдруг Антон, смотря ровно в глаза. — Что? — Три раза мы целовались. — Плохо со счётом? — нарочито жалостливо спрашивает Арсений. — Палатка — первый раз. Сегодня ночью — второй. — Нет, — качает головой Антон. — Сегодня был третий. Второй был, когда мы вернулись в лагерь после вылазки за мамой и Даней. — Что? Нет, не было, — настаивает Арсений. — Мы тогда спали вместе, но ничего не было. Тебе приснилось, Шаст, — усмехается уголком губ. — И с одной стороны, мне льстит, что тебе снятся поцелуи со мной, — тянет весело. — Но с другой, напрягает, что ты сон от реальности не отличаешь. — Арс… — М? — Как давно у тебя провалы в памяти? — спрашивает, очевидно, серьёзно, без тени шутки, весёлости. Губы кусает нервно. — Нет у меня никаких провалов в памяти, — напрягается Арсений. — Я читал твои записи, Арс, прости, конечно, за это, прости ещё раз, но я точно помню, что ты писал там о том, что какие-то воспоминания будто бы начали вымещаться из головы за последнее время. И ты… — Но недавнее я помню хорошо, — упрямо говорит Арс. — И не было ничего такого. — Мы лежали долго, не могли уснуть, и я попросил… Как и в прошлый раз, как и сегодня, попросил тебя поцеловать. — Тебе приснилось, Шаст, — упёрто настаивает Арсений, заворачиваясь поглубже в одеяло. — Давай спать дальше. — А если у тебя правда… — Давай спать, — повторяет твёрдо Арс. — Ладно… Антон укладывается обратно, устраивается рядом с Арсением, только не притягивает привычно к себе на грудь, не обнимает. Он отворачивается лицом к стене, не прижимается, оставляет дистанцию. Будто бы обиделся. Но на что? Арс уверен на сто тысяч процентов, что не было ничего такого. Надо доспать оставшиеся пару часов до рассвета, а поутру на свежую голову подумать об этом ещё раз.***
Когда просыпается на рассвете, Антон за спиной крепко спит. Его будить совершенно не хочется, у него вчера случились те ещё эмоциональные качели. Сначала встретил одного из тех, кого терпеть не мог, не переносил, того, кто по словам Олеси его сломал. А потом — старого друга, встречу с которым праздновал, напившись чуть ли не вусмерть. Наверняка ещё полночи спалось плохо из-за алкоголя, пусть отсыпается, пусть отдыхает. Арсений, одевшись, собирается выйти из дома, собирается в сарай, чтобы выполнить свою каждодневную работу с животными, а потом со Стасом обсудить, что у него там… А. Стас же тоже выпивал вчера, наверняка тоже отсыпаться долго будет. — Шаст? — слышится из соседней комнаты. — Не угадал, — качает головой Арсений, заглядывая в комнату, где лежат в кроватях Майи и Антона Женя и Айгуль. — Кому-то из вас стоило бы освободить кровать. Скоро Майя с ночного дежурства придёт, ей надо где-то отдохнуть. — Ничего, я уже встаю, — качает головой Женя, выползая из-под одеяла. Арсений так и замирает, как вкопанный, стоит на проходе в комнату, смотрит на чужой голый торс, вперившись глазами в отвратительнейшего вида шрамы на животе. Шрамы разрезают узор татуировок, это не… Это не от порезов шрамы, не от ожогов, это… Будто бы человека рвали голыми руками, ногтями, а стоит сместить взгляд чуть в сторону — возле резинки трусов виднеется отчётливый шрам от зубов: укус. — Это же животные были, да? — шёпотом с нескрываемой надеждой спрашивает Арсений. — Нет, — вздыхает тихо Женя, спеша надеть майку, чтобы спрятать тело. — Заражённые, — говорит тихо, запрыгивая в штанины. — Что?.. Как? Они старые. Шрамы старые, — качает головой, сильно хмурясь, Арсений. — Ты бы не… — Это похоже на челюсть животного? — с вызовом спрашивает Женя, резко подходя к Арсению и вздёргивая край майки, показывая шрам. — Ну? — Нет… Это человеческая челюсть, — вздыхает испуганно Арсений. — Но… Как? Ты не заразился? Почему? Как? — Вирусы во мне не приживаются, — горько усмехается Женя, натягивая поверх майки кофту. — Старая история… Вирусы во мне разрушаются. — Как? Почему??? — У меня уровень радиоактивного облучения занебесный, — снова горький смешок. — Что?.. — Я же журналист, Арсений, ну и… Всякое писал, много, где бывал, много, куда ездил. Через кое-какие связи и не будем кривить душой через взятки удалось выбить пропуск в зону отчуждения, — Женя замолкает на несколько мгновений, кивает отрешённо. — Защиту мне, конечно, обеспечили, как и сопровождение. Сказали… Не подходить близко… Там есть… Так называемый «ковш смерти». Часть машины, которой разбирали завалы возле взорвавшегося реактора. До сих пор в темноте от радиации светится, — кивает медленно, впериваясь взглядом в пустоту. — Сказали… Сказали не подходить, но издалека такой ужасный кадр выходил, — усмехается ломано. — Ну и… Вот. Так что спешу разочаровать, у меня нет какого-то иммунитета из-за магического вещества в моём теле, я не смогу подарить человечеству лекарство. Я не иммун по Дэшнеру, я мутант с иммунитетом, как ведьмаки у Сапковского, только моя мутация — это… медленное разрушение клеток и костного мозга, — говорит тихо, обуваясь. — Лучевая болезнь — вот моё лекарство от мутации бешенства. Радиация убила всё. Взгляд Арсения соскальзывает с чужого лица, утыкается в пол рядом с кроватью. — Сколько тебе осталось? — выдавливает из себя шёпотом Арс. — Тогда говорили, что протяну шесть лет, — пожимает плечами так беспечно, будто и не ему смерть в затылок дышит. — От них… Пять уже прошло. Год, по лучшим прогнозам — год. — Антон знает? — Знает, — кивает Женя. — Поэтому и думал, что мы больше не встретимся, уверен, что именно это его пугало, не увидеть меня в ближайшее время, ведь… — Твой последний год жизни, — кивает медленно Арсений, возвращаясь глазами к чужому лицу. — Я сочувствую. — Ну да, — усмехается тихо. — Спасибо. Не самое страшное, к тому же… Знаешь, нет минусов без плюсов, зомбаком вот теперь стать не могу. — Ты оптимист? — с ощутимой горечью, вяжущей язык, спрашивает Арс, сужая на Женю глаза. — Мы в России, Арсений, какой оптимизм? Это страна для грустных, — пожимает снова плечами, вставая на ноги. — Я лишь отчаявшийся, знающий, что вот-вот сдохнет, человек. Для кого-то ценность жизни становится более ощутимой, когда… Когда приходит осознание смерти, но я всегда осознавал. Такая работа. Я бы попросил позаботиться о Шасте, но мы с тобой мало знакомы для таких просьб. — Я… Всё равно позабочусь, — выдавливает из себя Арсений. — Спасибо, — улыбается Женя. — Он очень много делал для нас всех. Мы не во всём сходились с ним взглядами, но это не мешало с ним дружить. — Ты… Прости за этот вопрос, но у тебя к нему есть какие-то чувства? — настороженно спрашивает Арсений. — Конечно, — усмехается весело. — К Шасту нельзя остаться равнодушным. Он во всех вызывает чувства. Кого-то бесит до колотящейся на лбу вене, кого-то влюбляет, кого-то воодушевляет, помогает подняться с колен, кому-то открывает глаза. Нельзя к нему быть равнодушным. Но если ты про то, в числе ли я тех, кто в него влюблён, то нет уж, прости, для меня это равноценно инцесту, ну, в том смысле, что он мне как брат фактически. — А… Вот как, — Арсений откашливается неловко, уводит взгляд в сторону. — В таком случае, я думаю, что вам с ним сейчас стоит проводить побольше времени вместе, пока у тебя это время есть. Вам обоим это важно и нужно. — А если бы я был в него влюблён, ты бы не разрешил? — смеётся тихо Женя. — Даже с учётом того, что я умираю? Жестоко… — Я не говорил этого! — возмущается, краснея ушами, Арсений. — Да-да, — Женя хлопает весело по плечу. — Совсем не говорил. А мне что-то вот послышалось. Ревность — херовое чувство, Арсений. — К чему ты клонишь? — Брось, — отмахивается от вида «непричастного» со стороны Арсения Женя. — Я же видел, как ты на него смотришь. Ну и кое-что с другой стороны заметил, — усмехается, поигрывая бровями, вгоняя Арсения в краску. — Шастун чертовски плох в романтике, должен предупредить, он так закопался в работе, что забыл, как оно это всё должно быть с… — Жень, а ты не охуел? — доносится возмущённый окрик Антона из соседней комнаты. — О. Подслушивал нас, — ржёт Женя. — Побегу посмотрю, что там у моих. Так… Айгуль! — А? — вскакивает с кровати бедная, напуганная спросонок Айгуль. — Что такое? — Монгольское иго проскакивало мимо, спрашивало, когда ты уже..? Договорить это шутку Жене не дают, Айгуль, подхватывает свой сапог и бросает в сторону ржущего Жени. — Придурок, — вздыхает тихо Антон, проходя к Арсению. — Доброе утро, Айгуль, как спалось? — Спасибо большое за кровати, всё отлично, кажется, у меня похмелье… — Придётся терпеть, — улыбается ломано Антон. — Арс… — Да?.. — Я слышал часть вашего разговора, спасибо тебе за то, какой ты, — улыбается грустно, прижимаясь лбом к плечу на мгновение. У Арсения от этих слов что-то переворачивается в животе. Что это вообще было? Антон с утра всегда разморенный, мягкий по-особенному, но за что он только что Арсения поблагодарил — вообще не понятно. — Что ты имеешь в виду? — хмурится Арс, смотря на быстро одевающегося, отвернувшись от Айгуль, Антона. — Твою спокойную, но при этом не бессердечную реакцию, — улыбается грустно Шаст. — Пойдём к Позу, я хочу кое-что обсудить с ним и с тобой. Касательно твоего здоровья. — Моего здо… Ты правда думаешь, что у меня провалы в памяти? — напрягается Арсений. — Я, конечно, получал там по голове и… — Нет. Мне кажется, тут что-то другое. Ты писал о том, что в памяти что-то стиралось ещё до попадания к тем уёбкам. Арс, послушай, я не врач, но я знаю, как, блять, подобное серьёзно. Память — это мозг, а всё, что не так с мозгом — это серьёзно. — Всё у меня «так» с мозгом, — огрызается Арс, но больше для вида, потому что от беспокойства Антона на самом деле приятно. — Шаст. Ты на сто процентов уверен, что тебе не приснилось? — Уверен, — кивает Антон. — И я знаю, что тебе сложно поверить мне на слово, но, сам подумай, зачем мне о таком врать? Меня не обижает, что ты забыл поцелуй, — Шаст косится на заинтересованно навострившую уши Айгуль. — Меня напрягает, что у тебя что-то не то с памятью… Айгуль, ты не на ту ногу сапог натягиваешь, — усмехается весело. — А вы?.. — А мы пойдём, чтобы тебя не смущать, — улыбается Антон, подхватывая Арсения под локоть, выходит с ним из комнаты. — Так вот, о чём я говорил… — Ты не скрываешься, — бурчит Арсений. — Не боишься, что молва далеко пойдёт и тебя со мной в центре лагеря на костре сожгут? — Зато вместе и тепло будет, — машет рукой Антон. — Обувайся давай. Пойдём к Позу. Арсений давит в себе тяжёлый вздох, обувается, шнурует потуже берцы, накидывает на плечи найденное среди одежды на складе лагеря пальто. Антон же ничего поверх чёрной кофты не набрасывает, только обувается и вытягивает Арсения вслед за собой на улицу. Сегодня опять холодно, немного моросит. Арс забирается в рукава, захлёстывает пальто на себе, кутаясь потеплее. Антон это замечает и ускоряет шаг. — Доброе утро, мам, — здоровается мимоходом с идущей домой с ночного дежурства Майей. — Ты спать? — Нет, попьём с Даней чай у костра и потом пойдём отсыпаться, — улыбается Майя, кивком головы здороваясь с Арсением. — А где он? — Даня? За посудой своей побежал, — посмеивается Майя, стягивая со своей шеи платок, кутает в него Арсения, обвязывая вокруг шеи. — Спасибо, — улыбается смущённо Арс. — Не за что. Губы синеют. Ладно, не будем друг друга задерживать, кровати там освободились? — Да, — кивает Шаст. — Всё, мы побежали, отдыхай. — А куда..? Спросить Майя не успевает, Антон, уже чуть ли не на руки Арсения подхватив, убегает в сторону домика Позовых. Дима курит на скамейке у входа, видно, что проснулся недавно, глаза ещё сонные-сонные за очками. — Да? — охрипло спрашивает он, поднимая к Антону с Арсением глаза. — Что случилось? — Надо поговорить. Тет-а-тет. — Пойдёмте, — вздыхает тихо Дима, туша сигарету о землю, закидывает обратно в пачку. Дома тихо, Савина ещё спит, Катя ушла на дневное дежурство, на смену «ночникам». Дима проводит в комнату, в которой когда-то жил Арсений, в комнату, где его лечили, ставили на ноги. И кажется, не так давно это было, но у Арса не совсем приятная ностальгия в груди ворочается от этого места. — Что случилось? — спрашивает шёпотом Поз, садясь на край кровати. Арсений усаживается за столом, а вот Антон остаётся на ногах, подходит к дверному проёму, занавешивает шторку над проходом. Арсению от этого немного не по себе. — У Арса провалы в памяти, — шёпотом говорит Антон. — С чем это может быть связано? Какие причины? — Самые разные могут быть причины, — тяжело вздыхая, чуть разводя руками, говорит Поз. — У меня нет рентгена или МРТ, я даже анализы никакие не могу провести, к сожалению, от меня здесь никакой помощи, — шепчет, качая головой. — Это может быть что-то неврологическое, что-то наследственное, это может быть по причине травмы головы, это может быть из-за стресса. Всё, что угодно, Шаст. Я не смогу ничего диагностировать без обследования. — Что значит, из-за стресса? — хмурится Арсений, цепляясь именно за это. Потому что туман в памяти начал сгущаться ещё до попадания в плен, а до него травм головы не было. Потому что наследственного ничего не может быть, не было ничего такого у его родственников. Потому что неврологическое, куда включаются виды деменции, пугает. — Такое бывает. Из-за стресса, долгого и сильного, из-за фобии, из-за эмоционального потрясения что-то может выпадать из памяти. Своего рода защитный механизм психики. Также провалам в памяти, грубо говоря, способствует недосыпание и недомогание, дефицит витамина В-12 и фолиевой кислоты. И это всё у Арсения наверняка есть до сих пор. Ты мне говорил, что сон тревожный. Арсений кивает понуро. — Ну вот. Чего ещё ожидать после всего? После того, что с тобой случилось? Мозгу нужны для качественного хранения информации отдых, восстановление веществ, витаминов. Нужно нормальное питание. Восстановишься, Арс, память и внимание тоже в норму придут, — обещает Дима. — Если, конечно, у этого нет какой-то причины, которую я не смогу диагностировать. Если это не болезнь. — Ты сказал, что это на нервной почве, но сейчас… — Сейчас, думаешь, Арсу нечего нервничать? — с упрёком спрашивает Поз, поднимая к Антону глаза. — Или не ты его, как напарника, с собой потащил тогда? — Я сам пошёл вообще-то, — буркает Арсений. — И мы не напарники. — Очень важное уточнение, — огрызается Шаст. — Но это в том, что касается памяти о прошлом, так? — А бывает память о будущем? — язвит Дима, наигранно удивляясь. — Никогда о таком не слышал, просвети меня, Шаст. — Как я вас выношу вообще, — вздыхает тихо Антон. — Я имел в виду то, что было давно. А он забыл то, что было буквально на днях, — давит интонацией Шаст, смотря ровно Диме в глаза. — Сказал, что не было ничего такого, что мне это приснилось, он не помнит, Дим. — Хм… Как недавно это было? — Буквально в ночь, когда мы в лагерь вернулись. Дима думает о чём-то с минуту, разглядывает внимательно Арсения, сидящего за столом. Только вздыхает тихо в своём почти что бессилии, не может он ничего диагностировать точно, если это не открытый перелом. Без мед оборудования, без анализов, какие диагнозы, какое лечение? Чтобы что-то лечить, надо знать, что ты лечишь, а иначе ведь можно и хуже сделать. — Клещи не кусали в последнее время? — Прости? — хмурится резко Арсений от такого вопроса. — Энцефалит хочу исключить, ну так? — Нет, не находил, не чешусь нигде, — мотает головой Арс. — А что именно забылось? — решает пойти с другой стороны Дима, переводя взгляд к Антону. А тот напрягается отчего-то, смотрит как-то странно на Арсения, будто бы разрешения на что-то от него ждёт. — Шаст? — Мы, в общем, — Антон прочищает неловко горло. — Я давно тебя знаю, знаю твоё отношение, я спокоен за себя, за Арса, но никому лучше не рассказывай, ладно? — Если вы ебётесь, мне дела до этого абсолютно нет, — усмехается Поз, в момент понимая, что тут происходит. — Всё у тебя к одному сводится, — бурчит недовольно Шаст, краснея всем лицом. — Нет. Только… Просто касание. Губами. — Сосётесь, но как детсадовцы, ага, понял, — кивает, ёрничая, Дима, за что хочется треснуть его пару-тройку раз по голове. — Целомудрие. Уважаю. — Ой всё, блять, не беси меня, — горя от смущения, шикает Антон, косясь на такого же красного Арсения. — Он не помнит. — Как вы сосались? — Перестань это так называть! Не говори это слово! — Какое? Сосались? А что такого в этом слове? — Я пойду, пожалуй, — натянуто улыбаясь, встаёт со стула Арсений, но Дима усаживает его обратно, притягивая за руку вниз. — Сосались и сосались, дело ваше, — усмехается Позов. — Перестань это говорить! — Менингит, кстати, тоже может привести к херовой памяти, — вдруг говорит Поз, возвращаясь мыслями к диагностике. — Хотя нет, у тебя нет характерной симптоматики. Ты же честно мне про своё здоровье рассказываешь? — Честно, — клянётся Арсений, прикладывая ладонь к груди. — Чуткий сон, проблемы самосогревания и сухость глаз — всё, что меня беспокоит. — Голова не болит, уши? Рвоты, тошноты нет? — Его недавно рвало, — напрягается всем телом Антон. — Это было не из-за… Это было из-за эмоционального, из-за стресса, — качает резко головой Арс. — Я уверен. Мне не было плохо до эмоциональной взбучки. — А из-за чего рвало? — Из-за стресса. — Да понял я, — качает головой Дима. — Конкретнее. — Мы были в том здании, возле которого меня держали, Дим, — кривясь, выдавливает из себя Арсений. — Конечно, меня накрыло. — Ясно, да, конечно, — вздыхает тяжело Поз. — А… Если тело вот так уже реагировало на стресс, на эмоциональное потрясение, хм… Я убеждаюсь в том, что это что-то нервное. У людей, чей организм вот так тяжело переносит стресс… Хм. Даже не стресс, получается. Точнее, стресс, но он как бы… Сука. — Ты не проснулся ещё, что ли? — дёргает бровью Шаст. — Чего так тупишь? — Не проснулся, — кивает Дима. — Этот стресс как будто бы отголосок того, что должно было прочувствоваться в полную меру в то время. Остаточное. — То есть, это так из меня теперь выходит то, что я в себе с того времени накопил? — морщится Арсений. — Кажется, я начинаю понимать, — кивает Антон. — Арсений — не тот человек, который тогда позволял себе впасть в отчаяние и показать себя перед теми мразями разбитым и напуганным. Но стресс всё равно был. Только Арс его подавлял. А теперь он выходит из накопленного, спрятанного запаса, вредя физическому здоровью? И в том числе памяти? — В целом, это то, что я и имел в виду, — кивает Поз. — Но тот случай, когда тебя рвало, — переводит взгляд к Арсению. — Это был уже пик. И сработал триггер из-за места. А вот что такого Шаст учудил во время детского поцелуя, что у тебя триггер сработал? — Ты у меня спрашиваешь? Я не помню, — возмущается Арсений, переводя строгий взгляд к Антону, ждёт ответов от него. — Что было? — То же, что и в другие разы! — возмущается Шаст, взмахивая рукам в недовольстве: с чего это на него все стрелки переводят? — И ты разрешил. И я, — переходит опять на шёпот, — поцеловал. Единственное, что херово вышло — не стоило этого делать, но так получилось, — я забрался пальцами в волосы на затылке. А когда хотел убрать руку, ну, блять, она запуталась немного. И тут словно бы спадает занавес, дымка в памяти рассеивается. Арсений вспоминает. Вспоминает ту ночь, предрассветные сумерки, то, как Антон попросил поцелуй, как вжимался с ощутимой грустью, с необходимостью в губы. И как зарылся пальцами в волосы, как дёрнул случайно, запутавшись. Арс вспоминает картинки, моментально всплывшие перед глазами в тот момент. Как дёргали его за отросшие, спутавшиеся волосы там, как вырывали их, накручивая на кулак, насилуя. Тошнота сворачивается комом у горла, Арсений чувствует, как в момент отходит вся краска от лица, как подступает к корню языка рвота. — Вот и нашли причину, блять, — подрываясь с кровати, роняет на ходу Поз, подставляя быстро под ноги Арсения ведро для помоев. Сегодня не было приёма пищи, поэтому рвёт скудно, одной только желчью и вязкой слюной, но от рвоты не становится легче. Сводит спазмами горло и пищевод, сердце грохочет со знакомой аритмией, сбиваясь с ритма, пропуская удары, а потом ускоряясь. Виски стягивает обручем боли. Когда спазмы прекращаются, Дима протягивает тряпку утереть лицо и губы, ставит рядом с Арсением на столе кружку с тёплым чаем и приказывает глубоко дышать через нос, успокаиваться. Поскольку причина нашлась, Поз тактично ретируется, оставляя Антона с Арсением наедине, чтобы обсудили между собой. Арс обсуждать не торопится, пьёт маленькими глотками оставленный ему чай, не хочет взглядами пересекаться. Но когда смотрит на Антона, видит уже до боли знакомое осознание и сожаление. — Я не хотел… И всё, и замолкает, отчего у Арсения болезненно сжимается сердце. — Я знаю, Шаст, я знаю, — вздыхает тяжело на грани слышимости. — Почему так? — нерешительно спрашивает, садясь на краю кровати, смотрит из-под жалостливо сведённых бровей, губы кусает нервно. — То, что было там, ты не забыл… — Наверно, потому что есть огромная разница, когда что-то такое происходит со стороны тех, от кого ты это ждёшь, потому что знаешь, что мудаки. И между тем, когда это происходит с человеком, от которого… Арсений затихает, качает коротко головой, снова прикладываясь губами к краю кружки с чаем, делает ещё один маленький глоток. — Но я не… — Я знаю, Шаст, — обрывает Арсений, потому что Антона сейчас больно слушать, потому что слишком ранено и уязвимо он сейчас звучит. — Я знаю, что ты не мудак. Я знаю, что ты не специально. Я знаю, что ты бы мне не навредил. Я знаю. Поверь. В тишине комнаты неуютно, в полутени хорошо видны все эмоции, но Арсению на чужое лицо смотреть слишком сложно. Но не из-за привычной спеси, когда кто-то проявляет к нему сожаление, не из-за того, что он теперь видит в Антоне тех, кто его убивал и мучил. Мысли у Арса другие: гнетущие, затягивающие в темноту. И на Шаста не хочется смотреть, потому что кажется, что этот человек по взгляду глаза в глаза понимает слишком много, слишком много от того, что Арсений сам понимать не хочет. — Если так, почему ты злишься на меня? — шёпотом спрашивает Антон, теребя нервно собственные пальцы, ковыряя ногти. Голос его звучит так подавленно, расстроенно и обиженно, что Арсений не выдерживает, смотрит прямо в глаза, распахивая губы, чтобы запротестовать, но так и замирает. Потому что протестовать придётся с объяснениями, а их не хочется. Только не вслух. Арсений как-то сказал, что ему нравится, как в Антоне борются чувства и рассудительность. У него самого такая борьба тоже происходит, да, наверное, в каждом человеке так или иначе эта борьба происходит время от времени. Только вот Арсению не нравится то, что с ним сейчас, потому что здесь всё сложнее, потому что и мысли, и чувства, причём полярные друг другу, спутались в небрежный клубок. С одной стороны, хочется Антона успокоить, потому что на него обиженного и уязвлённого смотреть больно, потому что не хочется, чтобы Шаст принимал это на свой счёт. Но с этим уверением Арсу придётся использовать аргументы, которые ему не нравятся даже в его голове. Несмотря на их правдивость, принять их сложно, а гордость очень сильно этому препятствует. С другой стороны, если пойти на поводу у собственной гордости, то с чем Арсений останется? С разбитым корытом. И Шаста обидит, и себя обманет. Но с гордостью же, да? А она в теперешних реалиях же очень нужна, очень помогает. Ага, если бы. — Мне не нравится то, что я сейчас скажу, — сдаётся с тяжёлым вздохом Арсений. — Но я… Я жду, наверное, какой-то поддержки, как бы мне ни было тяжело это признавать. Взгляд Антона сменяется с уязвимого на заинтересованный, нетерпеливый. Шаст ёрзает по кровати, кивает суетливо, показывая, что он всецело готов Арсения слушать и понимать. — Меня задевает это, — шепчет Арс, опуская глаза. — Не то, что ты сделал, не эта случайность. Меня бесит и расстраивает осознание того, что… Боже, Шаст, я ведь думал, что справился, но что в итоге? Нихрена я не справился, а просто затолкал поглубже? И в итоге сделал себе хуже? И теперь даже не предугадаешь то, как на мне всё пережитое отразится, да? Одно дело, когда от стресса из-за постоянной попытки выжить выжимаются воспоминания о прошлом мире, но совсем другое, если, как оказалось, я буду напрочь забывать что-то, что меня вывело из себя. И не знаешь теперь, как это ещё может отразиться на моём физическом и психическом здоровье. Что если провалы в памяти и рвота — это только начало? Что ещё может произойти, кто знает? Арсений замолкает на пару минут, даёт себе передышку. Успокаивает сбившееся дыхание и сердцебиение. Он уже один раз показал себя Антону уязвимым, травмированным и напуганным человеком. И сейчас это даётся ничуть не легче, чем в прошлый раз, когда рассказывал о прошлом, где его выжили из школы, где запугали, заставили молчать. — Мне не нравится мысль, что вся эта херня теперь будет влиять на меня. До сих пор, постоянно, хронически. Я не хочу… — Арсению дыхание перехватывает, на глаза слёзы наворачиваются, но он от них быстро промаргивается, заставляет взять себя в руки. — Я не хочу, чтобы это на меня влияло, Шаст. Как и не хочу, чтобы влияло на тебя, на кого угодно, кто сейчас рядом. В наш первый разговор ты сказал, что всё это — призма, через которую я буду проецировать что-то на людей вокруг себя. И я пытался не проецировать, пытался не стать лупой, сквозь которую солнечный луч сожжёт всё к чертям. Но что я, получается, сделал? Просто начал это всё… В себя? В своё здоровье? Вздрагивает ощутимо, когда пальцы Антона совершенно неожиданно перенимают дрожащие ладони, сжимают легонько в немой поддержке. — Я хочу именно пережить, хочу именно справиться. Хотел. А по факту просто накопил и навредил самому себе. Как теперь с этим..? Что мне делать? — спрашивает с горькой надеждой, поднимая к Антону слезящиеся глаза. — Я не хочу этим обидеть или навредить тебе, другим… Но и в себе это тянуть не хочу, а само оно не выходит. Я не понимаю, что должен делать, чтобы от этого избавиться, чтобы вылечиться, чтобы очиститься… Я не понимаю, Шаст. Что я должен делать, не понимаю. — Давай подумаем, хорошо? — до щемления в груди нежно спрашивает Антон, перетягивая за руки Арсения к себе, усаживает на кровати рядом с собой, всовывает в руки кружку чая, приобнимает ласково за плечи. — Я не психотерапевт, среди наших таких нет… Моя область работы… Не была нацелена на такое, — тяжело вздыхает. — Но всё-таки определённые знания имеются. Давай подумаем… Вот раньше, неважно, что именно плохое случалось, что помогало? — Фильмы и горячая ванна? — горько усмехается Арсений, давя в себе слёзы. — Не осталось того, что меня отвлекает, Шаст… — Не отвлекать, Арс, а помочь справиться, что помогало, а не отвлекало? — Записи, — тихо выдыхает Арсений, прикрывая глаза. — Всегда записи. — Вот, — в голосе Шаста отчётливо слышна приободряющая улыбка. — Записи, хорошо. Тебе нужно написать всё, что тогда было, всё, Арс. Как, когда, что именно. Что ты чувствовал, что ты думал. И что чувствовал сейчас. Давай найдём у меня чистый ежедневник. И в него ты запишешь именно… Именно этот эпизод своей жизни, — тяжело вздыхает Антон, крепче обнимая плечи, прижимает к себе, а в руках его — желание защитить и спасти бесконечные, неравнодушие и забота слишком необходимые. — Ты думаешь, это правда поможет? — Я вспомнил, э, когда-то давно, в прошлом мире была такая хрень, типа книжка, ежедневник, который назывался «Уничтожь меня». — Хм. Припоминаю, — кивает медленно Арсений. — Там на каждой странице было какое-то задание, ну и по факту это можно было использовать в качестве терапии, но опять же. Уничтожение — это агрессия, Шаст. Ты помнишь, что это сделало с Ирой. — Но мы же не можем гарантировать, что ты тот человек, который подсядет на гнев как на наркотик? — пытается сторговаться Антон. — Да и не будем мы в тебе злость растить. Надо подумать… Нам очень в этом поможет Олеся, Арс, как бы тебе от этого ни было неприятно. Мы с ней работали в смежных областях. И сейчас в лагере… Я — медиатор, я улаживаю конфликты между группами и… — Боже. Точно. Конечно, — смеётся тихо и неверяще Арсений, поднимая лицо к потолку. — Что? — Ты был социальным психологом, да? — улыбается Арс, долго же до него доходило. А по лицу Антона, который пытается спрятаться, а не отрицает, быстро становится ясно, что Арсений наконец попал в яблочко. — Разрешение конфликтов между группами, психология, но не психиатрия и не психотерапия. Смежная область с Олесиной, социальный психолог. Ну и почему ты не сказал? — Потому что, когда говоришь социальный психолог, люди бросаются из крайности в крайность, — смущённо бурчит Антон, убирая от Арсения руки, теребит нервно рукава кофты. — Одни такие: а, ну ты типа тот бесполезный хер, который сидит с бумажками и нихуя по факту не делает. А другие: так ты же должен быть гением психотерапии! Нет, — буркает недовольно Антон. — Не должен. И с психиатрией вообще не знаком, другое это, блять, не лечил я травмы детства и психрасстройства, другое у меня занятие. Ну и в бумажках тупо не сидел, хотя ладно, сидел, когда по распределению отправили в школу и посадили на должность психолог «тире» социальный работник. Ни туда, ни сюда, блять. — Такой ты… — тянет Арсений, с улыбкой смотря на зажавшегося неловко Антона, который поднимает к нему вопросительный взгляд. — Уютный, — договаривает, шире улыбаясь. — И что это значит вообще? — смущается в разы сильнее, а кончики ушей уже выдают с головой своим алым горением. — Давай не отходить от темы, — прочищает неловко горло, почёсывая щёку. — Надо придумать, что делать с тобой… Знаешь, записи можно относительно приравнять к библиотерапии. Но для неё ещё кое-что важно. Ты должен будешь записями поделиться с кем-то, обсудить их, понимаешь? — И я уже знаю, с кем, — улыбается мягко Арсений. Что-то его растапливает сегодняшний Антон. Своей заботой и неравнодушием, своим смущением и мягкостью. В груди всё вскакивает при взгляде на него, теплеет, переливаются перламутром крылья бабочек в животе. — Я уже подвёл твоё доверие в этом, — хмурится с толикой вины во взгляде Антон. — Залез в твои записи без спроса… — В этот раз будет не без спроса, — успокаивает Арс, подползая ближе, прижимается вплотную боком к Антону, пьёт мерно свой чай. — Не подумай, что это от какой-то безысходности, Шаст, типа «больше не с кем». Просто я выбираю тебя. — Как покемона? — наконец улыбается облегчённо Антон, расцветая на глазах. — Покемона? Я… Никогда их не смотрел, — смущённо бормочет Арсений, уводя взгляд в сторону. Кажется простое Арсово «симпатичен, нравится» начинает переформировываться во что-то более высокое. От такого после последних длительных отношений, кончившихся буквально Арсовой ссылкой в Сибирь, тревожно на душе становится, но он уже признавался себе в одной вещи. Антон чувствуется правильным человеком, чувствуется тем, кому можно отдать на весы своё сердце. Шаст ощущается человеком, который после всего, что делал, с тем, кто он есть, имеет право судить Арсения. И вдруг все эти слова складываются в одно всего лишь, в слово, которое казалось Арсению слишком громким по отношению к Антону на данный момент. Но тем не менее это точно оно. Это доверие. — Будем потом как-то ритуально сжигать эту книгу, подчёркивая то, что я отпускаю это всё от себя? — немного отрешённо, будто бы на фоне собственных мыслей и чувств спрашивает Арсений. — Сжигание книг — очень символично, — хмыкает тихо Шаст. — Гоголь. Испанская инквизиция. Фашизм в сороковых. Протесты. Помню я тех, кто показательно книгу Конституции сжёг на площади, — в момент сморщивается Антон. — Долго их потом из СИЗО вытаскивали со своими, — вздыхает тяжко. — Ты потрясающий, я говорил? Это слетает с губ быстрее, чем Арсений успевает подумать, а потом уже поздно. То, как Антон на него после этого откровения смотрит, склоняет к мысли, что говорить ему это надо почаще. Точно чаще… — «Потрясающий» от слова «потрясать», — смущённым бубнежом шепчет Антон, пряча взгляд. Пытается отнекиваться от комплимента. — А потрясения бывают разные и далеко не всегда приятные… — Какой же ты говорун, вот честно, — смеётся тихо Арсений. — Я имел в виду хороший смысл, и ты это прекрасно понял. — Что-то нас сегодня, — Антон замолкает на добрую минуту, и Арсений уже хочет сказать «магнитит», но всё-таки Шаст договаривает, опережая: — Заносит. — В хорошем смысле? — с грустной улыбкой спрашивает Арс, прижимаясь виском к чужому плечу. Антон рядом с ним напрягается весь, вытягивается. Может, Арсений слишком давит? Торопит? Да и Антон теперь знает о симпатии, о том, что он Арсу нравится в том самом смысле. Возможно, для него сейчас абсолютно всё со стороны Арсения кажется романтическими поползновениями, попытками соблазнить. С другой стороны, не Шаст ли к нему с поцелуями вечно просится? — Надо составить план, — говорит Арсений, вставая на ноги. — С планом всегда легче действовать и воспринимать объём и суть работы. — Учительские замашки? — нерешительно улыбается Антон, а взгляд его к лицу Арсения не поднимается, замер где-то на уровне Арсовых коленок. — Хочешь сказать ты в своей сфере без планов работал? — скептично усмехается Арсений. — Я знаю, что должен делать… Ты помог мне разобраться в том, что я должен делать, — добавляет с мягкой улыбкой. — Поможешь найти мне новый ежедневник, который станет чёрной дырой пиздеца, который со мной произошёл. Я напишу туда… Напишу туда всё. И мы будем это обсуждать, мы поговорим об этом, да? — Да, — кивает Антон, смотря ровно в глаза. — А потом сожжём, — усмехается уголком губ Арсений. — Ещё мне нужно обсудить с Олесей конкретный… Один конкретный момент, связанный с этим всем, — неловко говорит Арс, не раскрывая, что именно он собрался с Лесей обсуждать. — А ещё мне надо поговорить с Оксаной, я хочу, чтобы она научила меня стрелять. — Что? Зачем это??? — Тогда, — машет неопределённо в воздухе одной ладонью Арсений, отсёрбывает последний глоток чая из кружки, оставляет её на столе. — Когда мы нашли Савину с Колей, которые из лагеря сбежали. И куча мертвяков… И до этого, когда мы с тобой в школе были. Было одно чувство, которое мне очень не нравится, Шаст. Беспомощность. Непричастность. Когда Майя с Даней отстреливали мертвяков, когда ты со своим этим ломом, мне оставалось только стоять и смотреть. Мне этого в прошлом мире хватило, больше так не хочу. Но и вредить заражённым, если это не вопрос жизни и смерти, тоже не хотелось бы… В общем, я хочу просто иметь возможность помогать своим, защищать, не быть беспомощным. Понимаешь? — Ты потрясающий, знаешь? — выпаливает Шаст, тут же прикусывая язык. — В хорошем или плохом смысле этого слова? — лукаво усмехается уголками губ Арсений, разглядывая Антона, краснеющего на глазах. — В хорошем… — Значит, всё в порядке, — улыбается Арс. — Ежедневник. Записи. Разговор с Олесей. Разговор с Оксаной. Боже, Шаст, я тут, я не знаю, почему у меня в голове Оксана с Ирой связаны, но они как-то… Ассоциативно у меня в голове связались, я тут подумал, Ира тоже это всё пережила, что если… Я не верю, что для неё уже поздно, не хочу верить. Мне кажется, мы можем с ней друг другу помочь, стоит поговорить с ней… Она злится на тебя, она обижена и потеряла к тебе доверие, потому что ты не смог ей помочь так, как видел помощь. Но почему бы нам… Почему бы нам не попробовать новый способ всем вместе? Маша тоже пострадала от такого, тоже это всё… Ты не психотерапевт, я знаю, но ваши с Лесей навыки, знания, способности, могут помочь нам троим: мне, Ире, Маше. — Групповая терапия? — хмурится Шаст. — Что-то в этом роде, — кивает Арсений. — Никто из нас так и не получил полноценную помощь, а значит, на них, как и на меня, это всё ещё влияет. Мы же можем попробовать? — Можем, Арс, конечно, можем, — улыбается грустно Антон. — Но я не уверен, что с Ирой… Хоть что-то получится. — Я поговорю с ней, — твёрдо говорит Арсений. — Так. Заново. Ежедневник и записи. Поговорить с Олесей, Оксаной и Ирой. Надо ещё найти Стаса, сегодня опять похолодало, но, не знаю, может посевы менее восприимчивые к холоду, чем я… В общем, надо узнать у них с Дариной, откладывается ли посев или всё-таки занимаемся этим сегодня. В целом узнать, что там решается с другим лагерем. А ещё нам надо побриться, — заявляет воинственно Арсений, утягивая Антона за руки с кровати. — Пиздец у тебя планов, — смеётся Шаст тихо, плетясь следом, сжимает неосознанно пальцами крепче чужую холодную ладонь. — Ты воодушевлён и настроен разбираться с тем, что у тебя на душе, или ты просто нашёл кучу того, на что можно было бы пока отвлечься? — Воодушевлён. И я настроен серьёзно, — говорит, резко оборачиваясь к Антону. — И я ни капли не жалею, что открыл тебе всё. И это твоя заслуга, — выпаливает скороговоркой Арс, обнимая всего на секунду за плечи, вскакивая на носочки. — Бриться и чистить зубы. — О как раскомандовался, — посмеивается смущённо Шаст, плетясь следом за вылетевшим из дома Арсением. — Всё хорошо, — шепчет он, улыбаясь Диме, проходя мимо него. Поз кивает с едва заметной улыбкой и уходит в дом. Арсений с Антоном, вроде как, собирались забежать домой за лезвием и мылом, чтобы побриться, но останавливаются у костра в центре лагеря, хмурятся озадаченно, разглядывая представшую перед глазами картину. Майя и Даня почему-то до сих пор не ушли отдыхать после ночной смены, смотрят с интересом на весело ругающихся между собой Айгуль и Женю, которых крестит зачем-то пальцами в воздухе Ярик. Саша Трещин держится за голову, явно с ужасной похмельной болью, просит помолчать, но Женя только громче начинает что-то доказывать. Судя по настроению Жени и Айгуль, ссорятся они не всерьёз, а так, будто бы играясь, весело. Но понять наверняка не получается, потому что не выходит разобрать ничего из их речи. — Что за вавилонское столпотворение? — вздыхает удивлённо Шаст, подходя с Арсом к сидящим Майе и Дане, которые только смеются с происходящего. — Женя сказал что-то, что Айгуль, видимо, не понравилось, — усмехается Даня, коротко взмахивая ладонью в сторону упомянутых. — А та как буркнет на него что-то. Женя сказал повторить по-русски, в глаза глядя. А Айгуль начала назло ему только на… Это казахский? Вроде, да. Ну вот, только на казахском начала говорить, Женя сказал, что вызов принят, и начал тоже говорить на другом языке. — Сіздің әзілдеріңіз менің тамағымда тұр, мен аттарға тиіспедім! — Матка боска, каб цябе Пярун маланкай жахнуў! Дзе кабылы??? — Бля, нихуя не понимаю, но это так весело, — посмеивается Даня. — Хотя ладно, Женю понимаю, это белорусский, он с украинским похож. — А ты знаешь украинский? — удивлённо спрашивает Арсений. — С седьмого по одиннадцатый класс учился в Киеве, — улыбается грустно Даня. — Охуеть. Приехали, мне ты этого не рассказывал, — возмущается Шаст. — Ты не спрашивал! Я ещё и в разработке игрухи «Сталкер: чистое небо» в то время участвовал. В качестве тестировщика. — Я с него хуею, — выдыхает тихо Шаст. — Перестану ли когда-нибудь? Женя и Айгуль тем временем продолжают ругаться. — Боже, когда они замолкнут, — скулит тихо Трещин. — Вам надо идти отдыхать, — улыбается мягко Антон, укладывая руки на плечах Дани и Майи. — Ща разгоню эту интернациональную… — Ну сколько можно уже? — вмешивается Ярослав. — Вот правда, точно сказал Антон, вавилонское столпотворение. И когда люди тянулись к небу, к богу, строили башню вавилонскую, остановил их Бог, рассорил, чтобы до неба не дотянулись, все люди начали говорить на разных языках, перестали понимать друг друга, рассорились и… — Опять он за это, — кривится Айгуль. — И не говори, — усмехается Женя, складывая руки на груди. — Ярик, иди кому-нибудь другому Библию почитай, с того раза, как ты мне про мужеложство рассказывал, у меня от твоих христианских речей до сих пор глаз дёргается. — Айгуль, но ты-то, — тянет с надеждой Ярослав. — Я мусульманка, что ты хочешь? Ярослав сдувается на глазах, машет на всех рукой, усаживается обиженный у костра, не смотрит больше ни на кого. — М-да, — тянет Шаст. — Что мы вообще..? А. Бриться, да. Пошли, Арс. Арсений идёт вслед за Антоном, дома они забирают лезвие для бритья, мыло, полотенце. и маленькое ведёрко с водой, выходят на улицу, Арс несёт перед собой маленькую табуретку, внимательно разглядывая чужое хмурое лицо. — Тебя эта сцена не повеселила в отличие от Дани, — подмечает Арсений, усаживая нажимом на плечи Антона на табуретку. — Даня воспринимает мир и всё в нём происходящее через призму юмора, его терапия, у меня так часто не получается, — тяжко вздыхает Шаст, чуть запрокидывая голову, отдаваясь Арсовым рукам, которые намачивают и мылят растительность на лице. — А это, — Антон отплёвывается от мыла попавшего в рот. — Это вообще-то, если смотреть глобально, большая проблема. И я знаю Женю, понял за вчерашний вечер Айгуль, у них это в шутку, по-доброму. А есть сотни, тысячи людей, которые… Которые не в шутку и совсем не по-доброму. Арсений обмывает руки в ведёрке, берёт из рук Антона лезвие, чуть поворачивает боком лицо, проводит от угла челюсти к виску, выбривая аккуратными движениями рук. — Разность языков и веры превращают из богатств культуры в оружие… В причину разжигания ненависти. Это всё прошлая моя работа сказывается, слишком много видел, — тяжело вздыхает Антон. — Когда мы ездили на какие-то конференции, народные собрания в ближайшие страны, когда прогуливались по городу, вот заходишь в кофейню, знаешь, что в этой стране многие знают, понимают русский. Обращаешься, а из-за языка… С тобой не хотят общаться, делают вид, что не понимают, отказывают в обслуживании. Арсений только вздыхает тяжело, продолжает выбривать аккуратными движениями щёки, вытирает лезвие о полотенце, продолжает. — Есть люди, у которых есть несколько языков в голове, и они могут перейти на другой, если что, но вот я, например, мне выбирать не из чего. В свободном владении только русский. Но даже будь у меня выбор… Я бы не сменил. Потому что для меня это не язык той власти, не язык террора и диктатуры… Не они этот язык придумали, чтобы к ним его привязывать. Они на этом языке ничего не написали, не сочинили, чтобы… Да они иногда, когда говорили, мне казалось, некоторым из них тяжело даётся два слова связать! — Тише, Шаст, аккуратнее, не дёргайся, — просит шёпотом Арсений. — У меня лезвие, холодное оружие. — Для меня это язык Цоя, Земфиры, Пушкина, Евтушенко. Это язык Сахарова, Немцова, Политковской, Шульман, Эйдельман, Гордеевой, Гырдымовой. Это язык, на котором пишет Женя. Это мамин и Олесин язык. Это язык Сони Строчинской. Это мой язык. Это наш язык, а не этих… Шаст не договаривает, кривится весь. Арсений видит, чувствует, как палка под названием «терпение и самообладание Антона» перегибается, трещит уже опасно, ломаясь. — Тише, Шаст, — шепчет ласково, приглаживая пальцами завивающиеся в кудряшки волосы у висков. — У нас ведь кое-что ещё есть в планах… Ты ведь помнишь? Антон хмурится непонимающе, смотрит с открытым вопросом на мягко, грустно улыбающегося ему Арсения. — Напомнить о себе. Назло. — Ты… Ты всерьёз на это согласился? — удивлённо спрашивает Антон, смотря на Арса широко распахнутыми глазами. — А я вообще не тот человек, который соглашается на что-то не всерьёз, — нарочито бурчит Арсений. — И… Ты говорил об этом с Женей? — Его тоже не впускают обратно в город, — вяло качает головой Антон. — Не дёргайся, — приказывает Арс, принимаясь выбривать подбородок и носогубную складку. — Не пускают обратно в город, — хмыкает весело. — Знаешь, может, прозвучу оптимистично, но что-то мне подсказывает, что человек, который смог пробраться на территорию зоны отчуждения… Думаешь не проберётся в город? Арсений старается не отвлекаться на то, как заинтересованно и уже даже восхищённо бегают по его лицу глаза Антона. Сосредотачивает всё своё внимание на бритье. — Я пойду говорить с Олесей, потом с Оксаной, потом с Ирой. А ты поговори в это время с Женей касательно нашей маленькой… Революции? — дёргает вопросительно бровью Арсений, сам сомневается в том, что верное слово выбрал. — И со Стасом поговори, что там с лагерями. Потом обменяемся с тобой новостями. Арсений протирает влажным полотенцем выбритое лицо, убирает остатки волос, разглядывает внимательно проделанную на чужом лице работу. — Вот это ты помолодел, конечно, — прыскает со смеху Арсений. — Меняемся? — Меняемся, — кивает Шаст, вставая с табуретки, усаживает тут же Арсения. — Не уверен, что хочу революции в теперешних реалиях, — вздыхает тихо Антон, принимаясь намыливать лицо Арсению. — Слишком небезопасно, слишком велика вероятность лишить людей всего в условиях эпидемии. Я хочу того, чего хотел всегда. Хочу свободы, а не хаоса и анархии. Хочу, чтобы люди знали, что происходит. Ну и конечно… Хочу увидеть, как скривятся ебальники тех, кто меня уже с радостью похоронил, — усмехается раздражённо Шаст. — Хочу плюнуть им в лицо. Ну. Метафорично. — Ага, — посмеивается тихо Арсений, прикрывая глаза, задирая подбородок. — Метафорично. — Мы знали о появлении болезни до того, как она стала такой… Масштабной. Знали. Но нам закрыли рот. — Кстати об этом, — хмурится Арсений. — Не расскажешь поподробнее, откуда вы это знали, откуда это всё началось, с чего пошло, почему это замолчали? — Всё просто до омерзения, — шепчет Антон, выбривая аккуратно лицо Арсения. — Была одна научная база, ну такая, простенькая, только почему-то на карте не была отображена. А знаешь, что у нас обычно не отражается на карте? Типа в жизни вот стоит, каждый день мимо этого ходишь, а на карте — ни-че-го? — Э… Типа какие-то засекреченные объекты? — Ага, — кивает медленно Шаст. — Типичный исследовательский институт химии. Слухи ходили разные, якобы во время Второй мировой там Союз искал биологическое оружие, но да пофиг, давно же было, — саркастично тянет Антон. — А чем сейчас занимаются? Боже, да кто ж их знает, ну занимаются чем-то. — Дай угадаю, химичить не перестали… — Не перестали, — хмыкает тихо Шаст. — Хер знает, что они там делали, но хим отходы выливались в реку. Впервые я столкнулся с этим, когда к нам пришли ребята экологи. Стоило только рот открыть, как на нас столько угроз посыпалось, что сразу ясно стало: химичат что-то пиздец опасное и секретное… Мы не замолчали. Женя написал тогда статью, ещё несколько ребят, опираясь на его текст, распространили инфу шире. Олеся… Связавшись с коллегами, порывшись подольше, раскопала для нас информацию из больниц городов у той реки. Заболевания пиздец, не говоря о том, что рыба вся подохла. Ну, мы новую статью, весной это было, — задумчиво тянет Шаст. — Чётко помню, что весной, потому что после новой статьи мы большой компанией отпраздновали Пасху. В СИЗО, правда, праздновали, но это так, издержки производства. — Боже, Шаст… — Не дёргайся, — теперь командует не двигаться Антон. — Я плохо с бритвой справляюсь, если ты не забыл. Так вот. Первые случаи болезни, которая есть у нас сейчас, начались именно с тех городов. Не люди. Первыми были животные. Скорее всего… Отравленное рекой животное было заражено бешенством, а в следствии это. Но из этого следует, что в воде было что-то настолько ядрёное, что могло изменить… Мутация — это изменение ДНК. Мы начали полноценное расследование уже к тому моменту, большинство болезней у людей в том регионе были генные, хромосомные. А ещё… Повысился уровень мертворождения. Антон замолкает на пару секунд, утирает лезвие о полотенце, обмывает в воде, продолжает свою работу. — Как ты знаешь, — вздыхает тяжело Антон. — Болезни нужна среда, ты в своих записях, прости, что влез, ты упоминал, что должен быть некий фактор, который обуславливает, почему одни заражённые становятся «грибами», другие — крикунами. Очень интересное замечание, ответ на которое мы даже смогли найти, — признаётся шёпотом Антон. — Эта болезнь — гибрид бешенства, которое разрушает мозг, личность, с неким, напомню, я не медик, это некий враждебный ген, который бьёт по твоему ДНК в месте, в котором находит уязвимость. И в соответствии с тем, где нашлась прореха в ДНК — туда и забирается. Мы не успели изучить это всё толком… Всё так быстро… Так быстро раскрутилось, а нас то в СИЗО, то в участке держали, мы не рассчитали время, думали, у нас его больше, — вздыхает тяжело Шаст. — Я понял, что вот-вот случится катастрофа и надо держаться подальше от густо населённых городов. Взял большую часть своих и поехали… Женя остался, конечно, он остался, — вздыхает тяжело. — Ему-то уже похуй абсолютно было. Он в своём познании преисполнился, — усмехается горько Антон. — Так вот. Я отошёл от темы. Мы разобрались с крикунами. В их случае мутация вызвала у этой группы так называемый «синдром кошачьего крика». Раньше он наблюдался только у новорождённых, но у заражённых проявляется звериным, звонким, якобы кошачьим криком, который является реакцией на любой внешний раздражитель. Заражённые, которые становятся грибами, по версии Поза изначально были носителями того или иного гриба в себе, кандиды, например, это позволяет им объединяться с другими грибами, врастать в почву, мутировав. — Ты в курсе, что открываешь мне мир заново? — кривится Арсений. — Представляю, — улыбается грустно Антон. — Но это-то и огорчает… Мы так много об этом говорили, так громко били тревогу, а эти… Суки весь наш крик заглушили, огромное количество людей, включая тебя, оказались в неведении, и вот мы здесь… Вытерев лицо влажным полотенцем, Антон отстраняется, разглядывает проделанную работу, кивает удовлетворённо. — Прекрасно выглядите, Арсений Сергеевич Попов, — улыбается, поджимая губы, Шаст. — Благодарю, — паясничая, кланяется Арс, вставая с табуретки. — Вот… Чувствую себя лучше, не ванна, конечно, но прямо посвежело. — Почистим зубы, и я дома дам тебе новый ежедневник. Побежим выполнять план. Так и случается. После чистки зубов Арсений с Антоном возвращаются домой, Арс берёт предоставленный ему новый ежедневник, записывает там по привычке своё ФИО. И только Арсений собирается убежать к Олесе, Антон останавливает, ловя за локоть, притягивает к себе и целует в уголок губ. Коротко и совсем неожиданно. Наконец чувствуется кожа без преград в виде лишних волос на лице, ничего не колется. Арсений пользуется этим, подтягивается на носочках вверх, держась за Антоновы плечи, целует более настойчиво. Это первый раз, когда Арсений поцеловал сам, и ощущение обмякающего, чуть дрожащего Шаста в руках невероятно льстит. — Так мы поговорим об этом? — с улыбкой спрашивает Арсений, отстранившись от поцелуя, прижимается щекой к горящей скуле Шаста, шепчет прямо в ухо. — Или Женя был прав, и ты чертовски плох в романтике? — Как вы мне дороги. Оба, — бормочет с дрожащим дыханием Антон. — Поговорим… — Может, ты хочешь сказать что-то прямо сейчас? — всё-таки настаивает на откровениях и разговорах о чувствах Арс. Ну, привык он так. — Я уже говорил, мне нравится твоя упёртость, — бурчит Шаст. — Мне нравятся люди, которые после любого падения быстро встают на ноги и бегут дальше. Люди, которые узнали цену воли и свободы, те, кто больше не позволит это забрать у них… Нравится твоя улыбка. Твои взгляды, твои мысли. То, как ты пишешь… Твои контрасты. — Скажи прямо, Шаст, — просит с улыбкой, потираясь щекой об угол челюсти. — Нравишься ты… — Сильно? — Невыносимо, — выдыхает обезоруженно Антон, заглядывая в глаза. — Но я не могу так, как ты. Прямо, упрямо, в лоб… Я не умею всё это и, — Шаст сглатывает гулко, глаза прикрывает. — Я слишком израненный человек, Арс. Тяжёлый. — С тяжёлыми легче, — улыбается грустно Арсений, очерчивая пальцами контуры Шастового лица. — Леся рассказала мне… О сбитом самолёте, о Трещине, о твоей утрате. Мне жаль, Шаст, — Арс сдерживает тяжёлый вздох, глядя на поникшего, потухшего окончательно Антона. Арсений много пишет, и слово часто не идёт, а бывает текст льётся без перерыва. И сейчас нужные слова всё-таки находятся. — Не бойся меня как-то потерять, не бойся подставить, Шаст, — говорит твёрдо, сжимая пальцами чужое лицо, заставляя посмотреть себе в глаза. — Нет на тебе никакого проклятья. На этой стране, может, но не на тебе лично. Меня беречь, прятать не надо. Сам посуди, — улыбается уголками губ. — Какой толк от меча, если он постоянно за щитом прячется? Ты же знаешь, что и меч, и щит в одинаковой мере использовались в бою? И меч, и щит защищали от ударов, блокировали их. И меч, и щит участвовали в атаке, щитом толкали, мечом били. Понимаешь, к чему я? Ты не один. Ни в чём. Коалиция. — Коалиция, — наконец из Антона удаётся смешок выбить, улыбается, снова расцветает на глазах. — Ну если только так, — тянет он с улыбкой, загребая Арсения в объятия. — Значит, справимся? — Справимся, — обнимая крепче Антона, обещает Арс. — Выходит… Будем вместе лечить душевные раны? — чуть нараспев, тянет Антон, цитируя какую-то песню. — Выходит, так. — с улыбкой шепчет Арсений, целуя в висок. — Но начнём пока с того плана, что я наметил? — Беги к девчатам, а я по мужикам. — Да я уже понял, Шаст, запозднился ты с признанием как-то, — язвит Арсений, за что Шаст тут же принимается щипать его в бока, щекочет рёбра, бухтит на Арса недовольно, выгоняя перед собой из дома. — Всё-всё, каюсь, прости! Разбегаются в разные стороны. Антону надо обсудить со Стасом планы на посевы, ведь опять похолодало. Нужно узнать, что в целом Стас решил с другим лагерем. Ещё надо поговорить с Женей, обговорить с ним желание напомнить о себе. Женя-то, конечно, поддержит, но Антону нужно, чтобы у него нашлись связи и предложения исполнения этой авантюры. Арсений же бежит к Олесе. С ней он хочет поговорить о том, как быть с этими всплывающими триггерами, как не отпугнуть ими Шаста от себя. Уже это будет довольно тяжёлый разговор для гордости, но, во-первых, Леся знает о том, что у них с Антоном закручивается, а ещё она всё-таки социолог и именно у неё в лагере сформировалась роль некоего «психолога», к которому приходят за задушевными разговорами. Надо давить в себе гордость за её бесполезность. И надо как-то найти в себе смелость, чтобы задать ещё один вопрос: если у них с Антоном пойдёт дальше поцелуев… Как Арсению быть, что делать, о чём думать, чтобы его мыслями не перекинуло «туда», в плен? Как Арсению, если Шаст случайно заденет триггер, приводить самого себя в чувства, держать мысль, что он с Антоном, который ему не навредит? Как не чувствовать ворочающуюся у горла тошноту и отвращение от одной только мысли, что кто-то снова может касаться тела с сексуальными, назовём это так, намерениями? Если Арса передёрнуло от случайного дёрганья волос, память решила это стереть, то чего стоит ждать дальше? Как держать себя в своём уме? Это он хочет обсудить с Олесей. И это только начало. Потом надо подбежать к Оксане и договориться с ней, попросить, чтобы научила стрелять. Потом надо к Ире и Маше, попробовать уговорить их помочь друг другу, уговорить Иру дать Антону ещё один шанс. Когда в мыслях — чёткий план, когда есть конкретная цель появляются силы и воодушевление. По крайней мере, у Арсения так. Хочется разобраться с собой, чтобы не мучить ни себя, ни тех, кто рядом. Хочется помочь другим. Хочется разобраться со всем, чтобы чувствовать себя спокойно рядом с Антоном. Спокойно и счастливо, несмотря на всё, что происходит вокруг. Нет, не так. Не «несмотря». Даже видя, что происходит вокруг, иметь возможность быть спокойным и счастливым рядом с Антоном. Вот так. Вот этого хочется.