🍓 🍓 🍓
Аарон, как вчера и хотел, с утра пораньше смылся к Кейтлин готовиться к тесту по анатомии, а мама по выходным встречается с подругами (в этом они очень мэтч, что в очередной раз доказывает, что он ей сын побольше Аарона), поэтому сегодня можно врубать музыку на всю, смотреть «Сумерки» на полную громкость, секретничать не шепотом и вообще отрываться. Когда Эллисон приходит, за ней всегда следуют три неизменные вещи: шлейф супер-сладкого парфюма, цоканье или звонкий топот каблуков или платформы, и Рене, несущая что-нибудь (в основном всё обаяние Эллисон на своих — не то чтобы сильно хрупких — влюбленных плечах). Синоним слову «Эллисон» — «милая агрессия». Поэтому Эндрю говорит: — Ай, — когда Элли кусает его за щеку. — Ты просто такой хорошенький, — она гладит его по голове, осторожно, чтобы не задеть длинными ногтями, потом гладит по щеке, которую только что типнула. — Я тебя так люблю-ю. Ты почему у меня такой славный. Эндрю тает в ее руках, потому что, господи, он тоже ее любит, и потому что любовь Эллисон — это обволакивающее тепло, пуховое одеяло и плюшевая рубашка, это поддержка в любой ситуации — даже такой, где он очевидно и стопроцентно неправ, это долгие-долгие звонки по ночам, когда обоим не спится, и тихое сопение, когда сил на разговор не остается; это знать все ее любимые ароматы и улыбаться, слыша в толпе запах ее духов, даже если они на другом человеке — просто по привычке, просто по памяти, потому что Эллисон ассоциируется у него только с самым лучшим, что вообще есть в людях, какой бы она кому ни казалась, какой бы самовлюбленной и язвительной не выглядела, кто бы что о ней ни говорил. Любовь Эллисон — это принести с собой косметичку и потратить выходные на помощь ему в подготовке к важному событию вместо собственного свободного времени. Любовь Эллисон горячая и обжигающая, яростная и до такой степени родная, что Эндрю абсолютно искренне считает ее своей платонической соулмейткой. Одной из двух. Потому что за Эллисон в дом шагает Рене, и она далеко не такая откровенная в тактильностях; Рене — это спокойствие посреди бури, это причал в безмятежной гавани, Рене — это возвращение домой после тяжелого дня. Рене — это пропустить свои любимые занятия, чтобы провести с ним время, когда она ему нужна. Она ласково проводит костяшками пальцев по его скуле и легонько ерошит волосы — это ее эквивалент объятиям, компромисс, и Эндрю так сильно ее любит, что сердце щемит, и она любит его в ответ — надежно и спокойно, с понимающей улыбкой и уверенными словами. Любовь Рене — это выполненные обещания, молчаливое присутствие там, где не нужны слова, и тихий шепот поддержки в моменты, когда кроме слов не поможет ничего. Рене — это человек, который останется, когда действительно нужно, и уйдет, когда попросят, потому что ее слишком часто не слышали, и теперь она — та, кто всегда услышит «нет», прочитает по языку тела и взгляду. Они с Эллисон — частички его души. Его соулмейтки. Это он знает наверняка и сто процентов, в этом не остается никаких сомнений, когда Элли звонко чмокает его в лоб, снимая туфли и легкое пальто, чтобы пройти дальше в дом, как всегда энергично и пританцовывая в такт мелодии, которую сама же придумывает, а Рени протягивает коробочку со свежим пончиком, потому что знает, что перед важными событиями Эндрю забывает поесть от тревоги. Но и он знает их — поэтому в комнате уже лежит выглаженная мягкая пижама для Эллисон (Рене обычно или приносит свою, или остается в обычной одежде) и спицы с пряжей для Рене, потому что если она не может пойти в клуб вязания сегодня ради него — это такая вот благодарность. — Так, — говорит Эллисон, плюхаясь на кровать уже переодевшаяся. — Ну что? — Что «что»? — Эндрю садится рядом, пока Рене устраивается на стуле, и за три укуса съедает пончик. Шоколадный. — Вот тебе не лень? — Элли раскидывает руки в стороны, растягиваясь на спине в постели в полный рост и взбивая одеяла. Ногой смахивает плюшку-игрушку Тоторо, которому и так почему-то достается каждую их посиделку. — Давай просто… не знаю, позови его смотреть «Сумерки» с нами. Тут так хорошо-о-о… — он вздыхает. — Ладно, я согласна даже на «Дневники вампира». Или «Сверхов». — А что-то без нечисти ты посмотреть не хочешь? — Эндрю выразительнейшие выгибает на нее бровь, а потом, поняв, что она его не видит, забивает и просто ложится головой ей на живот. Она снова вздыхает — он чувствует, как опускается и поднимается голова, и хихикает. — Ну нет, — Эллисон канючит, пальцами осторожно перебирая его волосы, а ногтями почесывая так, что мурашки бегут по коже. — Какой в этом прикол? Вампирши — самые секси. Вот сам посуди. Белла Сво-он, — она мечтательно тянет гласные. — Нет, — Эндрю кривится. — Я за Эдварда. И Карлайла. И даже за Джаспера. — Эдвард — бескровный лох. Да они все. Ты не подумал, как у них вообще может встать, если кровь не циркулирует? Эндрю возмущенно тыкает ее в бок, потому что на это аргументов у него нет. — Эй! — Эллисон щелкает его по уху. — Блин. Рени. Поддержи. Они синхронно поворачивают к ней головы, а она сидит, подогнув одну ногу, и, уложив подбородок на колено, с ласковой улыбкой смотрит на них двоих. — Не знаю, — она осторожно разматывает белую пряжу и отвечает, переводя тему, как всегда гася даже самые шуточные перепалки на корню: — Мне кажется, можно пока не торопиться звать Нила смотреть кино. Ты же сам идешь к нему в пятницу, нет? — Заставь его врубить «Сумерки», — не унимается Эллисон. — Поцелуетесь, когда Белла поцелует Эдварда. — Так он хочет этого… «Стрингера» смотреть, — Эндрю кривит губы. Всё-таки не его это жанр. — И вообще, ты хотела, чтобы мы поцеловались сегодня. — Поцелуетесь еще раз? — в тон отвечает Эллисон. — Уже второй час, — напоминает Рене. — Не хочу, конечно, нагнетать… Эндрю поднимается и тянет стонущую Эллисон за руки, чтобы она тоже встала. — О! — она внезапно оживляется и подскакивает сама; Эндрю чуть не падает от неожиданного перемещения центра тяжести, но она его подхватывает и пару раз кружит по комнате. Вот у кого точно энергии хоть отбавляй. Он уже думал предложить ей поиграть в экси или нет? — У меня с собой Тарошки. Давай карту дня тебе вытянем? Эндрю кивает, и Эллисон достает из сумочки черный атласный мешочек, расшитый бисером как созвездиями, откуда ловко вытягивает карты и принимается внимательно и вдумчиво тасовать. Рене откладывает вязание, с интересом наблюдая за умелыми движениями ее пальцев, далекая от этой темы, но как всегда просто поддерживающая любое их начинание и увлечение. — Так, — Эллисон вытягивает одну карту и тут же сияет, когда переворачивает: — О-о! «Влюбленные». Эндрю дает ей пять. Она зачитывает трактовку с сайта: — «Вас ожидает насыщенный и интересный и день. Здесь будет всё — соблазны и переживания, чувства и попытка сделать правильный выбор. Опасайтесь путаницы в голове, эмоции могут её закружить, и не спешите с окончательным решением. Возможно, предстоит спор со своим внутренним «я», однако он разрешится благополучно…», — она листает ниже, но в итоге машет на это и просто улыбается: — Вот, смотри, соблазны и переживания — тут всё и так понятно. Эмоции могут закружить мысли — это тоже понятно! Думай, что говоришь, не отходи от наших планов! Эндрю закатывает глаза, вспоминая «не стонать». — А чего ты? Вот, видимо, твое «я» и спорит. Со мной. Но ничего, всё разрешится благополучно, если ты не забудешь все те прелестные подкаты… — Ага, особенно «ты конечно не дикобраз, но я бы тебя дико и не раз», да? Рене кашляет в кулак. Эндрю ей не верит. — Ну, — Эллисон пожимает плечами, — всё, ладно. Давай. Какой у нас сегодня вайб? Эндрю задумывается: — Софт? — Нет, — Эллисон мотает головой, а потом распускает собранные в высокий хвост волосы, потому что так эпичнее. Зачем вообще тогда спрашивает. — Всё. Надо действовать. Хватит милого. Надо что-то хот. Секси. Понимаешь? М-м-м? — Мы идем в котокофейню, — Эндрю щурится. — Кто вообще одевается секси для… кучки котиков? Кружек какао? — Будешь первопроходцем, — Эллисон настаивает, тыкая ему в лоб. — Нет, надо что-то настолько милое, чтобы он принял меня за кота. Эллисон аж смолкает. Но ненадолго. Это же Эллисон. — Может, что-то как бы милое, но при этом немного горячее? — предлагает Рене, по обыкновению выступая посредницей между их противоположно разными взглядами. — Например, мягкий вязаный свитер поверх обтягивающих джинсов? Или, наоборот, вельветовые свободные штаны и какой-нибудь достаточно открытый и облегающий верх? — Ты гениесса, — Эллисон подходит и целует ее в уголок губ, — господи. Рени. Что бы мы без тебя делали? — Поссорились и отправили Аарона, — она улыбается. Эндрю кривится. Сильно. Потом представляет, как Нил такой: «э-э. А где мой близнец?», и снова улыбается. — Не хочу знать, какой переворот только что произошел у тебя в головешке, — Эллисон щурится, — но иди сюда. Они принимаются перерывать гардероб в поисках подходящей одежды: Эллисон достает темные бэгги-джинсы и серый лонгслив с большим вырезом, Эндрю, наоборот, скинни-джинсы, белую футболку без принтов и бежевый свитер крупной вязки. — А если кот зацепит когтем и порвет свитер? — Эллисон прижимает к себе гору одежды, которую они дружно забраковали (синтепоновые штаны, джорты — такие, как будто с Кевина сняли, рваные джинсы и какие-то задрипанные кофты). — Слушай, по такой логике вообще можно в костюме пчеловода идти, — отвечает Эндрю, закатывая глаза. — Не пчеловода, а пасечника, — щурится Эллисон. — Предлагаю не пасечников с пчеловодами, а костюм фехтовальщика, всё равно принцип тот же, — мирно говорит Рене, оставаясь чуть в сторонке от возни со шмотками. Эллисон поднимает из кучи ткани на кровати розовую майку: — Это и какой-нибудь бомбер? Только не Нилов, а то уже ну ваще. Эндрю в ответ — еще выше, чем она — поднимает белую майку-топик без бретелек: — Такую и сверху зипку? Эллисон, пользуясь преимуществом их разницы в росте, поднимает руку с розовым топиком настолько выше, что Эндрю даже в прыжке не дотянется. Блин. Ей однозначно надо в экси с этим ее бешеным соревновательным духом. Вот кто Кевина точно умотает. — Нет, твоя зипка уже прошлый век. Никто не носит зипки со стразами. — Я ношу. — А ты не носи, — Эллисон цыкает. — Еще и с бабочкой. Фе. — Может… — Рене начинает вкрадчиво. — Во-о-он тот свитерок? С краю горки на кровати? Глядите, это, вроде, тот, спадающий на одно плечо? Получается, это свитер — как и хотел Эндрю, и вместе с тем «немножко хот», потому что открывает одно плечо, как и хотела Элли. — Видал! — Эллисон выхватывает свитер, уже забыв о майках и топиках. — Какая у меня жена умная. Рене тихонечно хмыкает, умело соединяя спицами нить в какое-то хитросплетение узоров. Эндрю критично осматривает свитер, приложив к подбородку пальцы, и решает, что с верхом определились. — А штаны? — он спрашивает, когда Эллисон, вылезя из шкафа, старается выпутаться из длиннющего красно-желтого шарфа, который ему в том году подарил Аарон. — Может, леггинсы? — Леггинсы? — А что? — она разводит руками. Шарф в итоге так и остается у нее на плечах. Гриффиндорка во всей красе. — По-моему, очень секси. Особенно, типа, знаешь, есть такие с резинками под задницу… — С резинками? — Нет? — она прислоняется боком к шкафу. — Блин, ну тогда леопардовые? Кожаные? Латексные? Вообще, латексные надо маслом же смазывать, чтоб они блестели… Как у Супер-Кота, помнишь? А там в кофейне у них стулья деревязнные или обитые? Хотя, смотря еще какая обивка… Что на дереве будешь соскальзывать, что с винила… — Элли, — Эндрю садится на кровать. Рене уже прижимает подбородок к груди и подрагивает. — Да что с вами?! — она машет на них длинным концом шарфа, и Эндрю прилетает по лбу кисточками. «Шарфуцио». — Какие тебе? Есть теплые — с начесом, например, хотя начес тоже же бывает разный, лучше, конечно, какой-нибудь натуральный, а то от синтетики всё потеет и колется; есть моделирующие, хотя ты у нас и так кожа да кости, скажу твоей маме, чтобы кормила тебя чаще. Есть спортивные — их вообще пруд пруди, вот, как я сказала, с подтяжкой задницы; есть еще с накладными силиконовыми ягодицами — эти, как их… пуш-ап, во, хотя я бы не советовала, а то прикинь — встанешь, а на виниле полупопие останется приклеившееся; бесшовные леггинсы тоже, говорят, тема, хотя мне всегда тревожно, что они по швам разойдутся — ну, типа, они по идее без швов, я не знаю, их склеивают? Степлером скрепляют? Бр-р. О, есть еще есть леггинсы для будущих мам, о, тайтсы еще есть, слышал о таких? Или лосины… Эндрю разматывает где-то на «подтяжке задницы». Рене терпит до «будущих мам», но тоже сдает позиции. Эллисон цокает, но улыбается до ямочек. — Прошу, больше не надо, — хрипит Эндрю, сжимая Тоторо, и старается не ловить новые приступы хохота. — Смилуюсь, так уж и быть, — Эллисон закатывает глаза. — Но вопрос открыт: штаны? — Может, широкий клеш? — предлагает Эндрю. — У меня есть джинсы такие, светленькие. Помнишь? Мы с вами вместе тогда ходили на шоппинг. — Помню. Но нет. Может, кюлоты? Хипстеры? Бермуды? Гаучо? — Ты их на рандом называешь? — Да, — она старается не лыбиться. — Джодпуры? — Это вообще что? — Эндрю стонет, стягивая домашнюю футболку (по сути, это футболка Кевина, которая перекочевала в его гардероб), чтобы надеть свитер. — Штаны для верховой езды, — подсказывает Рене, не отрываясь от петельки, что звучит очень плохо, так что Эндрю прыскает и получает недоуменно поднятую бровь от Эллисон. — Да, — Элли кивает. — Ты же как раз собираешься хорошенько его объезди… Он кидает в нее подушкой. Подушкой с Чимином. — Ханжа, — она закатывает глаза — этот жест у них один на двоих. — Это тоже вид штанов? — Это вид мальчиков, которые не хотят признаваться своим лучшим подружкам, что хотят объездить других мальч… Ничего, у Эндрю еще подушка с Тэхеном есть. — Тогда афгани? — она сваливает Тэхена туда же, куда свалила Чимина — в груду вещей, в которой, кажется, скоро заведется своя цивилизация. Чиминизация. — Какие-какие? — Эндрю даже представить боится. — В которых Алладин ходил в мультике, — услужливо подсказывает Рене. — Нет, — Эндрю сглатывает руки на груди. — Это шаровары. — Они вообще так и называются — «алладины». — Почему не «жасмины»? Эллисон разводит руками: — По той же причине, почему серию назвали «Гарри Поттер», а не «Гермиона Грейнджер». — Как Гарри Поттер связан со штанами али-баба? — Эндрю вообще теряет суть диалога. — Да ну их, — Эллисон отмахивается. — Может, хакама? Эндрю параллельно диалогу поглядывает на себя в зеркало; свитер — определенно то, что надо, симпатично, миленько и в то же время, как говорит Эллисон, «секси» спадает с одного плеча, чуть оголяя ключицу. — Ты к сегодняшнему дню специально названия учила? — он спрашивает, не глядя на нее, пока поправляет горловину свитера. Такими темпами можно будет прямо в домашних штанах с Хеллоу Китти идти. Судя по лукавой улыбке Рене — она самолично Эллисон квизы устраивала с проверкой на знания этих самых названий. — Хакама, — начинает Эллисон с напыщенным видом. Эндрю ее не видит, просто по тону знает, что она подняла один палец и состроила умную мину, — это японские штаны. Самурайские, типа. Орочимару такие носил в «Наруто», помнишь? Эндрю поворачивается к ней: — Не носил он там такого. Это эффект Манделы. Орочимару ходил в обычных штанах шиноби и этой… не знаю, халат это, или что там. — Ну тогда папа Саске. — Не было такого. — Было, я говорю! — Ты даже не смотрела «Наруто». — Ты смотрел. А всё, что ты смотришь, автоматически оказывается пересказанным тобой у меня в голове. Он смотрел, потому что смотрит Кевин. А Кевин, потому что их заставляет Мэтт. Круговорот гиперфиксаций в природе — теперь он рассказывает Эллисон. — Даже если «Наруто» — японское аниме, то это всё равно не значит, что там кто-то носил традиционную одежду самураев, — Эндрю вздыхает. — Там не про самураев, а про шиноби. — Так шиноби — это самураи. — Это ниндзя. У Эллисон в голове происходит какое-то короткое замыкание. Короче, чем ее ногти, но длиннее, чем Аарон во весь рост. — А ниндзя — это, типа, не самураи? — Нет, ну, да, но… — Вот! — она с победным видом упирает руки в боки. — Значит, я права. О, — она щелкает пальцами. — Я вспоминала про галифе… — Не смей… — …армейские… — …Эллисон… — …в них та-а-аки-и-ие бе-е-едра… Эндрю просто закрывает уши руками и кричит. Эллисон гогочет так громко, что он даже сквозь закрытые уши слышит. В итоге, по совету Рене, которая, по идее, была «в сторонке», останавливаются на простеньких джинсах-бойфрендах, что, как бы, и в тему звучно, и в меру симпатично. — Не слишком ли просто? — Эллисон ходит вокруг него, хмурясь, хмыкая и вообще издавая весь спектр звуков жителей из Майнкрафта. — Не хочу поразить его наличием у меня дома костюма для пасечников и шароваров, — Эндрю пожимает плечами. — Хотя ремешок, наверное, можно. Эллисон оживляется, перебирая ремни («это что, от косухи?», «какой-то закос на БДСМ… а, не закос? Ой…», «о, мой ремень! Я думала, потеряла»), и останавливается на обычном черном, слава богу. Выглядит Эндрю в итоге даже лучше, чем «сносно»; сумку дружно выбирают белую и пушистую, носки тоже беленькие и новые (на случай, если в котокофейне надо будет разуться), на ноги черные Конверсы, а поверх всего — молочно-белую плюшевую куртку. — Ну ваще, — Эллисон, довольная, показывает два пальца вверх. — А теперь садись… Рени, встань-ка… вот, да, спасибо, Принцесса, садись, Дрю, счас… Из сумочки она достает агрессивного вида барби-розовую косметичку (Эндрю ума не приложит, как косметичка, будучи размером больше самой сумки, впихнулась туда вместе с телефоном, прокладками, павер-банком, сладостями и, и, и…) и отточенными движениями раскладывает на столе продукты. Ноутбук поневоле становится подставкой для двух палеток — скульптора и румяшек, биндер с кей-поп картами отодвигают куда-то в гору прочих побрякушек, чтобы поставить два тональника — основной, которым пользуется сама Эллисон, и второй почти белый, потому что у Эндрю кожа чуть светлее, чем у нее, а если смешать два этих тона, выйдет идеальный его. Туда же отправляются три хайлайтера (для каждой зоны свой, чтобы мейк вышел естественным), туши, подводка, кёрлер (сегодня день страданий) и еще всякая мелкая всячина. Эндрю глядит на Элли снизу вверх. Ну, в смысле, он всегда на всех глядят снизу вверх, но сидя — особенно. — Мысли? — она достает пушистую кисточку для пудры. — Подвести глаза? Немного оформить лицо? — предлагает Эндрю, поглядывая, как там успехи у Рене, вяжущей уже четвертый ряд узорчика. — Хм, — Эллисон щурится, склоняя голову набок. — Хм-м… В итоге тона наносят совсем чуточку: чтобы скрыть пару покраснений (а ведь Эндрю знал, что стресс плохо влияет на состояние кожи), а под глаза немного высветляющего консилера («чтоб кожа светилась изнутри!» — «о, как у Эдварда из той сцены» — «опять ты со своим Эдвардом…»). — А тени? — Немножко персиковых можно под нижнее веко, — решает Эндрю, и Эллисон осторожно наносит на кисточку продукт, смахивает лишнюю пыль (они оба синхронно чихают, потому что стряхивает она в пространство между их лицами, а потом так же в унисон хохочут) и аккуратненько подводит краешек века под линией роста нижних ресниц. — Хорошенький, — Эллисон улыбается и, когда тянется за коричневой тушью, параллельно успевает смазано чмокнуть его в висок. — Съела бы. Эндрю хихикает, когда она ласково держит его пальцами за подбородок, чтобы нанести тушь, а потом наклоняется, чтобы взять хайлайтер, и Эндрю дотягивается, чтобы клюнуть ее в щеку. Эллисон в ответ бумкает его лоб своим, хихикая. Рене, безмятежно улыбаясь, наблюдает за самозабвенными, ловкими движениями двоих самых любимых своих людей, смотрит, как Эллисон суетится вокруг послушно ждущего ее указаний Эндрю, как Эндрю вьется вокруг нее у зеркала, какой у них идеальный симбиоз и как они понимают друг друга с полуслова. А самое, самое сладкое в этом всем — если она сейчас вступит в диалог и движение — ритм не собьется. Рене осознанно остается чуть в стороне, в целом не являясь приверженкой косметики и таких динамичных… чем бы это ни было, но они не забывают о ней, не игнорируют ее присутствие; Эндрю через раз поднимает голову, чтобы спросить: — Рени, хочешь что-нибудь попить? Или: — Ри? Включить тебе что-нибудь? А Эллисон, порхая по комнате то в поисках какой-нибудь заколочки, то ища укатившееся украшение, то что угодно еще, всегда уделяет ей секунду, чтобы невесомо провести рукой по плечу, остановиться на мгновение и поцеловать в скулу; Эллисон и Эндрю — вихрь энергии, но Рене, до мозга костей интровертка, не устает от них, двух экстравертов, и не чувствует себя обособленно. Она с ними. В процессе, даже если чуть косвенно. Они спрашивают ее мнение о той или иной штуке, даже зная, что она не шибко разбирается с технический точки зрения — им важен не профессиональный совет, им важен ее субъектный взгляд, и это греет сердце. Даже погружаясь в свое занятие, как сейчас, например, вязание, она всё равно слушает их и слышит, всё равно всегда знает контекст разговора и может вставить фразу в нужное время; диалог не сбивается, когда она что-то произносит, потому что Эндрю с Эллисон всегда задают вопросы зная и ожидая, что в любой момент она может тоже захотеть прокомментировать, но при при этом ждать и ожидать — вещи совершенно разные. Они ожидают, что она присоединится в любой момент, но ничего не ждут. Если она выберет промолчать — это нормально. Если предпочтет вставить свое слово — тоже замечательно. Это не будет ощущаться так, словно она их перебивает или, наоборот, игнорирует. Для нее всегда есть место. — Как тебе? — спрашивает Эллисон, сбрызгивая Эндрю волосы лаком, одной рукой прикрывая ему глаза. — Элли, — Эндрю млеет, глядя, как великолепно она уложила ему передние прядки у лица и маллет, — когда станешь профессиональной визажисткой — я начну тебе платить. Клянусь. Она только улыбается ему, подмигивая, а потом глядит на часы и говорит: — О. Как быстро управились. Покажешь нам быстренько домик в Симсе? Эндрю загорается. И тут же врубает уже успевший охладиться ноут. Эллисон сначала оценивает интерьер дома, листая туда-сюда, приближая комнаты, отдаляя, щурясь на планировку и расположение комнат. — А второй этаж почему без отделки? — она ложится на кровать, где в уголке сидит Рене, и, прежде чем уложить ей голову на колени, поднимает на нее молчаливый взгляд. Рене кивает, тоже молча, и Эллисон ложится на нее. Эндрю с каким-то благоговением наблюдает за этой секундной сценой немного понимания и невербального разговора. — Э-э, — он пожимает плечами. — Не решил, что туда пихать. — А какие были варианты? — спрашивает Рене, отложив нитки со спицами, чтобы начать заплетать Эллисон тоненькие косички. — Ну… экси-поле для Кевина?.. — А нормальные варианты? — Эллисон легонько пихает его коленкой. — Лаборатория для Аарона. — Что в твоем понимании тогда «не нормальный» вариант? — Зоопарк? — В доме? — Ты сама спросила! Эндрю чувствует, как всё больше и больше начинает волноваться, когда стрелка часов всё ближе подходит к трем, потому что именно в три он собирался написать Нилу, чтобы Нил за ним зашел. — Переживаешь? — Эллисон вытягивает на него ноги, теперь лежа и на Рене, и на нем. — Так сильно заметно? — Не, — она хмыкает, — просто знаю тебя. — Главное в котокафе, — говорит Рене, — это не прикармливать котиков со стола, не брать их на руки против их воли, не повышать голос, не фотографировать со вспышкой — это плохо влияет на кошачьи роговицы. А еще котиков нельзя будить и заходить в кошко-комнату, она только для животных, персонал туда заходит изредка, не говоря уже о посетителях. — А откуда ты так много знаешь? — Эндрю смотрит на нее с любопытством. — Ну, о котокафешках. Кофейнях. Ты поняла. — Мы с Нилом как-то волонтерили в одном таком кафе, — она задумывается, — может, года три назад. На каникулах. Всего пару дней. — С Нилом? — Эндрю аж садится. — Ты мне не рассказывала! — Так случайно вышло, — спокойно отвечает Рене. — Мы не договаривались. В одно заведение требовались помощники; я вызвалась покупать корм — помните, я тогда подрабатывала в книжном магазинчике на неполную ставку — на свои деньги, а когда впервые пришла с пакетом корма, там был Нил. Не помню даже, что он делал… То ли прибирался в зале и комнате для котиков — шерсть там, всё такое, то ли просто помогал бариста. Не помню, честно, — она вздыхает. — Он перестал приходить где-то на третьем или четвертом дне, понятия не имею, сколько он там помогал до меня. Мы даже не поздоровались толком, как-то не сильно пересекались. В этом факте нет ничего особенного или удивительного, если так подумать, да и никто не должен рассказывать Эндрю о любом вздохе Нила — он это и сам понимает, — просто… просто Нил, который волонтерит? Кевин об этом как-то заикнулся, но тема дальше не заходила, и факт забылся сам по себе. — И как… как кафе называлось? — спрашивает Эндрю. — Что-то вроде… «Котики-таротики»? — Рене пожимает плечами. — Что-то в таком стиле. Про Таро. — «Кошки и тарошки»? — Эндрю сглатывает. Да быть не может. — О. Да, — Рене кивает. — А что? — Мы сейчас как раз туда пойдем, — отвечает Эндрю, отчего-то слишком удивленный совпадением. Всё-таки всё в мире неслучайно. Рене улыбается, складывая руки на груди: — Там здорово! Там была одна кошечка, я уже не помню, как ее звали, но такая рыженькая. Всегда сидела одна в углу, у нее какие-то проблемы с шерсткой были, или с лапкой, или… в общем, если она всё еще там — погладь ее за меня. Эллисон не выглядит ни в малейшей степени удивленной. — Элли, а ты знала? Она приоткрывает на него один глаз, отвлеченная от дремы под ладонями Рене. — Знала что? Что Рени волонтерит? Да. По-моему, это все знают. — Нет, что Нил тоже этим занимается. — Детка, — она вздыхает, — я знаю не больше твоего, поверь. Знала бы — тут же рассказала. Эндрю глядит на часы. 14:51. — А почему тогда не удивилась? Ну, про Нила. — Потому что Нил буквально выглядит как человек, который без ума от кошек? Потому что выглядит как человек, занимающийся помощью всем подряд? — она поднимается, коротко целует Рене и садится рядом с ним. — Эндрю, люди идиоты. Я не знаю, как можно не замечать его привычки поддерживать для всех двери, привычки каким-то образом всегда давать свою бутылку воды, когда кому-то плохо, или помогать учителям доносить книги, или угощать уборщиков перекусами, или доставать из рюкзака прокладки, если кому-то из чирлидерш надо… Кейтлин же рассказывает. И другие девочки. Он реально хороший человек, мы с Рене во многом поэтому за тебя и не беспокоимся в этом плане. Я бы удивилась, услышав такое про кого угодно еще, но Нил? Он выглядит, как типичный хороший парень, чисто из обстоятельств или какой-нибудь грустной истории из детства вынужденный притворяться плохим. Эндрю поворачивает к ней голову, потрясенный. — Ты мне не говорила. Она выгибает бровь: — О том, что я его одобряю? Это очевидно, — Эллисон тянется за собственным телефоном, чтобы наспех посмотреть время. — Мы с Рени хоть раз… не знаю, проявили к нему недоверие? Нет. Мы знаем, что он хороший человек, тем более интуиции Рене я доверяю лучше собственной. И, плюс, — она смотрит ему прямо в глаза, — мы точно не из тех, кто судит людей только по слухам. Эндрю молчит. Приятно знать, что не один он видит Нила. Приятно знать, что его лучшие подружки — прекрасные люди. — Так что, ну, — она пожимает плечами, — наше одобрение, благословление, все дела. Я думала, это и так понятно. Но тот факт, что Нил носился с кошечками-сиротками — это настолько в его стиле, что если ты придешь к нему домой и обнаружишь, что он превратил свою комнату в какой-нибудь приют — не удивляйся. — Элли, — Эндрю смотрит на нее широко открытыми глазами, — вау. Ого. — Не только ты замечаешь хорошие стороны Нила, милый, — говорит Рене, улыбаясь ему понимающе и ласково. — В основном люди не хотят смотреть дальше собственного носа, но не всегда. Несколько минут они сидят в тишине, думая каждый о своем. Эндрю прокручивает в голове «не только ты замечаешь хорошие стороны». Это греет сердце. Очень. Потому что Эндрю хочет, чтобы люди видели Нила таким, каким видит он, каким видят Рене, Эллисон и Кевин. Нил этого заслуживает. — Давай, не тяни, — Эллисон подталкивает ему телефон. — Пиши ему. И Эндрю пишет. meownyard: /ᐠ — ˕ -マ!!!!! привет! meownyard: можешь подходить в любое время! Ответ прилетает моментально, потому что Нил тут же заходит в онлайн: neilwwolily: окей :) буду минут через 40 — Он ждал! — кричит Эллисон. — Он сидел с телефоном и ждал твоего сообщения! Эндрю! — Может, он просто… листал что-то, а потом сверху вылезла моя смска… — Нет! — она трясет его за плечо. — Ждал, я говорю! Эндрю просто заваливается на нее. Она тихонько крякает и обнимает его за талию. Потом пытается сместить, страдает, стонет, надрывается, но в итоге так и остается. — Задавишь, — она хрипит. — Рени, он меня раздавит. Я буду плоская. Я буду два-дэ. — Не утрируй, — Эндрю не утруждает себя закатыванием глаз, потому что она всё равно не увидит. Не увидит… Ой. — Кстати. Я вчера случайно кинул Нилу нюдсы. Эллисон снимает его с себя моментально. Рывком. За плечи. Вот тебе и «задавил». — Ты что?! — она кричит. Настолько капсом, что Эндрю, будь он в каком-нибудь фанфике, должно было уже заложить ухо. — А он что? А ты? И что? А что он?! Эндрю! — Я удалил! — Эндрю держит ее за локти, пока он трясет его за плечи, как тряпичную куклу. — Эллисон, укачает. Она встряхивает его еще раз. Потом на всякий еще. Рене молчит. У Эндрю иногда возникает ощущение, что она из будущего. Вернулась, чтобы пережить всё еще раз или наоборот чего-то не допустить, чтобы спасти мир. Ее вообще ничто и никогда не удивляет — да мало того, что не удивляет, так она еще и выглядит, словно всё заранее знала, а все вокруг догнали спустя двести лет. — Ты точно удалил? — Точно. — Ты проверил? — Пять раз. Серьезно. Пять. — Жесть, — она откидывается на спинку кровати. — Блин. Я тебе кнопочный телефон куплю. А что там было-то? Что-то другое? Что-то еще? — Нет, — Эндрю качает головой. — То же, что и вам кинул. Я просто случайно выбрал два последних чата и не заметил. Но там ничего такого… вроде. Это же нормальные фотки? — он тревожно глядит на нее, уже волнуясь не из-за того, видел Нил или нет, а из-за мысли, что если видел, ему могли не понравиться. — Симпатичные же? Эллисон уверенно кивает: — Очень. А потом добавляет: — Только ты там чуть-чуть трахнутый. Не на голову, а, типа. Ты понял. Но это даже хорошо. Эндрю закрывает лицо ладонями. Рене молчит. Типа, у нее есть молчание-молчание, просто молчание, а есть, когда она прям молчит. — Рени? — Эндрю с недоверием косится на не сквозь пальцы. Она, сидя по-турецки, спокойно складывает на коленях руки. — М? — Почему ты не удивлена? — выразительно спрашивает Эллисон вместо него, потому что у них с Эндрю одна мозговая извилина на двоих, и то они украли ее у Рене. — Потому что, во-первых, такая нелепость — очень в стиле Эндрю, — она хмыкает, когда он, насупившись, жмется к Эллисон. — Прости, милый, это факт. Ты хаотик. И, во-вторых, просто зная Нила — он бы до сегодняшнего дня телефон не трогал, если бы увидел в шторке уведомлений фото, предназначенное не ему. А тебе бы писал с телефона Кевина. Сказал бы что-то в духе «свой потерял, даже не знаю где». Вам не кажется? Эндрю молчит. Это имеет смысл. Он не подумал об этом в панике. — То есть, — продолжает Рене, — там же была подпись. Ну, в наш чат. Нил бы точно понял, что это сообщение не для него, я уверена. Ты мог бы проспать всю ночь с этими фото в чате, и он бы не стал смотреть, — она улыбается, и Эндрю понимает, что она права. От и до. Он буквально утром думал о том, какой Нил замечательный, но волновался из-за такой глупости? Как он только сам не подумал, что Нил — Нил, который спрашивает, можно ли его коснуться и ждет словесный ответ, который ни разу не нарушил ничьих границ, Нил, которого он безумно за это любит — поступил бы так с ним? Разве бы Нил переступил так черту? Человек, чье детство было испорчено, стал бы он ставить другого в настолько унизительное и неловкое положение? Господи. Эндрю об этом не подумал. И ему стыдно, стыдно так, будто это он тут не знает Нила. — О-о, — тянет Эллисон и кивает, — да, точно. Реально. Эндрю, что бы мы без нее делали? — Сказали бы, что это фотки Аарона… — хмуро отвечает Эндрю и сам кривится. Аарон у него вообще вечно виноватый во всем подряд. Хорошо, всё-таки, когда есть близнец. — Ну, в любом случае… Сегодня как раз и посмотришь, увидел ли он, — Эллисон ухмыляется; Рене вздыхает. — Следи в оба за его реакцией. — По нему никогда не поймешь, — стонет Эндрю. Рене закатывает глаза (для нее жест настолько редкий, что это нужно снимать на камеру), но молчит. Эндрю тоже молчит. Зато не молчит Эллисон: — Ну-ка повтори всё, что мы тогда написали… И Эндрю скандирует: «не пить, пока Нил что-то говорит», «сначала думать — потом говорить», «не забывать дышать»…🍓 🍓 🍓