Из военного городка

       — Мама, — Минхо поджимает дрожащие губы, сжимая пальцами пижамные штаны.        — Почему ты плачешь? — Она вытирает руки о фартук, подходя ближе и присаживаясь на корточки. Минхо, не сдержавшись, громко всхлипывает и всё же отпускает слёзы. — Прекращай уже. — Её руки грубоватые. Не кожа сама по себе - прикосновения. Она стирает слёзы пальцами, давит на щёки, делая больно т лишь усиливая желание плакать.        — Я-я…       Он не помнит, как сказал о том, что испортил бельё и пижаму. Помнит только, как ему было стыдно и страшно: думал, что в свои почти четырнадцать лет позорно обмочился во сне. И сначала ведь хотел как-то скрыть это, но папа попался в коридоре в неподходящий момент, посмотрел на него странно, заглянул в комнату и, поцеловав в макушку, как обычно, на прощание, пошёл на работу, сказав, чтобы он отправлялся к маме и всё рассказывал ей. А к ней Минхо идти совсем не хотел. Она, Мин Мисук, за такое может не то, что плохое слово сказать — ударить, заставить всё отмывать вручную да поторапливаться, потому что школу никто не отменит. И как Минхо каждый раз ни старается храбриться перед ней, а всё равно боится и стыдится. А папу слушается. Тот, всё же, просто так ни о чём не просит. Правда, утром посмотрел как-то по-странному…        — Ты не девочка, Минхо, прекращай, — строже повторяет мама. — Ты снял постельное бельё? — Она разворачивает его, дёрнув за руку, проводит ладонью по бедру и цокает.        — Да, — осторожно кивает Минхо. Становится совсем стыдно и плохо. Он ведь и правда не девочка, чтобы плакать. Тем более, раз такое случилось, ему стоит принять этот факт тихо, будто бы ничего и не произошло.        — Боже…       Выдох мамы пугает. Он звучит тихо и поражённо, будто бы её только что ударили. Минхо шмыгает носом. Нужно поскорее пойти в комнату и прибрать за собой.        — За что ты мне такой? — Мама неожиданно с силой толкает его в коридор, прихватив за волосы, из-за чего затылок начинает неприятно ныть.       Уже потом, после уборки, Минхо узнаёт, что в школу ему не надо и что около недели он там не появится. Мама, осушая стакан воды, расскажет ему про последний его медосмотр и анализы, про врача, который поговорил с ней наедине и попросил подготовиться к тому, что совсем скоро у него начнётся половое созревание. Минхо это не удивит: ему ведь четырнадцать вот-вот. Удивит его иное.       Оказывается, у «обычных» мальчиков внизу всё несколько не так, как у него. И у «обычных» мальчиков не происходит настолько явных изменений в организме. У них, как у женщин, цикл не выделяется так чётко, как у него. И пусть во всех документах он указан мальчиком, Минхо имеет некоторое… женское… Он небольшой по телосложению, слишком мягкий, неконфликтный, хотя в своей компании может и подстегнуть в шутку, и также может и не показать, что его что-то задело, при этом внутри оказавшись задетым. Да и… Некоторые друзья говорили, что он довольно смазливый, а в парике, который они использовали для постановки недавно, и вовсе похож на девчонку.       Минхо почти что девчонка. То, чего он испугался в то утро, о чём подумал, как об «обмочился», доказало это. Только если у женщин выделения происходят кровяные и в период, когда забеременеть шанс наименьший, то у Минхо наоборот — обильные выделения случаются в период овуляции, когда его организм требует зачатия.       Он омега. Он может забеременеть.        — Слушай внимательно. — Мама стискивает стакан пальцами, будто хочет его раздробить, смотрит в остатки воды на дне. — Большая часть людей ничего не заметит, но в твоей школе точно есть альфы. Они чувствуют, что ты другой. — Она смотрит на него из-под чёлки. Её губы плотно сжаты, и дыхания не слышно. — Ты для них станешь интересен. Но не смей, понял? Им важен не ты, а то, что ты течёшь. — Минхо краснеет, громко вдохнув, выпрямляется, напрягшись всем естеством. — И не позорь отца. Не позорь меня. Если бы ты был девочкой, то это было бы отвратительно. Но ты мальчик — это ещё отвратительнее.       Отношение мамы, часто прохладное, отталкивающее и чрезмерно строгое временами стало во многом понятным. Быть может, она и хотела детей, но уж точно не таких. Минхо разочаровал её одной своей природой, с которой ничего не мог поделать. Было обидно. Но винить маму не в чём. Она выросла в среде, где подобное считалось дикостью и никогда не принималось.       Омеги были не то что бы редкостью (в каждом классе обычной школы можно было без проблем найти двух в среднем), просто мужчины-омеги… Они часто оказывались диковинкой, и отношение к ним менялось резко. Минхо исключением не стал. По возвращении в школу оказалось, что один из его друзей, альфа, не постеснялся рассказать об этом... Минхо тут же остался сам по себе и получил некоторые нелицеприятные слова в свою сторону. Кроме того, были альфы из параллели и ребята постарше, которые странно смотрели на него и, порой, не стеснялись попробовать познакомиться. Минхо в такие моменты чувствовал себя загнанным в угол и делал вид, что не понимает, что от него хотят.       Странно и страшно было стать объектом для тех, кого раньше не боялся. И очередной переезд спасением не стал.       Минхо вечно казалось, что от него как-то не так пахнет. Он придирчиво рассматривал себя в зеркале, сетовал на то, что никак не может стать хотя бы чуть-чуть крупнее, находясь на диете, посоветованной тренером по лёгкой атлетике, пытался найти хоть какой-то намёк на подростковые усы, которые у многих одноклассников уже появились, и с разочарованием убеждался, что да, он не совсем мальчик. Ещё и низ живота, заметно выпирающий, стал сильно беспокоить.       Добило Минхо любопытство во время очередной... овуляции. Папа был в командировке, мама вышла увидеться с подругами и пройтись по магазинам, и он, оставшись один, попробовал потрогать себя. Ранее не решался из-за страха и непонимания происходящего, будто бы пересечь эту черту значило безвозвратное принятие этой части организма. Того, что он... не такой мальчик, как другие... Но в тот раз овуляция выдалась тяжелее. Всё зудело, липло, сжималось и сводило — Минхо, который и без того осторожно любопытствовал, как всё устроено, не выдержал. Он лишь читал об омегах и нерешительно разглядывал себя в зеркале. А здесь, наконец прикоснувшись, осознал, что совсем отличается от того мальчика, каким себя считал.        — Привет. — Папа заглядывает в комнату, перед этим постучавшись, и Минхо поворачивает к нему голову, отвлёкшись от домашнего задания по математике. Улыбка сама собой прилипает к лицу.        — Привет. — Минхо поднимается, идёт к нему, пока дверь за спиной папы закрывается, и крепко обнимает.        — Когда ты успел так вырасти?       Минхо очень соскучился. Обычно папа проводит в командировках не больше двух недель, но тут его не было около месяца. С мамой наедине столько времени тяжело. Минхо чудом не сошёл с ума и тем же чудом не сбежал, хотя вроде бы ничего сложного не было. Просто... мама порой крайне дотошная и требовательная... Она вернулась возмущённой с родительского собрания и потребовала, чтобы Минхо трудился усерднее, иначе бумагу об отличной учёбе не получит. А усерднее уже некуда. Он в какую школу не перейдёт, а везде любимец учителей и красная тряпка для других учеников. Отпрашивался как-то у родителей на домашнее обучение, но мама фыркнула: «Чтобы ты совсем не учился?» Минхо учится более чем прекрасно. Спасибо отцу за объяснение естественных наук и маме — за строгость (один неверно решённый пример или неправильно написанное слово — один удар ладонью (по затылку, руке, бедру — что ближе будет)). Как ни крути, а гуманитарные предметы всё ещё даются чуть сложнее. Такой склад ума — ничего не сделать, только стараться.       Помимо школы ещё есть быт. Мама требует и чистоту наводить, и готовить. Минхо бы рад, но ему действительно тяжеловато совмещать это с учёбой и своими личными делами. Хотелось бы почаще выбираться в питомник, чтобы помогать ветеринарам с животными, только за последний месяц он там был раз два. Нагрузка везде растёт - невыносимо.        — Я привёз тебе, как ты просил. — Папа достаёт из кармана кителя небольшую металлическую коробочку, в которой гремят конфеты.        — Спасибо! — Минхо с восторгом принимает её и разглядывает со всех сторон. На жёлтой этикетке — широко улыбающийся Дораэмон и несколько подписей на японском. Минхо прекрасно знает все: «фруктовый сок», «Сакума Сейка» и, само название, «Капли Сакума». — Будешь? — Минхо сдирает наклейку с крышечки как можно осторожнее, чтобы не повредить этикетку сбоку, и пытается открыть.        — Да, не откажусь. — Папа садится на край постели, с облегчением выдыхая, и Минхо присоединяется к нему, уже вываливая на ладонь несколько леденцов.        — Какой будешь? — Карамель отражает свет, поблёскивает, заманивая. Папа забирает коричневую — шоколадную. — Фу.        — Если они не нравятся тебе, то это не значит, что они не нравятся мне. — Он снисходительно улыбается.        — Мама скажет, что от тебя снова невкусно пахнет. — Минхо и сам улыбается ему, закидывая в рот яблочный леденец.        — Ей всегда невкусно пахнет.       И то правда. Минхо укладывает оставшиеся на ладони леденцы обратно в коробочку и закрывает её, откладывает на стол, прямо на один из учебников.        — Как ты? Не устал от мамы? — Папа смотрит в сторону открытой тетради. Минхо мотает головой. Было тяжело и местами утомительно, но оно так всегда.        — Всё в порядке.       Иногда ему кажется, что папа чувствует вину за свои поездки. Хотя, это у него на лице всегда написано. Он и правда сожалеет, что не проводит достаточно времени с семьёй и что из-за этого, возможно, его отношения с мамой постепенно ухудшаются, становятся всё хуже и хуже. Но ведь мама тоже к этому руку прикладывает…        — Она сказала, что звонил директор, — осторожно говорит папа. Минхо вскидывает на него голову. Он не знал об этом — впервые слышит. Что могло случиться? Минхо вроде как не настолько проблемный ученик, чтобы дошло до такого. — Он похвалил тебя за успехи. Ты хорошо выступил со своим проектом по физике. — Минхо смущается, поджав губы, смотрит в сторону. — Прости, что не присутствовал.        — Ты работал — не извиняйся.       Это капельку раздражает. Минхо бы не смог выступить так хорошо, если бы там был папа: разволновался бы и всё пошло б наперекосяк. Да и не должен он там находиться. Он работает для семьи: чтобы было, во что одеть и что поесть, где жить. И винить себя за отсутствие рядом не должен. В конце концов, всё, что есть сейчас у Минхо и мамы, благодаря ему.        — Но, — громко выдыхает папа, — его беспокоит то, что ты… омега… — Минхо вздрагивает. — Он сказал, что не может позволить тебе поехать с проектом дальше из-за этого — мало ли какие слухи про школу пойдут.        — Понятно…       Обидно. Минхо зажат в тиски из-за того, что не может контролировать, что никогда не было в его власти. Мама взволнована тем, какие слухи могут разойтись и что может случиться какой-то альфа; одноклассники смотрят на него с презрением и старательно игнорируют; любой, знакомый или незнакомый прохожий, может бросить ему вслед ядовитое «педераст» или вовсе докопаться; организм настойчиво каждые два месяца требует внимания, которого Минхо боится и избегает… Природа жестоко подшутила над ним.        — Папа. — Минхо переводит взгляд на окно. — Ты стыдишься меня?        — Почему я должен? — удивлённо спрашивает он.       Минхо вздыхает. Зря спросил — всё равно честно не ответит. Папа никогда даже близко не был настолько требователен и прямолинеен, как мама. И даже если он ненавидит Минхо, то не скажет об этом и под дулом пистолета. Слишком уж мягкий человек.        — Будто ты не знаешь. — Минхо поднимается, уходя к столу. Лишь бы занять руки, он прибирает учебники на полку и переставляет новую коробочку с леденцами на книжный шкаф. Другие, уже пустые, аккуратно стоят там в один ряд.        — Не знаю.        — Пап… — Минхо поворачивает к нему голову, сильно моргнув. — Я ведь… девочка… Ты точно не этого хотел.        — Кто тебе такое сказал? — Леденец во рту папы трещит — он разгрыз его. Минхо втягивает нижнюю губу, кусает её, прерывисто вдохнув.        — Это очевидно. Я не пойми что. — Минхо сжимает пальцами домашние штаны на бёдрах, чувствуя себя абсолютно беспомощным и низко опуская голову. — У меня, — голос не слушается, шатаясь и ломаясь, дышать становится трудновато, — не всё, как должно быть у мальчика. Ко мне подходят старшеклассники и говорят, что, раз я такой, то должен хотеть пойти с ними. Но я не хочу. Мне страшно и-и… — Минхо громко тянет в себя воздух, собираясь на одном дыхании выговорить всё накопившееся: — Я могу забеременеть. Мальчики ведь не могут так. Я боюсь. Я не хочу этого. Мама говорит, что это позор и мерзость, что я даже думать не должен о том, чтобы посмотреть на кого-то, что я не имею права, будучи таким, влюбляться и заводить семью. Меня называют голубым, педиком, педерастом — я не могу по улице пройти!        — Минхо!       Минхо мелко вздрагивает, поднимая напуганный взгляд. Папа на него никогда так не повышал голос. И никогда не злился. Он приверженец спокойного диалога, что вечно бесит маму и из-за чего она начинает кричать громче. Удивительно, как они сошлись.        — И я, и твоя мама хотели твоего рождения. Ты появился не по случайности. — Он тянет узелок на галстуке вниз, немного его ослабляя. — Но ты… — Папа поджимает губы на секунду, замявшись. — Да, ты появился таким. Твоя мама сказала, что больше не хочет детей: испугалась, что… родится ещё один такой… Но, Минхо, ты мой сын. Я люблю тебя просто за это. И любил ещё до того, как ты родился.        — И тебя устраивает, что твой сын почти что девочка? Тебя не беспокоит, что на работе могут обсуждать это? Что ты будешь опозорен в случае, если я всё же найду кого-то? Какого-то мужчину?        — Минхо, я буду рад за тебя, если это случится, — громко выдыхает папа. Минхо дёргается, замирает с открытым ртом, не зная, что сказать. — Это ведь будет значить, что кто-то полюбит тебя таким. И ты сам полюбишь кого-то. Единственное, что мне будет важно — твоё счастье и насколько тот человек будет хорошим.        — Но…        — Ты мой сын. — Папа поднимается, неспешно подходит. — Мой ребёнок. Я твой отец — моя задача просто любить тебя и гордиться тобой. — Он обнимает за плечи, немного наклонившись, похлопывает по спине, гладит. Минхо не сдерживается, громко всхлипнув и дёрнувшись всем телом. — Ты повзрослел… Прости, что меня не было рядом и что я не заметил твою потерянность.        — Ты не должен извиняться, — глухо всхлипывает Минхо, вцепляясь дрожащими руками в китель.        — А по-моему, должен, — выдыхает папа и жмётся губами к горячему виску. — Я сам испугался и скинул всё на маму. Подумал, что она поможет тебе больше, раз сама вызвалась, когда ты только родился. Но я тоже должен был быть рядом.       Минхо задыхается, наконец отпуская слёзы. Папа не винит его, не ненавидит — иначе бы не обнимал так сильно и не успокаивал