This is Goodbye

Среди низких температур и методично фасованных трупов временная смола тянется хуже: Леон жмурится, подавляя в себе нечеловеческий крик, и спешно отводит голову в сторону — та скрипит на шарнирной шее и повисает, словно отрубленная. Джо смотрит в потолок и видит настигшую их трагедию. Кейт смиренна и расслаблена — просто засыпает, просто видит кошмар. Просто (не) проснётся по звону будильника. Одного взгляда достаточно. — Д-да… — вздох выходит вместе с душой. Леон качается на ногах и слегка оседает, уперевшись в кушетку, чтобы не рухнуть на плиточный пол. И не остаться здесь. Ассистентка, привыкшая к трупному яду и обличию смерти, ловко изворачивается, чтобы сунуть под нос смоченную нашатырём вату. Он принимает помощь, прикрывая глаза. Из-под опущенных век вместо слёз течёт кислота, не иначе. Иначе почему так больно? — Это они, мои… — слова в глотке душатся, сжимаются, мелют трахею. Страшно признавать, не хочется, не можется. Леон скашивает взгляд в сторону выхода и мучительно выдыхает. — Когда можно забрать тела для похорон? — В течение недели, сэр. Вам понадобятся документы, удостоверяющие личность вашу и ваших родителей. Забирать будете сами или воспользуетесь услугами ритуального агента? Леона передёргивает до скрежета зубов. В первые минуты скоропостижной утраты он точно не хотел думать о таких трагичных вещах, но понимал, что придётся. Следом, как снежный ком, навалились финансовые проблемы: личный счёт обнищал, спущенный на мечту и учёбу; Джо хоть и откладывал сбережения, но, не собираясь умирать слишком рано, растратил деньги на поддержание дома, нужды семьи и горящую путёвку за границу — и, видимо, сгоревшую. Был ещё депозит Лары-Розалин с пометкой «на будущее», но Леон не посмел бы коснуться тех денег своими грязными, скрюченными в судороге руками. Думать о расходах — не её проблема. Он старший брат и заботиться о сестре — его неоплаченный долг перед людьми, которые подарили ему лучшие годы жизни. Леон ловит себя на мысли, что назвать их «приёмными» не поворачивается язык — родные. Лучшие. Вторые в свидетельствах, но первые в сердце. И больше незаменимые. — Я подумаю и свяжусь с вами. Простите, сейчас… — голова идёт кругом, нашатырь больше не действует. Траур поражает кровь и циркулирует по венам прямиком к мышце-насосу. — Я… — Конечно, мистер Кеннеди, — ассистентка ёжится, деликатно толкая Леона к выходу. — Соболезную вашей утрате. Ему дают несколько формальных напутствий, отсекают дежурные фразы и закрывают двери, оставляя вариться в агонии. Ливень хлещет в лицо, остужая взмокшую от жара голову. Оказавшись на улице, сперва хочется закричать во всю силу, чтобы его разорвало на месте без возможности к восстановлению. Он потерял всё, что у него было. Или… у него отобрали. Скорченные пальцы тянутся к телефону; в кромешной тьме воспалённые глаза слепит от света дисплея. Он не попадает по цифрам, листая список последних звонков, и натыкается на преграду. Точно. Номер был скрыт. Невозможно. Всё против него. — Ублюдки… — Леон надрывно дышит и скалится, становясь похожим на первобытного зверя. Пасть открывается в гортанном рыке и рвётся по сухожилиям, распоротая на костях. — Ненавижу! Кулак метит в кирпичную кладку стены и почти пробивает дыру: вокруг сыпется, клубится пылью и попадает в незрячие от слёз глаза; костяшки саднит и раздевает до мяса. Гнилая, свернувшаяся кровь просится наружу. Грудину распирает от участившихся выдохов. Горло раскашливается, саднит и лает. Очнись. Проснись. Остановись. Ему нужно думать о Роуз, о доме, о похоронах — ему о стольком нужно подумать, собрать мозги в кучу, расплавить и спаять заживо повреждённые борозды, чтобы воплотиться в нового человека. Помни, что как раньше больше не будет. Леон делает шаг и оступается; колено выкручивается под острым углом, пластилиновая стопа шатается. Он падает, выставляя вперёд раскроенные конечности, и оседает на мокрой парковке. Как добирается до дома, Леон помнит едва ли. Его подобрал какой-то сердобольный старик, до ужаса похожий на Джо, если бы тот дожил до старости, и, спасая от внутреннего коллапса, обогрел в машине, шепнул несколько тёплых слов и доставил по нужному адресу, где его ждала ещё ничего не подозревающая Роуз. Он не сказал ей. Не смог. По юношеской простоте надеялся, что погребальные маски не принадлежат ни отцу, ни матери, игнорируя все факты, указывающие на неминуемую катастрофу. Чудесь ведь случаются. Но только не с ним. В дом Леон входит, шатаясь, и игнорирует коврик с приветственной надписью; грязь сыплет на паркет, любовно вымытый руками Кейт — ещё сегодня утром — и напоминает могильную землю для почивших родителей. Он портит всё, к чему прикасается. — Леон, это ты? — со стороны лестницы, ведущей наверх, слышатся семенящие шаги Роуз. Она прыгает через ступеньки, скользит у подножия и, преодолев гостиную, воплощается в коридоре. Мокрая, как и он, только чистая и ни в чём не виновная. Застиранное полотенце, скрученное у затылка в три оборота, развязывается и покрывает голову саваном. — Где ты был? Уехал, ничего не объяснив. И я не могу дозвониться до родителей. Что со всеми вами, чёрт возьми, происходит?! Леон молчит, выбираясь из свалявшейся от дождя ветровки, и вешает её на крючок. Рядом — служебная куртка Джо со значком полицейского департамента. Та самая, в которую он кутал его в ту стылую ночь. Папа так и не увидел, как (не) его сын надел на себя форму. — Роззи, иди в гостиную, надо… поговорить, — он выходит из оцепенения, но взгляд не отводит; тот стекленеет, прикованный лишь к единственной вещи, и выплавляет зрачки в точёной огранке. — Я сейчас приду. Роуз моргает с непониманием, только собираясь возмутиться, но сдерживается. Одёргивает себя за характер и растянутый рукав домашней толстовки. Леона, надломленного, как отгоревшая спичка, стало жалко сильнее, чем прежде. Сердце по нём заболело. — Ладно, я согрею чай. Выглядишь, как… — она фыркает, качая головой и отмахиваясь. — Ты замёрз, короче. Когда сестра уходит, скрываясь на кухне, дышать через вспоротые лёгкие становится легче. Немного; так, самую малость. Осознание того, что ему придётся преподносить Роуз такие ужасные новости, смяло и изувечило. Скорлупная кожа даёт слабину и испещряется ранами-трещинами. У него было не так много времени, чтобы заготовить для Роуз подходящую речь. Зная её впечатлительность и глубокую привязанность к родителям — для неё-то они были родными, а, значит, всё пройдёт больнее раз в сто — начать нужно было издалека. Аккуратно, тактично. Как учат на тренингах, как рассказывал папа, как сюсюкалась с ним ассистентка из морга, словно он стал котёнком. И в это мгновение Леон понимает, насколько он плох в столь деликатных беседах. Вообще, от слова совсем. Язык опускается к донышку ротовой полости, обездвиженный и странно тяжёлый. Шевелить больно; голос — непривычная немота. Посади перед ним сейчас Роуз, и он просто трагично промолчит в ответ, собирая в разбитый кулак крупные слёзы. Невыносимо. Свет в коридоре тускнеет и вновь озаряет помещение яркой, болезненной вспышкой. Напряжение скачет, Роуз ставит электрический чайник и втыкает вилку в розетку. Леон думает, пора, а сам не может сделать и шага. — Ты там корни, что ли, пустил? — её нетерпеливый голосок, дрогнувший в раздражении, заставляет встрепенуться. — Давай быстрее! Как будто дел у меня других больше нет. Леон пробирается на кухню, избегая фотографий, развешенных на стене в хаотичной хронологии событий; не смотрит на незаконченное вязание Кейт, оставленное в ведёрке с пряжей, к которому она больше не прикоснется. И как рассказать обо всём его бедной, осиротевшей Роззи? Ноги коченеют, врастая в паркетную доску. Каждый шаг, движение, вдох-выдох — мучительное насилие над собой. Совсем, как тогда. Бей, беги, спасайся. Ему не следовало выбираться из Раккун-сити, заразившего его смертью. Теперь она отчего-то преследует. На кухне Роуз перебирает кружки, отбирая лишь те, что любимые, и роется в ящике гарнитура, выискивая гречишный чай, который любила заваривать Кейт. Приторный запах мешается с его, Леона, всепоглощающим смрадом. Формалин ведь тоже сладкий. — Наконец-то, — Роуз бросает хмурый взгляд через плечо, почуяв его присутствие, и спешно осекается. Леон, мокрый и грязный, точно восставший из могилы, заставляет напрячься. Испугаться. Это на него не похоже. Раньше, пугающая мысль перекручивает извилины, раньше не было похоже. — Тебе бы в душ сходить, заболеешь же. И с тебя на пол накапало. Мама будет ругаться. Не будет. Кейт забывает обиды быстро. Кейт не станет его злым полтергейстом. Потому что останется мамой. Леон прочёсывает слипшиеся от влаги волосы, пальцы, дрогнувшие от холода, путаются в отросших лохмах. — Роззи… — он начинает вяло и нехотя, жмурится, избегая взгляда сестры, делает слепой шаг ей навстречу. — Мама с папой, они… ехали на юбилей, а потом… Глаза жжёт. Леон смотрит на затихшую перед ним сестру, сжимающей кружку — та накреняется, выплескивая чай на неё. Оба мокрые; она всё ещё чистая; он — больше нет. — Машина со встречной не справилась с управлением и вылетела на их полосу, они… Роуз сглатывает, дышит, пытается. Глаза дребезжат от неверия. Она всё ещё ничего не понимает. Наивная, глупая. — … В реанимации? В какой больнице? Ты уже был у них? Был же, Леон? — Лара-Розалин почти что набрасывается. Подрывается к нему, настигая в несколько коротких шагов, роняет кружку на стол, впивается в его локоть. Её короткие ногти не похожи на остриё когтей, но всё равно рвут. Раны кислотно шипят. — Почему ты молчишь? Скажи, что всё будет хорошо, Леон! Ну же, не тяни. Скажи, что всё хорошо… Леон обнимает за плечи, мягко, невесомо, чтобы — сбереги её Бог — не разрушить то целое, что ему хотелось сберечь. Роуз жмётся от его касаний и шмыгает носом. Радужки застилает невидящей пеленой. В конце концов, лейкопластырь нужно снимать рывком. — Они погибли, Роззи… Роуз отшатывается в неверии, судорожно качая головой, несколько раз пытается ущипнуть себя за руку, чтобы поскорее проснуться — это кошмар, страшный сон, к утру всё будет нормально. — Этого не может быть, Леон. За рулём же был папа, ты сам говорил, что он… Она задыхается, путаясь в ногах, и едва ли не падает. Леон подрывается к ней, такой же шаткий и слабый, и ведёт к стулу, насильно усаживая. Стул мокрый от перевернувшейся кружки и разлитого чая. Но кого это волнует сейчас? — Роззи, пожалуйста… — он падает на колени, обхватывая запястья сестры, и крепко сжимает. По щекам бегут слёзы. Много, очень много слёз. — Мне жаль, Роззи. Прости меня, я должен был остановить их. Это моя вина, моя, Роззи. Ночь проходит, окутанная болью и муками. Роуз страдала от истерики до рассвета: била посуду, кричала, стенала, рвала на себе волосы. А Леон просто был рядом, страшась оставить её одну. Она не винила его открыто — да и в чём? — но злой, воспалившийся взгляд говорил за себя. Может, он заслужил. За то, что принёс в безопасный дом смерть. Когда Лару-Розалин наконец удаётся уложить спать, напоив дозой успокоительного, Леон выходит из её комнаты, плотно закрыв за собой дверь, и выскальзывает на стылую улицу. Влажный, свежий после бури воздух, заставляет съёжиться. Ветровка, не высохшая за ночь, липнет к хтоническому скелету и срастается с кожей. Что делать дальше? Как жить дальше? Бывшие коллеги Джо могли бы помочь с похоронами и почтить память о нём; родственников ни у него, ни у Кейт практически не было: разве что, мамина сестра, женщина с дурным нравом и тяжёлой рукой — он бы не доверил ей Роуз. Ни в жизнь, ни в смерть. Пусть она давно не ребёнок, но не совершеннолетний возраст и отсутствие опекуна не играло им на руку. Неизбежность происходящего обрушивается и ломит череп. Леон слабо моргает, замечая потустороннее движение с правой стороны проездной дороги, и стискивает челюсть. Машина та самая; человек в ней тот самый. Пришёл к нему на порог и даже не постыдился. — Вы…! — Леон шипяще окликает, двигаясь жёстко и быстро, словно позабыв о непослушных ногах и потяжелевших конечностях. Он пересекает тропинку и настигает тонированный автомобиль, на котором его везли на допрос, дёргает за ручку, но та не поддаётся. Бьёт по стеклу ладонью. — Откройте, чёрт возьми! Стекло едет вниз. Сперва показывается пустое место, а после и тот, с кого началась череда семейных скорбей. Одним словом, ублюдок. Мразь, сволочь. — Садитесь, мистер Кеннеди, — он сверкает улыбкой и правительственным значком на лацкане лоснящегося от дороговизны костюма. — Ночь выдалась нелёгкая, полагаю. Приношу свои искренние соболезнования вам и мисс Ларе-Розалин. Леон замирает, дыша через расширившиеся ноздри, и мрачно оглядывается по сторонам. Спящие мухи-соседи ничего не заметят. — У вас ещё хватает совести говорить мне об этом в лицо, — кулаки стискиваются до боли и ран от ногтей. Он зол, как хищник, упустивший добычу, а на деле лишь жалкая мышка под чьей-то ногой. — Это вы… Это вы всё подстроили. — Я? — мужчина склабится, но понятливо хмыкает. Отчаянье толкает на безрассудство, а Леон, вдобавок, молод и горяч. Ценный, иными словами, кадр. — Хотите сказать, я устроил непогоду и заставил ваших родителей выбраться из теплого дома на юбилей к той возрастной леди? Это случайность, мистер Кеннеди. Досадная, трагичная случайность, не более. Впрочем, на вашем месте я бы сейчас подумал о сестре. Лара-Розалин Кеннеди. К слову, интересное имя. Ей идёт. Хотел бы я пожелать лучшей для неё судьбы, но… Леон зависает с мгновение, пока позвоночник обливается холодом и липким потом. Страх, к которому он привык, накатывает с новой зловещей силой. Нет. — Вы не… — плечи безвольно опускаются. Он проиграл с самого начала. Ему дали время на размышления, а в итоге выбор сделали за него. — Не надо. Роуз, она же просто… ребёнок. Я согласен на все условия, только… мне нужны гарантии. — И они у вас будут. Юная мисс получит лучшее образование в одном из именитых частных пансионов в стране, заведёт полезные знакомства, устроит своё будущее. За счёт государства, разумеется, — глаза напротив маниакально сужаются. — За счёт государства, которому вы так хорошо послужите. Плоть почти лопается от напряжения. Леон чувствует, как воздух вокруг сгущается и из него высекаются искры. Соглядатай, выждав паузу, продолжает снова: — О похоронах не тревожьтесь, мы покроем необходимые расходы. Проводите родителей достойно и уделите время сестре, пока у вас… есть такая возможность. На этом всё, мистер Кеннеди, увидимся по истечению недели. Леон гипнотически моргает, словно проснувшись. Мир вокруг кажется другим: он и не подозревал, насколько далеко раскинулись окровавленные деревни, растущие в Арклейских возвышенностях, и сколько света сожрала тьма, даже не поперхнувшись. Автомобиль скрывается за поворотом, оставляя после себя лишь запах выхлопов и чувство опустошения. Что ж, по крайней мере, у него были хоть какие-то представления о будущем, пусть и размытые. Верить на слово большому Правительству, по меньшей мере, было бы глупо, но… У него, в самом деле, никогда не было своего выбора. Леон возвращается в дом и застаёт Лару-Розалин, застывшей, как призрачная дымка, с семейной фотографией в дрожащей руке. От зрелища выкручивает, скручивает по новой и расщепляет. Он не хотел видеть ей такой. Пожалуйста, остановите. Роуз оборачивается на звук приближающихся к ней шагов; посиневшие губы дрожат. — Леон… — Иди сюда, Роззи, — Леон траурно вздыхает, раскидывая руки для робких, бережный объятий. Сестра, усохшая за ночь от обезвоживания, кажется маленькой, словно кукла из детства, рухнувшая с комода. Она приникает к нему, слабая и разрушенная. А Леон боится коснуться. Белая, нездоровая кожа пестрит трещинами. Роуз вгоняет пальцы в грязную куртку и задевает незажившую гематому. Он шипит, но едва ли реагирует. Эта боль — ничто. Так, лёгкий зуд. — Всё пройдёт, Роззи. Со временем обязательно пройдёт. Нам нужно… — язык заплетается снова, уже который раз за последние дни. Веки смыкаются, и под ними залегает плотная тьма. — …учиться жить дальше. Роуз качает головой и ведёт мокрым лицом по задубевшей ткани, размазывая искристые слёзы. — Я не верю, Леон, они не могли. Почему это всё случилось с нами? За что, Леон? Он угрюмо хмыкает в ответ, поглаживая крошечный затылок огрубелой ладонью. Действительно. Почему и за что? — Так бывает, милая. Это жизнь. Мы должны принять это и… просто отпустить. Не мучать, ни их, ни себя. Когда-нибудь боль притупится, а рана зарастёт. Так всегда и бывает. Рубцы, конечно, не в счёт. Роуз плачет долго и тихо на последнем её издыхании. Леон остаётся рядом и, как кошка, перетягивает боль на себя. Ему-то не привыкать. Сестра тянется, утыкаясь лбом в его треснувший от боли в висок. Прямо как в детстве. Когда кошмары закончились. А потом… Лара-Розалин отстраняется, вперив на него плавающий, отсутствующий взгляд. Потрескавшиеся губы размыкаются: — Обещай, что никогда меня не бросишь. В груди разверзается пропасть, тянувшая далёко-далеко вниз, в ненасытную утробу, в самое пекло. Сердце пропускает удар перед тем, как насадиться на рёбра. Джо учил, что честность и правда превыше всего; Кейт убеждала, что здесь, дома, он может быть кристально открыт. Их больше нет, дом сходит со свай, и поэтому Леон может солгать. — Обещаю, Роззи. Я тебя не оставлю. Ложь во благо ведь тоже спасение. Похороны назначаются к концу недели. Соглядатай из Правительства — Леон не хотел вспоминать его имя всуе — выписал чек на круглую сумму, которая с лихвой могла покрыть расходы на помощь ритуального агента и организацию похоронной процессии. Леон обзванивал близких друзей Джо и Кейт, его бывших коллег, выслушивал тонну слезливых соболезнований и по итогу остался выпотрошенным. Роуз замыкалась в себе, отказываясь от еды и запираясь в беспорядке своей комнаты. От волос, похожих на спелую пшеницу, осталась грязная, спутанная труха. Так не могло продолжаться долго. — Роуз, я приготовил немного на ужин, — Леон заходит в комнату без стука, уже привыкнув. Она не шевелится, свернувшись на разобранной постели в позе эмбриона, и едва ли реагирует на зажёгшийся свет. — Ну так же нельзя, ты только мучаешь себя. Разве… разве мама с папой бы обрадовались, увидев тебя в таком состоянии? Упрёк не срабатывает. Леон сжимает губы в тонкую нить, чувствуя, как внутри снова проклёвывается злоба. Ему же ведь тоже больно; пожалуйста, подумайте хоть кто-нибудь обо мне. Пока не стало слишком поздно. — Роуз, если ты сейчас же не спустишься на кухню, я накормлю тебя силой, и тебе это вряд ли понравится! — он подрывается к кровати в пару размашистых шагов и трогает сестру за плечо, с излишней резкостью поворачивая ту к себе. — Ты слышала меня. Она пластается на кровати через силу разлепив тяжёлые ото сна веки и вяло глядит на Леона. Малокровные щёки блестят от слёз, добавляя ей потусторонней, портретной яркости. И это единственное, что в ней осталось живого. — Ты чего кричишь? — Роуз непонимающе вздыхает, садясь в постели, и прижимается к пошарпанной от времени спинке. — Я немного задремала. Голова что-то совсем раскалывается. В ящике на кухне мамины таблетки от мигрени. Они должны быть сильными и быстро действующими. Леон хмурится с сомнением, но всё же соглашается. После пары-тройки дней самоликвидации Роуз наконец-то начала демонстрировать скудные намёки на выживание. — Конечно. Отдыхай. И всё же не отказывайся от еды. Я принесу всё сюда. Он уходит с ощущением скребущейся в душе вины. Сорвался, хотя не хотел. Просто вспышка, минутная слабость. От неё — затошнило. Время до пятницы тянется тяжело, как некачественная резина. После прощания, горсти земли, брошенной на крышки гробов, и завершения процессии он собирался рассказать Роуз — точнее, напомнить — что ему придётся уйти. В армию, да. В пехоту. Туда, где из него выбьют дерьмо и, может быть, сломают до прежней версии себя, вернув его к заводским настройкам. У него нет иного пути. А ещё нужно было сказать Роуз о частном пансионе, где она продолжит образование и не угодит в руки её злобной, алчной тётки. Это престижно, и это же безопасно. Наверное. Пока он исправно исполняет свою часть сделки, Ларе-Розалин ничего не грозит. Ему даже прислали контракт, и он его подписал. Не раздумывая. Прописанных в нём гарантий и преференций вполне хватило, чтобы впредь не спрашивать. Правительство любит глазастых, но онемевших — и он таким станет ради Лары-Розалин. В назначенный день Леон брезгливо морщится, поправляя рукава костюма, оставшегося ещё со времён получения аттестата. Он тесен в плечах, но не критично; он не сошёлся в пуговицах, но и не нужно — прятать, как и беречь, больше нечего. Роуз в чёрном платье, наоборот, утопает. Всего за несколько дней она истощилась до состояния ветви; одежда, купленная по размеру, болталась, точно на вешалке. Кто осудит убитую горем девушку? Вокруг них собирается карнавал из траурных масок. Коллеги Джо, бывалые полицейские, хлопают Леона по плечу с натянутым в многоголосье «Держитесь, ребята» и рассредоточиваются по кладбищу. — Скоро начнётся, Роззи. Уверена, что… — он неловко моргает, вглядываясь в разрытую землю, где совсем скоро погребут отмучившиеся тела родителей. Рядом, рука об руку, как и было при жизни. — Может, поедешь домой? Я справлюсь здесь сам. — Нет, это неуважительно и неправильно, — Роуз переводит тяжёлое дыхание, качаясь на шатких ногах. Маленькие каблучки утопают во влажной земле. — Я выдержу. Если ты будешь рядом. Будешь же? — Могла бы и не спрашивать. Я всегда… — сердце пропускает монотонный удар. Странно, но теперь уже не так больно. Ко всему со временем привыкаешь. — Всегда буду рядом, чтобы ни случилось. Всегда на твоей стороне. И во что бы то ни стало. Они начинают двигаться, когда со спины окликают. Леон испускает вымученный вдох с Роуз на пару. Тётя Роуз и сестра Кейт — только он, увы, не помнит старшая или младшая — Аделин семенит в их сторону с притворными причитаниями. — Ох, Лара, моя бедная девочка! — её костлявые руки тянутся к побледневшему лицу Роуз и хватают за щёки с обманчивой мягкостью. — Как же так, деточка? Остаться сиротой в таком юном возрасте, крошка же ещё. Это всё Джо, клянусь богом, это из-за него. Гнал же, как умалишённый, наверное. Вот говорила наша мама, что несчастье он принесёт. А Кейт, дура, «Люблю! Люблю его!», говорит. И где же она теперь? — Мэм… — Леон встревает, трогая Роуз за плечо, и отводит назад, закрывая собой. На его лице залегает тень. — При всём моём уважении, но, вы, кажется, забыли, где находитесь. Это похороны, а не рынок. Ваши сплетни здесь не приветствуются. Женщина морщится в ненавистном оскале. Её выражение — чистейшее, густое отвращение, направленное на Леона. Мусор. — А ты тот самый… приёмный сын. Кейт всегда была слишком сердобольной ко всякому… — Следите за языком, тётя! — Роуз нетерпеливо вскрикивает, обращая на себя всеобщее, ненужное внимание. — Не смейте говорить так ни о моём отце, ни о Леоне. Он был рядом со мной в самые худшие времена, когда вы даже имени моего слышать не желали. — Что ты такое говоришь, дорогая? Разве я могу относиться к тебе плохо? Ты дочь моей любимой сестры и совсем скоро… — женщина держит паузу, взглянув на неё исподлобья. — Мы будем жить вместе, понимаешь? Тебе нужен опекун. Думаю, всем будет лучше, если я перееду к тебе. Комфортная для тебя обстановка, друзья. И площадь побольше. Роуз задыхается от возмущения и цепляется за Леона. Он утешительно гладит её по плечу. Нужно было заканчивать. — Мне придётся вас огорчить, мэм, — он отзывается с нажимом и жёсткой, холодной уверенностью. — Роуз будет учиться в частном пансионе. Я позабочусь о своей сестре, как и полагается. Не вы. Обе застывают в оцепенении. Лара-Розалин смотрит на него с толикой ужаса, её хватка на плече слабеет, пока не исчезает совсем. Тётушка Аделин фыркает с толикой насмешки, предвзятости и злобы. — И на какие же, стесняюсь спросить, доходы, молодой человек? Или вы уже успели прибрать к рукам бюджет бедной девочки? — она выгибает тонкие брови и поджимает морщинистый подбородок. Не зря Джо тайком от жены называл её старой каргой. В точку же. — Он трогал твой счёт, Роуз? Это становится последней каплей. Обвинять его в меркантильности и корыстном интересе, по меньшей мере, было непростительно — не он мерил чужие углы и интересовался деньгами. Всё это здесь, в зияющей бездне их траура, делал не он. — На мои. Она будет учиться там на мои деньги, которые я заработал, — Леон отрезает, обхватывая притихшую Лару-Розалин за предплечье, и отводит в сторону. Они останавливаются в тени раскидистого дуба, укрытые от посторонних глаз, и его взгляд наконец-то смягчается. — Всё будет хорошо, Роззи. Обещаю. Она не притронется к тебе. — О каком пансионе ты говорил? Это уловка, да? Чтобы тётка отстала? — Роуз надломлено дышит в ответ, болезненно сглатывая. — Нет, — Леон отводит взгляд, рассматривая носки своих ботинок. — Пойми меня правильно. Мы в сложной ситуации. Это хорошая возможность для нас избежать проблем. Лучше так, чем жить с ней или… попасть в приют. Я был там, я знаю, что это такое. — Леон… — Роуз протестующе сопит, закатывая слезящиеся глаза. — Но она… она права. Откуда ты возьмёшь столько денег? Мы не богаты, а мой счёт… там всё равно мало. — Это не твои заботы, Роззи. Единственное, что от тебя требуется, быть сильной, — руки со сбитыми костяшками умещаются на хрупкие плечи. Он слабо сжимает её в ущербном объятии и тянет вымученную улыбку. — Ради меня. Сможешь? Она соображает с целую вечность, похожая на забитого котёнка, сгинувшего под кустом. Что на них за проклятье? Роуз говорит, сможет, но знает, что врёт. Леон напоминает себе: у них нет другого выбора, кроме как смириться и приспособиться к жизни… …друг без друга. Он уходит в стылое утро субботы, едва ли простившись. Обмен должен быть равноценным — поэтому жизнь за жизнь. Когда-нибудь она сможет его, если не простить, то понять. И тогда они начнут заново. Пусть по-прежнему друг без друга.