This is Goodbye

Мироздание надломлено. В ванной шумит вода, а Леону снятся его хрустальные слёзы. Границы между реальностью и кошмарами больше не существует: Арклейские горы прорезают небо родного города и сдабривает землю гниющими мертвецами. Поэтому от собственной плоти едва ли что остаётся: он перерыт, разложен, распорот — хрусталики, зубы и кровоточащее мясо. В нём — город с перемолотой челюстью, который поглотил себя сам. Зимнее одеяло укрывает по самую голову. Кейт собиралась сменить его, но Леон отказывался наотрез, продолжая кутаться в плотно набитый пух, и потеть до полного обезвоживания. Оно пахло им — прежним — связывало с навсегда утерянным прошлым и постоянно напоминало — его мироздание не бессмертно. Душа, чёрная от некроза, больше не трепещет, но плачет по свинцу и металлу. В любимом некогда доме селится траур — и имя ему Леон, любящий вас сын и брат. Больше не жилец. После его возращения ни приёмные родители, ни сводная сестра не прознали о трагедии, постигшей пункт его назначения; за неделю, накинутую сверху, в СМИ не просочилось ни единой кричащей новости о том, как промышленный город на Среднем Западе переварил в кислотной утробе сто тысяч человек и даже не подавился. Раккун-сити талантливо предали забвенью, а людям истёрли память в протекторах шин — никто не хотел знать. Внезапный стук в дверь заставляет содрогнуться, рука тянется к близстоящему стулу с горой сваленной одежды и прячет биту под одеялом — он не мог быть безоружным. — Входите, — сердце пропускает удар, а Леон готовится. Сухие глазницы щиплет от снившихся слёз и вони праздно шатающейся паранойи. Случиться может всё, что угодно. Роуз проникает тихо, как бестелесный туман, и клубится в проёме, предусмотрительно закрывая за собой дверь, и Леон понимает зачем — иначе бы она развеялась, просочившись сквозь щели в полу. Ей не хотелось здесь находится, совсем; после того случая, о котором жалеть ему до конца жизни, их всегда доверительные отношения в скором времени дали трещину и рассыпались в прах. Сестра не подходила к нему, не смотрела, видимо, исполняя его задушенную мольбу, и говорила с ним лишь в присутствии родителей, чтобы не вызывать у тех подозрений. Узнай Кейт и Джо о том, как страшны его вывернутые руки, их бы хватил удар. На месте, сразу и навсегда. — Доброе утро, — Роуз неуверенно поджимает губы, пряча взгляд в месиве из солнечных зайчиков на полу. — Уже одиннадцать, а ты до сих пор не встал. Мне-то без разницы, но там мама переживает. Одеяло съезжает, когда Леон садится в постели, прижимаясь к спинке, и виновато кивает в ответ. Арктический холод в голосе Роуз ранит сильнее острозубых укусов и ноющей раны в подреберье. — Я только проснулся. Скажи, что скоро спущусь, — ему приходится кашлянуть вполголоса, чтобы скрыть неуместную дрожь. Роуз поднимает озадаченный взгляд, пытаясь рассмотреть побледневшую гематому на ключице, и Леон спешно прикрывает её рукой, поправляя футболку. — Это… — она шумно вздыхает, не находя, что сказать. Винить его за насилие было легко, и первое время Роуз не желала слышать ни единого объяснения. Он пытался её задушить. Не довести до сердечного приступа актом щекотки, не вышибить мозги в драке подушками, не утопить в шутку в бассейне. Нет. Его холодные, мокрые руки давили на шею с точностью и жестокостью убийцы, в нём затаившегося. И пробудившегося. — Ты… поэтому ты такой? Ну, из-за того, что угнали тачку? Леон вяло моргает, нервно стискивая ткань липкой футболки. Веки склеиваются друг с другом до ярких вспышек и взрывов ядерных бомб. Дыхание в груди становится ртутным и сулит ему долгую смерть. — Я просто разочарован, — неземной голос Леона тонет в одеяле. Он утыкается влажной, вспотевшей головой в колени и надрывно вздыхает. — В себе. Мнил невесть что, а в итоге… Не спас никого. Ни город, ни себя, ни сгинувшую в самую бездну Аду. Бесполезный, жалкий, ничтожный. Их смерти на его почти заживших руках. Задетые осколками вены — разломы. Люди попадают в них просто и больше никуда не уходят, становясь их вечными обитателями. Леон для них — не раскопанное кладбище и вечный приют. Ведь он о них помнит. — Да ладно, это всего лишь кусок ржавого металлолома. Мама спала и видела, как бы тебя оттуда достать, опасно же, — Роуз делает несколько неуверенных шажков вперёд, тихо шаркая прорезиненными подошвами тапочек. — Знаю, что я никогда не была особо бережливой и «бла-бла-бла», но… с тобой могли случиться вещи и пострашнее, понимаешь? Леона корежит, как бочину старого джипа. В глазах застывают не слёзы, но безбрежный, рокочущий океан. Ему больно. Желудок скручивает в голодном спазме, только требует не еды. Присутствие сестры угнетает, он не может взглянуть на неё теперь также любовно и ровно, как прежде — для монстров не существует связей, им неведома делёжка на «своих» и «чужих»; они насаживают хрустальные глазные яблоки на острые когти и вычищают глазницы. — Иди, Роззи. Скажи маме, что я в норме, — дрожащие пальцы стискивают русые волосы с первыми проблесками седины. — Дайте мне ещё немного времени. Роуз разочарованно хмыкает, упрямо замирая на месте, и от её злого взгляда по позвоночнику бежит холодная дрожь. В следующую секунду раздаётся шарканье удаляющихся прорезиненных подошв, дверь мягко захлопывается, и Леон остаётся один на один с собой. Она от него отворачивается. В ванной комнате Леон зависает на полчаса, если не больше, отупело и заторможенно глядя в узорчатую плитку перед собой. Глаза закрывать нельзя. Стоит ему это сделать, как из пасти начнёт сыпаться сгнившая стружка. Шарообразные, гневливо горящие роговицы закручиваются в воронке безумия. — Ч-чёрт! Забывай уже, забывай… — кулаки сжимаются с хрустом, ударяясь о кафель. Месиво из кожи уродливо отгибает края, оголяя костяшки. Желаемое забвенье не наступает. — Господи, ну пожалуйста. Я просто хочу забыть. Скулёж тонет в сливе, омываемый упругими струями. Тело, растёртое грубой мочалкой, скрипит и краснеет от содранных корок, но ощущение чистоты никогда не приходит. Леон чувствует, как копоть и гарь врастают в покровы, как омертвелые, изуродованные руки трогают, давят, рвут. Чтобы не стать зомби, нужно притвориться зомби. Поэтому его мозг на постоянку в отключке. Ты не человек. В глотке отчаянно дребезжит. Из правой ноздри течёт свернувшая кровь — и она поражённая.

…За-ра-жён-на-я…

Его обращение отличалось от всех, что он видел. Зараза, захватившая тело, не хотела иметь с ним ничего общего, но исправно требовала регулярной кормёжки. Леон не собирался ему потакать, и то злостно рычало. Когти коснулись желудка и с ленивой угрозой пощекотало мягкую стенку. Закончив с душем, Леон закутывает себя в накрахмаленное полотенце и растирает предплечья, подобно большому ребёнку. На мгновение становится теплее. Одежда липнет, как слой второй кожи. Защищённый, он выходит из ванной, прикрывая за собой двери, и с замирающим сердцем спускается вниз. — О, показался наконец, — Джо давит беззлобную усмешку, поправляя очки на переносице, и переворачивает газетную страницу. — Думал, что тебя из комнаты придётся выкуривать, как преступника. — Как тебе нестыдно говорить мальчику такие вещи? — Кейт сверкает гневливым взглядом и с неудовольствием качает головой. — Спи, сколько хочешь, милый. Я разогрею тебе завтрак. Не нравится мне, как ты теряешь в весе, совсем осунулся. — Простите за беспокойство, — Леон с трудом выдавливает виноватую улыбку и опускает голову. — У меня бессонница, кажется. Уснул только к утру. Кулак под столом — лохматая, изрезанная кисть — нервно сжимается. Он ведь даже не лжёт. Немного скрывать, совсем чуть-чуть недоговаривает, но это не ложь. Совсем нет. Лишь желание сохранить рассудки семьи, не запятнать их чистые души. Себя он уже потерял, но сможет спасти тех, кто дороже ему и без кровно-кровавых уз. Он ведь их любит. — А где Роззи? — Леон вскидывает голову, невозмутимо моргая. Иллюзия нормального сына выходит почти искусно. — В торговый центр поехала, — Джо растянуто зевает в ответ. — Какую-то там новую игрушку для компьютера хочет купить. Они сейчас все на этой теме повёрнутые. Ничего полезного делать не хотят, им бы только игрушки подавай. Пропащее поколение. — Другое, Джо, другое, — женщина недовольно гремит посудой, вздыхая. — Ты опять не с той ноги встал? Ворчишь с самого утра. Если бы ты знал, как он мне надоел за неделю, что тебя не было, Леон. Ни на секунду не затыкался. — Не слушай её, я был паинькой! А вот что сделала твоя сестра, только послушай! Сломала нос своему однокласснику! Уму непостижимо! Поэтому моё ворчание — горошина в море. — Ты сам учил этому нашу дочь, теперь будь мужчиной и соизволь признать, что в этом есть и твоя вина. Тем более, она постояла за себя. Леон отключается в середине спора, прикусывая губу до первой крови. Посторонние звуки заставляют скрежетать зубы — кипящий чайник, звякнувшая микроволновка, тикающие на стене часы, голоса. Его закручивает в мясорубке и перемалывает до основания — жаль, что коктейль из его трухи не подадут на завтрак. Тогда бы ему пришёл долгожданный конец. Лохматая кисть стискивает колено и давит на гематому. Боль на мгновение отрезвляет, а в глазах закручивается калейдоскоп. Зеркала раздваиваются и раздваивают. Кейт ставит перед ним тарелку с ароматными панкейками и готовится полить их малиновым сиропом, но Леон порывисто останавливает её, слегка трогая за запястье. Резкий жест с его стороны заставляет вздрогнуть и проглотить язык целиком. Из открытой бутылки на стол капает яркий малиновый, и он совсем не напоминает ему кровь. — Милый…? — мама моргает в замешательстве, слегка отступая. Стыд кусает в бледные щёки. Леону бесконечно жаль, но на принятие его не хватает. — Я просто… не надо, мам, — он неловко трёт лоб, нервно расчёсывая царапину на лбу, и силится дать вразумительный ответ. — Так сойдёт. Не хочу сладкого, спасибо. Кейт и Джо переглядываются, тревожно и дёргано. Леон вяло ковыряется вилкой, пронизывая один из панкейков насквозь, и шумно вздыхает. — Как скажешь. Что тебе приготовить на обед? — женщина ласково треплет по волосам, задерживая взгляд на особенно белых прядях, и мрачно прищуривается. — Что-нибудь без мяса, если можно, — кусок панкейка отправляется в рот и вяло жуется. Зубы разъезжаются, оголяя воспалённые дёсны. — Мне, в общем, диету прописывали после выписки. Я забыл совсем. Сказали, от мяса пока воздержаться. Ложь выходит убедительной. Кейт сожалеюще поджимает дрогнувшие губы, а Джо хмуро молчит, беспокойно снимая очки, и нервно тарабанит по столу. Родители, впрочем, его не донимают, и он благодарен за проявленную ими чуткость. — Я наелся. Спасибо, мам, — Леон вымученно улыбается, отводя от себя подозрения, но кто бы ему поверил. — Я прогуляюсь, ладно? Нужно что-то купить из продуктов? — Да-да, я напишу тебе список, загляни в бакалейную на обратном пути, — женщина удаляется, оставляя его наедине с отцом. Тот громко хлюпает, отпивая глоток растворимого кофе. — Ну, так… — Джо неуверенно ведёт плечом. — Если с Раккун-сити прогорело, может, тогда устроишься в наш Департамент? Начальник полиции мой приятель. Ну, Руди Миллер. Ты должен помнить Руди, он ещё учил Роуз плавать, когда мы отдыхали в Висконсине. — Да, я помню мистера Миллера, — Леон безразлично кивает. — Он стал начальником? Очень рад за него. — Да, сынок. Я перекинусь с ним парой-тройкой слов о тебе, примет — никуда не денется. Леон сглатывает, чувствуя, как сопротивление отзывается в каждой одеревеневшей мышце. Нет, не надо. Хватит с него спасения жизней, когда конец заранее предопределён — его не изменить. — Мне нужно подумать, — уголки губ вяло дрожат в улыбке. Обижать Джо не хотелось. Тот не виноват в его разрушении. — Если ты переживаешь о фамилии, то всё в порядке. В конце концов, у тебя отличные рекомендации. Такого смышлёного, как ты, только с руками и ногами хватать. — Спасибо, папа, — пасть в ответ щёлкает. Леон возводит глаза к шершавому потолку и молится о том, чтобы Кейт поскорее вернулась. Риск быть раскрытым и непризнанным вгонял иглы под ногти, заставляя поёрзать на стуле. — Спасибо за всё, что сделал для меня. Последняя фраза выходит не то благодарностью, не то прощанием. Скулёж лезет аж из ушей. Леон Кеннеди, приёмыш с жидкокристаллическими глазами, рано или поздно умрёт, унося с собой страшную тайну. Джо, Кейт и Роуз будут спать покойно, пусть и без него. — Ты… — Джо неуклюже потирает щёку. — Если захочешь выговориться, ты всегда можешь обратиться ко мне. Помнишь, как мы на рыбалку ходили? Как насчёт субботы? Отдохнём как в старые-добрые. — Да, рыбалка, суббота, — Леон механически повторяет, не слушая и едва ли соображая. — Супер. Стоит ему ответить, как Кейт возвращается на кухню с маленьким листочком в руках. Облегчение прорывается наружу, и не умещающаяся в груди тревога наконец-то слабеет. По крайней мере, теперь получается хотя бы дышать. Через полчаса ему удаётся покинуть территорию дома и отправиться восвояси. У Леона нет ни пункта назначения, ни конечной цели, поэтому он лениво бродит от улицы к улице и старается не глядеть на людей. Страшно — и страх этот чужой. Во всём человеческом прячется зло. Лица изменчивы, руки — тоже; сердце легко достать из груди. Без сердца не существует души. Одна переменная безвозвратно утрачена. Леон стоит на перекрёстке, точно на распутье. Красный мигает бликами, и от него мутит, потому он не может смотреть вперёд, обращая взгляд под ноги, и продолжает отсчёт — тридцать пять, тридцать четыре, тридцать три. Дыхание раскалывается надвое, машины сигналят; любой громкий звук — провокация. Они всегда приходят на звуки. Под сомкнутыми веками печёт огнём Раккун-сити. Если открыть глаза сейчас, он вернётся в ночь тридцатого сентября. Ноябрьские дожди не смывают ни кровь, ни боль обострившийся памяти. В кармане странно вибрирует телефон, заставляя вздрогнуть. Леон заторможенно моргает, неловко хлопая себя по карману, и смотрит на тусклый дисплей. «Номер засекречен». Его передёргивает от неясности и предчувствия чего-то ужасного. Это не могло быть случайностью. Дрожащие пальцы не сразу приходят в движение, продавливая затёртую кнопку с зелёной трубкой, рука сгибается в локте. Леон пропускает вдох и почти задыхается. — Алло? По ту сторону — молчание, и Леону снова тревожно. Он стискивает пластиковый корпус, боязливо и нервно оглядываясь по сторонам. Люди плывут мимо, неуклюже задевая его локтями. — Я говорю с мистером Леоном Кеннеди? — в трубке рокочет неизвестный голос. Хриплый и возрастной, колючий и стылый. Раскрасневшиеся глаза смотрят вдаль, ожидая и выискивая. — Кто вы? — Леон отмирает, когда светофор снова горит красным. В оцепенении едва ли заметил, как пропустил целую секцию. — И что вам нужно? — Это не телефонный разговор, но, чтобы вам было яснее, могу сказать… нам известно о вашем неудачном посещении Раккун-сити, мой друг. Липкий страх облизывает позвоночник. Перекрёсток большой, а улицы кристально прозрачны — наблюдай, сколько хочешь. Леон чувствует себя, как бабочка, уснувшая в ладони сестры, и дышит с надрывом. — Кто ты, чёрт возьми, такой? — из груди рвётся то ли шипение, то ли рык. Держать себя в руках трудно. Невозможно. — Если ты… — Оставьте пустые угрозы, мистер Кеннеди, — в ответ устало вздыхают. — Я вам не враг. Более того, у меня есть к вам выгодное предложение, от которого, уверен, вы не сможете отказаться. Идите вперёд по направлению к Бэйшор-Роуд, после свернёте направо, там вас будет ждать машина. — Думаете, я соглашусь на это? — Леон раздражённо фыркает, стискивая челюсть до скрежета. — В противном случае, мистер Кеннеди, мне придётся навестить вашу семью. И, боюсь, мой визит не придётся вам по вкусу. У вашей приёмной матери ведь слабое сердце, не так ли? Подумайте о её здоровье, хорошая ведь женщина. Поправьте, если я ошибаюсь, но, кажется, её зовут Кейт? — Стойте… — в ответ вырывается вымученный стон. Леон судорожно моргает, подбородок идёт ходуном, а зубы скрипят. В умирающем сердце снова болит. — Я понял вас. Только не… не приближайтесь к моей семье. — У меня нет намерений вредить ни в чём неповинным людям. Вы удивитесь, когда узнаете, кто я. Тогда нашему недопониманию придёт конец. Резкие гудки режут слух. Леон не уверен, но ему кажется, что те зашифрованы: не ходи, не верь, беги — только не может. Угроза, изящная, как фильме, даёт понять ясно — он на крючке и уже вспорол себе горло. Его омыло кровавой слюной и растворило в кислотном порыве. Ему не оставили выбора. Нет. У него никогда не было выбора.

***

Леон не сразу понял, что происходит. Его скрутили в назначенном месте, затолкали в тонированную тачку и привезли на допрос. Имя, возраст, семья, цель прибытия в злополучный город. — Кто-то был с вами ещё? — Нет, только я. Один. Может, там и были другие выжившие, ему-то откуда знать. Не смотрел, не видел, не слышал. Хотел сберечь хотя бы тех немногих, кто стал ему дорог в ночь отчаянья и неразберихи. Кого-то — буквально, о ком-то — запятнанную ложью память. Теперь, впрочем, неважно. Легенда о городе-мертвеце не вышла за пределы пустеющего кабинета и умерла, сжавшись, в углу, пока Леону вовсю протягивали контракт с тайной правительственной организацией под эгидой действующего президента. Это большая часть, мистер Кеннеди, говорят ему. Это ловушка, думает он. Вербовка. Леона не хотели убивать за тайну, свидетелем которой он стал. Вовсе нет. Пушечное мясо, прошедшее огонь взрывающихся машин, канализационные воды и апокалипсис в худшем его проявлении, продукт слишком лакомый, чтобы его не попробовать — у Правительства, как известно, дерзкие вкусы и речи, дурманящие рассудок. А ещё перспективы. К черту деньги и компенсации за вредные условия труда, но у Леона оставалось единственное, что держало его наплаву — пусть и не кровная, но всё же семья. Кейт, страдающая от болей в сердце; Джо, жалующийся на суставы всё чаще; Лара-Розалин, не готовая к жизни. Он больше не мог рисковать, когда тихая угроза, просочившаяся в голосе соглядатая, ужалила в переносицу. Любой, кто попадал на вербовку, мучался — и Леон не стал исключением. И всё же, едва ли готовому дать ответ, ему пошли на уступки: дали подумать, создавая иллюзию выбора, зная, что рыбка больше не сорвётся с крючка. Ему горе, им — страшное удовольствие. Когда в мозгах разрастается пустоцвет, Леон возвращается домой с крошевом вместо рта, и не может заговорить. Кожа с расчесанных царапин слезает струпьями. От этого хотелось закашлять — и, наверное, задышать. Через пробитую грудину и рваные лёгкие. Первое, что отмечает Леон: родителей не было дома. Он тихо стонет, сгибаясь пополам, и ставит обувь, носок к носку, как учила его Кейт — на хорошую дорогу, говорила она. Может быть, когда-нибудь ему наконец повезёт. В доме ощущалось сквозное присутствие Роуз. Куртка, небрежно повешенная на хлипкий крючок, сношенные кроссовки в разных углах, терпкий аромат духов, клубившийся в воздухе. Его пробирает до дрожи от мысли, что лобовое столкновение неизбежно. Сколько бы раз Леон не пытался поговорить с сестрой и вымолить у неё прощение, Лара-Розалин отказывалась слушать и запиралась в убежище своей комнаты, игнорируя его виноватые жесты. Не потому, что не хотела — боялась. Леон не доверял себе сам, не ведал, в какой момент его снова накроет вспышкой неконтролируемый агрессии к миру, не мог вообразить, что сделает в следующий раз — убивший однажды, он уже заклеймил себя до гроба и праха. И всё же пускать ситуацию на самотёк не хотелось: если ему предстоит сбежать в никуда, нужно было попытаться облегчить сердце и душу в последний раз — так, чтобы Роуз запомнила мягкость его братских объятий и горечь невыплаканных слёз. Тогда, быть может, в нём найдётся место для упокоения. Набрав в лёгкие побольше воздуха, Леон тихо стучится в дверь комнаты, которую обходил стороной с неделю, и внезапно замирает, пригвождённый к паркету: знакомые клацанья зубов, рычание, преследующее в каждом дурном сне, шарканье ног, тянувшиеся за ним из самого Раккун-сити. — Да когда ж ты сдохнешь-то уже, сволочь! Глаза чешутся, но не моргают. Грудину обжигает лавой, когда Леон, не помня себя, выкручивает до упора хлипкую ручку и врывается внутрь. Роуз, погрязшая в игровом процессе и защищённая наушниками, не слышит, как за спиной приближаются. Стрельба. Зомби. Хаос. Смерть случайного прохожего, смерть героя. В магазине не больше трёх патронов, и все они — в его голову. В жидких мозгах беснуется. Нет. Нет. Нет. Сгнившие руки тянутся к персонажу, увернувшемуся в последний момент, Роуз прожимает стёртые клавиши, гневливо вспыхивая, а Леон не видит ничего, кроме себя — очевидный сбой в матрице. — Роуз! — жёсткая хватка смыкается на плече, сестра грубо ведёт плечом отталкивая, и сбивается с управления. Труп-скиталец распахивает сломанную челюсть и грызёт чужое лицо, обнажая кости, умытые кровью. И его накрывает. Вырвать провода, разбить экран — вытащить героя наружу и остановить мракобесие. Покорёженный пластик трещит и расходится по запаянным швам. А Леон молотит, не глядя — жмурится до всполохов в сомкнутых веках; пускает кровь из счёсанных костяшек. Сильнее, больнее, страшнее — потому что только так выживают. — Какого чёрта ты делаешь?! — истеричный оклик Роуз едва ли трогает. Она наваливается ему на плечо, хватает за локти, пытаясь образумить и оттащить в сторону. Тело Леона непривычно каменное и холодное. Взмокшее. Он рычит сквозь зубы, отталкивая. — Да ты уже совсем с катушек слетел! Идиот! Идиот! — Я?! Я, Роуз?! — гладкое лицо искажается в чудовищном оскале. Кровавые руки швыряют клавиатуру на пол и обхватывают плечи, болезненно встряхивая. — Какого. Хера. Ты. Делаешь?! Почему из всего дерьма ты выбрала именно это?! А, скажи мне?! Почему?! Сестра застывает, маринуясь в собственном ужасе; взгляд затравлен и вытравлен — в чумных зрачках мрачнеет и гаснет. — Ты сходишь с ума, Леон, — голос визгливо дрожит. Леон переводит дыхание, сглатывая, и отшатывается, оглядывая учинённый им хаос. Компьютер, поделённый на четверых, беззубый и одноглазый, моргает в последний раз, прежде чем скоропостижно скончаться. Роуз протяжно всхлипывает. — Что ты наделал?! — Я не хочу, чтобы моя сестра смотрела, как… — зубы прикусывают язык, заставляя его кровоточить. Леон закатывает глаза, вымученно вздыхая, и сжимает крепкий кулак. — Я не хочу, чтобы ты видела, как люди жрут друг друга. Неужели тебе это нравится, Роуз?! — Это же просто игра…! Чего ты так завёлся?! — Нет! — Леон взвинчено дёргается, опасно повышая голос, и двигается в её сторону. Роуз опасливо отшатывается, выставляя руку в защитном жесте. Раньше бы это спасло, теперь — никогда. — Это не просто игра, Роуз, ты ни черта не знаешь о жизни! Слышишь меня?! Запал сходит вместе с краской с лица. Леон бледнеет, переводя потяжелевшее дыхание, и мучительно растирает щеки. — Отдай мне диск, Роуз, — он обращает на неё стылый, требовательный взгляд, не терпящий возражений. Сестра упрямо поджимает губы, едва сдерживая первые слёзы, и вздрагивает в плечах. — Отдай. Мне. Диск. Сейчас же. — Я купила его на свои карманные деньги, а ты… — Роуз стекленеет, мотая головой. — Ты расхерачил общий комп. Что я папе-то теперь скажу? «Эй, пап, твой любимый приёмыш тронулся головой», как тебе тебе такое? Сначала ты пытался меня убить, а теперь набрасываешься из-за тупой компьютерной игрушки? Леон замирает на месте, пропуская монолог мимо ушей и выхватывая на слух одно единственное слово, имеющее значение — приёмыш. Чужой. Ты никогда не был здесь нужен. Лоб мокнет от испарины. Вздохнуть физически больно. В негустой темноте, заключившей его словно в кокон, становится холодно. И пусто. — Я забочусь о тебе, Роуз. И только о тебе, — Леон вскидывает голову, виновато моргая. В воспалившихся глазах мелькает ничем неприкрытое сожаление и холодная, умерщвляющая настойчивость. — Ты не можешь винить меня за то, что я переживаю за тебя. Просто отдай мне диск сама, и мы разойдёмся на этом. — Какой в нём теперь смысл, — Роуз грубо фыркает, обнимая себя за плечи, и пытается унять дрожь. — Ненавижу тебя. Ты всё портишь, Леон. Всё, к чему прикасаешься. Может, поэтому ты вернулся домой, а? Выдумал историю с ограблением, потому что в Раккун-сити ты нахер никому не сдался? — Молчи, Роуз, — льдистые глаза наливаются кровью, горят и слепнут. Ещё немного, и глазные яблоки зажарятся на медленном огне до полной степени готовности. — Я не знаю, что сделаю, если ты не заткнёшься прямо сейчас. В конечном счёте, ему не остаётся ничего, кроме как сбежать, трусливо поджав хвост, и запереться внутри своего склепа. Надолго, навсегда. Ну, пожалуйста. Оставлять плачущую сестру совестно и горестно, но его слова — не пустой звук. Он взаправду слетает с катушек. Устаёт плакать, но делает это снова; не хочет пускать кровь, но всякий раз задерживается в ванной и стирает кровавые пятна; боится причинить боль тем, кого любит, но предвещает им угрозу. Он так так чертовски сильно устал. Устал и заболел неизлечимой гадостью, пожирающей его изнутри. Уютная комната теперь напомнила катакомбы — сырая, паршивая, с отклеенными, запятнанными обоими. Леон в ней — труп, распятый на кровати. Не более. Он же хотел, как лучше; защитить, уберечь. Мир оказался не так безобиден, как Леон думал когда-то, и дело не касалось мошенников, насильников и убийц — всё было куда хуже. Поэтому, стоило Роуз стать частью этой мясорубки, пусть и в виртуальной реальности, он не смог стерпеть. Раньше его бы это не задело, ведь Леон был слепым. Теперь он прозрел и видел всё, как на ладони — мир сожрёт их всех, целиком, и едва ли подавится. У него впереди ещё множество не распробованных жертв. — Я делаю это ради тебя, — заторможенный шёпот слетает с опухших губ. Леон закрывает глаза и больше не может смотреть. — Роуз. Хотелось провалиться в кроличью нору — бесконечную, мрачную — и разбиться в ней насмерть, чтобы не найти выход. К удивлению Леона, родители не коснулись темы разбитого компьютера ни вечером, ни на следующий день; лишь переглянулись так настороженно, бросили упреждающий взгляд на Лару-Розалин и велели ей быть тише воды. Ну да, их старший ребёнок нуждается в помощи. Леон слышал украдкой, как Кейт беспокойно гремела тарелками, пуская их в мойку по десятому кругу; слышал, как Джо угрюмо вздыхал и обещал найти хорошего специалиста с обещанием жене, что не пожалеет никаких денег, лишь бы помочь единственному сыну. А ему бы просто уйти, принять предложение, сделать ставку на жизнь и исчезнуть. Кейт и Джо смирятся, Лара-Роуз не будет скорбеть. Им будет лучше и без него — справлялись же как-то раньше. А потом… В четверг город накрывает дождём, словно саваном. По штату рассылают штормовое предупреждение, трубят о новостях о пострадавших и просят граждан не покидать дома без острой необходимости. — Мам, может, вы не поедете? — Роуз умоляюще поджимает губы, глядя на мать, поправляющую укладку, и обращает стылый взгляд на Леона. Он понял сразу, не хотела с ним оставаться. Что уж там, он и сам бы не захотел. — Ты видела, сколько аварий по городу? — Не наговаривай, милая, — Кейт утешительно улыбается в ответ. — Мы не виделись с Мартой, без малого, лет пять. У неё юбилей, дорогая. — Я бы не виделась с ней ещё столько же, — девушка вяло вздыхает, небрежно массируя переносицу. — Кто-то вообще любит Марту? Леон устало вслушивается в ворчание сводной сестры, мрачно хмурясь. Аура дома менялась с каждой секундой и тяжелела над крышей. Сюда что-то пробиралось. И пробило до костей. Из нелюбимой комнаты, среди вещей, сохранивших старый запах прежней личины и вскрытой пачки бинтов. Страх просыпается вновь, стоит Кейт и Джо выскользнуть из дома. Роуз беспокойно глядит на часы и включает новости. — Они только отъехали от дома, — Леон неуютно вздыхает. — Не нагнетай. Всё будет в порядке, папа же за рулём. Лара-Розалин неприязненно ёжится, бросая на него раздражённый взгляд, и описывает дугу острым плечом — отмахивается. Причин для злобы становилось с каждым днём больше: Леон совершал ошибку за ошибкой, выходил сухим из воды, будучи паинькой в глазах родителей, и не получал в ответ даже подзатыльника. Он же всегда был хорошим ребёнком. Мысли в голове роятся и жалят. Леон прикрывает глаза, откидываясь на спинку стула, и отсчитывает до десяти. На одиннадцать делает вдох, на двенадцать — смотрит в глаза напротив. На тринадцать — говорит. — Я скоро уеду, Роуз. На лице сестры отпечатывается не то удивление, не то удовольствие. Пухлые губы размыкаются в дрожании и втягиваются трубочкой. — Куда собрался? На тот свет. Леон скребёт ногтем по обшарпанной обивке дивана, задумчиво раскатывая по древнейшей коже несколько катышков. — В армию, — он ведь почти и не врёт. Правительственная организация по противодействию биотерроризма под эгидой Стратегического командования Вооружённых сил плавала в междустрочие госструктур и сияла начищенной эмблемой на вершине его контракта. — В пехоту. — Что? — Роуз озадаченно выдыхает, ёрзая в кресле. Её внезапное беспокойство почти удивляет и приятно трогает за душу. — Почему так внезапно? — Ну, коп из меня так себе, — он тихо бормочет, отводя взгляд в сторону. Смотрит на семейную фотографию. Думает, что делает правильный выбор. Убеждается. — Я не справлюсь с такой ответственностью. Не сейчас. Пройду курс тренировок, отслужу, а после, может быть, попробую снова. Электричество в гостиной зловеще мигает. Лара-Розалин вскидывает голову, глядя на барахлящую лампочку, и боязливо ёжится, а Леон видит клубок из кошмаров, запертых под толщей каленого стекла. — Родителям сказал? — она безучастно вздыхает, отворачиваясь. На мгновение между ними воцаряется чудовищная тишина. — Ещё нет, но собираюсь. Может, завтра. Или перед отъездом, — мысли упираются в черепную коробку и рвутся наружу с раскатами грома и болью в висках. Крылья носа чешутся и предательски краснеют, выдавая его с потрохами. — Так будет лучше, Роуз. Я… опасен. Ты сама это видишь. Меньше всего на свете я хочу причинить тебе боль, но я не могу себя контролировать. Я погряз в этом дерьме, Роззи. Из глаз — у обоих — сочится агония. В воздухе веет залежавшимися фруктами и гнилыми мыслями. В желудок просачивается скальпель и пускает мясо в расход. Из-под липких краёв сочится кровь. — Дело твоё, — Роуз заторможенно моргает, уныло кивая. Кожа омывается липким потом и горит от озноба. — И всё же это похоже на то, будто ты от кого-то бежишь и прячешься. В Раккун-сити случилось что-то ещё? Может, ты влез в долги или перешёл кому-то дорогу? — Роуз! — он устало потирает переносицу, перемолотый потоком её нелепых умозаключений. — Хватит. Перестань говорить об этом… городе. Пожалуйста. — Я просто пытаюсь понять, — Роуз вспыхивает, как спичка, вскакивая на шаткие ноги. — Что с тобой стало. Думаешь, мы идиоты? Дело ведь далеко не в тачке. Ты можешь обмануть маму, но не… Голос режется и крошится, обрываясь. Сестра вяло отворачивается и тянет носом воздух, пытаясь успокоиться. На глотку наступает нечто зловещее. — … не меня, Леон. В животе первый хрустящий надрез. Кровью пропитано всё, что есть внутри. Всё разрушенное и разрушительное; то, что спрятано под костями. Грязь, боль, кошмары. Скверна. Леон не успевает ответить: телефон рядом беспокойно вибрирует; он спешно тянется, проверяя входящий в надежде, что Кейт решила сообщить об удачной поездке, но… номер снова незнаком. Плохое предчувствие царапается по затылку остротой лезвия. Слишком много странных звонков для одного дня. — Я отвечу и вернусь, — Леон прячется в коридоре, взбираясь по лестнице, и семенит в свою комнату. — Слушаю. Глаза-блюдца расширяются при каждом слове медицинского работника, назвавшейся Ташей. Городская больница, переполненная жертвами непогоды, принимала новые трупы. Кейт и Джо. Джо и Кейт. — Вы с мисс Ларой-Розалин сможете приехать для опознания, сэр? Этот мир до ужаса обезображен. Мозг бурлит, выкипая через стенки раскроённого черепа. Опознание, смерть. Мертвецы. Родня. Родня, ставшая мертвецами. Леон опирается на ручку двери, проваливаясь в чёрные пустоты своей не то спальни, не то склепа, и смешивается на полу с бурой пылью. — Да, только один… — он жмурится до всполохов, подтягивая к груди дрожащие колени, и утыкается в них лбом, как взрослый ребёнок. — Без сестры. Несколько дежурных слов соболезнований и колюще-режущие гудки. Леон зажимает распоротый рот рукой и пытается не кричать. Роуз шумит на кухне, громыхая посудой в точности, как и Кейт, не знающая и не ведающая. Взмокший, пробитый висок липнет к стене — и из него безостановочно льётся. Сердце сочится сквозь рёбра, огибает округлую косточку и падает на ковёр, на пол, на землю — туда, где ему самое место. Туда, куда он вскоре сляжет и сам. Туда, откуда не вернётся к единственной оставшейся у него Роуз.