between two fires

      Внезапно открывается массивная дверь.       Внезапно слышится первый выстрел.       Внезапно он открывает свои глаза.

      Зимнее солнце проникает в комнату сквозь тонкие шторы и неприятно слепит глаза. Солнечная погода для Казани всегда была своеобразным феноменом, а солнечная погода в средине зимы и подавно.       Он лениво потирает сонные глаза, чувствуя себя жутко уставшим. Словно бы он и вовсе не спал. Словно бы он вышел из летаргического сна, не имея ни малейшего представления о сегодняшнем дне.       Все еще сонный взгляд наконец фокусируется на настенных часах, показывающих почти полдень. Все сразу становится на свои места. Было странно, если бы после столь длительного сна он вдруг проснулся бодрым.       Несколько минут он просто пялится в потолок. Затем в какой-то момент переворачивается набок и продолжает пялится в голую стену перед собой.       Ее не стало чуть больше недели назад, но его постель все еще пахла ею. Ее кожей. Ее телом. Его подушка все еще пахла ее волосами, каждый день заставляя его думать о том, как долго еще его комната сможет хранить ее запах, если он не станет в ней ничего менять? Если он никогда в жизни не решится постирать дурацкое белье? Сможет ли он ощущать ее запах всегда? Завтра? В следующем месяце? Через год? Определенно нет. И мысли об этом успешно подпитывали его депрессию, не позволяя расслабиться ни на минуту.       Проходит еще немного времени, прежде чем он наконец находит в себе силы подняться с кровати.       Зима обещал прийти как можно раньше. Обещал достать пару стволов. Обещал помочь ему.

      Через несколько часов его жизнь изменится навсегда.       Через несколько часов он убьет человека.       Убьет человека, наивно полагая, что это облегчит его жизнь. Полагая, что это избавит его от гнетущего чувства вины. Что эта глупая месть позволит ему почувствовать себя лучше.       Остатки здравого рассудка отчетливо дают ему понять, что он ошибается. Что это никчемное возмездие не позволит ему почувствовать должного облегчения. Что чувство собственной вины никуда не исчезнет. Сегодня, завтра, через несколько лет. Никогда. Ему придется научиться с ним жить. Существовать рука об руку. До конца своих дней.

      Он переворачивается на другой бок, намереваясь снова уснуть. Намереваясь снова отгородиться от внешнего мира за своими искусно возведенными стенами. Он уже прикрывает глаза, когда слышит посторонний шум из дальнего угла квартиры. Неужели Зима уже был здесь? И как давно?       Турбо лениво поднимается с кровати, думая лишь о том, что давать другу запасной дубликат ключей «на всякий случай» было крайне дерьмовой идеей. Неужели Зима буквально воспринял его жест как зеленый свет? Неужели решил, что теперь он может вот так просто вламываться в его квартиру, когда ему вздумается? Нихрена подобного.       Турбо наконец заходит на кухню, уже намереваясь предъявить другу свой список претензий, когда он внезапно видит ее.       Она стоит около плиты.       Она стоит около плиты в его футболке.       Она стоит около плиты в его футболке, осторожно помешивая что-то деревянной лопаткой на потрескивающей от масла сковороде.       Собственное подсознание играет с ним злобную шутку. Заставляет его сомневаться в реальности происходящего. Сомневаться в том, в каком из миров он вообще находится. Все еще спит, или… наконец сошел с ума?.. Так отчаянно скучал по ней, что вынудил собственный мозг подбросить ему пару иллюзий?       Он прекрасно знал о том, что сейчас произойдет.       Сейчас она повернется к нему лицом, но оно будет размыто.       Сейчас он ущипнет себя за руку, и проснется в своей кровати.       Сейчас он…       Она наконец оборачивается к нему лицом, только вот оно не размыто.       Оно слишком реалистично, чтобы быть иллюзией. Слишком прекрасно, чтобы оказаться всего лишь сном.       Хоть ее лицо и выглядело невероятно настоящим и живым, щипать себя ему все еще не хотелось. У него все еще не было никакого доверия к той прострации, в которой он находился. Доверия к собственному подсознанию.       — Эй, ты меня слышишь?       Ее звонкий голос наконец приводит его в чувство.       — Доброе утро говорю, — она улыбается, и от улыбки этой что-то так болезненно сжимается внутри. Словно бы его сердцу вдруг внезапно стало тесно в грудной клетке. — Уже почти полдень, поэтому твой завтрак плавно превратился в обед, — Оля на секунду отворачивается, чтобы выключить плиту, после чего наконец подходит к нему. Она осторожно обхватывает ладонями его лицо. — Все в порядке?       Ее ладони невероятно теплые. Нежные. Они настоящие. Он чувствует их на своих щеках. Прямо здесь и сейчас. Ее аромат приятно окутывает нос. Он чувствует ее горячее дыхание на своем подбородке. Она смотрит ему прямо в глаза. Так глубоко, что он буквально начинает тонуть, едва держась на плаву.       — Какое сегодня число? — наконец спрашивает Турбо.       — Что?       — Число. Пожалуйста, скажи мне, какое сегодня число, — его голос почти умоляющий. Такой жалкий, что ему даже мерзко от самого себя.       Оля лишь на секунду отвлекается, чтобы сорвать страницу с небольшого календаря на стене.       — Теперь тридцатое, — она улыбается. — Тридцатое января. Понедельник, — она сминает крошечную страницу в небольшой комок и бросает в урну, прежде чем вновь вернуться к нему.       Он наконец вновь может шевелиться. Вновь вспоминает как дышать. Наконец заключает ее в объятия и крепко прижимает к своей груди.       — Что у тебя там случилось? — она улыбается, но он лишь молчит.       Молчит, потому что он никогда в жизни ей не расскажет. Не расскажет о том, как он ее потерял. О том, как она умерла у него на руках. О том, как его жизнь превратилась в один бесконечный день. Как его жизнь превратилась в жалкое существование. Как он лежал на ее свежей могиле. Как он начал забывать ее лицо. Как он собирался отомстить за нее, убив человека.       Она никогда об этом не узнает.       Даже спустя пять минут, он все еще не выпускает ее со своих объятий. Все еще крепко сжимает ее податливое тело в своих руках. Словно бы он все еще пытался убедить себя в том, что все происходящее действительно было реальностью. Реальностью, а не злобным сном или галлюцинацией.       Он нежно целует ее в макушку, когда она неожиданно тянется к его уху.       — Я не знаю, что у тебя там случилось, но мне не нравится, когда ты такой сопливый, — едва слышно шепчет Оля, прежде чем выскользнуть из его рук и вернуться к плите.       Но даже сейчас он не просыпается.       Он все еще здесь. На кухне. Рядом с ней.       Даже сейчас, когда больше не ощущает ее тела в своих руках.       — Слушай, я не знаю, чем там обычно завтракают перед «забивами», но продуктов в твоем холодильнике все равно хватило лишь на яичницу с…       — Ты никуда не поедешь, — резко перебивает ее Турбо.       — Что? — Оля вновь отвлекается от плиты, чтобы взглянуть на него.       — Ты никуда не поедешь, — с той же твердой и уверенной интонацией повторяет он.       И это похоже на бред. Он никогда в жизни не был суеверным человеком. Все эти поверья и предрассудки, вещие сны и предубеждения. Все это было такой глупой бессмыслицей. Он всегда был тем, кто насмехался над столь наивными и набожными людьми. Пока он и сам не превратился в одного из них.       — Что это значит? — на ее губах нервная улыбка. — Я думала, что мы еще вчера все прояснили. В конце концов, Зима сказал, что я…       — Да мне насрать, что он сказал, понятно? — его голос вдруг вновь звучит грубо. В привычной ему манере. Теперь он вновь был самим собой. — Я – твой парень, а не Зима. И я говорю, что ты никуда не поедешь.       — Знаешь, если наши отношения уже дошли до стадии «Я говорю, а ты исполняешь», то мне лучше уйти прямо сейчас. Собаку себе заведи, понятно? — и она действительно собирается уйти, только вот он так резко хватает ее за руку, что и шагу сделать не позволяет.       — Хватит меня постоянно хватать. Мне больно, — она резко выдергивает свою руку из его хватки, но уже в следующее мгновение он вновь прижимает ее к себе.       — Извини меня.       Они оба успокаиваются.       Турбо наконец усаживает ее на стул и опускается около ее колен. Он поочередно подносит к губам ее руки и оставляет на них множество нежных поцелуев, уделяя особое внимание запястьям.       — Я хочу, чтобы ты осталась дома, — его голос наконец звучит сдержанно и спокойно, хоть это и дается ему с трудом. Его слова наконец похожи на просьбу, а не указ.       — Почему? Ты можешь мне объяснить, что случилось? Ты проснулся сам не свой. И еще вчера обещал мне, что до «махача» даже не дойдет, забыл? Так почему уже сегодня я вдруг не могу пойти?       — Оля, пожалуйста, — он упирается лбом о ее колени и глубоко выдыхает.       Он чувствует, как кончики ее пальцев касаются его шеи. Как она пропускает их сквозь его волосы. Она больше ничего не спрашивает. Она улыбается. Он даже не смотрит на нее в этот момент, но все равно чувствует.       — Ты впервые назвал меня по имени, — наконец произносит она, заставляя его взглянуть на себя. — Ладно. Я останусь дома. Теперь ты хотя бы доволен?       И он действительно доволен.       Он еще никогда в жизни не был настолько чем-то доволен.

      Они проводят этот день в его кровати. Он продолжает читать ей вслух, пока она засыпает и просыпается на его груди несчетное количество раз. Пока он между каждой страницей отвлекается на то, чтобы оставить на ее лице очередной поцелуй. Пока время наконец не близится к пяти.       — Надеюсь, что ты вернешься с целым лицом, раз это всего лишь «обычные переговоры», — не без иронии подначивает Оля, пока Турбо возится со шнурками на своих кроссовках.       — Можно я не буду ничего обещать? — с улыбкой спрашивает он, наконец поднимаясь на ноги.       — Да вали уже, — она улыбается ему в ответ и опирается плечом об открытую входную дверь.       — Слушай… — он ступает за порог квартиры и внезапно останавливается, словно бы вспоминая о чем-то важном. — Когда у тебя день рождения?       — Что? — Оля сдержанно смеется.       — Твой день рождения.       — Третьего марта, а что?       Третьего марта.       Третьего марта, а не двадцать четвертого июня.       — Ничего, — он широко улыбается.       И ведь действительно ничего. Но даже от этого «ничего» дышать вдруг почему-то становится легче.       Он нежно касается ее губ своими. Теплыми ладонями обхватывает ее лицо, и уже ступает ногой обратно за порог, когда она неожиданно упирается руками в его грудь, чтобы наконец оттолкнуть от себя.       — Проваливай уже, — Оля широко улыбается, показывает ему язык и резко захлопывает входную дверь у него перед носом.       Она возвращается обратно в кровать, намереваясь дочитать свою любимую книгу, только вот ее хватает совсем ненадолго, ведь уже через полчаса она засыпает в очередной раз.

19:30

      Она просыпается спустя пару часов. Просыпается, когда за окном вновь собираются грозовые тучи. Когда назойливые капли дождя уже барабанят в окно. Когда в комнате становится темно.       Где-то вдалеке виднеются отблески грозы. Где-то вдалеке слышатся раскаты грома. Только вот ей больше не было страшно. Подобные явления природы более не вызывали в ней никаких эмоций. Не вызывали страха.       Она смотрела на мерцающие молнии за окном и слушала раскаты грома с безмятежным спокойствием. Как будто что-то внутри нее переменилось, и теперь гроза, которая прежде заставляла ее сердце сжиматься от страха, стала всего лишь зрелищем, лишенным каких-либо эмоций.       Она уже собирается подняться с кровати, чтобы включить в комнате свет, когда вдруг вздрагивает от внезапного дверного звонка.       На пороге стоит запыхавшийся Турбо. Его лицо слегка изувечено, тело промокло насквозь, а в руках он держит точно такой же промокший и изувеченный букет белых хризантем.       — Я же могу не впускать тебя в таком виде? — с улыбкой спрашивает Оля, когда уже отходит в сторону, позволяя ему пройти. — И что это за веник? — она бросает взгляд на цветы в его руках.       — Не нравится? Я не угадал?       — Нравится. Но их ты тоже где-нибудь украл?       — Слушай, если так рассуждать, то, по сути, я украл только обертку. Цветы-то они наверняка срывают с каких-нибудь клуб, нет? Я бы и сам мог, но там типа дождь. И вообще, я переживал, что не успею.       — Не успеешь? — она не совсем понимает.       — Дождь, — как-то неоднозначно отвечает он. — Полагаю, что через несколько минут за окнами уже вовсю будет сверкать.       — А я больше и не боюсь, — с улыбкой отвечает Оля. Ее голос даже звучит как-то гордо и задиристо. Словно бы ее должны были похвалить.       — Да неужели? — Турбо двусмысленно улыбается, подходя к ней поближе. — Я надеюсь, это не намек на то, что ты больше не хочешь сидеть на моем лице? Кажется, прошлой ночью нам даже гроза не понадобилась.       Кровь резко приливает к ее лицу, когда она чувствует, что вновь краснеет. Каждый чертов раз, когда он говорит очередную глупость. Боже.       — Заткнись, понял? — она наконец забирает цветы из его рук и уходит на кухню. Все, что угодно, лишь бы не позволять ему видеть себя такой.       — Поставишь чайник? Я сейчас умоюсь, переоденусь и подойду. Нам нужно серьезно поговорить, — уже из коридора отзывается Турбо.       Отчего-то эта фраза звучала неприятно. Зловеще. Наводила панику и вызывала смятение.       Разве все не было в порядке, когда он уходил? Разве все не было в порядке, когда она решила не спорить с ним и осталась дома? Разве сейчас он не выглядел так, словно бы все было в порядке?       Уже через несколько минут она наполняет кружки кипятком. Уже через несколько минут он неожиданно прижимается к ней со спины. Она чувствует его горячее дыхание за ухом. Чувствует его теплые губы на своей шее.       Но он отстраняется так же неожиданно. Просто забирает одну из кружек и садится за стол, но когда она занимает место напротив него, он тут же подтягивает свой стул поближе к ней, чтобы сесть лицом к лицу.       — Я хочу сказать тебе кое-что, — наконец начинает он. — Кое-что очень сопливое.       — Клянусь, если ты сейчас скажешь, что любишь меня, то я встану и уйду.       — Нет.       — Так-так-так, а вот это уже интересно, — с улыбкой добавляет Оля.       — В смысле, нет, люблю, конечно, но я не об этом.       — О боже, — она громко смеется. — Это самое ужасное признание в любви во вселенной. Ты буквально впервые говоришь мне о своих чувствах, используя слова «в смысле, нет, я не об этом», — она снова смеется, но он вдруг неожиданно берет ее за руку, словно бы просит сосредоточиться. Сконцентрировать на предстоящем серьезном разговоре.       — Давай уедем отсюда? — вдруг неожиданно произносит он. — Хочешь, поедем в Москву? Прямо завтра. Бросим все это дерьмо и просто свалим в Москву. Я поступлю в художку, хочешь?       — Нет, — резко отрезает Оля. Она даже не позволяет ему закончить свой монолог. Просто перебивает на полуслове. И даже в голосе ее не было ни тени сомнения.       — Что?       — Я сказала: нет, — таким же спокойным и размеренным тоном повторяет она. — С чего ты вообще взял, что мне это нужно?       Но Турбо молчит.       — Послушай, никогда не нужно мне предлагать то, чего ты сам не хочешь. Уговор? Мне такие самопожертвования нахер не нужны. Отношения – это про двоих. А не когда один подстилается под другого.       В какой-то момент между ними повисает неловкая пауза. В какой-то момент ей даже начинает казаться, что она сказала что-то не то. Она уже начинает накручивать себя, пока Турбо наконец не пронзает тишину своим голосом.       — Я всегда жил сегодняшним днем, — он внезапно откидывается на спинку стула. Он смотрит ей прямо в глаза. — Вся моя жизнь была безрассудной и легкомысленной. Знаешь, почему? — он выдерживает риторическую паузу, но Оля даже не думает выдвигать предположения. Она хочет позволить ему высказаться. Хочет услышать его. — Потому что каждый чертов год я повторял себе одну и ту же фразу: «Да ладно, мне всего восемнадцать, у меня еще вся жизнь впереди», «Да ладно, мне всего девятнадцать, у меня еще вся жизнь впереди», «Да ладно, мне всего двадцать, у меня еще вся жизнь впереди», — и каждую из трех фраз он озвучивает совсем иначе. Его голос звучит иначе. — У меня никогда не было планов на завтра. Меня никогда не заботило мое будущее. Не заботило то, что я из себя ничего не представляю. Что я никогда ничего не добьюсь. Что я всю жизнь буду прогнивать в этом городе, перебиваясь мелкими грабежами и разбоями. Меня устраивала такая жизнь, понимаешь? Никчемная и жалкая. Бесперспективная. И мне кажется, что она бы и дальше меня устраивала, если бы не ты. Человек, для которого ты внезапно начинаешь желать чего-нибудь большего. Лучшего. Для которого тебе самому хочется стать кем-то лучше. И я сейчас не собираюсь говорить, что люблю тебя. Я нашел в тебе себя. А это, блять, значит намного больше.       Она не знает, хотел ли он сказать что-нибудь еще. В какой-то момент она просто поднимается с места и садится к нему на колени.       Все еще лицом к лицу.       — Мне не нужна лучшая версия тебя, — она осторожно обхватывает ладонями его подбитое лицо. Нежно касается кончиками пальцев свежих ссадин. — Мне нужен тот парень, который был готов размазать меня по стенке за сраную сотку, — она улыбается, замечая такую же неприметную улыбку в уголках его губ. — Парень, который способен признать свой проеб, переступить через себя и извиниться вслух. Парень, который за меня даже моему отцу снесет «фанеру». Блядский «супер», а не вшивый советский Пикасо с картонкой о высшем образовании. Казань, Москва, да хоть Сибирь, какая к черту разница? Разве это имеет значение?       Она наконец касается его губ своими. Она прижимается своим телом к его груди. Она чувствует, как бешено колотится его сердце. Как его руки смыкаются вокруг ее талии. Как их поцелуй наполняется горечью и тоской. Словно бы они вот-вот должны были расстаться навсегда. Словно бы у них впереди не было целой жизни.       Только вот она была.       Целая жизнь.       Целый мир.       История, наполненная возможностями и испытаниями, любовью и счастьем, преданностью и надеждой.       История о том, что счастье – это не привилегия избранных. Не исходное условие, встроенное в вашу жизнь по умолчанию. Счастье – это не про рождение под счастливой звездой.       Счастье – это возможность, доступная каждому, кто готов искать свет, потерявшись во тьме.

♪ Владимир Клявин – Навсегда ♪ мы будем навсегда словно никогда нам не предстоит с тобой расстаться я в этой темноте так спешу к тебе чтобы навсегда с тобой остаться