Глава 9
***
Чудо, о котором Клод так долго молил небеса, свершилось — Эсмеральда стала понемногу открываться ему. Она всё ещё держалась чуть насмешливо и несколько отстранённо, но он чувствовал произошедшую в ней перемену. Та странная ночь, когда она стала его исповедником, растопила лёд недоверия и злобы, позволив им открыто взглянуть друг на друга, отбросив всё наносное. Боясь спугнуть нежданное счастье, Фролло решил не тревожить её слишком откровенными расспросами, позволяя девушке самой решать, как вести беседу. Воспитанное годами строгой монашеской жизни терпение наконец пригодилось ему. Эсмеральда постепенно забывала прежнюю насторожённость и охотно вступала в разговоры. Она всё чаще смеялась, отпуская беззлобные шутки. Её искренняя улыбка грела Клоду душу, задевая те невидимые струны, о существовании которых он и не подозревал. Красавица всё ещё отказывалась оставаться с ним, но священник больше не ощущал горечи — только томительное предвкушение новой встречи. Сошедшие на нет презрение и злость, которые обычно сопровождали их на ложе, открыли в ней неожиданную стыдливость, которая разжигала его кровь гораздо сильней, чем откровенная распущенность. А её трепетные и почти невинные ласки иногда доводили до полного затмения разума, но это больше не пугало. Клод знал, что она не станет злоупотреблять своей властью. Эсмеральде удавалось уберечь его от собственных разрушительных порывов, и он был бесконечно благодарен ей за это. Но оставалось в их отношениях и нечто, выводившее его из себя. Упрямица по-прежнему танцевала на площадях. Клод внутренне негодовал, искренне не понимая причин, вынуждающих её показываться перед толпами зевак. Ему было невыносимо столь пристальное внимание к женщине, которой он желал обладать единолично. Он отлично знал, что сила договора не позволит ей нарушить условия сделки. К тому же, Фролло успел достаточно неплохо изучить её, чтобы понять, что у дочери цыган есть весьма чёткие представления о благородстве и она никогда бы не опустилась до гнусной лжи и предательства. Но само ощущение, что проходимцы всех мастей смеют безнаказанно осквернять его божество извращёнными помыслами, ставя эту нежнейшую девушку в один ряд с бесстыдными блудницами, затягивалось удавкой на шее, мешая вздохнуть. Архидьякон исходил ревностью, представляя, как алчные мужские взгляды проникают под распахнутый ворот её блузы, спускаются к охваченной туго прилегающим корсажем талии и скользят по стройным ногам, открытым взметнувшейся от порывистого движения юбкой. — Зачем ты продолжаешь танцевать? — однажды прямо спросил он. — Кажется, твои соплеменники стали довольно неплохо зарабатывать в последнее время и вполне способны обойтись без твоих взносов. К тому же, мне наконец удалось решить вопрос с гильдией кузнецов, и вскоре Матиас и его сыновья смогут начать своё дело. Я помогу им договориться о хорошей ссуде у надёжного ростовщика. — Ты очень щедр, спасибо, — поцеловав его в уголок рта, невинно заметила Эсмеральда. Фролло строго взглянул на неё. — Грубая лесть не поможет тебе увильнуть от ответа, красавица. Мой дорогой брат угощает меня этим снадобьем регулярно, и оно давно перестало действовать. Ты ведь помнишь, что мы должны быть честны друг с другом? Плясунья раздражённо закатила глаза. Проигнорировав этот ребяческий выпад, Клод настойчиво продолжил: — Пойми, большинство людей не может оценить твоё искусство. Они не желают проникать в суть, доискиваясь высших смыслов. Они жаждут лишь зрелищ, способных удовлетворить самые низменные потребности. Так зачем ты танцуешь для них? — Чтобы не забыть, кто я на самом деле, — серьёзно сказала Эсмеральда. — Моя мать всегда говорила, что танец — самый верный способ рассказать подлинную историю. Слова могут лгать, но тело не лжёт никогда. Танец не терпит притворства. Он открывает лучшее в человеке, дарит радость, веселье, задор и вдохновение. Многие люди это чувствуют. И разделяют. Но тебе это не по нраву, так ведь? Ты видишь только грязь и грех. И непременно хочешь, чтобы я прекратила! Клод собирался резко отчитать её за надуманные обвинения и безнадёжную наивность, но, увидев грозно нахмуренные брови и сердито поджатые губы красавицы, понял, что снова избирает неверный путь, ведущий прямиком в трясину отчаяния и одиночества, из которой он с таким трудом выбрался. Он мог быть сколь угодно прав в своих заключениях относительно порочности человеческой природы, но эта правота не принесла бы ему счастья. Ведь он сам не был безупречен, и почему, признавая грехи за собой, он отказывал в добродетелях другим? Разве не был он свидетелем того, как к ней тянутся невинные дети, которых невозможно заподозрить в нечистом умысле? Разве не стал он сам подобен ребёнку в тот миг неописуемого восторга, когда увидел её впервые? Именно её танец сорвал с его души коросту цинизма и безразличия, заставив открыто взглянуть в лицо своим страхам и признать желания. Священник глубоко вздохнул, стараясь погасить искру зарождающегося гнева, и спокойно произнёс: — Не имеет значения, чего хочу я. Если это важно для тебя, поступай так, как тебе угодно. Эти простые слова так ошеломили Эсмеральду, что она впервые не нашлась, что ответить. Воспользовавшись её растерянностью, Клод притянул её к себе и страстно поцеловал, получив не менее страстный поцелуй в ответ. Окрылённый смягчившимся нравом колдуньи, он стал делать ей подарки. Сперва строптивица решительно отвергала их. Ей были не нужны черепаховые гребни и шёлковые платья. Истинное дитя природы, она, подобно нимфам и дриадам, могла довольствоваться одеянием из утренней росы и лунного света. Клод остро переживал её отказы, но надежды угодить возлюбленной не терял. Вспомнив её истории о горных девах-кешалиях, плясавших на лугах в рубиновых туфельках, он заказал для неё пару изящных алых башмачков из тонкой телячьей кожи. Девушка осмотрела их с показным равнодушием и небрежно отставила на каминную полку. Однако спустя несколько дней башмачки пропали, чтобы позже обнаружиться на лёгких ножках плясуньи. Вскоре подобное стало происходит и с другими вещами. Ободрённый этой переменой, Клод удвоил усилия по приручению сладкоголосой сирены, и они не остались незамеченными. — Это же целое состояние! Ты разоришься, несчастный, — с притворной суровостью качала головой гордая красавица, пока Клод застёгивал жемчужную подвеску на её лебединой шейке. — Пусть тебя это не заботит, любовь моя, — сдержанно отвечал Клод, с удовольствием отмечая, как глаза обожаемой женщины светятся неприкрытой радостью. — Ты достойна королевского венца и, если пожелаешь, я ограблю сокровищницу Лувра, чтобы добыть его. Эсмеральда рассмеялась и прильнула к нему, пряча очаровательно раскрасневшееся лицо у него на груди. — Сумасшедший, — тихо прошептала она и в одном этом слове было столько трогательной нежности, что Фролло счёл себя счастливейшим из людей. Плясунья обладала удивительным талантом озарять всё вокруг, превращая самое неприглядное место в райский сад. Даже мрачный дом на улице Тиршап, пропитанный ужасом свершившейся под его крышей трагедии, неуловимо изменился, преображённый присутствием прекрасной цыганки, словно угрюмая пещера, в которую проникли лучи восходящего солнца. Девушка была невероятно обворожительна, иногда по-детски проказлива и игрива, но всегда чувствовала меру, не вызывая того раздражения, какое обыкновенно случалось пробудить в мужчине её сверстницам, склонным к пустой болтовне и глупому кокетству. Порой Эсмеральда могла будто невзначай прижаться к нему или мимоходом погладить по щеке. А когда она напевала своим звонким и чистым, словно хрусталь, голосом, у Клода сладко замирало сердце. Её присутствие стало необходимо ему, как воздух. Он не представлял, что можно любить ещё сильнее, но он любил. Больше всего на свете он боялся, что всё происходящее с ним — всего лишь слишком реальный сон, от которого он вскоре очнётся, скорчившись на жёсткой постели, в монастыре, как случалось с ним прежде. Тогда он незаметно касался отметин на предплечьях, оставленных ею предыдущей ночью, убеждаясь в их осязаемости и находя таким образом точку опоры в пошатнувшемся на мгновение мире. Архидьякона уже не страшила огненная бездна, ожидавшая его за порогом. Ведь он отправится туда рука об руку со своей ненаглядной красавицей. И пусть их ложе будет залито кипящей смолой, а поцелуи жгут сильней, чем калёное железо палача! Они будут вечно пылать жаждой друг друга и неустанно утолять её из кубка неиссякаемой любви. Теперь Клод желал только одного — никогда не разлучаться с ней. Эсмеральда стала часто навещать его в алхимической келье на вершине Северной башни. Фролло, обыкновенно занятый в это время работой с бумагами, исподволь наблюдал за ней. Девушка с любопытством разглядывала многочисленные склянки, любуясь блеском помещенных внутрь золотых пластин и разноцветных кристаллов, поглаживала лошадиные черепа и перебирала пергаментные свитки. В такие моменты она напоминала сорванца, тайком проникшего в лавку со сладостями. Но, в отличие от того же Жеана, беззастенчиво полагавшего, что имущество брата находится в его полном распоряжении и можно без лишних сантиментов позаимствовать полюбившуюся вещицу, плясунья проявляла удивительное для обитательницы Двора чудес уважение к чужой собственности. Все предметы, вызвавшие её интерес, тщательно осматривались, после чего аккуратно водворялись на свои места. — На что тебе понадобился весь этот сор? — как-то раз насмешливо спросила она, вертя в руках колбу с ярко-алым порошком. Фролло отложил перо и постучал по столешнице кончиками пальцев. — Для занятий алхимией. Знаешь, что это? — Конечно, знаю, — фыркнула Эсмеральда. — Очередная блажь, выдуманная хитроумными бездельниками, чтобы дурачить простаков. — Ошибаешься. Алхимия имеет за собой множество открытий. С её помощью было установлено, что лёд, пролежавший тысячу лет в недрах земли, превращается в горный хрусталь; что свинец — родоначальник всех металлов, ибо золото не металл, золото — это свет; что свинцу нужно лишь четыре периода, по двести лет каждый, чтобы последовательно превратиться в красный мышьяк, из красного мышьяка в олово, из олова в серебро. — Гром небесный! — воскликнула плясунья. — И после этого ты говоришь, что не колдун? — Это не колдовство, милая. Это наука, — терпеливо пояснил архидьякон. Но девушка лишь отмахнулась и, отставив наскучившую ей колбу, взяла в руки тяжёлый фолиант в причудливом переплёте с медными заклёпками. Она взвесила его на ладони и одобрительно хмыкнула. Её взгляд пробежался по полкам, заполненным не менее внушительными томами. — Столько книг… Неужели ты их все прочёл? — Большую часть. Эсмеральда широко распахнула глаза и присвистнула: — Адское пекло! И как у тебя голова не лопается от этакой учёности? Клод только усмехнулся в ответ. Красавица сбросила алые башмачки и уютно устроилась на краю стола. Она раскрыла книгу и внимательно её разглядывала, задумчиво подперев щёку кулачком. Появившееся в этот момент на прелестном личике выражение глубокой сосредоточенности умилило священника. Какое же она всё-таки дитя! Наверняка не понимает ни слова, но виду не подаёт. Увлекшись, девушка грациозно спустила ноги со стола и непринуждённо поставила на колени Фролло. Он осторожно погладил тонкую щиколотку, окольцованную серебряным браслетом с бубенцами. Цыганка, поглощённая исследованием рукописи, не воспротивилась этой ласке, и ободрённый её благосклонностью, Клод бережно коснулся холодных маленьких стоп, согревая их в своих ладонях. Эсмеральда перелистнула очередную желтоватую страницу и нахмурилась. — Какое странное создание! Зачем оно ест огонь? Вот нелепица… Фролло вопросительно приподнял брови, и плясунья развернула к нему раскрытую книгу, указав на заинтересовавшую её гравюру. Клод невольно улыбнулся. — Это саламандра, — сказал он, продолжая гладить ножки возлюбленной. — Воплощение стихии огня. Считается, что она обладает настолько холодным телом, что может безбоязненно находиться в самом жарком пламени и даже погасить его. Колдунья недоверчиво прищурилась и отложила книгу. — Саламандра, говоришь? В следующее мгновение Эсмеральда спрыгнула со стола и запустила руку в распахнутую дверцу атанора, где пылало яркое пламя. Она молниеносно сгребла раскалённые угли и сжала их в горсти. Фролло кинулся к ней, схватив пострадавшую кисть, и вздрогнул от пронзившего его руку жгучего холода. Эсмеральда со смехом раскрыла ладонь, высыпав остывшую золу на каменный пол, и показала ему совершенно невредимую руку. — Ничего, видишь? Эх ты, алхимик! Всё так же лукаво улыбаясь, она провела испачканным в саже пальчиком по его носу, оставив жирный пепельный след. Архидьякон легко поднял цыганку и усадил на стол. Бумаги, исписанные аккуратным, ровным почерком, взметнулись в воздух, закружившись по келье, словно палая листва, подхваченная внезапным порывом ветра. Клод быстро развязал пояс и расстегнул сутану, стянув её через голову. Отшвырнув смятое облачение в угол, он навис над девушкой. Эсмеральда безропотно позволила себя раздеть и, повинуясь его рукам, развела колени. Она тесно прижималась к нему, скрестив длинные ноги у него за спиной, и чувственно стонала, пока он брал её, вторгаясь в желанное тело сильными, глубокими рывками. Фролло прекрасно сознавал, что это потустороннее создание в состоянии без труда переломить ему хребет одним движением изящной кисти, но всё равно не мог отказать себе в противоестественном удовольствии сжимать в объятьях собственную гибель. Его завораживала эта экстатическая пляска со смертью, где каждый неверный жест или неосторожное слово могли прервать его земной путь. Но страха он давно не испытывал. Клод верил, что она не причинит ему зла. Окончательно потеряв голову, он с рычанием впивался нетерпеливыми поцелуями в тонкую трость её шеи и двигался всё быстрее и яростней. Она же лишь сильней льнула к нему, поощряя эту особенную, звериную нежность. И когда уже знакомая дрожь прокатилась по спине, он замер глубоко внутри неё, излившись в горячее лоно, захватившее его в сладостный плен. Эсмеральда обняла его лицо ладонями, притягивая к себе, и поцеловала, придавая моменту долгожданной разрядки дополнительную остроту. После они лежали, обнявшись, на припасённом для таких случаев тюфяке, прямо перед жарко натопленной печью. Клод с восхищением наблюдал, как отсветы пламени играют на её крутых бёдрах и роскошной груди, заливая золотом бархатную кожу. Эсмеральда взяла его за руку и, резко проведя по ней заострившимся ноготком, приникла чуть ниже локтевого сгиба. Погружённый в эйфорию, архидьякон ощущал только осторожные прикосновения её губ и языка. Когда он почувствовал лёгкое головокружение, она отстранилась и поцеловала его в висок, глядя с неподдельным волнением. — Прости. Тебе было больно? Он покачал головой и коснулся её волос, накручивая на палец волнистые пряди. Эсмеральда опустила голову ему на плечо и попросила: — Расскажи мне ещё о разных чудесах, про которые пишут в твоих книгах. Разве мог Клод отказать этой очаровательной лисице? С тех пор он каждый вечер рассказывал ей о греческих богах и героях, о жестоких властителях и святых мучениках. Говорил о халдейских храмах, украшенных диковинными символами и росписями, изображавшими людей со звериными головами, и показывал выкупленный у одного еврея, покрытый странными знаками камень белого мрамора, привезённый из святилища в Эклинге. Вспомнив однажды о своём юношеском увлечении сказаниями Восточной Империи, он поведал ей о загадочном царстве Четырёх Индий, где живут огненные муравьи размером с лошадь, текут реки манны, и люди приручают драконов. Она слушала его, широко распахнув свои изумительные зелёные глаза, и с нежных губ срывался то удивлённый возглас, то радостный смех. Он завёл привычку читать ей. Они устраивались у камина в его доме. Эсмеральда, словно большая кошка, забиралась к священнику на колени, когда он сидел в кресле, и зачарованно слушала, почти не перебивая. — Мне нравятся твои истории, — однажды призналась девушка. — И ты, несносный негодяй, этим бесстыдно пользуешься. Всё время останавливаешься на самом интересном, а я потом целый день умираю от любопытства и не могу дождаться вечера. Сознайся, ты нарочно это придумал, чтобы я приходила чаще! — И в мыслях не было. Я лишь смиренно исполняю твою просьбу. Впрочем, если моё общество тебя утомляет, я могу просто оставлять тебе книги, и ты будешь читать их сама, — заметил Клод, пододвигая к ней раскрытую рукопись. Эсмеральда помрачнела и, закусив губу, оттолкнула предложенный фолиант. — Нет. Я…не могу. Лучше ты. — Почему? — как можно непринуждённее спросил Фролло, хотя ответ ему был отлично известен. — Я не умею, — едва слышно прошептала она. Архидьякон изобразил удивление: — Как это? Ты ведь учила свою козочку выкладывать слова на латыни. Цыганка смущённо потупилась. — Это всё Пьер. Он сказал, что людям такое нравится, — тихо отозвалась она и, спохватившись, гневно прибавила, — да! Я безграмотная дурочка. А чего ты ждал? Меня растили цыгане, а не учёные монахи. — Не сердись, — мягко сказал Клод, убирая со лба возлюбленной непокорный локон. — В этом нет ничего зазорного. Я могу научить тебя, если ты, конечно, хочешь. Она упрямо мотнула головой: — Глупая затея! Из неё ничего не выйдет. — Ты не можешь знать наверняка, — особым, вкрадчивым тоном произнёс Фролло. — Неужели ты не хочешь даже попробовать? Быть может, ты боишься? Последнее предположение попало точно в цель, вызвав весьма бурную реакцию, на которую священник втайне рассчитывал. Эсмеральда воинственно сверкнула глазами и, гордо вздёрнув подбородок, решительно притянула к себе книгу. — Вот ещё! Чего там бояться? Каких-то закорючек? Давай рассказывай, что здесь к чему. Вот увидишь, я всё запомню! — Не сомневаюсь, мой ангел, — старательно пряча улыбку, произнёс Клод, отбирая у неё рукопись. — Но начнём мы не с этого.