Глава 8
***
В конце мая в город наконец вернулось долгожданное тепло. В садах при особняках и аббатствах пышно цвели яблони. Эсмеральда шла через опустевшие ряды рынка Ле-Аль, мимо закрытых лавок и мастерских. Закат давно отгорел, и густые сумерки опустились на черепичные кровли тесно прилепившихся друг к другу домов и фигурные шпили церквей. Девушка невольно ускорила шаг, сворачивая на узкую улочку. Архидьякон исправно исполнял всё, что обещал ей по условиям сделки. Запрет на танцы у собора был благополучно снят, также было получено разрешение прево, позволявшее цыганам выступать на всех площадях и перекрёстках Парижа и его предместий. Эсмеральда ума не могла приложить, как ему удалось провернуть такие немыслимые вещи за столь короткий срок, но одно было ясно совершенно точно — священник твёрдо держал данное ей слово, а, значит, у неё не было причин нарушать своё. К тому же было ещё одно обстоятельство, в корне изменившее её отношение к архидьякону. Один из внуков Матиаса, сообразительный и шустрый Марко, сильно простудился ещё по дороге в Париж. А через четыре дня по возвращении ему сделалось совсем плохо. Шестилетний мальчишка сперва мужественно терпел боль в горле и жар, но вскоре начал задыхаться. Его смуглая кожа приобрела неприятный сероватый оттенок, а губы посинели. Не помогали ни отвары лечебных трав, ни молитвы всем духам и богам. Мальчика перенесли в дом Эсмеральды. Женщины семьи, столпившиеся в крохотной спаленке, безутешно рыдали, мужчины хранили угрюмое молчание и готовились к похоронам. Эсмеральду изрядно злили и те, и другие. Овечья покорность судьбе всегда выводила её из себя. Человек должен до последнего мгновения биться за то, что ему дорого! Твёрдо уверенная в том, что небеса благосклонны лишь к тем, кто дерзает брать дело в свои руки, плясунья отправилась к Собору Богоматери. Горемыка Пьер, имевший обыкновение болтать без умолку, даже когда никто особо не слушает, в своё время истерзал её уши рассужденьями о том, какой великий мудрец его бывший учитель. Настал момент проверить правдивость этих россказней. Перехватив на ступенях одного из молоденьких причётников, девушка приказала позвать архидьякона. Юноша, околдованный её взглядом, умчался исполнять поручение с резвостью серны. Священник явился быстро и выглядел весьма удивлённым. Выслушав её сбивчивые объяснения, он коротко произнёс: — Мне нужно взять инструменты. Оказавшись на месте, архидьякон тщательно осмотрел мальчика, после чего обратился к Эсмеральде: — Вели всем выйти. Этот хор плакальщиц здесь ни к чему. Девушка сурово прикрикнула на женщин по-цыгански, и те покорно удалились, уводя горько стенающих мать и бабку мальчика. Подойдя к постели, Эсмеральда пригладила слипшиеся от пота чёрные волосы Марко, с тревогой вглядываясь в его измученное, покрытое испариной личико. — Ты поможешь ему? Архидьякон закатал рукава сутаны, подвязывая их обрывками бинта. — Постараюсь. Прикажи вскипятить воду, принести чистую ткань и побольше свечей. Ещё мне понадобится помощник, чтобы держать ребёнка. Так что ты можешь остаться. Эсмеральда нахмурилась. — Будет кровь? Он кивнул. — Тогда пусть останется Харман — отец Марко. Я могу не сдержаться. — Хорошо, но скажи ему слушаться меня во всём. У меня нет времени на споры. Она кивнула и, выйдя наружу, отдала нужные распоряжения. Оставалось лишь ждать. Эсмеральда устроилась возле общего костра, почёсывая за ухом примостившуюся у её ног Джали. Цыганки продолжали причитать, их мужья бросали настороженные взгляды в сторону домика плясуньи. Герцог сидел рядом с ней и казался абсолютно невозмутимым. Его волнение выдавали лишь чуть подрагивающие руки. Наконец дверь отворилась, и вышел архидьякон, выглядевший ещё более хладнокровным и отстранённым, чем обычно. Эсмеральда подбежала к нему, глядя с отчаянной надеждой. — Всё готово, — спокойно сказал он, но в голосе чувствовалась усталость. — Я уже объяснил отцу Марко, что нужно делать дальше. Я буду приходить каждый день и следить за состоянием мальчика. Подошедший вслед за девушкой Матиас прямо спросил: — Он выживет? Архидьякон окинул старого цыгана полным ледяного пренебрежения взглядом. — Если будете в точности исполнять мои указания. Надеюсь, мне не нужно объяснять, что вы и близко не должны соваться к нему со всякой мерзостью вроде ваших мазей из козьей шерсти и толчёных костей. Советую донести эту нехитрую мысль до ваших самопровозглашённых целительниц. — Я прослежу, — быстро сказала Эсмеральда, предупреждая возможные возражения со стороны герцога, глядевшего на наглого попа с опасным прищуром. — Буду завтра после утренней мессы, — пообещал священник и, не дожидаясь ответа, направился в сторону площади. Опомнившись, девушка догнала его. — Постой! Я провожу тебя. Чужакам нельзя ходить здесь в одиночку. Она дошла с ним до моста Менял, прежде чем решилась прервать затянувшееся молчание. — Спасибо, — тихо произнесла она, отводя взгляд. — Пока ещё не за что, — отозвался он в своей привычной холодной манере. — Подождём, пока мальчик не поправится. Эсмеральда ещё долго смотрела ему в спину, пока он не скрылся среди толпы. Только сейчас она поняла, что Фролло не выставил ей новых условий и ничего не потребовал за свою помощь. Вернувшись, она осторожно заглянула в спаленку. Марко спокойно спал под присмотром Хармана. Тот объяснил, что священник дал мальчику какой-то сонный отвар, чтобы тот не чувствовал боли. Эсмеральда присела рядом и поправила лоскутное одеяло на сопящем цыганёнке. Оказалось, архидьякон сделал небольшой надрез на его горле и вставил металлическую трубку, через которую Марко мог дышать. Женщины, увидев это, вновь принялись голосить, проклиная палача в рясе, сгубившего ребёнка, но Матиас живо пресёк эти истошные вопли, повелев неразумным лить слёзы в другом месте. — Ну что я говорила, дядя? Поп оказался полезен, — довольно заметила Эсмеральда, усевшись на сундук в дальнем углу с видом королевы, получившей весть о победе её войска. — Увидим, — коротко отозвался герцог. Священник приходил каждый день и возился с ребёнком. Делал перевязки и готовил какие-то снадобья. Пришедший в себя цыганёнок сперва дичился своего спасителя, но к исходу второй недели, когда трубку уже достали, а рану зашили, проникся к нему полным доверием. Наблюдая за их общением, Эсмеральда была поражена тем, как менялся архидьякон. Высокомерный и холодный со взрослыми, он был необыкновенно мягок и терпелив с ребёнком. Мальчишка совершенно спокойно забирался к священнику на колени и, вертя в руках какую-нибудь приятную безделицу, которую тот приносил, охотно позволял себя осматривать и внимательно слушал низкий, чуть вкрадчивый голос, отвлекавший его от неприятных медицинских манипуляций интересными рассказами. — Смотри, что мне подарил отец Клод, — однажды похвастался Марко, протягивая Эсмеральде совиный череп, как гордая мать, являющая миру долгожданного первенца. — И на что тебе эти жалкие кости? — с тяжёлым вздохом спросила девушка, старательно размешивая в глиняной кружке лекарственный порошок, оставленный священником на вечер — родные, уличённые в попытке нарушить порядок лечения, были безжалостно отлучены от постели больного. — Молчи, несчастная! Ты ничего не смыслишь в мужских делах, — с комичной серьёзностью провозгласил мальчишка, любовно поглаживая останки многострадальной птицы. Эсмеральда только закатила глаза, ещё больше укрепившись в убеждении, что все мужчины в той или иной степени пребывали не в своём уме. На следующий день она увидела, как архидьякон стал счастливым обладателем огромного рогатого жука с блестящим панцирем, которого безропотно принял из щедрых рук спасённого с подобающей торжественности момента невозмутимостью. Глядя на эту удивительную идиллию, Эсмеральда подумала, что Фролло мог бы стать хорошим отцом. Раньше она не особо полагалась на слова Квазимодо, который был готов видеть великую милость даже в самом незначительном добром поступке своего единственного благодетеля. Но теперь плясунья могла убедиться в справедливости его суждений. Священник прекрасно ладил с детьми и, кажется, искренне любил их. Ну а как иначе, если он в одиночку воспитал двоих? Ещё и бедолагу Пьера подобрал — вот уж точно несчастье из несчастий! Девушка невольно задумалась о том, сколького она не знает об этом необычном человеке. Когда угроза жизни мальчика миновала, и ему объявили, что архидьякон больше не придёт, Марко устроил безобразную истерику, вцепившись в своего нового друга не хуже клеща и надрывая едва зажившее горло сиплым рёвом раненного вепря. Лишь совместными усилиями, включавшими щедрые посулы и долгие уговоры, удалось оторвать его от сутаны священника. Эсмеральде пришлось пообещать брать цыганёнка с собой на Соборную площадь, чтобы они могли видеться. Уже прощаясь, герцог неожиданно протянул архидьякону руку, и девушка внутренне похолодела в ожидании неизбежной склоки, но Фролло проявил редкое смирение и спокойно ответил на этот жест искренней благодарности. Теперь Эсмеральда шла на свидание с каким-то непривычным чувством, толком не понятным ей самой. Добравшись до нужного дома, плясунья свернула в тёмный переулок и в мгновение ока взобралась по стене к окну спальни на втором этаже. Оно, как обычно, оказалось распахнуто. Легко перемахнув через подоконник, Эсмеральда бесшумно спрыгнула на пол. Обернувшись, она неодобрительно нахмурилась и закрыла ставни. Надо бы попенять попу на такую неслыханную беспечность. Любой из воришек, во множестве обретавшихся в окрестностях рынка, мог расценить это как приглашение. Ей же подобные любезности были ни к чему. В человеческое жилище ничего не стоит проникнуть, без труда обходя все двери и засовы, скрываясь в тенях и просачиваясь струйкой дыма. Впрочем, какое ей дело до сохранности его скарба и его странных представлений о гостеприимстве? Эсмеральда небрежно сбросила стоптанные узкие туфельки и скинула плащ, оставшись в одной сорочке — занятие, ради которого она являлась сюда, не требовало изысканных нарядов. Она спустилась по лестнице в зал с камином. Священник уже ждал её, сидя в кресле и глядя на огонь. Девушка некоторое время украдкой рассматривала его чеканный профиль, обрисованный светом горящего очага. Строгое лицо казалось таким сосредоточенным, словно он видел нечто в языках пламени. Огонь придавал его коже с холодным оливковым тоном красивый, золотисто-бронзовый оттенок, приятно оживляя суровые черты. Эсмеральда тряхнула головой, решительно изгоняя странные мысли, и, неслышно обойдя архидьякона справа, коснулась его щеки. — Здравствуй. Фролло приник поцелуем к её ладони и погладил запястье. — Пойдём? — спросила она, потянув его за руку. Но он решительно покачал головой. — Нет. Сегодня я хочу просто поговорить с тобой. Плясунья удивлённо вскинула брови и рассмеялась: — Пресвятая Дева! На что тебе дались разговоры? — Я хочу узнать тебя. Она села ему на колени и прильнула, обвив шею руками. Её грудь, обтянутая лишь тонкой тканью сорочки, тёрлась о его сутану. — Разве не этим ты был занят всё время? На острых скулах архидьякона вспыхнул румянец. Он бережно, но твёрдо отстранил её руки. — Речь не о том. Я хочу понять, кто ты. — А то ты не знаешь! — насмешливо хмыкнула Эсмеральда. — Дочь Сатаны, коварная ведьма, кровожадное исчадье ада! — Это неправда. Лукаво улыбнувшись, она качнула бёдрами и плавно выгнулась ему навстречу, с мстительным удовлетворением отмечая, как легко откликается его тело. Кого он пытается обмануть этими душеспасительными беседами? Им обоим известно, что стоит ей только поманить, и он мигом забудет все благие устремления, сгорая от желания овладеть ею. Однако священник повёл себя совершенно иначе. Вместо того, чтобы по обыкновению кинуться на неё подобно голодному зверю, он обнял её, прижимая к себе, как нечто невероятно хрупкое и драгоценное. Его голос обволакивал, словно тяжёлый утрехтский бархат: — Ты вправе презирать меня и считать ничтожным сластолюбцем. Я сам себя презираю. Ты прекраснейшая из женщин. Но я желаю не только твоего тела. Я хочу заглянуть под эту маску искушённой дьяволицы, которую ты так стараешься выдать за своё лицо. Мне важно узнать тебя настоящую. Такую, какой я впервые увидел тебя в тот летний полдень. И полюбил без памяти. Эсмеральда резко высвободилась и соскочила на пол. — Забудь! Этой девушки нет. Ты любишь призрак. Она отвернулась к камину, давая тем самым понять, что разговор окончен. Священник поднялся и, подойдя к ней, положил руки на плечи. — Я в это не верю, — тихо произнёс он. — Верь, во что хочешь, — зло бросила она. Фролло отвёл в сторону её волосы и, наклонившись, поцеловал в шею. Его горячее дыхание приятно щекотало кожу. — Прости. Я тебя расстроил. Девушка невесело усмехнулась. Те, кто её действительно расстраивали, умирали раньше, чем успевали это осознать. Архидьякон обнял её за талию, прижимая к себе. Длинные пальцы легко поглаживали её, чертя круги на животе и бёдрах. Эти осторожные прикосновения не вызывали неприязни. Они, будто искры, случайно упавшие на едва потухший костёр, разжигали пламя, таящееся в ещё тлеющих углях. Не желая поддаваться внезапной слабости, Эсмеральда уже собиралась оттолкнуть архидьякона, указав его место, но передумала. Всё же он был с ней обходителен и ничем не заслужил грубого обращения. — Забудем об этом, — сказал Фролло. — Скажи, тебе нравится коричное вино? Эсмеральда широко распахнула глаза и, подняв голову, изумлённо воззрилась на него. Священник смутился, отводя взгляд. На его обычно невозмутимом лице застыло выражение такой неподдельной растерянности, что девушка не смогла удержаться от смеха. — Так и знал! Не стоило спрашивать, — удручённо пробормотал архидьякон, но Эсмеральда уже ухватила его за рукав и настойчиво потянула. — Да нет же, погоди! Я просто удивилась. У тебя в самом деле есть вино? Он скованно кивнул, словно сознаваясь в некой постыдной тайне. — Так давай его сюда! Настал его черёд удивляться. — Правда? Я не был уверен, что тебе подходит обычная пища. — Ты прав, — печально вздохнула она. — Не подходит. Мне от неё никакого прока. Я вроде нищего, что стоит у кабака и втягивает носом запах жарящегося на вертеле мяса. Кажется, и вкусно, а живот всё равно подводит от голода. Понимаешь? — В некотором роде. Подожди немного. Он ушёл куда-то вглубь дома и вскоре вернулся к камину с большим кувшином и двумя хрустальными кубками. Наполнив один из них, он передал его Эсмеральде. Девушка тотчас отдала должное ноткам белого имбиря и мускатного ореха. Чудесный напиток! Хорошо бы добавить к нему обжаренного в сахаре миндаля, груш, сваренных в меду, или ещё каких-нибудь сладостей. Священник будто услышал её мысли и достал из настенного шкафа большую тарелку с марципанами, вафлями и облатками. Эсмеральда посмотрела на него с невольным уважением. А поп-то соображает, что может понравиться женщине, получше иных заправских повес. Подцепив тонкими пальцами хрустящую трубочку, она надкусила её и довольно зажмурилась. Архидьякон наблюдал за ней, затаив дыхание. Эсмеральда, устроившаяся на ковре, похлопала ладонью рядом с собой. — Так и будешь там стоять? Иди сюда. Не буду же я пить одна, как прожжённый забулдыга. — Думаю, нам все же уместней сесть за стол. Она закатила глаза. — Ты всегда делаешь только то, что уместно? Не устал от правил за столько-то лет в своей богадельне? Он лишь вздохнул, наполняя свой кубок, и, прихватив кувшин, послушно последовал за ней. Некоторое время они молча потягивали вино. Это было так непохоже на то, что обыкновенно происходило между ними, что Эсмеральда испытывала непривычную робость. Пытаясь побороть возникшую неловкость и предвосхитить новый поток его неудобных вопросов, она решила завязать разговор первой: — Я так благодарна тебе за Марко. Хотя то, что ты сделал выглядело очень… необычно. Как ты додумался до такого? — Я не придумал ничего нового. Эта операция довольно подробно описывается в трудах Гиппократа и Авиценны — великих учёных мужей прошлого. — Они были лекарями? — Да. Гиппократ для этих целей использовал тростник. Авиценна же предлагал взять трубку из золота или серебра. Серебро предпочтительней из-за его особых свойств, не позволяющих ране нагноиться. Если уж быть до конца честным, я бы не рискнул применить этот метод, если бы не был уверен, что иначе мальчик умрёт. — Почему? Разве ты не делал ничего подобного раньше? — удивилась Эсмеральда. — Делал. Правда, много лет назад и под руководством наставника. Но об этом не следует распространяться. Видишь ли, Церковь не одобряет подобные занятия, считая их кощунством. Если бы о моих изысканиях узнали отцы инквизиции, меня бы объявили еретиком и с большой долей вероятности отправили на костёр. Эсмеральду бросило в жар от возмущения. — Да за что же? — воскликнула она. — Разве ваш бог не велит помогать всем страждущим и облегчать их муки? — Наш Бог, Эсмеральда, — серьёзно заметил архидьякон. — Он един для всех. Но ты права. Священное Писание учит нас сострадать нуждающимся и заботиться о них. Но также говорит о том, что судьба каждого человека предопределена Провидением и если Господу будет угодно призвать к себе одного из детей своих, то следует принять это с должным смирением, ибо такова Его воля. Желание вмешаться и пойти наперекор ей, стараясь спасти несчастного, может быть расценено как попытка уподобиться Создателю. А это наивысшее проявление гордыни — самого тяжкого из смертных грехов. Плясунья сердито нахмурилась, буравя священника нехорошим взглядом. — Будь я проклята, если хоть что-то поняла! По-твоему, выходит, что спасать Марко было грешно? Что бог хотел его смерти? — Конечно, нет, — возразил Фролло. — Если бы это действительно было так, то у меня бы ничего не получилось. Но Господь милосерден. Он устроил всё так, как должно. Эсмеральда сжала виски кончиками пальцев и потёрла их, пытаясь осознать всё сказанное. — У вас, попов, ничего не разберёшь, — наконец заявила она. — Только и знаете, что морочить головы честным людям бесстыдным враньём. За один и тот же поступок обещаете то царствие небесное, то адские муки. Как бы вам однажды не запутаться в собственной лжи и не надуть самих себя! — Подобное тоже случается нередко. Священники такие же люди, как и их паства. Они подвержены страстям и часто не отказывают себе в их удовлетворении. Она беззлобно усмехнулась: — Как ты? Он дёрнул уголком рта, обозначая досаду. — Ты ведь знаешь, что это не совсем так. До встречи с тобой я считал себя образцовым слугой Божьим. Я имел достойный повод для гордости, ведь, в отличие от большинства моих собратьев, соблюдал данные обеты. И делал это не из страха перед неотвратимым наказанием, но из уважения к разуму, неизмеримо более совершенному, чем мой. Было бы наивно надеяться, что можно скрыть свои истинные помыслы от Создателя всего сущего. Потому я всегда старался быть честным с Ним и самим собой. — А с другими людьми? — Лишь в той мере, что помогает избежать напрасных обид и жертв, которые всё равно никто не оценит. Девушка задумчиво провела пальцем по ободку опустевшего кубка, прислушиваясь к тонкому мелодичному звону. — Ты любишь бога, но презираешь человека, — сказала она. — Тебя трудно понять. — Не так уж и трудно, — отозвался священник, подливая ей вина. — Или тебе незнакомо презрение? В частности, к мужчинам? Вздрогнув, Эсмеральда по привычке потянулась к груди, собираясь коснуться маленького шёлкового мешочка, расшитого бисером, но вовремя вспомнив, что оставила его дома, быстро отдёрнула руку. От Фролло не укрылся этот жест. — Днём я постоянно вижу у тебя на шее зелёную ладанку, — заметил он. — Но ко мне ты приходишь без неё. Что это? Какой-то цыганский амулет? Эсмеральда насмешливо фыркнула: — Вот ещё! Обычная безделица. — Мне так не кажется. Ты часто прикрываешь её ладонью, словно пытаешься спрятать от любопытных взглядов. Что же в ней особенного? — Ничего, кроме воспоминаний. Не желая и дальше терпеть его пронзительный взгляд, девушка отвернулась и натянула подол сорочки на колени, стараясь прикрыть их. Ощущение телесной наготы вдруг стало нестерпимым. Дьявол побери этого невыносимого человека! Ему мало владеть её телом — он непременно хочет добраться до её души, сорвать все защитные покровы, чтобы извлечь на свет самую суть её существа, как извлекают моллюска из раковины. Своими вопросами он будто вставлял нож в створку и проворачивал его, пытаясь лишить её единственной защиты. Архидьякон почувствовал её смятение. — Нет, так у нас ничего не выйдет, — с тяжёлым вздохом произнёс он. — Эсмеральда, я не хочу, чтобы ты видела во мне врага. Я не пытаюсь уязвить тебя или причинить боль. Мне не нужно ничего сверх того, что ты сама пожелаешь дать. Если не хочешь отвечать, можешь спрашивать. Она вскинулась, недоверчиво щурясь, пытаясь найти подвох в его словах, потому что такой расчётливый человек ничего не делает без умысла. — И ты честно ответишь? На любой вопрос? — Да. — Хорошо! Почему ты стал священником? Фролло едва заметно вздрогнул. — Это долгая история, — сухо ответил он. Цыганка улыбнулась с лёгкой издёвкой. Неужели старый лис думал, что только ему позволено вести эти игры? Он желал выведать у неё всё, а сам рассчитывал укрыться за рассуждениями о науке и вере, словно за щитом. Так не бывать этому! Откровенность за откровенность, иначе каждый останется при своём. — Я не тороплюсь. Архидьякон осушил свой кубок и снова его наполнил. Собравшись с мыслями, он наконец заговорил. Эсмеральда слушала внимательно, с каждой минутой всё больше увлекаясь его рассказом. — Фамилия Фролло не особо знатная, — спокойно признался он. — Мой отец был потомком ломбардцев, осевших в Париже ещё при Филиппе Августе больше двухсот пятидесяти лет назад. Благородной крови с напёрсток, зато спеси — с Вавилонскую башню. До некоторых пор он считался довольно успешным адвокатом; его контора располагалась через два дома отсюда. А моя мать… Моя мать была настоящей флорентийкой. Её род восходил к одной из побочных ветвей правящей династии Медичи. Её звали Изабелла. Она была невероятно умна, исключительно добра и потрясающе красива. Знала три языка и превосходно играла на лютне. Любой придворный художник почёл бы за честь писать с неё образ Мадонны. С юных лет она мечтала посвятить себя Богу — уйти в монастырь и заниматься переводами книг. Но её мнение мало волновало разорившуюся после смерти моего деда семью, бежавшую во Францию от кредиторов. Моей матери едва исполнилось пятнадцать, когда её отдали в жёны человеку вдвое старше, согласившемуся оплатить большую часть долгов. Видит Бог, эта невероятная женщина заслуживала лучшей доли, чем быть проданной, как побрякушка из ювелирной лавки. Всё светлое, что есть во мне, от неё. Она была достойна любви, как никто другой в этом мире. Но мой отец… Он не смог сделать её счастливой. Пожалуй, это главное, что можно сказать о нём. Эсмеральда сидела, обхватив колени руками, и боялась пошевелиться, чтобы не спугнуть откровенный момент. Повествуя о своей жизни, священник говорил о самом себе холодно и сдержанно, словно о чужом, малоприятном человеке. Казалось, ему проще отрешиться от участия в описываемых событиях, приняв роль стороннего наблюдателя. Но когда речь заходила о покойной матери, брате и воспитаннике, он заметно оживлялся; голос его наполнялся необычной теплотой и мягкими интонациями. — Мы с матерью часто ходили в книжную лавку на углу улицы Мариво, — рассказывал Фролло. — Её хозяин тоже был итальянцем, правда, из Генуи. У него был отменный вкус. Однажды он показал нам удивительную книгу. Это был список с работы Исидора Севильского «О природе вещей», выполненный в одной из лучших мастерских Флоренции. Пергамент был невероятно тонкой выделки, великолепно иллюминированный, с прекрасными иллюстрациями. Там говорилось о движении светил, падающих звёздах, происхождении молний и устройстве вулканов. В тот момент мне показалось, что в этой книге заключён целый мир. Мне тогда было шесть лет, и эта вещь меня совершенно зачаровала. Стоила она немыслимых денег. Но матушка всё равно купила её. Втайне от отца, конечно же. Он не одобрял подобных трат. Читали мы её тоже втайне, в основном во время прогулок по берегу Сены. А по возвращении тщательно прятали в сундуке среди простыней и полотенец. Туда бы отец точно заглянуть не догадался. Со временем у нас появилось ещё больше подобных секретов… Эсмеральда смотрела на него, словно видела впервые. Во время близости она всегда закрывала глаза, сосредотачиваясь на ощущениях, стараясь изгнать всякую мысль о том, кто их дарит. Она всерьёз опасалась, что нахлынувшее при виде обнажённого мужского тела отвращение захлестнёт её, утопив в дикой, звериной ярости, которая неминуемо приведёт к печальному исходу. Их ночи были наполнены жаром жадных объятий, страстным шёпотом и исступлёнными ласками, надёжно сокрытыми мраком. Теперь же она разглядывала его с живейшим любопытством, совершая множество приятных открытий. Фролло снял сутану, оставшись в одной камизе и чёрных шоссах. Можно было, не кривя душой, сказать, что архидьякон в определённом смысле был не хуже капитана — такой же высокий и стройный. Мышцы, пусть и не такие крупные, как у военного, хорошо проступали, создавая красивый рельеф. В этом мужчине чувствовалось то, что было принято называть породой. Эсмеральде подумалось, что в молодости он наверняка был весьма привлекателен. Сейчас же угольно-чёрные вьющиеся волосы словно припорошили пеплом, скулы заострились так сильно, что грозились разорвать туго натянутое полотно кожи, а между густых бровей залегла особенно глубокая морщина. Бледные аристократические кисти пересекали тонкие, будто нить паутины, шрамы. Некоторые отметины казались совсем свежими. Это вызвало у Эсмеральды смутную тревогу, заставив вспомнить, что ей уже случалось находить на его теле и другие следы, на ощупь напоминавшие грубые рубцы. До сих пор она не придавала этому значения, но теперь это открытие взволновало её. Священник же перешёл к ужасным событиям того жаркого лета, когда в Париже разразилась эпидемия чумы. Когда он закончил свой рассказ, Эсмеральда невольно прониклась сочувствием к этому сильному, гордому, но невероятно одинокому человеку. Они оказались во многом похожи. Судьба не оставила выбора им обоим. — И ты никогда не жалел? — спросила она. Фролло неотрывно смотрел на горящий камин; пламя, отражающееся в его тёмных глазах, делало их похожими на огненные опалы. — О чём мне было жалеть? О такой семье, что была у моих родителей? О доме, где царят недоверие и страх? Я довольно рано разочаровался в человеческих отношениях. Общество книг казалось мне более предпочтительным. Они единственные были способны рассеять тоску и наполнить мир светом, открывая все его чудеса и не требуя ничего взамен. Но довольно обо мне. Теперь твоя очередь отвечать. Эсмеральда неохотно кивнула, признавая справедливость его слов. — Что ты хочешь знать? — Ты давно странствуешь с цыганами? — Сколько себя помню. — Значит, тебе довелось побывать в разных странах и увидеть множество необычных мест. Что тебе понравилось больше всего? — Море, — ни секунды не колеблясь, произнесла она. — Я готова поклясться, что на свете нет ничего прекрасней этого. Только представь — огромное, гладкое, точно зеркало, пространство простирается до самого горизонта и сливается с небом в единое целое. Оно переливается и блестит на солнце, играя всеми оттенками синего и голубого, как бирюза и аквамарин. Иногда лёгкий бриз поднимает небольшую рябь, разбегающуюся по поверхности, словно складки по атласному покрывалу. А в шторм оно становится гранитно-серым. Волны бросаются на берег с воем, будто стая волков, вгрызаясь в песчаную кромку и оставляя хлопья пены на чёрных камнях. — Должно быть, впечатляющее зрелище, — заметил архидьякон. — Ещё какое! А ты сам не видел? Он задумчиво покачал головой. Девушка не удержалась от восклицания: — Ты шутишь! Как это можно? Да жил ли ты вообще? — Как видно, нет. Но зато могу с уверенностью сказать, что живу сейчас. Так что же море? И Эсмеральда принялась рассказывать о том, как она ускользала из-под надзора ворчливых таборных старух и присоединялась к мальчишкам, нырявшим со скал в бухте Кадиса. Иной раз у неё захватывало дух, но она не подавала виду, держась наравне с самыми отчаянными сорванцами. Разбежавшись, она изо всех сил отталкивалась от края утёса и прыгала, захваченная ужасом и восторгом в те несколько секунд стремительного падения, что казались вечностью. Тело пробивало покрытую барашками волн поверхность, переживая краткий миг боли от удара, чтобы наконец погрузиться в манящую лазурную бездну. Торжество решимости над страхом увеличивало удовольствие от рискованной выходки. Но, в отличие от других детей, Эсмеральда никогда не стремилась на сушу сразу. Справившись с собой, она открывала глаза и любовалась игрой света, пронизывающего водную толщу, стайками пёстрых рыб, снующих среди колеблемых течением бурых водорослей, и гордо шествовавшими по дну крабами, закованными в шипастые панцири, словно рыцари в диковинный латный доспех. Маленькая цыганка воображала себя королевой этого волшебного царства, окутанного таинственной тишиной, которую нарушал лишь стук её сердца. Она наслаждалась этим невероятным зрелищем, впитывая окружавшую её красоту, пока жжение в груди не принуждало её подняться наверх, воссоединяясь со сверстниками. После они все вместе сидели на камнях, позволяя жаркому солнцу золотить кожу, оставляя на ней белёсые разводы подсыхающей соли, и глядели на причаливающие корабли. Священник не перебивал её. Он оказался не только прекрасным рассказчиком, но и превосходным слушателем. Ободрённая его искренним расположением и захваченная яркими переживаниями беззаботного детства, девушка прохаживалась перед камином, грациозно поворачиваясь на носках и выразительно жестикулируя. Врождённая живость характера не давала ей усидеть на месте. Слова слетали с языка легко и непринуждённо, словно стрекозы, вызывая к жизни картины прошлого. Из небытия восставали величественные, выбеленные солнцем стены алькасаров и скрытые за ними чудесные сады, напоённые ароматом цветущих роз и магнолий. По крутым холмам тянулись зелёные цепи виноградников, убегавшие навстречу пламенеющему всеми оттенками алого закату. Толпы нарядных людей, несущих в руках свечи и цветочные венки, заполняли площадь перед кафедральным собором в Толедо на праздник Тела и Крови Христовых. Её названная мать, гибкая, как лоза, и быстрая, как вихрь, кружилась в танце, сверкая монетами в чёрных косах и звеня браслетами на точёных запястьях. Она казалась повелительницей горных фей из цыганских преданий — гордой и прекрасной. Все взгляды были устремлены только на неё, и Эсмеральда мечтала, что однажды станет такой же. Плясунья так увлеклась, что не заметила, как зацепилась за отогнувшийся уголок ковра. Споткнувшись, она угодила прямо в объятья священника, поспешившего подхватить её и усадить рядом с собой. Девушка тут же напустила на себе суровый вид, но не смогла удержаться и залилась смехом. Архидьякон улыбнулся. Эсмеральде понравилась эта улыбка — спокойная и мягкая, без тени ехидства и надменности. Их взгляды встретились. Фролло порывисто наклонился, чтобы поцеловать её, но не удержал равновесия и неловко ткнулся носом ей в щёку. Эсмеральда ахнула от неожиданности и потёрла ладонью ушибленное место. Священник поспешно отстранился и, растерянно тряхнув головой, усмехнулся: — Владычица! Да я же пьян! Впервые в жизни… Господи, какой позор! Плясунья решительно тронула его за плечо, показывая лечь. Фролло послушался, вытянувшись на ковре во весь свой немалый рост. Голову он опустил ей на колени и прикрыл глаза ладонью. Он был так трогательно смущён, что Эсмеральда испытала неожиданный прилив нежности. — Ну будет тебе убиваться! — ласково пожурила его она. — Не такой уж и позор. Подумаешь, напился! С кем не бывает? Священник стиснул переносицу и болезненно поморщился. Заглянув в кувшин, девушка укоризненно покачала головой и уверенно заявила: — Это всё от постничества. И не спорь! Виданное ли дело, чтобы здоровый мужчина питался одной травой, будто козёл — ему нужно мясо! Голова сильно кружится? Фролло едва заметно кивнул. Эсмеральда приложила пальцы к его вискам, чуть надавливая и массируя их. Он довольно потянулся, напомнив ей большого чёрного кота. — Как хорошо! Клянусь всем святым, это того стоило. — Это ты сейчас так говоришь! — назидательно произнесла девушка. − А утром непременно раскаешься. Ещё и сердиться станешь, что это я тебя нарочно напоила! — Откуда такие мысли? — Да так уж повелось, что я всегда виновна во всех твоих грехах. Искушаю, сбиваю с пути и заставляю творить всякие мерзости. — Положим, мерзости я творил по собственному почину. — Что я слышу? Видно, вино совсем ударило тебе в голову и что-то там перевернуло. Ты стал говорить разумные вещи! Клод тихо рассмеялся, и Эсмеральда почувствовала, как от этого тёплого бархатистого смеха по спине пробегают приятные мурашки. Она неспешно перебирала его чёрные с проседью волосы, обвивавшиеся крупными кольцами вокруг тонких пальцев. Он смотрел на неё настороженно, словно не верил, что она касается его по своей воле. Когда она потянулась, чтобы поцеловать его, он уклонился. — Не стоит. Это плохая затея. Тебе будет неприятно. — Вовсе нет. Девушка запустила руку ему под одежду и скользнула ладонью по его груди. Дыхание архидьякона участилось, его зрачки расширились, отчего глаза казались совершенно бездонными. Эсмеральда поочерёдно обвела кончиками пальцев его соски, слегка сжимая их. Он сильно закусил губу, подавляя стон. Довольная собой, девушка опустила руку ниже, лаская его поджарый живот. Священник вздрогнул, как от удара. — В чём дело? Тебе не нравится? — встревоженно спросила цыганка. — Нет, напротив, — чуть хрипло отозвался он. — Просто я не привык к таким прикосновениям… Они жгут огнём… Она потянулась к завязкам его шоссов, ловко распуская их. Её пальцы очертили острый выступ его бедра и наконец достигли заветной цели, сомкнувшись на ней. — Странно. Разве ты сам ни разу не делал так? Эсмеральда погладила Клода. Ей нравилось ощущать жаркую пульсацию и волнующую гладкость восставшей плоти. Фролло нервно сглотнул. — Никогда. — Даже когда был школяром? — Даже тогда. Она провела ладонью вверх по всей длине члена до самой головки, лаская её лёгкими круговыми движениями. Природное любопытство взяло верх над остальными чувствами. То, что раньше пугало её и вызывало острое неприятие, теперь пробуждало желание исследовать все грани запретного. Девушке было приятно наблюдать, как действуют её прикосновения, наполнявшие его тело томлением и лёгкой дрожью. Он всё же не смог удержаться от тихого стона. Эсмеральда дотронулась до него уже смелее. — Ты очень странный. Его глаза яростно вспыхнули, и он в одно мгновение сбросил с себя её руки. — Что странного в том, чтобы не уподобляться скоту? Фролло быстро поднялся, тщательно поправляя одежду. Закончив, он подхватил кувшин и отошёл к столу. Наполнив кубок вином, архидьякон залпом опустошил его. Девушка, поражённая столь резкой переменой, глядела, как бордовые струйки стекают по его подбородку и шее, заливаясь за распахнутый ворот камизы. — Да что с тобой такое? Я не понимаю. — Я и не думал, что поймёшь. Он коротко размахнулся и швырнул кубок о столешницу. Осколки брызнули в стороны, рассыпаясь по скатерти и полу. Фролло сгрёб самые крупные в кулак и крепко сжал, комкая, как салфетку. По запястью побежали алые ручейки. Эсмеральда бросилась к нему и схватила за руку, принуждая разжать порезанную ладонь. — Перестань сейчас же! Ты с ума сошёл! — Надо же! Ты заметила. Он рванулся и Эсмеральде пришлось отпустить его из страха, что неразумный попросту вывихнет себе сустав, пытаясь освободиться из её хватки. Фролло отшатнулся к стене. Девушка шагнула следом, но налетела на невидимую преграду и упала на пол. В тело впились тысячи ледяных игл. Невыносимая боль пронзила её, заставив свернуться в дрожащий клубок. Священник навис над ней. Его глаза почернели от бешеной, безотчётной злобы. — Лживая дрянь! Не смей меня касаться! Изображаешь поруганную невинность, а сама забавляешься? Думаешь, что можешь приласкать меня, как занятного зверька? Играть мной, как тебе вздумается? Довольно! Мне не нужна твоя жалость! Оставь её своим грязным оборванцам! Эсмеральде показалось, что её полоснули ножом по лицу. Она хотела крикнуть, но не могла издать ни звука. Тело сковал могильный холод. Только теперь она поняла, что пытался втолковать ей Матиас. Легче было сковырнуть лбом гору, чем одолеть стоящее перед ней чудовище. Сейчас её огонь был так же бесполезен, как тусклый свет одинокой свечи посреди снежного бурана. И даже заключённый договор не мог защитить её, ведь перед ней был уже не человек, но средоточие страшной и совершенно непостижимой силы. Вот, что он такое на самом деле. Идеальное оружие, проводник воли своего безжалостного господина, готовый без сомнений уничтожить всё, что противоречит его догмам. Просить пощады бесполезно. У меча нет совести, как и у того, кто им владеет. По щекам потекли слёзы. Превозмогая боль, Эсмеральда подняла голову и посмотрела на священника. Всё прекратилось в ту же секунду. Клод растерянно моргнул и протянул к ней руку, но увидев, как девушка испуганно сжалась, отступил обратно к стене, упираясь в неё. — Прости… Я не хотел… Прости… Архидьякон замер, напряжённый, как туго натянутая струна. Вдруг он откинул голову назад и несколько раз с силой ударился затылком о дубовую панель. Эсмеральда вскочила на ноги и попятилась к двери. Ей было жутко. Какая же она глупая! Думала, что сможет совладать с ним. Впрочем, теперь у неё был шанс. Стоило только потянуть за незримую нить, соединявшуюся с его сердцем, заставив пламя пробежать по ней. Но она не находила в себе решимости. — Уйди, умоляю! — сдавленно прошептал Фролло. — Уйди... Оставь меня. Эсмеральду не нужно было просить дважды. Она рассыпалась мелкими чешуйками пепла, укрываясь в тени. Новая жизнь обошлась ей в слишком высокую цену и расставаться с ней она не собиралась. Кто знает, что ещё взбредёт в голову сумасшедшему? Следовало убраться подальше, не дожидаясь новой вспышки ярости. Жалкий спесивец, ничтожный гордец! Пусть захлебнётся в своём тщеславии! Он сам того пожелал. Эсмеральда уже собралась проскользнуть в щель под дверным полотном, но что-то заставило её остановиться. Священник стоял, вытянувшись у стены, и шептал что-то бессвязное. Прислушавшись, цыганка разобрала только одно слово — Aχρειότητα. Она понятия не имела, что это значит, но догадывалась, что ничего хорошего. Он сжал голову руками, словно пытался раздавить её, как гнилой орех, и снова ударился ей о стену. Рана на ладони сильно кровоточила. Мысленно проклиная себя последними словами, Эсмеральда вынырнула из спасительной тьмы и вернулась обратно. — Клод, — тихо позвала она. — Не нужно, Клод. Он застыл, как мраморное изваяние. Собрав всю отпущенную ей небом смелость, девушка приблизилась к нему и осторожно обняла. Его мышцы словно окаменели, натянувшись подобно продублённым морской водой канатам. Эсмеральда гладила его по спине и шептала что-то ласковое. Она часто успокаивала так испуганных детей и животных. Архидьякон медленно сполз на пол, увлекая её за собой, и остался сидеть неподвижно, как сломанная марионетка. Убедившись, что он притих, девушка взялась обрабатывать его рану. Бинты обнаружились в одном из шкафов. Кровь клубилась в миске с водой, расползаясь облаком багряного тумана. Она пробуждала жестокие порывы, звала вцепиться в ослабевшего противника и сомкнуть челюсти на горле, разрывая его клыками. Но Эсмеральда подавила эти низменные желания. Она не могла опуститься до подобной гнусности. Девушка просто видела перед собой человека, измученного собственными демонами, и нуждающегося в помощи и утешении. Архидьякон не мешал ей, спокойно позволяя извлечь осколки и перебинтовать руку. — Ты назвала меня по имени? — вдруг спросил он. Эсмеральда, закреплявшая повязку на его запястье, молча кивнула. — Удивительно. Неужели тебе надоели чудесные обращения «поп» и «монах»? Про себя девушка отметила, что раз к нему вернулась прежняя язвительность, то опасность миновала. Она не стала огрызаться и дерзить в ответ. Уж лучше пусть говорит колкости, чем мечется, как дикий зверь на цепи, и калечит себя. Закончив, она протянула ему руку. — Пойдёмте наверх. Он дал себя увести. Оказавшись в спальне, Эсмеральда усадила его на кровать и сняла с него перепачканную кровью одежду. Осмотрев его спину, она обнаружила то, что ожидала — шрамы, идущие внахлёст; одни уже успели побелеть от времени, другие едва затянулись. Отметины поменьше, напоминавшие зарубки на древесном стволе, нашлись на предплечьях и бёдрах. Их могло оставить острое лезвие, которым вскользь проводили по телу. Почувствовав, как Фролло напрягся, девушка робко погладила его между судорожно сведённых лопаток и прижалась щекой к горячей, чуть влажной от пота коже. Она молчала, понимая, что сейчас ему нужны не слова, но простое человеческое тепло. Священник заговорил сам. Его голос звучал монотонно и безжизненно: — Сначала это делал мой отец. Позже я сам. — Почему? — Он знал, что я понимаю. Понимаю, что он делает с матерью. И ненавидел меня за это. А я ненавидел его. И себя заодно. Эсмеральда молчала, лишь крепче прижимаясь к нему. Клод продолжал говорить, глядя прямо перед собой: — Она никогда не жаловалась, скрывала слёзы. Но я не был слеп и глух. Я видел, как под крышей этого дома творилось зло. Можно бежать прочь, закрыть глаза и зажать уши, забившись в угол и твердя молитвы, но от этого оно не исчезнет, а лишь приумножится. Зло процветает в безнаказанности. Он сжал пострадавшую руку в кулак, с силой проводя большим пальцем по фаланге указательного, словно пытался высечь кресалом искру — на коже появилась глубокая царапина, быстро наполнившаяся кровью. Девушка взяла его ладонь в свою, пресекая новую попытку нанести себе увечья. — Вы не виноваты. Вы были ребёнком. Он шевельнулся, оборачиваясь к ней, и посмотрел в глаза. — Да, был. Но позже, когда я уже получил диплом медицинского факультета Сорбонны, я хотел продолжить обучение в Монпелье. Отцу это сильно не понравилось. Он собирался отправить меня в Орлеан, полагая, что я продолжу его дело и однажды надену судейскую мантию. Появление в семье «жалкого костоправа» не входило в его планы. Скандал был грандиозный. Он отрёкся от меня и выставил из дома — даром, что я и так жил при коллегии Торши. Но через месяц внезапно прислал слугу с деньгами и письмом, в котором благословлял меня и даже назначал небольшое ежемесячное содержание. Я сразу понял, что это чудесное примирение не к добру, и поспешил сюда. Выяснилось, что мать ждёт ребёнка. Пресвятая Дева! О чём этот старый негодяй только думал? Стоя на краю могилы, он всё надеялся получить достойного наследника! И это после того, как вторая беременность её чуть не убила! Она была такой хрупкой и такой смелой… Она всегда делала всё, чтобы я был счастлив. И теперь покупала мне жизнь, о которой я мечтал, ценой своей собственной. Он внезапно замолчал. Тонкие губы искривились в страшной, волчьей ухмылке. — В тот день я хотел убить его. Знал, что смогу. Я его почти задушил. Мать меня остановила. Убедила, что всё будет хорошо. И я поверил ей. Как верил всегда. Я обещал, что позабочусь о ней и о ребёнке. Заберу их с собой. Не оставлю с этим… чудовищем. Фролло остановился, сделав глубокий вдох, и продолжил: — Когда родился мой брат, отец даже на порог меня не пустил. Я не решался уехать. Остался работать при Отель-Дьё с моим наставником, мэтром Д'Эпаром — платили весьма скромно, но мне хватало. Тогда уже появились первые случаи чумы. Я несколько раз приходил сюда. Заклинал отца увезти семью в Мулен, подальше от многолюдного Парижа. Он и слушать меня не желал. Летом разгорелась эпидемия. В одно утро ко мне прибежала служанка матери, вся в слезах, и сказала, что госпоже совсем плохо. Дальше… дальше ты знаешь. Если бы не Жеан, я бы, наверное, в тот же день утопился в Сене. — Он знает обо всём? Фролло покачал головой. — Нет. И не узнает никогда. Я рассказывал ему только хорошее. Даже об отце. Установившуюся тишину разорвал раскат грома. По окну застучали первые капли дождя. Почувствовав, что Клод снова дрожит, Эсмеральда положила руки ему на плечи. Она позволила теплу свободно струиться от сердца, сосредотачиваясь в ладонях. Медленно и осторожно девушка гладила его, стараясь унять нервный приступ. — Я клялся защитить её, но не сдержал слово. Я такой же, как отец. Даже хуже. Он изводил её похотью, злобой и ревностью, а я убил своим малодушием. Во всём, что произошло, моя вина. Не жалей меня. Не жалей никогда. Я того не стою. Эсмеральда прильнула к его груди, чутко прислушиваясь к биению сердца, вторившего грохоту ливня за окном. — Как она вас называла? Матери всегда зовут своих детей по-особому. — Клаудио. — Очень красиво. Хотите… — Эсмеральда на секунду запнулась, сглотнув колючий комок в горле. — Хотите, буду звать вас так? Клод осторожно высвободился и лёг на кровать. — Нет. Это имя умерло вместе с ней. Пусть так и остаётся. Она набросила на него одеяло и легла рядом, опираясь на локоть. Некоторое время оба молчали. Эсмеральда протянула руку и пригладила серебристые пряди на висках священника. — Всё-то у вас наперекосяк. Вот ваш бог вроде бы говорил: «любите друг друга». А как же вы будете любить других, когда даже самого себя не любите? Взвалили на плечи все грехи подряд: и свои, и чужие. Сделались кругом должным — и живым, и мёртвым, — а про главный долг самому себе позабыли. Тот, кто сам несчастен, никого счастливым не сделает, как бы ни старался. Он растерянно взглянул на неё. Эсмеральда улыбнулась и, приподняв его голову за подбородок, мягко поцеловала в губы. — Ложитесь-ка спать, господин архидьякон. Хватит с вас откровенных бесед. Не бойтесь, сегодня я не стану покушаться на вашу честь. — Очень жаль, ничего не имею против, — отозвался он, закрывая глаза и прижимаясь чуть колючей щекой к её ладони. — Кто бы сомневался! — Уже уходишь? — Не сегодня. Побуду с вами ещё немного. Пока не уснёте. Эсмеральда склонилась над священником. Сейчас, когда его черты не были искажены ледяным презрением и жгучей злостью, она находила их не лишёнными своеобразной красоты. Впечатление не портили даже морщины, изрезавшие высокий лоб. Цыганка легко пробежала пальцами вдоль острой скулы, очертила твёрдую линию подбородка и коснулась упрямо сжатого рта с залёгшими в уголках суровыми складками. Она дотронулась до кончика длинного носа и провела вверх по спинке, огладив хищную горбинку. Клод улыбнулся и притянул девушку к себе. Продолжая гладить его, Эсмеральда тихо запела: — Отец мой орёл, Мать моя орлица. Плыву я без ладьи. Плыву я без челна…