Территория

Это жестокий сон. К концу дня твое притяжение

особенно ощущается. Не делись своим сердцем,

если не хочешь делиться своим прошлым

PHILDEL - Moonsea

    Мгновение, и друид исчезает, растворяется в ночной тьме, словно сливаясь с ней, становясь ее частью. Свеча на окне в домике подергивается и гаснет, как если бы ее задули. И Питер слышит чадящий густой смолистый запах остывающего фитиля. Он теряется в хвойном многоголосии застывшего леса. А луна показывается из-за облака неспешно, вальяжно, чтобы на пару мгновений озарить пространство и снова скрыться на затянутом небе. Чувство нереальности вокруг путает и заставляет переключиться на волчьи инстинкты. Где-то меж деревьев чудится Питеру задорный тихий смех, будто поддразнивающий, такой лукавый. Хочешь, чтобы я охотился на тебя, как волк? Непроглядная тьма окутывает прямо как в день их встречи, как если бы мальчишка снова загреб сажи из костра и разметал по ветру. Хочешь быть моей добычей? Питер разводит руками ветви, продвигаясь глубже и глубже в чащу. В самое сердце территории. Там на священной земле, в особенном месте, будет ли его душа все еще принадлежать только ему? Хочешь, чтобы я преследовал тебя, чтобы... - Зачем ты это затеял, - раздраженно бормочет он, пытаясь разглядеть между деревьев тонкую фигурку. И вовсе не ожидает ответа. - Потому что только так ты сможешь прийти ко мне, - как шелест листвы, как эхо ночного ветра в кронах деревьев. – Только так ты увидишь меня... Слова звучат будто со всех сторон сразу, заставляя вертеть головой. Азартное нетерпение волка смешивается с человеческим, оттесняет рациональное. Учуять мальчика невозможно, его влекущий засахаренный запах теряется в незыблемом массиве леса. Территория играет с Питером, расслаивая звуки шагов, ветер уносит чужое теплое дыхание, прячет его. Луна, полная луна, которая многократно усиливает волка, в данном случае бесполезна. Здесь не работают обычные законы природы. И Питер на территории – лишь чужак, нагло прорвавшийся сквозь барьер. Чужак, посягающий на собственность леса. А эта игра, начатая друидом, только подстегивает волчью сущность. Правила ему неизвестны, но он явно делает что-то не так, раз до сих пор не настиг свою добычу. Осознание распаляет, одурманивает. Как можно быть настолько сильным, но не менее беспомощным. Ночь холодна, но от ярости нечем дышать. Это жажда. Так не должно быть. Устоявшийся контроль, всегда подсказывающий, как отличить добычу от тех, на кого нельзя охотиться, утрачивает свою силу. Грань размывается, выводя хищника на первый план. Зрение замыливается от бесконечных деревьев, что встают на пути как тени-стражники. - Ты всего лишь ребенок, которого я встретил в лесу, - ветка ударяет его по щеке, и Питер ухватывается за нее, ломает. – Просто мальчишка. - Ты же знаешь, Питер, - голос раздается почти над ухом и удаляется. – То, что ты видишь – не всегда то, что есть на самом деле, - он снисходительный, манящий, раздражающий. Как шутливый щелчок по носу. – Я вижу человека, но я знаю твою суть. Дай ей волю. Или не настолько ты меня хочешь? Настолько. Настолько. Что не остается мыслей в голове. Что загораются в темноте волчьи глаза, он видит их хищный отблеск на листве. Что ноги больше не чувствуют земли под собой, а бег становится сумбурным и хаотичным. И он больше не обращает внимания на ветки, хлещущие по лицу. Это слишком животное, неправильное. Питер останавливается, вдыхает глубоко, чтобы почувствовать холодный воздух прямо у себя в груди. Но вряд ли это его остудит. Даже проглоти он кусок льда. Лес снова затих, и так, в кромешной тьме, кажется, что он стоит посреди ничего. Скидывая рубашку и штаны, он размышляет, видит ли его мальчик. Обладает ли своим ночным зрением. Что еще он умеет. Что скрывает. Что хочет открыть... Последнее время Питер избегал обращений, чтобы опять по собственной дурости не загнать себя в ловушку. И он действительно давно не охотился. Но волк словно выжидал, предвкушал неизбежное. И теперь, почуяв наконец свободу, рвется к ней так рьяно, что это даже больно. Подобное бывало с ним и раньше, но очень давно, в юности, когда он не мог еще толком контролировать свое животное начало. Не только сна... Волк встает и встряхивается. И лес тут же обрушивается на него многократно усиленными запахами, красками, которые магическая тьма территории не может от него скрыть. Далеким зовущим сердцебиением. Оно не ровное, как обычно. Очень суматошное, загнанное. Хотя голос в его памяти вовсе не был запыхавшимся. И теперь Питеру кажется, что он взаправду охотится на мальчика. Только тот больше не собирается убегать. Теперь тонкий засахаренный аромат можно отделить от леса. По мере приближения, он становится более осязаемым, четким. И Питер неосознанно все ускоряет и ускоряет бег. Почти летит над землей. От него не требуется таких усилий, добыча уже никуда не денется. Но это чувство, будто он должен непременно настичь, получить, завладеть. Очень звериное глубинное чувство. Оно не дает ему притормозить и обдумать. Не дает человеческому встать над волчьим. Там, в горячем дыхании, доносящемся из-за деревьев. Ждущем дыхании, испуганном дыхании. Он слышит это. Головокружительное предвкушение превосходства. Можно взять свою добычу и завладеть ею. И тешиться с ней, сколько душе угодно. Как долго он выжидал, сам того не зная, не позволяя. Какое-то безумие. Волк вылетает на залитую лунным светом поляну и мчится прямо к своей цели. Ощущает странную волну радости, подернутую дымкой страха. Мальчишка стоит на деревянном настиле, распахнув глаза и приоткрыв рот. Рисунок на его лице движется и замирает перед прыжком. Чертова дурацкая краска. Повалив его, прижав к доскам, волк не успокаивается. Принимается слизывать раздражающий ненужный узор. И только ощутив сладковатый привкус лесных ягод, смешанных с чем-то еще, Питер приходит в себя. Заставляет волка убраться, потому что не отвечает за него в должной мере, пугается своего яростного желания. Мнимая сладость превращается в горечь на кончике языка и исчезает. Он смотрит в темные широко открытые глаза как в бездну. На их глубине плещется ужас. Но не только. Прежде чем дать себе окончательно успокоиться, Питер сдавливает его шею, - крепко, но не больно, -  и целует просяще открытые губы. Нет, совсем не похоже на сон. Похоже на вихрь, проносящийся где-то в груди и затихающий в горле довольным рычанием. И тонко колет отрезвляющее понимание того, насколько он груб, но все равно получает нежное прикосновение в ответ. - Идиот, я мог поранить тебя, - на выдохе говорит Питер, чуть отстраняясь. Совсем слегка, чтобы продолжать чувствовать на губах чужое дыхание. – Я мог убить тебя. - Поранить – возможно, - он тянет руки, гладит по щекам, улыбается. – Убить – вряд ли. Такого никогда не бывало. Я знаю, каким жестоким ты можешь быть, но даже так... Это никогда меня не останавливало. Даже когда я не знал, как ты нужен мне. - Как же? Питер не может перестать наслаждаться ощущением тепла от его кожи. Жарким прерывистым дыханием. Бешеным стуком сердца. Телом, обездвиженным его весом и силой, находящимся полностью в его власти. Хотя ничего еще не произошло, совершенно ничего. Поцелуй, такой короткий, больше похожий на утверждение, подчинение... Он пытается вспомнить, когда был с кем-то близок, чувствовал ли это так. Мимолетные воспоминания сменяют друг друга, отбрасываются им за отсутствием какого-либо сходства. Мягкое женское тело с округлыми формами. Человеческая хрупкость, жесткость и страсть волчицы. Это все иное, как из другого мира. Где его никогда бы не привлек угловатый подросток, худой, с выпирающими ключицами. С темными вопрошающими глазами, которые ждут, но кажется совсем не того, что должно произойти. - Как никто другой, - он едва заметно касается губами и отводит взгляд. – Никто другой. Можно подумать, за эту короткую жизнь у него были эти другие. Возможно и были, Питер до сих сомневается, соответствует ли его возраст внешнему облику. И он не то чтобы выглядит неосведомленным. По крайней мере, то, как мальчик об этом говорит, наводит на определенные выводы. Питер осматривается и замечает, что деревянный настил положен на берегу озера, в зеркальной воде плавает колеблющееся отражение луны, мерцают точки далеких звезд. Он усаживается и наблюдает, как мальчик напротив зеркалит его позу. Оглядывает взъерошенные волосы, смазанный узор на лице, тонкую шею, которую только что сжимал. Следов на ней нет. И весь его вид, такой растревоженный, но в то же время спокойный, не намекает на то, что Питер мог нечаянно причинить ему вред. Он прислушивается, но не слышит ни боли, ни следа былого ужаса. Только одно отчетливое желание. Пояс на его одеянии почти развязался, и так легко протянуть руку, чтобы совсем от него избавиться. Ткань сползает, оголяя одно плечо, от него невозможно оторвать взгляда. Это не должно быть таким интимным, таким жарким. Это обезоруживает. Кожа под пальцами теплая, нежная. Еще мгновение назад Питер думал, что просто сорвет ненужную тряпку, оставив человека голым и совершенно беззащитным. Но теперь лишь гладит плечо, слегка отодвигая кромку распахнутого ворота. Тело перед ним действительно хрупкое, но совсем иначе. Питер тянется и прикасается губами, пробует кожу на вкус кончиком языка, вдыхает загустевший запах желания и чувствует дрожь. Она зарождается в дыхании и волнообразно распространяется по всему телу. Мальчик отодвигается и встает на колени, бросает короткий испуганный взгляд и отворачивается к озеру. Нагибается, всматривается в его гладь и так ненадолго застывает. Запах леса вокруг него усиливается, становится почти невыносимым. И Питер еле удерживает себя от того, чтобы схватить его и унести отсюда. Когда он поворачивается обратно, в его глазах мелькает отчаяние. - Ты весь дрожишь, - Питер обхватывает его, упирается носом в сгиб плеча. Там лес медленно отступает, и сладкий запах снова будоражит. – Если ты так меня боишься, то не стоило предлагать мне свое тело. Я не ради этого сюда возвращаюсь. - Верится с трудом, - он усмехается, но его все еще потряхивает. – Я боюсь не тебя, а того, что будет после... Что у меня опять не получится. Что все зря. И будет только хуже, - он прижимается, зарывается руками в волосы, так приятно и отчаянно. – Ты даже не узнал меня. - Сейчас узнаю. Сомнение растворяется в темных глазах, когда Питер укладывает его обратно на доски, распахивает одеяние. Под которым нет ничего, кроме слабого худенького тела. Его хочется скорее укрыть собой, чтобы не замерзло на ночном ветру. Тонкие руки, разрисованные по локоть, выпутываются из рукавов, тянутся. Шарят по телу Питера без стеснения, будто делали это множество раз. Возможно так и есть, но пока осознать должным образом не получается. Пока нежность перемежается в нем с животной страстью, которую очень нужно воплотить. Если завладеть этим телом, слиться с ним, забыться в нем. Получит ли он хоть толику того знания. Что значит знать прошлое? Как это можно почувствовать? Пока что Питер ощущает лишь нерешительность. Ярость, навеянная азартом охоты и застилавшая ему глаза, отступила. И теперь он не уверен, как должен себя повести. Он опускается для поцелуя и тонет в нем. Его обдает жаром и настолько открытой нежностью, что перехватывает дыхание. Здесь с ним не просто мальчик, которого он встретил в лесу. Но разве это дает какие-то ответы... Питер слизывает остатки краски с подбородка, спускается по шее. Пьянящий горько-сладкий вкус ягод перетекает в особенный, принадлежащий только одному конкретному человеку. Что сейчас замер под ним, как жертва. Оцепенел от разжигающего чувства. - Что мне сделать? – шепчет он и буквально видит, как кожа краснеет под ухом. – Как мне ласкать тебя, чтобы тебе это понравилось? Как мне любить тебя, чтобы... – Питер чувствует его возбуждение, но этого недостаточно. – Ты такой... - Не сломаюсь, - он смущенно улыбается. – Ты можешь делать то, что хочешь. То, что и я хочу. Я не понимаю, почему ты всегда стремишься придумывать какие-то правила со мной. Ты можешь рассказать, как хочешь меня, а потом сделать это. Довольно просто, Питер. - Я хочу тебя всего... – Питер замолкает, чтобы прислушаться к реакции. Она ему нравится. – Не думаю, что ты с кем-то был, - осторожно добавляет он, и мальчик вздергивает бровь. – А я был только с женщинами. - В этот раз да, - мальчик пожевывает губу, хитро улыбается. Тянется к уху, слегка прихватывает его губами. – Ничего особенного. То же самое, только уже. Недетское выражение на таком юном лице резко контрастирует. Питер всего лишь хотел убедиться, что он осознает и не против. Но теперь туман желания полностью окутывает его. Он хочет это тело, оно ему нужно, необходимо. То, как оно выглядит, уже не имеет значения. Горячее дрожащее дыхание мальчика распаляет. Его пальцы в волосах, его алеющие губы, томные глаза, обещающие все. Маленькие чувствительные соски, от которых мурашки разбегаются дальше по всей узкой груди. Их так приятно ласкать языком и прикусывать. И слышать замученные нетерпеливые стоны. Ощущать коленом между его ног, как сильно он возбужден. Слизать смазку с дрожащего живота. И опуститься ниже... Питер приподнимает его ноги, прихватывает под коленями. Целует внутреннюю сторону бедра и нежную впадинку на стыке. Тело отзывается на ласки молниеносно, вздрагивает, пытается уйти от прикосновения, но возвращается. Сжимается и расслабляется, требуя этих прикосновений. - Пожалуйста, ты можешь... – он мечется на досках с зажмуренными глазами, хнычет. - Я могу, - усмехается Питер. Облизывает член и вбирает в рот, но ненадолго. Прихватывает его у основания, чтобы поиграть с головкой языком. А другой рукой скользит к пульсирующему отверстию. Оно кажется совсем узеньким. Палец едва проникает внутрь, и там так горячо. Питер слышит еще какие-то стоны и мольбы, но уже не разбирает. Как я вообще собираюсь это сделать... Но вряд ли теперь он смог бы отступить. Опускаясь ниже, он чувствует запах масла, не то чтобы это особо помогало, слишком тесно. Два пальца помещаются с трудом, и он слышит сбившееся дыхание, протяжный стон. Убирает руку и просто смотрит, поглаживая бедра и ягодицы. Смотрит на покрасневшую дырочку. Волк бы вылизал. И я вылижу. Несмотря на протестующие крики. Это должно быть тяжело уже. И Питеру самому тяжело. Он приподнимается, и мальчик обхватывает его ногами так крепко, как в тисках. В его глазах бездна, целая вселенная, территория. Не могу больше терпеть. Медленно, ужасно медленно он погружается в нежное, тесное, жаркое. Мышцы сжимают его так сильно, что он еле удерживается, чтобы не кончить. Он видит и чувствует чужую боль, и ему это не нравится, что немного возвращает в реальность. Знает, что боль другая, не плохая, терпимая и возможно даже правильная. Но все равно сожалеет о ней. Протягивает руку, чтобы забрать ее, но мальчик опасно щурит глаза, отпихивает. Хочешь, чтобы тебе все досталось? Хорошо. Зрительный контакт не прерывается пока он не входит полностью и ощущает, как тело под ним постепенно расслабляется. Ловит выдох из разомкнувшихся наконец губ. Находит рукой ослабший член и ласкает его, пока тот снова не становится твердым, желающим прикосновений. И только тогда начинает двигаться. Осторожно, практически робко. Увеличивая темп только с ответным движением. И внезапно это становится обоюдным, абсолютно синхронным. - Теперь ты можешь меня укусить, - жарко шепчет мальчик, открывая беззащитную шею, приглашая к ней. – Хочу этого. Разрешаю. Питер подобного желания не испытывает, но волк быстрее него. Он все еще здесь и считает, что принимает непосредственное участие. Так что клыки смыкаются на шее прежде, чем он успел бы это осмыслить. Он помнит вкус этой крови. Нет, он знает вкус этой крови. Не потому, что укусил незнакомца, когда тот пытался позаботиться о его ране. А потому, что столько раз... Питер движется по инерции, но удовольствие несоизмеримо с тем, чего он пытается достичь. Знание долетает до него как отголоски. Как то, что всегда у него было и будет. Жар чужого тела, которое оказывается всегда принадлежало ему. Смятение души, которая никогда ему не принадлежала. Души, которую нельзя украсть по одной простой причине. Красная нить, тянущаяся из темноты и закручивающаяся на веретене. Имя человека, звучащее у него в сердце. Под звездным небом на берегу озера он обнимает мальчика и шепчет ему слова тех, кого уже давно нет для тех других, что уже никогда не услышат. Это ранит его, но всего на мгновение, пока это длится. Пока он еще узнает его. Но это невозможно удержать, не для человека, не для волка. Ему приходится вернуться из этого и только помнить, что он знал. Перекатывать на языке имя, стараясь произнести его верно. Сколько раз, сколько жизней... Страх мальчика становится очевиден ему. Ненадолго, но Питер понимает. Есть то, что связывает их вместе и то, что разлучает. И по всей видимости причина во мне. - Я всегда встречаю тебя слишком взрослым. И слишком одиноким. Но я не знаю, как мне изменить это, - он вздыхает, притираясь щекой и смотрит скромно, невинно. Будто не он только что развратно стонал и разводил ноги. – Наверно менять надо что-то другое. С первым я точно ничего поделать не смогу. А со вторым ты не позволяешь. Мне не позволяешь, но возможно... Почему ты на самом деле ушел из стаи? - Чувствовал себя чужим, - Питер удивляется собственной откровенности. - Тебе нужно изменить это. Я понимаю, что ты пытаешься сделать. Но ты ошибаешься, Питер. Ты не перестанешь чувствовать себя чужим, получив власть. Знаешь, однажды у тебя получилось. Сказать, чем это закончилось? – он не ждет ответа и продолжает. – Они ненавидели тебя. Боялись тебя. Не уважали тебя. Невозможно добиться уважения путем унижения, жестокости, - Питер хочет спросить, был ли также жесток и к нему, испытывал ли мальчик те же чувства. Но боится. – Ты всегда любишь меня по-своему. Но не мне тебе указывать, как любить... Возможно когда-нибудь, когда у тебя появится особенный человек. Раньше я не видел, но теперь вижу. Когда-нибудь. Возможно тогда я смогу все изменить. И мне не придется больше смотреть, как ты умираешь. *** Можно все остановить. Питер действительно так думает. Точнее, это можно было сделать, если исключить Кейт из данного уравнения. Убрать ее и оставить все, как есть. Но она не глупа, нельзя, чтобы она заметила или заподозрила неладное. Мимолетное сомнение и то не укрылось от нее. Так что пока нужно придерживаться плана. Теперь, когда со списком смертников покончено, и он вернул свои деньги, - частично, - направить все силы на его воплощение и не отвлекаться гораздо легче. Его до сих пор не отпускает неуместное веселье. В расследовании дела главное не выйти на самого себя. И все же, он сомневается. Не из-за Стайлза, конечно же нет. То, что он подвернулся под руку и попал под жернова – сугубо его проблема. Не очаровывайся плохими парнями и не будет проблем. Не придется потом расстраиваться. Но ненужный, лишний укол совести все равно подстерегает Питера. Он вспоминает этот смиренный взгляд снизу-вверх и не может выбросить раздражающий образ из головы. Искать потерянные воспоминания следовало вовсе не Стайлзу. Только вот что, если это не единственный его просчет. Но другого выбора у него нет. Можно заполучить силу альфы, это не проблема. Но вот силу истинного альфы – навряд ли. Возможно все, что случилось – не печальное стечение обстоятельств. И он не просто так выбрал Скотта. Питер обычно не склонен к фатализму, жизнь показала ему, что можно выбраться с того света дважды... Я решу на месте. Все козыри у меня. В любой момент можно передумать. Но также Питер знает, что не отступит. Слишком долгий путь проделан. Странное беспокойство охватывает его перед сном, но Питер списывает все на долгий день, богатый на события. Голова занята тем, что теперь снова придется восстанавливать подорванное доверие. Он решил не лезть в пекло и дать деткам время обдумать. Если он появится в лофте как ни в чем не бывало, то высока вероятность, что Дерек выставит его, а Стайлз вряд ли будет таким же снисходительным, наслушавшись причитаний Лидии и россказней своего отца. Пытаясь отогнать эти мысли, Питер проваливается в сон незаметно. А выныривает из него словно из-под толщи воды. Обрывками он помнит озеро и отражающуюся в нем луну. Помнит себя волком, преследующим добычу. Помнит ее сладкий запах, который даже сейчас мерещится ему в темноте полупустой съемной квартиры. В горле пересохло, словно он долго бежал, и воздух в его легких стал раскаленным. Он находит на стойке бокал и наливает воду прямо из-под крана, ощупывая себя свободной рукой. Чего-то не хватает, но чего именно – трудно сказать. Когда разум достаточно проясняется, он слышит то, чего точно не должно быть. Бешеный стук сердца на площадке за входной дверью. Питер вздыхает и идет открывать. - Дорогуша, если ты притащился среди ночи, чтобы послушать мои оправдания, то их не будет, - говорит Питер, пропуская его и включает свет. - О господи! – шарахается Стайлз и неловко усаживается на табуретку за стойкой, примерно со второй попытки. – Оденься! Чертов псих! Ты всем так открываешь дверь? – возмущается он, не поворачиваясь. - Спать голым – не преступление. Но мы можем позвонить твоему отцу и уточнить, - усмехается Питер, натягивая штаны. Вот чего не хватало. Он даже не помнит, как раздевался. – Зачем ты пришел, Стайлз? – он облокачивается на стойку рядом, демонстрируя, что уже достаточно одет. - Просто хотел узнать, как ты, - он пожимает плечами, вертит в руках пустой бокал, заглядывает в него. – Наверно чувствуешь себя идиотом. Если б я обокрал сам себя, то точно чувствовал бы, - ни капли осуждения. Почему... – Я подумал, вспоминать об этом должно быть неприятно. Ну, про то время, когда ты... Ты не пришел в лофт, и я просто решил поинтересоваться. А ты ждал меня там. Питер всматривается в его лицо. Оно так близко и открыто. Что можно распознать и прочитать по нему все мысли и переживания. Даже после того, как Стайлз, - как ему казалось, - все для себя понял. И постарался отдалиться. Пропадал в домике Лидии и не отвечал на сообщения. А теперь вот сидит тут и пытается оказать свою нелепую поддержку. Да ты сочувствуешь мне, глупое, наивное создание. Питера это забавляет, но одновременно он недоволен. Стайлзу действительно нужно очень немного. Его желание сблизиться не оставляет ему шанса на спасение. Скорее всего неосознанное и сумбурное желание, как весь он. - Ночью? До утра подождать не мог? – Питер забирает у него свой бокал, достает еще один. Чувствует спиной, как он отводит взгляд и возвращает, и снова отводит. Мечется там, пока Питер достает банку газировки и пакет со льдом из холодильника. И бутылку виски из шкафа. – Ты думаешь, мне это нужно? – газировка весело шипит по стеклу, поднимая пену, которая быстро опадает. - Серьезно? – Стайлз отпивает из бокала. – Мог бы и мне немного плеснуть. Тебя все равно не берет. Только алкоголь переводишь... – его взгляд бродит по стеклянной кайме, становится странным, будто чужеродным. – А что тебе нужно? - Иди домой, Стайлз. Я не настроен на задушевные беседы. Если ты хочешь что-то узнать, спроси. А потом уходи, - потому что мне не нравится то, что я вижу. - Ты сам сказал, всегда можно получить... - И ты решил, что сейчас наилучший момент? Допивай и выметайся. Ты был прав. Я просто дразнил тебя, потому что мне было скучно. - Питер, я должен тебе сказать, - он отодвигает бокал, сцепляет руки в замок и пялится на них. – Только я не знаю, как... - Нет. Питер не понимает, но чувствует – все это неправильно. Его рациональная часть требует от него подыграть, но все внутри сопротивляется. Даже при условии, что он сейчас все себе испортит. Он заставляет мальчишку слезть с табурета и тащит за локоть обратно к двери. Если он сейчас позволит ему сказать что бы то ни было, то разрушится что-то, что он выстраивал дольше, чем проклятый план. Разрушится сам нынешний Питер. А тот, кто придет на его место уж точно упустит все возможности получить желаемое. Мне нужно, чтобы ты убрался. Вот, что мне нужно. Чтобы не сбивал с толку, не зарождал губительных сомнений, не... Стайлз смотрит печально, но его взгляд черт возьми понимающий. Что он может понимать. Этот запах. Питер не уверен, но ему кажется, что раньше от мальчишки пахло иначе. Он останавливается, вглядывается. Опять. Словно он должен докопаться. Интересно, если вскрыть твою грудную клетку, ответ там будет? Хуже, чем могло быть. Погано. И Питер не знает, как это прекратить. Его интерес тоже зашел слишком далеко, а он и не заметил. Эхо охоты из сна настигает его, сердце бьется в горле, словно от страха. Иррационально начинает казаться, что Стайлз что-то сделал с ним. Что? Зашел на свою мертвую зону и там понял, как одурять оборотней? Чушь собачья. Нет никакой территории, никакой прялки, никакой красной нити. Все это просто дурной сон, и сейчас... - Пожалуйста, либо выстави меня уже, либо сделай что-нибудь, - шепчет Стайлз, подходит вплотную. – Я не могу больше. Не могу сопротивляться. Все эти сны о тебе такие настоящие. Ты в них другой, но это ты. Я так устал, - он опускает голову, касаясь плеча Питера, вздыхает. – Я может и влюблен в тебя, но это... Я знаю, ты думаешь о плохих вещах. А мне все равно. - Это каких же? – Питер поворачивает его лицо к себе, отмечает насколько он действительно устал. Более бледный, чем обычно. А синяки под глазами на контрасте еще заметней.  Стайлз умный, но настолько ли, чтобы догадаться. - Да откуда мне знать? Я не умею читать мысли, просто вижу. И не мое это дело. - И что я делаю в этих твоих снах? – зря-зря-зря. - Все, что хочешь. Питер не понимает, зачем, но все же наклоняется и целует его. Он бы мог сказать себе, что просто хотел его успокоить. Мог бы соврать себе, что потакает, лишь бы Стайлз уже отцепился. Лишь бы и вправду не начал включать свой мозг в сторону «плохих» вещей. Но правда в том, что ему любопытно. Ему заманчиво, нетерпеливо, неспокойно. На вкус также. Жженый сахар, сладкое с горчинкой, корочка поджившей раны. Восхитительно в своем роде. По существу – ужасно. Если уже переступил одну опасную черту, за ней будет другая. Так раз за разом это и приведет его к краю. А что за ним? Питер отстраняется. - Теперь ты уйдешь? Но Стайлз не отвечает. Уставился в настенное зеркало в прихожей. Смотрит на свое отражение так, будто увидел привидение. Питер присматривается, но ничего необычного там не находит. Поцеловался с волком и думаешь у тебя уши вырастут или клыки? Хочется пошутить на эту тему, чтобы немного сгладить. Однако Стайлз переводит на него взгляд, и там целая бездна отчаянья. Он глубоко и часто дышит, как в преддверии приступа паники. А потом вдруг бросается к двери, и Питер не успевает его остановить. Что-то мешает ему побежать следом. Как если бы он запутался. В переплетении красной нити, которой здесь нет и быть не может. Позже он размышляет, зачем бы ему вообще догонять мальчишку. Испугался, что Питер продолжит, да и убежал. И ведь он бы продолжил. Дерьмо. *** В лофте он появляется через пару дней, когда, по его мнению, все и вся должны были успокоиться. И ошибается. Его встречают в основном настороженные взгляды. Малия по какой-то причине и вовсе выглядит так, будто готова откусить ему голову. Дерек привычно игнорирует. Стайлз приподнимает руку с кресла в углу, в которое он забрался с ногами, и тут же прячет голову обратно в журнал. Кажется, это какие-то комиксы. Лидия закатывает глаза, и видно, что она ожидала – Питер больше здесь не появится. Впрочем, реагирует не настолько враждебно, как могла бы. Скотт как ни странно не напускает на себя привычный подозрительный вид. И в целом вид его довольно странный. Убедительно не готовый броситься с нападками. Хотя может сдерживается. Малия показательно обходит Питера по широкой дуге, траектория ее движения абсолютно очевидна. Но почему-то она не подходит к Стайлзу как собиралась, а забирается на стол и кидает оттуда свирепые взгляды. - М-да, молчание становится неловким, - Питер падает на диван рядом с Юкимурой, та вымученно улыбается. – Вы действительно будете меня игнорировать только потому, что я в забытьи что-то там озлобленно придумал, а одна умалишенная банши это подслушала? – он неожиданно для себя злится. – Я был в коме, мать вашу, сколько раз мне это повторить, чтобы до вас дошло? - Никто тебя не игнорирует, нам просто плевать, - шутливо отзывается Дерек. Выглядит усталым, но как ни странно, в хорошем расположении духа. - А вот и нет, - Малия почему-то вскидывается. – Может быть он это заранее спланировал? - Малия, - беспомощно тянет Стайлз, кажется у них этот спор уже был, да так и не закончился. – Как бы он спланировал, что Мередит попадет в ту же больницу? Тогда бы ему и собственную смерть надо было планировать. - То есть мы ему должны просто поверить только потому, что он теперь тебя трахает? - Чего? – Скотт давится минералкой и закашливается. – Стайлз... - Почему ты вообще... – запинается он. – Никто никого не трахает! - Ну в этой комнате определенно кто-то кого-то трахает, - смеется Питер, поглядывая на Дерека, который теперь вовсе не выглядит веселым. - Заткнись! Ты делаешь хуже! Стайлз вскакивает с кресла, точнее почти скатывается с него и удаляется в неизвестном направлении. Питер бы поинтересовался, с чего Малия это взяла, но боится, что она озвучит что-нибудь более реальное. Скотт вопросительно смотрит, и приходится так высоко закатить глаза, что почти целиком. Не так он себе представлял свое возвращение в дружный кружок по волчьим интересам... - Знаешь, Мередит считает тебя особенным. Думает, что только ты смог бы все изменить, - Лидия как всегда выгадывает момент, чтобы подкрасться. – Теперь мне кажется, что не только она... Но это ведь неправда. Нет, неправда.