Pray For Demons

Иногда твои усилия не оправдываются — что бы ты ни делал и сколько бы ты ни старался. Каждый из нас хотя бы раз прочувствовал это на себе — в таких случаях люди говорят: «Не судьба», или: «Бог не хочет, чтобы случилось что-то». Эти глупые люди думают, что Бог ещё достаточно жив, чтобы что-то решать за них — особенно смешно, учитывая, какие именно желания люди ему приписывают. Поездки в отпуск и новая работа, ребёнок прямо сейчас или закрывшийся перед носом магазин уцененных товаров. Не случилось — что уж тут поделать? Злиться на это — с тем же успехом можно кричать на дождь или посадить пламя под домашний арест в камине. Лора Дан точно знает: запрещать её сыну что бы то ни было — бесполезно. С тем же успехом можно пытаться остановить снежную лавину голыми руками. Читай: она тебя похоронит и не заметит. В последний раз, когда Билл попытался наказать Джоша, посадив его под домашний арест, он сбежал в Корею и провёл там несколько месяцев. Лора Дан примерно представляла себе последствия запрета — или хотя бы просьбы — не приводить своего парня на школьный спектакль. Иногда лучшее, что ты можешь сделать — это глубокий вдох, чтобы просто смириться с происходящим. По крайней мере, здесь они оба выглядят вполне прилично, и Джош не напоминает того, кто готов устроить гей-оргию прямо на сцене актового зала. Священник из местной церкви сказал бы: радуйтесь тому, что имеете. Свекровь Лоры, бабуля Джоша, непременно поинтересовалась бы, в каком году этот священник в последний раз кого-то имел — и не преминула бы заметить, что это, наверняка, случилось ещё в прошлом веке — если вообще имело место когда-либо быть. Лора Дан искренне радуется: по крайней мере, её свекрови — бабули Джоша — здесь нет. Именно она в своё время при некоторой поддержке самой Лоры (только не говорите Биллу!) помогла Джошу удрать в Корею — и с самым невозмутимым видом сказала, что мальчишке это пойдёт на пользу. Если Джош в своей Корее чему-то и научился, так это стоять на своём. Сейчас Джош стоит, одним плечом слегка заслоняя Тайлера, продолжая всё так же широко улыбаться — Лора Дан точно знает, что стоит за этой улыбкой. Так улыбаются акулы, перед тем, как тебя сожрать. — Так что, Тайлер, — Лора тоже продолжает улыбаться; её улыбка — воплощение вежливости. — Чем ты занимаешься? Тайлер выглядит достаточно прилично, чтобы Лора могла надеяться: он чему-то учится. Хороший мальчик из приличной семьи, возможно, церковный хор или что-то такое. Возможно, Джош насмотрится на него, сделает над собой усилие и всё-таки поступит в колледж. Лора Дан знает своего сына — если Джош влюблён, он хочет быть как можно ближе к объекту своей влюблённости. Джош не выпускает пальцы Тайлера из своих даже сейчас, коротко оглаживая их своими, словно пытаясь успокоить, пытаясь сказать без слов, что всё в порядке. Напомнить, что он рядом. Тайлер смущённо улыбается, он кидает быстрый взгляд — такой же влюблённый, как и у самого Джоша, Лора не слепая, Лора отлично это видит — на Джоша, так же в спущенном и нервном жесте поводит плечами и говорит… — Прямо сейчас он занимается тем, что отвечает на проводимый тобой допрос, Лора. Тайлер осекается и захлопывает рот; с таким же стуком захлопываются райские врата, когда Бог решает: не судьба, не сегодня, никакого Рая. Тайлер оборачивается — нервно и испуганно, цепляясь за руку Джоша сильнее — ещё немножко, и он переломает ему все пальцы. Лоре даже не обязательно переводить взгляд — она и без этого знает, что Тайлер, парень её сына, ничего не говорил. У Лоры хорошая память на лица и отвратительная — на голоса, но этот голос она узнает где угодно, когда угодно, и в хоре скольких угодно других таких же голосов. Эти интонации — на треть обвиняющие, на треть насмехающиеся, на треть откровенно подъёбывающие — не подделать. Идентифицирует лучше отпечатков пальцев, надёжнее, чем сканирование сетчатки глаза. Таким тоном способна говорить только её мать, которая сейчас похлопывает Тайлера по плечу. В смысле — мать Билла. Бабуля Джоша. Свекровь Лоры. Как думает в таких случаях Билл: не так страшна мать Дьявола, как страшна его бабушка. — Вот, держи, — Элизабет Дан протягивает Тайлеру фляжку. Лора готова поклясться, что она наполнена виски трехлетней выдержки — чего ещё ожидать от бабули Элизабет? Лора Дан проработала много лет в хосписе, а, проводя столько времени в подобном месте, начинаешь немного иначе смотреть на вещи. Начинаешь проще воспринимать действительность. Тебе приходится относиться ко всему философски: лучше так, чем смерть. А сколько ни убегай от смерти, она всё равно за тобой придет. — Спасибо большое, — Тайлер улыбается, похоже, самой смущённой из всего арсенала своих смущённых улыбок. — Но я не пью. Лора Дан давно успела уяснить для самой себя простое, банальное правило: не можешь подавить восстание — возглавь его. — Ничего, — Лора улыбается — она примиряется с действительностью, и с присутствием здесь бабули Дан, и дедули Эрла, которого не видно, но который почти наверняка тоже здесь: кто же пропустит школьный спектакль любимой внучки, пусть это и внешкольная деятельность. — Сегодня важный день. По глоточку можно. Для храбрости. Лора почти подмигивает Тайлеру: уж что-то, а храбрость ему не помешает — ведь эта история именно про Тайлера Джозефа. Уж точно не про восстание — хотя в машине кое-что явно восстаёт, но чтобы узнать об этом, надо перемотать немного назад. На несколько часов в прошлое, чуть меньше суток. Туда, где в тачке Джоша на удивление играет что-то, кроме Foo Fighters: другой голос и иное звучание. Тайлер даже узнаёт песню, узнаёт специфический тембр, улыбается уголками губ, но не говорит ничего. Не Дэйв Грол и не песни Тайлера — уже неплохо. — Я попросил его сбавить обороты и поставить что-то нейтральное, — говорит воображаемый Джош с заднего сиденья. — Сказал, что ты вряд ли воспримешь Дэйва следующие три дня. Ну, как минимум. Брови Тайлера ползут вверх — его ладонь лежит на коленке Джоша, обжигающе горячей, касается голой кожи в прорези в светлой джинсе. Это его способ успокоиться, его способ заземлиться, его способ сказать без слов — я чертовски скучал. Тайлер оборачивается, чтобы разглядеть воображаемого Джоша получше; так, словно не успел на него насмотреться во время рабочей смены, и не оглядывался каждые десять минут, проверяя, что именно он делает. Никогда не знаешь, чего не досчитаешься в конце смены: блестящих монеток в кассе, пачки растворимого кофе или солонок, в которых и соль-то закончилась. — Когда ты успел? — спрашивает Тайлер. Джош смеётся; машина мчится по пустым дорогам, час ночи — время, когда по городу ездит Дьявол. Воображаемый Джош пожимает плечами, так, словно в этом нет ничего сверхъестественного, он смотрит в глаза своей реальной копии через зеркало заднего вида, и они синхронно ухмыляются друг другу. — Если ты жестом фокусника достанешь мой телефон из пасти Иисуса, я тебя стукну, — предупреждает Тайлер, едва сдерживаясь от такой же ухмылки. Он машинально касается свободной рукой телефона в заднем кармане своих джинсов: Тайлер готов поклясться, что не расставался с ним во время смены. Тайлер точно знает, что от воображаемого Джоша можно ожидать всего, чего угодно — включая то, что никогда бы не взбрело в голову самому Тайлеру, то, что никогда не родилось бы в его воображении, не воплотилось бы и в самой безумной фантазии. Мобильник Тайлера на месте, там, где и должен быть; Тайлер почти ощущает это — липкое, как жвачка, чувство вины, возникающее, когда воображаемый Джош смотрит на него с видом самой оскорбленной невинности. — Нет, Боже, ну ты слышал? — воображаемый Джош обращается к тряпичному Иисусу; ему надо выразить своё возмущение — тряпичный Иисус часто и быстро кивает своей кукольной головой. — Придётся в следующий раз умыкнуть чей-то телефон, а то — извини, я забыл, что у тебя нет ушей — видишь, я не соответствую чьим-то ожиданиям. Ладонь Тайлера от неожиданности проезжается чуть дальше по коже Джоша, он плотнее хватается за его коленку. Тайлер всё ещё понятия не имеет, кто такой этот воображаемый Джош и откуда он взялся — порождение его собственных фантазий или создание Дьявола, видит ли реальный Джош его потому, что является Дьяволом, или Тайлер просто окончательно свихнулся и ёбнулся — и ему, в общем-то, всё равно. Возможно, он никогда не чувствовал себя больше на своём месте, чем сейчас — разве что в первый раз, когда вышел на сцену, когда ощущения были наиболее острыми. Джош смеётся, музыка в магнитоле звучит чуть громче, воображаемый Джош продолжает впаривать что-то тряпичному Иисусу — Тайлеру кажется, что впервые в жизни хоть что-то является по-настоящему реальным. Дереализация наоборот, кожа Джоша под пальцами кажется настолько горячей, что захватывает дух, и от него пахнет кофе так, словно это он выпил семь или восемь стаканчиков американо. Впервые с того самого сообщения — нескольких сообщений подряд — Тайлер чувствует, что он не один, и это ощущение, наконец, пускает корни, прорастая в самую душу. Так сказал бы священник в церкви: ты никогда не бываешь один, Господь всегда с тобой. Так возразил бы Тайлер, если бы снова начал туда ходить: Бог бывает глух к твоим молитвам, даже если допустить его существование. Так сказал бы воображаемый Джош: ну, да, логично, именно поэтому тряпочному Иисусу не пришили ушей, но хотя бы глазки-пуговки у него есть, чёртов вуайерист. Так сказал бы реальный Джош: Дьявол никогда не сдаётся. Дьявол никогда не оставит тебя в одиночестве. — No one cares, no one likes to share, — надрывается голос из магнитолы под гитарные аккорды. — I guess life's unfair. Жизнь несправедлива, но у нее определённо есть чувство юмора, окрашенное чаще в чёрный. Тайлер говорит: — Я люблю тебя, — и тут же добавляет. — Вас обоих. Подступающие слёзы жгут глаза не меньше, чем кожа Джоша под его кончиками пальцев. И над ними — над пальцами — потому что Джош накрывает его руку своей. Is everybody going crazy? — Эй, — зовёт Джош, не отрывая взгляда от дороги, но Тайлер точно знает, что его глаза сейчас смеются. — Поцелуй его прямо сейчас. Is anybody gonna save me? До Тайлера доходит не сразу, только спустя две или три секунды, что Джош обращается вовсе не к нему. Только когда воображаемый Джош привстаёт со своего заднего сиденья, влезая корпусом в пространство между передними, Тайлер, наконец, понимает: вот кому говорил Джош. Своей воображаемой копии; теперь их отличие в пирсинге — маленькие серебряные колечки в разных местах. И ещё тряпочный Иисус, натянутый на правую руку воображаемого Джоша, которую он кладёт на плечо Тайлера. Со стороны это выглядит так, словно тряпочный Иисус собирается выплакаться ему в плечо о своей тяжкой Господней доле. Can anybody tell me what's going on? Вот, что происходит: воображаемый Джош тянется, чтобы поцеловать Тайлера, и Тайлер с готовностью отвечает на этот поцелуй. Губы плавятся от жара, Тайлер плавится весь, целиком; кажется, вот-вот сгорит, вот-вот испарится, вот-вот — и от него останется только кучка пепла. Тайлер физически ощущает на себе — на них обоих — жгучий взгляд реального Джоша, Тайлер чувствует, как воображаемые пальцы касаются его затылка. Нагретое серебряное колечко упирается в нижнюю губу Тайлера. Воображаемый Джош прикусывает кончик его языка. Tell me what's going on? — Это тебе за дурацкие подозрения, — воображаемый Джош смеётся, когда отстраняется — коротко ерошит волосы Тайлера левой ладонью и убирается обратно, туда, к себе, на заднее сиденье. Тайлер принюхивается — не появился ли в воздухе запах гари, запах палёных волос или жареного мяса — но нет, ничего такого он не улавливает. Только естественный запах Джоша — так должно пахнуть калифорнийское солнце, согревая прохладную и влажную после океана кожу. Тайлер представляет: немного соли в остатке. Тайлер представляет, как лижет обнажённый живот Джоша, не вдаваясь в подробности, которого именно. Тайлер представляет: кончик языка скользит прямо над резинкой плавательных шорт. Судя по ухмылке воображаемого Джоша, он отлично знает, что представляет себе Тайлер. Оба Джоша — они прекрасно знают, что представляет из себя Тайлер. Тонна сомнений, галлон неуверенности, щепотка таланта. И отражённый дьявольский свет — Тайлер светится, когда Джош — один из них или оба — рядом. — Так, что там у тебя были за планы? Планы на завтра, если быть точнее, планы на сегодня: когда Тайлер в последний раз смотрел на часы, было уже за полночь. Планы на Тайлера, школьный спектакль, это то, что вчера впаривал Джош семейству Джозефов. Тайлер согласился, не раздумывая — Джош, в общем-то, толком не спрашивал. Тайлер меняет тему, быстро облизывая губы, слизывая воображаемый вкус — его собственный рот, кажется, тоже пылает жаром. Команда Дьявола, что тут ещё скажешь? — Отвезти тебя к себе и дать тебе выспаться, — глаза Джоша смеются, когда он кидает короткий взгляд на Тайлера. — И заодно поспать самому. А завтра потащить тебя на спектакль — внешкольная деятельность, театральный кружок, в котором играет моя сестра. Заодно познакомлю тебя и со всем своим семейством тоже. Улыбка, блуждающая на губах Тайлера, застывает. Пара секунд на то, чтобы осмыслить — а затем в его глазах поселяется ужас. Тайлер просто представляет себе это: знакомство с семейством Дан. Представляет: родители, брат и сестры. Представляет эти оценивающие взгляды. Тайлер даже представлять боится, как именно Джош его представит им всем. — Расслабься, — Джош снова сжимает пальцы Тайлера своими. — Они тебе понравятся. Доверься мне, я знаю. Тайлер неуверенно кивает, косится, чем там на сей раз занят воображаемый Джош. Переговоры с тряпочным Иисусом временно поставлены на паузу, он изучает взглядом Тайлера, будто пытается подготовить его. Так себе репетиция, даже если речь всего-то о спектакле от школьников. — Дело в том, что я могу, ну, знаешь, — Тайлер нервно дёргает плечом. — Не понравиться им. Воображаемый Джош хохочет, будто это самая смешная вещь, которую Тайлер когда-либо говорил, будто это его лучшая шутка. Он пытается проговорить что-то сквозь смех, выходит слишком неразборчиво, и он аж хрюкает от приступа безудержного веселья. Мол, Боже, ты только посмотри, что за свинство, и он ещё говорит, что это я постоянно шучу. — Исключено, — спокойно говорит Джош — и в его голосе снова эта уверенность, стальная, железобетонная, как бункер, в котором можно спрятаться от любых внешних обстоятельств. — И думать об этом забудь. И Тайлеру хочется — накрыться этой уверенностью или укрыться самим Джошем. Тайлер представляет, как Джош ложится на него, придавливая к кровати — или просто к любой горизонтальной поверхности, прижимая, накрывая собой. Горячо — и безопасно, как только может быть безопасно в Аду. Вроде как: что может случиться из того, что ещё хуже, чем провалиться в адскую бездну? Можно расслабиться и получать удовольствие. Пальцы Джоша всё ещё лежат поверх его пальцев, слегка смещаются, чтобы оказаться между, сплетаются, сжимаются, сгребая его ладонь. — Я бы хотя бы надел что-то более, — Тайлер нервно дёргает плечом, — праздничное. Хотя бы белую рубашку. Хотя бы взял её с собой. Воображаемый Джош, наконец, приходит в себя — он всё ещё хихикает, он всё ещё улыбается, его плечи всё ещё мелко подрагивают — но, по крайней мере, он начинает вслушиваться в их разговор снова. — Могу одолжить тебе свою, — Джош и его безграничное спокойствие, Джош и его сверхъестественная, как будто супергеройская уверенность в своих силах: что он сможет справиться с любой трудностью из тех, перед которыми пасует Тайлер, едва они замаячат на горизонте. — Или купим завтра с утра. Это мелочи: вот что говорит сам за себя тон Джоша. Всё это — ёбаные мелочи, не стоящие твоего внимания. Хочешь рубашку — купим тебе рубашку, просто перестань волноваться. И Тайлер пытается — перестать. Для Тайлера это просто важно — произвести хорошее впечатление на всё семейство Дан. Оказаться достойным Джоша — даже если сам Джош... — Секс в примерочной кабинке? — воображаемый Джош и его невообразимое одушевление; хихиканье усиливается, снова становясь громче. — Интересный выбор, учитывая, что это будет ваш первый... Тряпочные руки кукольного Иисуса оказываются подняты вверх, так, словно он сдаётся. Или — молится. Тайлеру всегда казалось странным эта идея триединства Божия — как будто он молится на самого себя. Словно бы воображаемый Джош молится на Джоша реального, или — наоборот. Чушь собачья. Тайлеру всегда казалось, что в этом таится какая-то загадка. Подъёб или просто недопонимание. — Мне подойдёт и твоя, спасибо, — поспешно отвечает Тайлер. Он чувствует, как его щёки начинают гореть, как краска заливает лицо и даже уши; Тайлер представляет себе, как беспомощно скулит в обжигающую шею Джоша, когда он... — Моя мать спит и видит, чтобы познакомиться с моим парнем, так что ты ей понравишься, даже если придёшь с голым торсом, — Джош решает проигнорировать свою воображаемую копию, сосредоточившись на том, чтобы успокоить Тайлера. Лучше бы воображаемый Джош продолжал биться в истерике от хохота. — Если решишь пойти ещё и без штанов, одолжу тебе Боже, чтобы натянуть на член. Тайлер представляет это себе, потому что просто не может не представлять. Тайлер улыбается — потому что просто не может не улыбаться. Воображаемый Джош всё ещё хихикает, реальный Джош всё ещё сжимает его руку своей, и они едут, и по пути сердце Тайлера разрывается от того, что происходит. Ему кажется, он вот-вот задохнётся от волнения, ему кажется, он вот-вот захлебнётся от накрывающей его волны нежности к этим двоим. Ему кажется, он сейчас просто сгорит со стыда, просто представив, как появится в одном тряпочном Иисусе перед матерью Джоша. Ему кажется, он просто сгорит — как сгорает в атмосфере мелкий космический мусор, от того, как Джош улыбается краешком губ. — Спасибо, конечно, — говорит Тайлер. — Но я предпочту убежище дьявольски горячего рта, если уж до этого дойдёт. Тайлер представляет: пальцы вцепляются в розовые пряди, Тайлер представляет: горячие, обжигающие губы так плотно обхватывают его член, Тайлер представляет, как воображаемый Джош затыкает его поцелуем, чтобы их не услышали. Тайлер отводит взгляд; там, за окном — вереница однотипных каменных зданий, человеческие муравейники, выстроенные в высоту, тёмные улочки, подсвеченные тусклыми фонарями, и полное отсутствие чего-то божественного. Ночь, как она есть, во всей своей красе, и Дьявол со свитой объезжает свои владения. — Ух ты, — воображаемый Джош подмигивает тряпочному Иисусу, мол, ты только посмотри, Боже, как вырос наш мальчишка всего за несколько дней: все фильмы ужасов отдыхают, все фильмы ужасов сосут. — Ещё немножечко, и сможешь уесть его, — воображаемый кивок на реальную копию Джоша, — но до меня, конечно, придётся ещё расти и расти. Тайлер кивает, будто соглашается с этим, или просто сворачивает тему, просто закрывает этот вопрос — этот и все остальные. Джош так и не отпускает его руку — весь остаток пути продолжая сжимать его пальцы в своих, поддерживая физический контакт и не давая забыть о том, что Тайлер больше не один. Тайлер помнит: с воображаемым Джошем трудно забыть об этом. Тайлер помнит, даже если на несколько секунд упускает это из виду. Кажется, они едут чуть дольше, чем в прошлый раз — Тайлер понятия не имеет, он теряется во времени так же, как теряется в пространстве, окончательно переставая здесь ориентироваться. Джош всё время куда-то сворачивает, воображаемый Джош всё время его отвлекает — Тайлер отпускает попытки во всем разобраться. В какой-то момент ему становится абсолютно наплевать, куда именно они едут и сколько ещё будут ехать, потому что рука Джоша, такая горячая, продолжает держать его руку, и Тайлер думает, что он может ехать так целую вечность. И в эту же секунду, Джош, словно услышав его мысли — Тайлер готов поклясться, что он вообще-то слышит — сбавляет скорость. — Надеюсь, я никому не помешаю, — бормочет Тайлер — скорее себе под нос, чем надеясь на это вслух. Джош паркуется, Джош глушит мотор, Джош тянется, чтобы коротко поцеловать Тайлера, отстёгивая его ремень безопасности. Глаза воображаемого Джоша закатываются так сильно, что, кажется, глазные яблоки совершают оборот вокруг своей оси. Тайлер представляет: как целые глазные сутки, прикинь, Боже? Глаза тряпочного Иисуса — плоские пуговки, вот о чём думает Тайлер. Визуальные эффекты у команды Дьявола куда круче. И бюджет побольше. — Ты знаешь, что нет, — нижняя губа, верхняя губа, уголок губ, короткие, осторожные поцелуи, от которых Тайлер плавится, от которых Тайлер тает. — А если вдруг начнёшь кому-то мешать, он убьёт их до того, как ты заметишь. Воображаемый Джош машет правой рукой, той, на которую натянут тряпочный Иисус; так становится совершенно неясно, кого именно Джош имеет в виду: свою воображаемую копию, рожденную воспалённой фантазией Тайлера, или его игрушку из далёкого детства. Не наплевать ли? Тайлер смутно помнит: шестой этаж, зеркало в лифте, где он отражается между двух одинаковых Джошей, отличающихся теперь лишь шмотками и пирсингом. Колечко в губе, колечко в носу. Глаза Тайлера слегка покрасневшие: лопнувшие капилляры. Недосып, слишком много кофе, подступающие слёзы. Трезубец на брелоке от ключей: Тайлеру чудится, что на среднем зубчике есть следы зубов, будто его пыталась отгрызть крошечная акула. Три оборота одного ключа и три другого — Джош распахивает перед Тайлером дверь в адскую обитель, где в прихожей горит тусклый жёлтый свет, словно где-то вдалеке разожгли костёр, а из кухни доносятся приглушённые голоса. Тайлер сглатывает, шагая внутрь. — Ну, Барри и Джимми ты и так уже знаешь, — говорит Джош, когда они оказываются в кухне. Барри и Джимми: гора мускулов под тёмной кожей и белозубая улыбка с мачехой-психотерапевтом плюс светлые вихры на макушке и очки с толстыми линзами на переносице, и тетрадка с формулами перед лицом. Да, Тайлер знает: Тайлер выдавливает из себя улыбку, когда Барри салютует ему кружкой со свисающим квадратиком жёлтого ярлычка от чайного пакетика. — Привет, Тайлер, — улыбается Барри. — Наконец-то хоть кто-то нормальный, помимо меня, в этой квартире. Джимми отрывается от своей тетрадки. Колпачок шариковой ручки, зажатый в его пальцах — со следами зубов; крупнее, чем на среднем зубчике брелока для ключей, но, в общем-то, таких же. Тайлер косится на воображаемого Джоша: он, сгорбленный, шныряет по кухне, вывернув правую руку так, чтобы тряпочный Иисус символизировал верхний плавник акулы. Тайлер вслушивается в клацанье воображаемых зубов и его улыбка становится чуточку шире — и чуточку более настоящей. Искренней. — Привет, Тайлер, — Джимми улыбается тоже. — Рад, наконец, с тобой познакомиться! Тайлер смаргивает, Барри закатывает глаза и тянет к себе тетрадку Джимми — на удивление, тот позволяет ему это сделать. Барри перелистывает страницы, одну, другую, третью; это заставляет Тайлера сгорать от любопытства, пока Джош достаёт остатки лазаньи из духовки. — Мы все уже виделись, — поясняет Барри, наконец, находя нужную страницу и тыча пальцем в одну из формул. — Вот здесь, помнишь? Лицо Джимми, ещё секунду назад выглядящее растерянным, вдруг озаряется. Он вспоминает — он дешифрует, сопоставляет цифры и буквы, сопоставляет математические формулы и окружающую реальность. Тайлер представляет, как код внутри его головы складывается в нужном порядке. — И правда, — признаётся Джимми, чуть смущённо переводя взгляд с исписанной синими чернилами страницы на Тайлера. — Извини. Я совсем забыл. Но я всё равно рад! Джош посмеивается, раскладывая остатки лазаньи по трём тарелкам, и оставляя ещё один кусок на противне — Тайлер наблюдает за ним краем глаза, Тайлер думает, что не особо и голоден, но лазанья выглядит слишком аппетитно. Только несколько секунд спустя до Тайлера доходит: три тарелки. Оставшийся кусок. Воображаемый Джош воображая из себя акулу, движется к противню, тряпочный плавник из Иисуса воздевает руки к небу, мол, ты только погляди на это, Боже. Тайлер задумывается: жалуется он или хвастается. Тайлер уже почти готов открыть рот, чтобы спросить, почему тарелки именно три — но просто не успевает. — Привет, — слышит Тайлер позади себя и резко оборачивается. Первое, что ему бросается в глаза — это дреды. Собранные резинкой на макушке и торчащие в разные стороны светлые дреды. И ещё — полотенце. Махровое, белое, пушистое полотенце, висящее на бёдрах так, словно в любой момент упадёт. Тайлер пялится на плоский живот и кубики пресса, пялится на косые мышцы и маленькую татуировку на боку: круг из двух стрелок, упирающихся друг в друга. Желто-зеленые глаза и слегка отрешенное выражение лица, и уголки губ, приподнятые в усмешке. Капли воды на коже слегка блестят от света лампы. — Тайлер, это Рой, — беспечно представляет Джош. — Он у нас что-то вроде бродячего кота: является, когда хочет, ночует, а потом пропадает неизвестно куда. Рой — это Тайлер, и он — мой. Джош даже не уточняет, кто именно — просто его, просто принадлежность, и внизу живота Тайлера разливается тепло. — Только не спрашивай, в чьих ногах этот бродячий кот спит, когда объявляется, — с набитым ртом говорит воображаемый Джош откуда-то позади Тайлера. — Привет, Рой! Тайлер представляет себе, как воображаемый Джош машет Рою тряпочным Иисусом, здороваясь. Рой окидывает взглядом Тайлера, задерживаясь на долю секунды на шрамах на его предплечьях, а затем переводит взгляд на Джоша, и куда-то туда, за спину Тайлера, где противень и звуки, с которыми воображаемый Джош поглощает последний кусок лазаньи. — Ну, привет, — повторяет Рой, продолжая пялиться мимо Тайлера. — Значит, вы двое. И давно? Тайлер готов поклясться, что говоря «вы двое» Рой, который всем своим видом и вправду напоминает кота, имеет в виду вовсе не его. Тайлер слышит шелест страниц и представляет, как Джимми перелистывает тетрадь к моменту, на котором остановился. Тайлер представляет, с каким любопытством пялится на них на всех Барри. Тайлер ощущает горячую ладонь Джоша на своей правой лопатке — и выдыхает. Чуточку более шумно, чем следовало бы. — Он всё ещё думает, что способен кому-то помешать, прикинь? — воображаемый Джош так и фыркает с набитым ртом. Тайлер представляет выражение негодования на тряпочном лице Иисуса, глазки пуговки метают молнии. Тайлер представляет, как воображаемый Джош облизывает воображаемые пальцы. Тайлер почти видит это: в отражении глаз Роя. Нет, блядь, не может этого быть. Просто не может. — Какое-то время, — поясняет Джош, и его рука исчезает с лопатки Тайлера — Джош ставит тарелки на стол. Одну — для себя, одну — для Тайлера, и третью, очевидно, для Роя. Бродячего кота, который является, когда хочет, и о котором Джош ни разу не упоминал раньше. — Не то чтобы ты, Тайлер, спрашивал, — фыркает воображаемый Джош. К столу Тайлер подходит на негнущихся ногах, он всё ещё следит взглядом за Роем, за его дредами, и за его держащимся на одном честном слове полотенцем на бёдрах. — Я займу диван в комнате Джимми, — Рой поясняет это, словно в пустоту, пододвигая тарелку поближе к себе. — После всех мест, где в этот раз мне приходилось спать, это — райское. После всех этих трейлеров и неудобных сидений в машине, сдвинутых стульев и тонких спальников, после ночей под открытым небом, спать здесь — блаженство. И Джимми обычно не против. Барри фыркает в свою кружку с чаем, подмигивая Тайлеру. Вилка в руках Тайлера ощущается такой же чужеродной, как нож. Лишней. Иллюзорной. Странной на ощупь. — Они обычно просто не замечают друг друга: Рой ныряет в свою медитацию, а Джимми — в свои записи, и они не увидят даже слона в своей комнате, — смеётся Барри. — Меня, во всяком случае, ни разу не замечали. Тайлер отрезает себе кусочек лазаньи; там, за окном — непроглядная темень. Стул рядом отодвигается, Джош садится, нарочно подсаживаясь как можно ближе к Тайлеру. Тайлер шумно втягивает носом воздух — от Роя даже после душа пахнет, как от индийской лавки с благовониями. Тайлер думает — так ни разу, нисколечко не пахло от Джоша, он бы уловил, он бы почувствовал. — А где ты был? — вдруг спрашивает Тайлер, снова глядя в глаза Роя. Этот бродячий кот тоже сдвигает стул — ближе к Барри, и воображаемый Джош тут же устраивается на свободном от тарелок месте стола с куском лазаньи в руке. Рой выглядит так, словно он всё видит, даже когда не может этого видеть — а ещё так, словно его совершенно не ебёт то, что он видит. Тайлер замечает татуировку на его правой руке. Кривые буквы гласят: «Я не здесь». — Повсюду, — пожимает плечами Рой. — Круг почти замкнулся, а я почти зациклился. Всё повторяется — и всё идёт своим чередом. После ужина я расскажу подробнее, если захочешь. Воображаемый Джош с набитым лазаньей ртом выражает звуки восторга, ухмылка Роя становится чуть более заметной. Тайлер отправляет в рот свой кусок лазаньи — и кивает. — Я же говорю, — фыркает Барри. — Кроме нас с тобой, здесь все ненормальные. Лазанья кажется обычной лазаньей на вкус — ещё теплой, но не горячей. Много сыра, который тает во рту, нежный бешамель, соус болоньезе, слоисто подмигивающий между макаронными листами. — Слыхал, Боже? — воображаемый Джош приподнимает правую руку, заглядывая в тряпочное лицо, буравя взглядом глазки-пуговки. — Он считает тебя ненормальным! Обычная лазанья. Вкусная. Правда, чертовски вкусная, пожалуй, обжигающе горячей она показалась бы даже вкуснее, чем у его матери. Тайлер готов поставить десятку, что приготовил её именно Рой. — И что говорит тебе о тебе самом тот факт, что ты сейчас здесь, с нами? — Рой, наконец, поворачивает голову в сторону Барри; ленивое движение, плавное, чем-то напоминающее кошачье, и взгляд такой же — хищный. — Преломляешь с нами условный хлеб? Кусок лазаньи на вилке Роя не выглядит угрожающим. Тайлер представляет, что он решил отравить их всех разом — по каким-то своим кошачьим причинам. Тайлер представляет: острая боль, рези в желудке. Тайлер представляет, как его тошнит кровью. Тайлер прикидывает: медленная, мучительная агония, кома, смерть. Воображаемый Джош тянется через весь стол, опираясь воображаемой ладонью о тетрадку Джимми, чтобы склониться над ухом Тайлера. — Не надейся, так легко ты от нас не отделаешься, — громким шепотом выдыхает он; от его дыхания пахнет лазаньей и кофе. — И не думай так плохо про Роя. Он чуточку более безобидный, чем ты предполагаешь. Тайлеру просто интересно: чуточку — это сколько в жертвах? Тайлер откусывает большой кусок лазаньи, глотает его, почти не жуя, и прижимается коленкой к коленке Джоша под столом. Глаза Джоша смеются — он смотрит на него так, что температура в кухне становится на несколько градусов — десятков градусов — выше. — О том, что у меня огромное чёрное сердце, которое переполнено любовью к вам, хоть вы и ненормальные, — Барри смеётся во весь голос, сверкает своими крупными белыми зубами и пихает Роя в плечо. — Видишь? Не так уж мы и отличаемся. Любить вас и быть в своём уме — вещи несовместимые. Воображаемый Джош успевает доесть свою лазанью и подцепить зубами тот кусочек, который наколот на вилке Роя — пока он смотрит в другую сторону, на Барри. Тайлер готов поклясться, что Рой знает об этом и специально держит вилку в таком положении, чтобы удовлетворить эти воображаемые потребности в утолении голода. По крайней мере, Рой не выглядит удивлённым, когда вилка оказывается пуста — просто отрезает себе новый кусочек. — Мы все здесь немного не в своём уме, — вдруг говорит Джимми, не отрываясь от своих записей. Все смотрят на Джимми, но Тайлер, не отрываясь, следит за тем, как Рой отрезает еще лазаньи и поднимает вилку, и как воображаемый Джош снова тянется, чтобы стянуть наколотое. Джимми что-то пишет в тетради, выводит столбики цифр, будто не замечая, как на него все пялятся — все, включая воображаемого Джоша, все, за исключением Тайлера, который смотрит на Роя, и Роя, который смотрит на Тайлера. Реальный Джош, впрочем, тоже смотрит на Тайлера — это можно понять по горящей от его взгляда щеке. — Что? — наконец поднимает голову Джимми. — Чарльз Лютвидж Доджсон — великий математик. Рой подмигивает Тайлеру и прижимает указательный палец с выкрашенным черным лаком ногтем — слегка облезлым, напоминающим теперь, скорее, пятно ягуара — к ухмыляющимся губам. — Ненормальные, — повторяет Барри с нежностью. Воображаемый Джош подкидывает кукольного Иисуса — чтобы снова поймать его и натянуть на правую руку, мол, видал, Боже, новый камешек в твой огород. Тайлер ест, и его не покидает ощущение, что во время ужина все играют в какую-то странную игру, правил которой он не знает и о существовании которой вообще лишь догадывается — скорее, чует интуитивно. Игра, в которой слишком много недосказанностей, игра на отвлечение внимания, игра, где все делают вид, что воображаемого Джоша не существует — ну, по крайней мере, Иисус на его руке — точно тряпочный. Тайлер ест, — лазанья и правда вкусная, — готовил точно Рой, Барри упоминает об этом, намекает на это, вскользь говоря, что наконец-то появился тот, кто умеет прилично готовить. Тайлер ест, хотя проглотить каждый кусок становится сложнее, Тайлер ест и вжимается коленкой в коленку Джоша, Тайлер ест и смотрит, как Рой каждый второй кусок скармливает воображаемому Джошу — почти случайно, каждый раз — намеренно. — Я помою посуду, — говорит Барри, когда на тарелке Тайлера от лазаньи остаются одни разводы от соусов пополам с воспоминаниями. Под столом Джош кладёт ладонь на колено Тайлера, сжимает пальцы, будто пытаясь удержать его в этой реальности. — Попытки вырваться из бесконечного цикла обречены на провал, — Рой втолковывает это уже какое-то время, говорит как будто всем сразу, но слушает его только воображаемый Джош. — Даже если тебе покажется, что у тебя получилось, это будет лишь новый уровень, но тот же круг, что-то вроде спирали. Бесконечный цикл. Тайлер косится на два уродливых рубца на внутренней стороне собственных предплечий: ему это известно лучше, чем кому бы то ни было. Он пытался вырваться — и у него не получилось. — Если записать матрицу А таким образом, чтобы она содержала только ненулевые элементы во внутренней части, — бормочет себе под нос Джимми, подсовывая тетрадку ближе к Барри. — То матрица Б, состоящая из миноров... Воображаемый Джош громко чихает, и Джимми смаргивает, сбиваясь. Тайлер чувствует это: холодок по коже. Тайлер ощущает, как волоски на всём его теле встают дыбом. Тайлер слышит, как воображаемый Джош шикает на кукольного Иисуса, а потом шепчет: — Будь здоров, Боже, но, пожалуйста, без воскрешений в этот раз. Барри вглядывается в столбики букв и цифр, судя по его глуповатой ухмылке, он не понимает ни слова из того, что сказал — продолжает говорить после паузы — Джимми. — Устал? — Джош шепчет это прямо в ухо Тайлеру. И Тайлер, не задумываясь, кивает; устал дома, устал на работе, слишком много эмоций, слишком много людей, слишком много всего — ему надо передохнуть. Ему надо выдохнуть в руках Джоша. Он скучал, он понятия не имеет, что делать со своей жизнью, Ник до сих пор ничего не ответил на его сообщение. Воображаемый Джош тянется к тетрадке Джимми и записывает что-то шариковой ручкой, задумывается на секунду, потянув колпачок в рот, грызёт его с пару секунд, а потом добавляет ещё пару цифр. Или букв — Тайлеру с его места не видно. Тайлеру со своего места даже не хочется смотреть на это. — То, что происходит, должно произойти, — говорит Рой, пожимая обнаженными плечами. — Не пытайся этому сопротивляться. Отнесись к этому, как к вынужденному путешествию. Езжай, куда едешь — у тебя хорошие попутчики. Тайлер думает, что Рой говорит это как будто ему, хотя пялится на воображаемого Джоша. Тайлер думает, что Рой сказал — попутчики — и вряд ли имел в виду Барри и Джимми. Тайлер думает, что чертовски устал думать обо всём этом. Он даже не сопротивляется, когда Джош тянет его за руку — послушно встаёт и едва успевает пожелать остальным спокойной ночи. Джош подхватывает его на руки ещё не выйдя за пределы кухни. — Сегодня ты путешествуешь только в кровать, — шёпотом обещает Джош. Тайлер утыкается носом в его горячую дьявольскую шею. Последнее из того, что он видит на кухне, замечает краем глаза — как воображаемый Джош пьёт чай из кружки Барри и думает, что Барри пил из неё весь вечер, но ни разу не подливал туда воды, и его кружка, должно быть, какая-то бездонная — один из сувениров из лавки в Аду.